Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Я на себя восстать из-за тебя готов, Затем что не могу любить твоих врагов.

      Будь то крамольные послания от Рейниры и ее детей с Драконьего Камня, неприлично запоздалые и фальшиво радушные поздравления с именинами от леди Джейн Аррен или просто короткие сплетни от старых подруг, бывших компаньонок и фрейлин принцессы из детства, давно выскочивших замуж за мелких лордов в Речных землях или в Просторе — все письма перед тем, как дойти до Рейллис, уже несколько лет сначала попадали в цепкие руки и под строгий взор Отто Хайтауэра. Если старый мейстер Меллос, еще при жизни Визериса, иногда сопротивлялся выдавать «личное» принцессы и отдавал ему принесенные воронами конверты с огромной неохотой, то мейстер Орвиль сам приносил и вручал деснице нераспечатанные свитки или посылки на профилактический «досмотр».       Действительно, Отто Хайтауэр более всех приложил руку к тому, чтобы превратить жизнь второй дочери Визериса при дворе в положение заложницы. Даже до смерти короля, до того, как Визерис стал совсем плох и перестал воспринимать окружающий мир адекватно — Зеленым и репутации новых детей Визериса, внуков самого Отто, при дворе меньше всего было нужно напоминание о первом браке монарха. Живое, здоровое, безупречной валирийской внешности и происхождения повыше, чем потомство Алисенты. Еще и шпионящее, как десница думал тогда, по наставлениям Рейниры и Деймона: зачем же иначе принцессе Рейллис было оставаться в столице, меняя общество настоящей семьи на Драконьем Камне на равнодушие Красного замка и Хайтауэров?       Сиру Отто теперь уж было чем заняться, кроме как вчитываться в девичьи переписки в поисках доказательств клятвопреступлений. Сама принцесса, о которой шла речь, после той позорной выходки с побегом, вообще в понимании лорда потеряла всякое право на личное пространство, общение и свободу. Десница не понимал ни единого мотива Эймонда и был чертовски зол: внуки с проклятым таргариенским упрямством сведут его в могилу раньше положенного, это точно. Девчонку следовало держать в заключении до седых волос, насколько это применимо к и без того с рождения «седым» Таргариенам, или, по меньшей мере, до окончания войны с Черными…       Но одному дракону вздумалось освободить ее из башни просто так, пользуясь собственной наглостью, страхом и лояльностью слуг, расположением Белых мечей, а второй, между прочим, гордо носящий корону Эйгона Завоевателя, был слишком ленив, ему совершенно не было дела до государственных планов, к тому же монарх слишком опасался гнева младшего брата, чтобы противоречить. И вот, в финальном итоге, дурная и своенравная девица, так напоминавшая Хайтауэру покойную принцессу Алиссу, супругу наследного принца Бейлона, и свою матушку, Эймму Аррен заодно с Рейнирой, и дальше свободно разгуливает по двору, как ни в чем не бывало.       Хайтауэр за прошедшие год-полтора, занятый управлением страной вместо хворого, совсем плохого короля Визериса, уже накопил целую стопку конвертов, маленьких свитков и холстяных мешочков, подписанных именем принцессы Рейллис и доставленных в Красный замок воронами или гонцами. Ему некогда было со всем этим разбираться, но мейстер Орвиль все нет-нет, да приносил очередное письмецо. Какой же чепухой, как иногда думал десница, он страдает в своей избыточной осторожности: вычитывает дамские сплетни о западных рыцарях на приеме в Кастамере или о летнийских тряпках с перьями, которые так хотела позволить себе молодая леди Ваксли в Долине, но все же не могла из-за нищеты супруга. Сжечь бы все эти письма, как мусор, и дело с концом. Только холодный разум сира Отто подсказывал, что с началом войны их содержание может быть слишком рискованно важным, чтобы легкомысленно избавляться от бумаг раньше, чем ознакомиться с написанным.       Десница знал, кому поручить разбираться с этим вместо себя: пусть ее ревностный освободитель, защитник прав принцессы на каждом Малом совете, которые теперь перестал пропускать, как было целую неделю с возвращения из Штормового Предела, как раз и станет копаться в грязном белье единокровной сестры, изучая ее почту. Уж у Эймонда, послушного короне охотничьего пса, нюх на измену поставлен что надо, — успокаивая себя, думал лорд-десница, послав за внуком сира Марстона Уотерса. Как ни крути, делегировать обязанности он не любил: доверял только собственным глазам, да и всех вокруг, особенно членов семьи, считал людьми крайне заурядного ума, не подходящих для управления государством как следует.       Через два часа, когда Хайтауэр в ожидании уже даже забеспокоился, не сверзился ли гвардеец с какой-нибудь лестницы и не напал ли на город Деймон верхом на Караксесе, сир Марстон вернулся. Один.       — Милорд, — принялся докладывать рыцарь, — еще на рассвете принц отправился к Драконьей Яме, как сказал стюард того крыла. Члены Ордена драконоблюстителей, которых я тоже навестил, отвечали, что улетел он к Королевскому лесу.       — Ну хоть не к Узкому морю, — выдавил прикрывающую раздражение усмешку Хайтауэр. Сир Марстон изобразил неуверенную ухмылку в ответ.       — Вероятно так, милорд. Я оставил приказ передать принцу Эймонду о вашем приглашении, как только он изволит вернуться обратно в город.       «Неужели, еще и этого придется в башне закрывать, — разгневался десница: он просто на дух не переносил своеволия и наглости, которым был кошмарно подвержен второй его внук от крови Дракона. — От греха подальше!»       — От греха подальше, — холодно сказал сир Отто заодно и вслух, жуя какой-то шаловливый кончик жестких усов.       — Милорд?..       — Ступайте, сир. Можете быть свободны до поры, пока Его высочество не появится в замке, — «Или же пока не отчебучит еще чего новенького». — Затем проводите его ко мне, — Уотерс почтительно поклонился, на что десница ответил слабым кивком.       Эймонд и правда вскоре направил Вхагар обратно к Королевской Гавани и уже через час был у дверей приемной горницы деда. Любой такой разговор наедине подчеркивал разницу между дедом и внуком: при всем их сходстве, заметном невооруженным взглядом, о котором говорили все, кому не лень, неумолимая коварность старого интригана Хайтауэра ярко контрастировала с нежеланием Эймонда кружиться в подковерных дворцовых кознях.       Десница был умом, направляющим меч, Эймонд же — самим мечом, сопротивляющимся руке и рубящим куда попало. Сир Отто являлся игроком, мастером манипуляций, и каждый его взгляд, спустя годы наблюдений, мог рассказать Эймонду об очередной гениальной стратегии или темном замысле, как бы усидеть на двух стульях разом. Вместе с глубоким уважением к таланту деда блестяще вести придворные и государственные дела, все же Эймонд за многое его ненавидел. За трусость и действия исподтишка, его змеиную изворотливость. За то, что начал уничтожать семью Эймонда еще до его собственного появления на свет. За то, что из-за сира Отто и самого Эймонда вместе с братьями и сестрой теперь ненавидит половина Вестероса, поддерживающая притязания Рейниры против детей Алисенты.       Когда старик произнес: «Входите» на его стук, в Эймонде сразу поднялось, затихнувшее только было, бушующее море недовольства. «Послал, как за слугой».       Он переступил порог и, оказавшись в кабинете деда, в очередной раз ощутил себя мальчишкой, которого вызвали отругать за какую-нибудь шалость. Раньше сир Отто вот так ставил перед собой Эймонда с Эйгоном, отчитывая за драку, обвиняя старшего в нетерпимости к калеке-младшему, и приговаривая, как нехорошо обижать полуслепого брата, а Одноглазый принц про себя упивался злорадством: ведь обычно в стычках между братьями первым махать кулаками начинал именно он. Отчитывали их также за побеги в город, за воровство с кухонь и другие мелочи, но Эйгону чаще прилетало за домогательства к симпатичным горничным сестер или матери и пьянство, а Эймонду за то, что пугал стюардов и крыл тяжелыми и грязными, недостойными принца крови, оскорблениями мальчишек-конюхов за халатное отношение к его лошадям. Сейчас все не так: они давно уже взрослые мужчины, а страну вот-вот порвет война.       Старик сидел за массивным дубовым столом, на котором педантично были разложены перья, печати, стопки с пергаментами. Свитки покоились на специальной кованой подставке. У Отто Хайтауэра в полном идеале было все: от порядка на столе до порядка в государстве.       Принц был угрюм. Край черного шерстяного плаща запылен, голенища сапог, шнуровка и шпоры забрызганы грязью, белые волосы заплетены тугой низкой косой.       — Присядь, парень, — с четкой артикуляцией и пристрастием велел сир Отто, указывая на скромное кресло, обитое крашенной в бордовый кожей. Отнюдь не в приветливом настроении, он будто всем видом показывал внуку, что разговор грядет не из приятных.       В коммуникации с дедом Эймонд зачастую ощущал налет пренебрежения со стороны Хайтауэра. Если мать, Эйгон, Дейрон и другие привыкли терпеть огромное эго десницы и подстраиваться под него, то ли от страха, то ли от лени сопротивляться, второй сын дома Дракона был не таким. Он не просто какой-то набедокуривший «внучок»: для этого напыщенного старика Эймонд, как и для других подданных Таргариенов, являлся принцем крови, его сущность требовала если не восхищения и сиюминутного подчинения, то хотя бы минимального уважения.       Его всегда злила фамильярность со стороны сира Отто. Для Эймонда мало что значило кровное родство с представителями дома матери — Хайтауэры не были драконами.       Тем не менее, принц действительно сел в кресло для посетителей десницы, широко расставив ноги. Он нисколько не сбросил привычного высокомерного вида, но лишь нарастил его градус, добавив своему пренебрежению красок неуважительной позой.       — Снова покидаешь город без предупреждения, Эймонд? Надеюсь, ты понимаешь, что в теперешних обстоятельствах твое поведение неуместно и глупо, — занудел Отто на явно отвлеченную тему. А Эймонд только было подумал, что отчитывать его все же не станут. — Глупо, — повторил вновь десница, сцепляя пальцы замком. Принц тут же разжал свои, чтобы не походить на копирку деда. — В военное время нет места твоему легкомысленному авантюризму.       — Я не авантюрист, сир. Разведка или патруль не унижают моего достоинства, — зачем-то, сам не поняв, как, будто бы машинально, стал оправдываться Эймонд.       — С Вхагар вы, стало быть, патрулировали кабанов да оленей в Королевском лесу? Или же ловили там принцессу Рейниру с ее армией и флотом?       — Стало быть так, сир, — не тушуясь, ответил Эймонд. Не признаваться же, что он периодически седлает дракона ни свет ни заря, чтобы хорошенько проораться повыше в небе, подумать о своих сердечных метаниях и выпустить гнев, поджигая стога сена на полях Грандисонов.       Хайтауэр усмехнулся, качнув головой этой ледяной непробиваемости. Наклонил голову, демонстрируя тонкие серо-каштановые, смешанные с солью, патлы, упер узловатые пальцы с богатыми перстнями в столешницу.       — Эймонд, — произнес сир Отто мягким приказным тоном, от которого у принца засвербел затылок, — я вызвал тебя не для этого.       — Неужели? Не для того, чтобы пожурить меня и поставить затем в угол? — ухмыляясь, уточнил Эймонд. Сложил руки на груди и принялся опасно раскачивать кресло, отталкиваясь от пола носком сапога.       — Не для того, верно.       — Я глаза и уши, сир, — принц придал лицу заинтересованное выражение, хоть живой глаз и сжигал сарказмом.       Находясь в роли эдакого «солдафона» с каменным сердцем и беспрекословной покорностью, вымуштрованного подчиняться, сражаться на мечах, защищая своих и исполнять не самые важные, но кровавые поручения, Эймонд надеялся сохранять этот статус и дальше. Впечатления о нем у монаршей родни может и разнились, но все сходились на том, что второй принц — идеальный инструмент поддержки узурпированной власти. Эймонду очень и очень не хотелось становиться жертвой манипуляций, потому любые приказы он принимал в лоб… Только потом решая, с какой степенью ответственности и рвения, как добросовестно и в полной ли мере их исполнять.       Сейчас же он понадеялся, что сир Отто наконец отрастил яйца с прибытием в Королевскую Гавань части южной армии, и грядет что-то интересное.       — Королевство требует исполнения долга, — произнес Сир Отто, — и вот, для тебя появилось важное задание…       Эймонд напрягся и с усилием остановил затрясшуюся нервным тиком от предвкушения ногу. Десница подвинул к нему связанную бечевкой стопку каких-то бумаг.       — …содержимое этих писем может послужить катализатором предательства принцессы, — лицо Эймонда убийственно перекосило, от чего он стал похож на прокаженного калеку, — постарайся вычленить все полезное для нас, что найдешь. А нет — так брось в огонь.       — Смеешься, сир? — Ему просто не хватало слов! Эймонд задохнулся, воспаленно перебирая ругательства, ядом вертевшиеся на языке. Он вскочил с места и перегнулся через стол. От Хайтауэра пахло кислой старостью, гвоздикой и откровенным оскорблением. — Я похож на девицу-сплетницу или, по случайности, запамятовал, как нанимался вам в стюарды?!       — Ну читать-то вы умеете, мой принц, — одним только холодным тоном осадил его лорд-десница.       В голос рассмеявшись, Эймонд покачал головой. Даже для шутки сир Отто явно перегибал.       — Я умею много других вещей, — он схватил стопку конвертов и миниатюрных свитков, пролистал, обозленно вздохнул и бросил обратно, — но становиться шпионом в мои обязанности не входит!       — Вечно ты рыпаешься, юноша. В твои обязанности входит служение дому и Железному трону. Прими приказ, как дело долга и чести, — провозгласил десница, явно уже раздраженный тем, как внук в упрямстве и самоуверенности снова артачится на ровном месте, когда должен подчиняться. Драконья, чтоб ее, кровь.       Только принц открыл рот, готовый метать в деда грубыми эпитетами, хотя хотелось бы, как Вхагар, изрыгнуть пламя и поджарить того заживо, Хайтауэр повысил голос, заранее перебивая речи Эймонда. Бледно-зеленые глаза старика сощурились, то ли хитро, то ли хищно:       — Или у тебя есть некие личные причины отказываться? Не по нраву играть против Ее высочества? — начал давить Хайтауэр, заметив, как побелело лицо Эймонда. Нащупал нужную жилу, за которую можно тянуть. — Беспокоит совесть, или уже тоскуешь о нежном девичьем сердце, которое не перенесет предательства?       У Эймонда снова перехватило дух. Значит, воспитывать собрался, жизни учить и швыряться отвратительными намеками? Мозги старика, как он был уверен, с возрастом уже сильно подплавились, раз десница думал, что имеет право говорить подобным образом с сыном короля.       Да, Эймонд не хотел более делать ничего, что могло бы отрицательно повлиять на судьбу или репутацию Рейллис, он отнюдь не хотел причинять ей боли и доставлять даже мизерных неудобств, а после своей выходки вчерашним утром и вовсе четко постановил, что не подойдет к сестре ни на лигу, чтобы не сделать ей хуже… Но это не значило, что ради какой-то женщины, «самой прекрасной, желанной, единственной», он станет жертвовать интересами страны.       Принц спокойно и с достоинством, словно бы ничуть не уязвленным, опустился обратно в кресло.       — Мне прочесть почту изменницы и принести вам доклад о том, сколько ублюдков народилось у ее старых подруг?       — Не все так невинно, как может казаться на первый взгляд, — смягчился Хайтауэр, отметив разом затухший бунт.       «Лучше бы отправил снова проверять стройку катапульт или считать, у скольких рыцарей Тиреллов лошади тяжело подкованы, а у скольких нет», — думал принц, стараясь уменьшить объемы презрения, написанные на лице. Он уже решил, что не станет выполнять унизительных приказов и просто передаст бестолковые дамские письма сестре. Не сам, через гвардейцев или слуг, разумеется. В его душе, неподконтрольной даже ему самому, затевался нехилый внутренний конфликт: с одной стороны, долг перед домом Дракона и короной родного брата, с другой — нежные чувства, которые он только недавно «узаконил». Рейллис вчера тоже хотела сказать ему что-то, не хотела, нет — принцесса говорила…       Нет, он не станет больше впускать ее в свои мысли. Не станет марионеткой, поддавшись деструктивным эмоциям.       Он умел играть нужную и верную роль на политическом поле, с радостью и гордостью вынимая Ночной из ножен при каждом упоминании чести и службы. Однако сейчас он чувствовал себя запертым в клетке, где окна обращены в темную яму: к собственным моральным принципам. Сквозь бреши в сознании и среди еще не выстроенных до конца убеждений, касающихся Рейллис на одной чаше весов и преданности трону на другой, Эймонд отчетливо видел, как все-таки легко стать тем, кого в нем видят — инструментом, цепным зверем.       — И, кстати, о девичьих сердцах, — бросил Хайтауэр, как бы между делом и вместо прощания, не без зловредного удовлетворения наблюдая скривившееся при этом еще пуще лицо внука, — как там обстоят дела с нашим великодушным брачным соглашением с Баратеоном?       Жестокая тупица, уродина с острым языком и две соплячки, чуть младше Дейрона и чуть старше близнецов Эйгона и Хелейны. Если предложение и великодушно — то для них, никак не для принца дома Таргариен. За те сутки с небольшим, что Эймонд провел в гостях у лорда Борроса, он успел составить вполне исчерпывающее мнение и о его ненаглядных дочерях. Леди Кассандра все пыталась ненароком коснуться его локтя грудью и на поражение стреляла синими глазками, леди Марис откровенно насмехалась, шутя с дурным вкусом, привлекая внимание, как она наверняка думала, к своему выдающемуся уму, а две младшенькие, Эллин и Флорис, слишком стеснялись и, кажется, вполне ожидаемо боялись его, глядя на изуродованное лицо и огромного, громко рычащего дракона за стенами родного замка.       И правда интересно, как же у Эймонда обстоят дела с Четырьмя Штормами, как звали девушек за глаза. Сам принц же про себя окрестил их «четырьмя баратеоновскими занозами». Четыре новые боли на его одноглазую голову. От необходимости навязанного династического брака его тошнило. Все ради того, чтобы Эйгон II усидел на жестком металлическом стуле, который звали троном Семи Королевств. Все, чтобы изменить ход гражданской войны и обскакать Рейниру в нелепых брачных союзах и политических вывертах.       Эймонд тонко усмехнулся, но его сердце все еще колотилось в груди, непривычно отказываясь подчиняться. Он резко закрыл правый глаз и поморщился от гнева, который снова поднимался на душе.       — А как должны обстоять дела, и должны ли? — произнес он. — Это предложение и грядущий союз наших домов так же приятны, как укус трупной мухи и поцелуй с верховным септоном. Я выбрал бы любую Молчаливую Сестру, разодранную шлюху из Блошиного Конца или немытую одичалую из-за Стены против диких дочек лорда Борроса.       — Не сомневаюсь, — едко согласился Хайтауэр, оглаживая бороду. — Если бы только твоя жизнь была так проста. Короли и полководцы не задумываются о личных желаниях, когда речь идет о государстве.       «Но я не король, и никогда им не стану».       Эймонд стиснул подлокотник кресла, вздернул бровь. Даже полководцем почему-то его делать никто не спешил. Дракон живет личными желаниями, пес — преданностью стране и людям, носящим корону или символ руки на груди, по несчастью оказавшимися ему еще и семьей.       В ответ на смирение и внешнее затишье Эймонда, дед, видно, немного смягчился, соизволив перевести тему в более интересное ему русло. Поглаживая бороду, словно бы между делом, выдал государственную военную стратегию, как планы на прогулку:       — Мне почти удалось достичь соглашения в вопросе о союзе с Триархией. Ты имеешь право знать, мой принц.       — С наемниками и работорговцами? — Эймонд нисколько не удивился, такого развития событий можно было ожидать… Но все равно он фыркнул, выражая сомнения и неудовлетворение в выборе союзников. — Такой альянс посрамит дом Таргариен, дед. Вы бы еще заключили союз с пропахшими конским навозом дотракийцами. И какой ценой мы собираемся купить этот союз? — спросил он резко. — Хочешь, чтобы мы променяли честь дома на договор с Триархией, которая всегда была нашим врагом?       Сир Отто кивнул так, будто предсказал высказанный скепсис молодого человека еще на прошлой неделе. Ответил словно бы заготовкой, не отвел взгляда, голос звучал холодно и решительно:       — Честь? — Хайтауэр усмехнулся, чуть склонив голову, как будто поддразнивая внука. — Честь не будет ничего значить, если дом Таргариен падет. Запомните это, мой принц.       — И каково же предложение Его величества магистрам Узкого моря?       — Я веду финальные переговоры. Предложил гарантии, которые удовлетворят их, — ответил Хайтауэр, сохраняя невозмутимость.       — Интересы пиратов и насильников удовлетворить, должно быть, сложно, десница, раз все твои переговоры растягиваются так надолго.       — Мы обращаемся не к пиратам, а к политическим реалиям, — спокойно уточнил сир Отто, перегибаясь через стол и скрестив пальцы. — А еще у нас есть общие враги — Рейнира, Деймон, Морской Змей…       — Но никаких уступок, кроме тех, что необходимы, — твердо произнес Эймонд. Десница выглядел и звучал так, словно уже готовился последние сапоги продать, лишь бы добиться союза с Триархией.       — Война требует жертв, — продолжал он. — Их флот, подобно флоту Веларионов, перекрывающих артерию нам, способен в свою очередь нарушить снабжение Черных и перекрыть пролив Узкого моря, закрыв путь к отступлению флотилии Морского Змея. Рейнира не только потеряет значительную часть своих преимуществ, но и армия ее останется голодать, отрезанная от путей снабжения на своей скале.       Разумно. С этим Эймонду спорить и так не хотелось. Он остановил трясущуюся от раздражения ногу. Холодный взгляд его единственного глаза впился в Хайтауэра. Но только вот вопрос: когда еще флот Триархии доберется до берегов Вестероса? И Рейнира, и Эйгон ко времени, когда десница закончит переписки и перейдет к делу уже поседеют и отбросят копыта от старости и болезней, а война за трон Семи Королевств продолжится уже без королей.       — А мы что дадим мерзавцам взамен? — язвительно спросил Эймонд, скрестив руки на груди. — Обещание не мешать грабежам наших берегов и торговле людьми? Или нет-нет, я знаю! Мне нужно будет жениться еще и на Ракаллио Риндуне?       — У Триархии есть свои враги, — Отто проигнорировал сарказм. — Мы предложим им и свою военную поддержку, разумеется, после победы над Рейнирой. Отряд рыцарей и небольшая пешая армия, чтобы укрепить их позиции в Эссосе. Взамен магистры предоставят свои корабли для нашей войны.       — Ты рассчитываешь, сир, что они останутся верными? Эти люди на Трех Шлюхах предают друг друга чаще, чем умываются. А когда они получат свое, что удержит их от того, чтобы снова повернуться против нас?       — Драконы, Эймонд, — спокойно ответил Хайтауэр, предлагая аргумент, против которого приемов не было. — Этот союз не вечен, конечно, но он даст нам преимущество, которое может стать решающим.       Эймонд отвернулся, глядя на сероватое небо из окна Башни десницы, по которому лениво плыли облака. Он чувствовал, что дед не просто убеждает его, но и учит. Строит.       Камень за камнем, десница возводил в душе молодого принца фундамент правителя, но не того, который носит корону. Того, кто понимает цену ее веса. За каждым стратегическим предложением Отто стояла мысль: «Это то, что тебе нужно знать, если ты хочешь быть сильным. Это то, что ты должен уметь, если хочешь остаться на вершине». Сир Отто говорил с Эймондом таким манером уже много лет, и какую бы неприязнь к характеру и личности деда принц не испытывал, он учился у него. Не с пустого места люди говорили, как они со стариком похожи.       Он вспомнил что-то из детства. Сира Отто, стоящего перед ним в полутемной комнате, говорящего своим уверенным, почти отеческим тоном, что Эймонд достоин большего, чем быть просто братом короля. Что именно он должен будет стать той тенью, что управляет освещением над Железным троном. Тогда эти слова звучали сладко, как мед, льющийся прямо в уши. Желание власти, гордость, израненное честолюбие — все подталкивало уязвленного, вечно обиженного на самого себя и других, Эймонда к тому, чтобы согласиться.       Тот готовил его не только к безоговорочной победе над Черными, но и к тому, что будет за ней. Что будет, когда и сам Хайтауэр уйдет на покой. Что будет, когда Эймонд займет его место у Железного трона короля Эйгона?.. Кто будет служить десницей правителю лучше, чем родной брат? Это было больше, чем наставление — это был акт созидания, почти искусства.       Это бесило Эймонда, но и вдохновляло в равной степени. Может, наставнику уже пора на пенсию? Принц справится с тем, к чему Хайтауэр его готовил, да и жить станет гораздо легче без его затейливых интриг.       — Это дело Эйгона, — наконец произнес Эймонд, не оборачиваясь. — Пусть он решает, насколько ему дороги такие союзники. С ним говори, дед.       — Эйгон поддержит мое решение, он станет послушным королем, — спокойно ответил Хайтауэр, а Эймонд поперхнулся произнесенной крамоле. — А ты должен будешь проконтролировать его исполнение.       Да, Хайтауэр обладал неуемными аппетитами в вопросах власти, но не думал же он, что имеет право говорить Эймонду о том, как он должен предавать и подставлять короля? Его единственный глаз сверкнул гневом. Интересно, обрадуется ли Эйгон не сколько тому, что их дед так говорит о своем правителе, но и тому, как хочет заставить Эймонда встать на свою теневую сторону правления?       — Я не пес, сир, которого можно отправить лаять на короля. Эйгон мой брат, и, кажется, в своих амбициях вы забываетесь, милорд-дед.       — Ты принц крови, — жестко ответил Отто. — И твой долг служить мне, как деснице, и короне, независимо от того, нравится тебе это или нет.       Эймонд молчал, стиснув зубы. Он принц крови, как Хайтауэр выразился, и хотя бы поэтому должен служить одному только королю-брату, а не худородному деснице.       — Я, пожалуй, предпочел бы исполнить приказ лорда-десницы и копаться в грязных письмах изменницы, — сквозь зубы процедил он, не желая продолжать мерзкий разговор, в котором ему все равно никогда не стать услышанным. — Доброго дня, сир дед.       Взметнувшись молнией, Эймонд забрал протянутую ему связку бумаг и вышел. Не забыл и громко хлопнуть дверью.       Под его ногами дрожали полы, каждая каменная ступенька или тесаная доска, казалось, шептали о коварстве и предательстве. Обжигающий, но невнятный гнев и разочарование переполняли его, и Эймонд сжимал челюсть до скрипа.       С провокациями десницы он разберется. Эйгон должен знать, что Хайтауэр намеревается обращаться с ним тем же манером, что и с Визерисом. Пока нужно было сосредоточиться на другой задаче.       В его уме бурлили мысли — образ Рейллис вызвал щемящее чувство, которое не отпускало даже в многообразии политических игр, в которые его втягивал дед и другие слуги трещащей по швам государственности. Она, словно строгий свет в его мрачной жизни, осветила бы все темные углы его души, однако он прекрасно понимал, что в этом свете таилось множество теней. Он не мог причинить ей боль. Но и не исполнить глупого, никчемушного, казалось бы, приказа не мог.       В своих покоях, «совсем пустых и холодных без нее», Эймонд сбросил теплые вещи, в которые влез еще утром, собираясь к полету, зажег свечи и принялся за самое скучное чтение чужих писем в жизни.       Ничего интересного, ничего нужного: даже в сухом послании от Девы Долины, Джейн Аррен, ничего предательского или хотя бы интригующего. Ни одного письма от Рейниры или Веларионов, ни единой подозрительной строчки в переписке с Селтигар и прочими благородными леди. Через час он стал зевать, живой глаз начинал подсыхать, а моргать и всматриваться в узоры почерка становилось все сложнее. Странички священного писания от каких-то септ, которым принцесса покровительствовала, он не разворачивал, расчетные листки ювелиров сминал в кулаке и выбрасывал, желтый конверт, подписанный вообще не известной ему леди Матарис, даже не вскрывал.       Бумажная куча на столе высилась, со свечи капал горячий желтый воск. Ради этих глупостей стоило затевать спектакль в приемной горнице лорда-десницы? Позволять тому убедиться в правдивости слухов, разлетевшихся по Красному замку еще с проклятой первой ночи, которую Рейллис, провела в спальне Эймонда тогда, после его ночного кошмара и ее вызволения? Чушь.       Тонкий, явно и яростно пахнущий розами, сложенный пополам листок привлек внимание Эймонда, и он развернул его, уставшим взглядом всматриваясь в кружевной текст с подписью сира Гвейна Хайтауэра. Что за новости? Совсем недавний, переданный деснице, видно, ревностным и честным слугой, которому дурак-дядюшка вручил бумажку. Неужели, подброшенные прямо под нос улики для личного расследования принца?       «Миледи, — писал Гвейн, а Эймонд прямо чувствовал лживый флиртующий елей в мягком голосе родственника, — не хотите поговорить наедине? Нам есть, что обсудить, мне есть, за что принести извинения». Эймонд Таргариен будто встретился с ликом самого Неведомого, заглянув туда, куда не следовало. Во рту пересохло. «Любой ночью, мне выделили покои над Западным двором. Целую ваши руки».       — Падаль, — бросил Эймонд вслух, чтобы остановить стремительно падающее в пятки остановившееся сердце. Что-то интересное и действительно важное в мусоре переписки сестры он все-таки отыскал.