Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

И кажется великолепной тьма, Когда в нее ты входишь светлой тенью.

      Ей приснилось, как Эймонд во время выезда в Королевский лес, на охоту, голыми руками разорвал двух белых и трех бурых волков с аметистовыми глазами и принес их шкуры для ее шубы, бросив сестре под ноги. Руки его были в крови до самых локтей. В последний раз, когда дом Таргариенов выезжал на охоту, Эймонд и правда смог убить лохматого коричневого волка и гордо вез тушу, переброшенную через седло, в замок. Именно это воспоминание, по всей видимости, и наложилось на сон. Просто потому, что она думала о нем. Засыпала при нем. Сны Рейллис, как она считала, чаще были нелепой комедией или сборником несбыточных иллюзий, чем валирийскими предзнаменованиями и завуалированными посланиями богов. Что ей теперь — ожидать, сложа руки, пока сон сбудется, или начать искать в ночных видениях тайный смысл? Определенно нет. Но от пушистого волчьего плаща и пары теплых меховых рукавиц принцесса отказываться не стала бы.       Как лучше поступить — выйти из спальной комнаты в горницу, где придется показаться брату, что-то вновь объяснять, позориться и унижаться, оправдывая свою минутную вечернюю слабость, или выйти сразу в окно? Второй вариант был заманчив, и казался принцессе куда как безопаснее и проще.       Эймонд всегда знал, как заставить ее почувствовать себя никчемной, и за последнее время натренировал этот навык еще лучше, при каждой встрече выводя Рейллис на такие эмоциональные фонтаны, что впору ее голове было взорваться от перегрузки. Но она отдавала себе отчет, что и сама далеко не невинна. В действительности, Рейллис прекрасно осознавала, что оба они редкие подонки, громко и самолюбиво зовущие себя Драконами, подверженные мании доводить друг друга до пляшущих в глазах чертиков. Глаз у них на двоих всего три, зато чертей в них — хоть отбавляй. И откуда и когда только это взялось? Рейллис почувствовала, как сердце ее сжимается, словно стиснутое кольчужным кулаком. Вынуждая Эймонда, провоцируя его на бесконечные склоки, она запирала свои чувства, создавая постоянное напряжение между ними.       Принцесса потянулась, расправляя затекшие от сна конечности, совершенно задеревеневшие на таком же, кажется, деревянном матрасе Эймонда. Может, подарить ему одеяло помягче, заботливо подумала Рейллис: в конце концов, похоже, и ей здесь спать…       Глупости, конечно. Утро только начиналось, и Рейллис, разбуженная настойчиво слепящим глаза солнцем, вновь прокляла брата. И что толку, она пришла вчера спать к нему, если сам Эймонд куда-то ушел? Скрылся, как мираж, но, скорее доблестно обезопасил ее от своего общества, как от ночного кошмара. С одной стороны, Рейллис ничего так не хотелось сейчас, как проснуться не одной в пустой жесткой постели, а в крепких прохладных объятиях, нежно и участливо прижатой к груди брата. С другой же… Как приятно, что хоть у каких-то мужчин еще осталась честь! Рейллис не простила бы Эймонду, начни он приставать или склонять ее к чему-то постыдному, восприняв ее ночной визит как прямую провокацию, и тот сразу бы потерял в ее глазах всякое достоинство. Но теперь она чувствовала себя, словно обманутая… Недополучив его внимания.       Ночью, перед тем, как провалиться в сон, она и сама поймала себя на том, каким голодным взглядом пожирала его обнаженный торс, сухой, рельефный, словно у искусно выточенной статуи, его сильные длинные руки, созданные, чтобы держать меч со щитом. Замечала каждый мускул и каждое туго натянутое сухожилие на теле. Какие-то бледные на еще более бледной коже полоски шрамов. Совсем свежую багряную полосу на плече. Будто бы от драконьих зубов.       Разве что слюна у принцессы не потекла. Но Эймонд, мысленно хохотнула она, вряд ли даже заметил ее явный интерес: принц вчера был до того огорошен, что проглотил язык вместе со всеми возражениями. «Глупый маленький щенок». Даже не сопротивлялся ей, не прогнал прочь, не принялся плеваться желчью, не стал молиться или сыпать в нее ругательствами, как боевыми снарядами. Он просто был рядом и гладил ее.       Такой Эймонд принцессе нравился еще больше обычного, ощерившегося, подобно пещерному коту: тот, что был в ее распоряжении и валился с ног, теряя рассудок, от одного ее присутствия.       Ей нравилось осознавать власть над ним. Над его чувствами. Получить ее внезапно, как награду за пережитое. Найти реальное и видимое подтверждение, что все страдания, недопонимания и личные душевные терзания, комом обрушившиеся за безумные последние дни, имели смысл, могли иметь развитие не только в ее голове. От этого Рейллис почувствовала себя охотником. Она может глотать его язвительные комментарии, оскорбления, даже терпеть насилие — это теперь не имело значения, ведь принцесса уверилась в одном точно, пока не подтвердив остальное. Ему не плевать на нее.       Не только принц Эймонд умел быть жестоким к себе и своим любимым, и не только он ненавидел себя: Рейллис делала то же самое, и даже с большим, на целых шесть лет, профессиональным стажем в этом идиотском искусстве. Вчера девушку обуяла слабость, но именно слабость привела к силе — ее ледяного дракона не приручить агрессией и криками. Чтобы получить его, она должна быть ранимой и хрупкой. Только так играют на комплексах и личностных сомнениях молодых травмированных мужчин, еще и влюбленных, к несчастью. Чувства ее были запутаны, и желание завоевать его внимание мелькало в сознании, как призрак, от которого невозможно отказаться.       Дверь спальни пошатнулась, еле слышно скрипнула, отворилась настежь, но еще до того, как Рейллис увидела в проеме кончик длинного носа, закрылась обратно. Эймонд хлопнул дверью и вежливо, но настойчиво постучал, чем вызвал у старшей сестры неконтролируемый приступ смеха, сбивший весь настрой к манипулятивным жестоким размышлениям.       — Да? Эймонд? — громко и весело крикнула она в ответ, забыв, что должна хотя бы малую толику стесняться. — Входите, мой принц.       Рейллис приподнялась на локтях, натянула одеяло до самого подбородка: при ярком дневном свете ее сорочка была бы слишком откровенной.       Ее принц стоял на пороге собственной спальни, как незваный гость. Малость помятый, в одних бриджах и сапогах. Сапфир в глазнице сияет рассветной звездой, шрам делит худое лицо пополам. В прошлый раз, когда Рейллис ночевала в покоях брата, ее выставили вон суетливые служанки, тащащие принцессу мыться и одеваться в ее собственные комнаты, чтобы успеть привести ее к человеческому виду после двух недель без намека на чистую воду или гребень для волос.       Сорвавшись к Эймонду вчера, она как-то совсем не подумала о том, как быть с ним на утро.       — Рейллис, — он выплюнул ее имя сквозь зубы, как самое грязное ругательство. Помолчал, уставившись в потолок, в окно, только не на нее. — Оденься.       В его виде читалась не только светская неловкость при виде полураздетой дамы, но и что-то еще — возможно, критическое и чудовищное осознание, что их родственные отношения зашли в непривычные и неприличные глубины. Если бы смущение и утренняя угрюмость Эймонда Таргариена не выглядели бы так, словно он готов разнести все помещение и придушить саму Рейллис, он бы смотрелся даже мило.       — Конечно, сейчас! — принцесса засуетилась. О, он так смущен, просит, чтобы она оделась… Чтобы не порочить ее честь одним только своим взглядом! Так трепетно, настоящий рыцарь…       Рейллис подскочила с постели, сразу ощущая, как к голове подступила кровь, и ее зашатало.       — Неужели поможешь мне справиться со шнуровкой корсета? — вдруг осмелев, совсем неуместно заозорничала принцесса, провокационно выгибаясь, поднимая с пола и расправляя свое красивое бирюзовое платье. «Дракон боится тебя больше, чем ты дракона». Ее стройная фигура была по контуру подсвечена солнечными лучами, игнорировавшими тонкую ткань сорочки.       — Боги! — раздраженно прошипел Эймонд, закрывая видящий правый глаз козырьком ладони. Он протиснулся к груде собственных сваленных вещей, обходя Рейллис, вытянул первую попавшуюся чистую тунику и вылетел из спальни. — Выходите к завтраку, миледи, — только глухо процедил он через закрытую дверь.       Она заметила, как он отвернулся от нее, словно бы задев горячие угли, и от этого стало по-детски обидно. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее, взял ответственность за то, что происходит между ними, но он игнорировал. Это смущало и заставляло сердиться одновременно.       Рейллис осталась стоять на месте, все еще под впечатлением. Мгновения смущения сменились хмурой и уверенной усмешкой. Принц явно недоумевал, как им обоим предстоит справляться с новыми чувственными границами, возведенными за ночь. Рейллис же начала ощущать какой-то совершенно щенячий азарт, стоило ей лишь увидеть, как настоящее нутро брата стесняется ее очарования. Как ни странно, то, что с легкостью могло ввести ее в смятение раньше, в этот миг стало источником силы.       Рейллис твердо решила, что сегодня повергнет брата в полное замешательство — это и ее игра тоже.       Через несколько минут, облачившись кое-как в платье и без посторонней помощи завязав узлы на корсете, она прочесала серебристые волосы пальцами, испугавшись брать расческу Эймонда: за такое самоуправство точно можно сделаться кормом для Вхагар. Ноги ее скользнули к выходу, и Рейллис вдруг болезненно и испуганно осознала, что не совсем готова к встрече с реальностью, которая ждала за пределами безопасной спальни брата. Он, собственной персоной, там и ждал, что было самым страшным.       Обычно Эймонд по утрам перебивался утащенным у детей королевы Хелейны куском пирога, выпивал за компанию с братом-королем ужасающе крепкого похмельного пива, черного, как сама ночь, или вовсе не ел ничего, поглощенный какими-нибудь неотложными делами. Сегодня стол в горнице украшал целый натюрморт: свежие ржаные булки, масло с медом, дикая печень, два вида сыра, летние ягоды со сливками и котелок горячего вина. Принц Эймонд, восседающий над всем этим великолепием, выглядел совершенно сурово, жуя горбушку темного хлеба.       Он забросил ногу на ногу, широко расставив колени так, что Рейллис, чтобы униженно не втискиваться к нему на софу, пришлось занять кресло напротив. Принцесса потянулась к горячим булочкам, и, выбрав самую красивую и румяную, разрезала ее и стала укладывать внутрь сыр и ломтики печени. Запах стоял чудесный.       — Похоже, по утрам у тебя всегда все под контролем, правда? — спросила она, сдерживая улыбку из-за насупленной физиономии брата.       — Обыкновенно да, — беззлобно, вообще «никак» ответил Эймонд. Ждет, когда она поскорее уйдет?       Его губы сжались в тонкую линию, а живой глаз смотрел в никуда, подобно драгоценному. Рейллис же старалась поймать взгляд Эймонда, так и сяк выкручиваясь в своем кресле. Пусть даже этот взгляд будет полным ненависти или разочарования — это она, дочь Дракона, должна отворачиваться и избегать его внимания первой.       Она добавила в шепот голоса все свое дружелюбие, натренированное годами жизни в Красном замке. Широко и наивно распахнула глаза.       — Ты знаешь, — сказала Рейллис, пытаясь укрыть за напускной беспечностью эмоции, — я пришла вчера, — Эймонд напрягся, — не только для того, чтобы побыть рядом. Не просто потому, что мне страшно спать одной…       Тишина. Естественно, он все это знал: лишь хотел послушать, как она вновь расстилается перед ним в объяснениях. У принца дернулся уголок губы, будто он сейчас зарычит и начнет тянуть цепь ошейника, как охотничья псина. Эймонд как будто и не понимал, зачем она вообще открыла рот. Он или был совсем олухом и не мог воспринимать речь без открытой агрессии и словесных тычков, или притворялся таковым, что тоже нисколько не красило его персону. Никак не достучаться: слишком высокие стены.       — Разве нельзя хотя бы раз нормально поговорить, Эймонд? Один только раз!       — С тобой? — прямо спросил он, чуть в голос не рассмеявшись. На лезвие ножа он подцепил крупную гроздь винограда и теперь отламывал черные ягоды по одной. — Ты умеешь удивлять, миледи, это правда так. Но мне глубоко плевать, зачем ты пришла. Я попросил бы больше не допускать подобного.       «Лжец».       Но принцесса осталась на месте — она приняла решение, что не даст ему сломать свою волю. В голосе брата она слышала обычные стальные опасные нотки — куда же подевалась вся хрупкая ласка, которую он вполне трезво и осознанно дарил ей при свете луны? Она сдерживала себя, чтобы не броситься к нему и, перегнувшись через низкий столик, не воткнуть чертов ножик в оставшуюся глазницу.       — Не понимаешь, — произнесла она, выдавливая ложную мягкость, глядя на него с безусловной решимостью. Продолжая зачем-то гнуть свою линию. — Я пришла не потому, что боюсь пустой постели.       — Приползла, как последняя дура, не думая ни о моей репутации при дворе, ни о собственной, — он все пропустил мимо ушей.       — Я хочу понять, кто ты на самом деле, Эймонд. Побыть с тобой! — «Проверить, так ли ты прекрасен в жизни, как в моих фантазиях, так ли вырос?» — Всего лишь рядом, и всего лишь с тобой.       Излишняя откровенность сработала ей на пользу: в глазах брата она увидела страх, быстро сменившийся привычной бурей. Как легко было ему лгать! Как близко и как далеко разом он был в подобные этому моменты.       — Помолчи, принцесса. Ты не знаешь, о чем именно просишь, — резко ответил он в конце концов, и голос его был по-прежнему жестким и безжизненным, но в нем уже звучали нотки неуверенности. — Нашла время для развлечений, — вдруг выпалил он, — спутала мою комнату с покоями Хайтауэра?       Этот молчаливый стон, рвущийся из самой глубины души, противоречил жестокому лезвию его слов. Рейллис прикрыла веки и сделала вид, что смазывает ломоть булки, водя по хлебу чистым голым ножом. Упрек о сире Гвейне она благоразумно проигнорировала.       — Ты и так всегда был рядом, не так ли? — вдруг сказала она, не поднимая взгляда. — Всегда рядом.       Рейллис молча вытянула вперед руку, и он, послушно, как-то рефлекторно, передал ей горшочек с медом. Она пыталась собрать мысли в одно целое, надавить еще чем-то, но Эймонд заговорил сам:       — Я не выбирал этого, — сказал он чересчур настойчиво. Да, принцу из дома Дракона действительно тяжело общаться «нормально». — Даже когда твои слова били, как мечи, даже когда ты полюбила другого, — смело продолжал он, смотря прямо сестре в глаза. Широкие плечи Эймонда были напряжены. — Это хотя бы весело? Играть первой детской любовью?       Рейллис глупо расхохоталась, нарушая всю интимность и откровенность момента. Нет, признаваться в чем-то самой еще заслуживает внимания и поддержки. Но такой дурацкий наглый блеф от Эймонда был просто смехотворен. Что еще интересного он скажет? Что всю жизнь мучается, спит и видит, как женится на ней? Презрение к Эймонду стало расти тяжелой горой, пусть принцесса и пропустила сквозь фиалковые радужки оттенок удивления, смешанный с долей страха.       Она пойдет до конца. Пусть ублюдок издевается, сколько влезет, скоро смеяться будет только она одна.       — Весело, — просто бросила принцесса. Она надкусила сочную сливу, сок потек по сгибу руки. — О какой любви может говорить человек, живущий только льдом мести и ненависти? Считающий любовь слабостью. Ты холоден, как зимний ветер, — продолжала давить она, — как выжженная мертвая пустыня. Ты думаешь, я всерьез захочу приблизиться к тебе хоть на лигу? Если это так, ты еще более жалок, чем я думала.       — Так ты думала обо мне? — ничуть не задетый яростными речами спросил Эймонд с таким лицом, будто сестра сейчас очень удачно пошутила.       Принц криво ухмыльнулся. Виноградная гроздь на лезвии его кинжала до сих пор болталась блестящим черным знаменем, веточка заметно поредела.       — Думала. Каждый день, сидя в клетке, где вы меня заперли, желая мучительной смерти каждому, носящему на груди золотых драконов, символ маяка или семиконечной звезды. Твоя душа такая хилая, больная, изуродованная. Погруженная во тьму. Она меня пугает, как пугает любого здравомыслящего человека. Никому нет дела до жалкого прихвостня пьяницы-узурпатора, с собачьей преданностью исполняющего приказы подложного короля!       Рейллис перевела дух, задыхаясь в поднявшемся бешенстве. Она не заметила, как с силой вцепилась в край стола.       — Ты, маленький принц, самое уязвимое в мире существо не потому, что отрицаешь любовь и простые человеческие чувства, а только потому, что настолько слаб, и существование твое бессмысленно, что любить ты физически не способен!       — Как скажешь, — произнес Эймонд очень тихо, его голос стал мягче.       Он воткнул нож в столешницу и, как дикий, одним махом перескочил через стол, чтобы поцеловать ее. Чтобы заткнуть наконец. Блюдо с ягодами перевернулось и покатилось по полу. Сердце Рейллис заколотилось, а затем провалилось куда-то вниз, теряя удары. Какое нахальное заблуждение… Это было слишком неожиданно, слишком неправильно, слишком жарко и стыдно. Сквозь всю свою злость девушка ощущала тот сладкий недостижимый вкус запретной страсти. Жестокие губы Эймонда терзали ее, встречаясь с плотно стиснутыми зубами. Она зажмурилась, стараясь унять дрожь, Эймонд держал ее за подбородок, другой рукой сжимая шею у горла.       Рейллис застыла в потоке времени, ее сердце рвалось на части от противоречивых чувств. В этом поцелуе была и нежность, и грубый ожог. Наказание. Пламя, которое она искала уже так долго, целуясь от скуки с заезжими рыцарями. Каждое прикосновение Эймонда могло бы сжечь, но вместо этого оно стало источником ее тепла и распаляющейся ярости. Как он мог?!       Его пальцы путали волосы на затылке. Ее — в попытке поцарапать, стегали брата по лицу. Хотелось кричать, кусаться и пускать ярко-оранжевого цвета ржавый дым.       — Что это было? — спросила Рейллис, не без усилий вырвавшись из крепкой хватки. Ее голос дрожал, разум обрабатывал только что произошедшее, сердце пылало.       — Цена за ночь, — спокойно ответил Эймонд, отстранившись. Он отнял и руки. Не стал смущаться, прятать взгляд: не повел себя так, словно жалел хоть о чем-то. — И за твою неумелую ложь.       — Не смей так делать без разрешения, — холодно прокомментировала Рейллис.       Она сорвалась с места, не без сожаления оставляя на столе кучу вкусной еды, и бросилась к выходу из горницы. Наглец! Мерзавец! Все, что Рейллис надумала себе за этот проведенный вместе от силы час — все это было сладкой ложью. Ей было все никак не отдышаться. Дракон на валирийском гобелене беззвучно издевательски смеялся над неудачницей, вздумавшей переиграть Одноглазого принца в холодности, лицемерии и равнодушии. Конечно, ничего не могло сложиться так просто!       — Не смей дрожать в моих руках, как невинная девица на сеновале, — лишь бросил Эймонд в закрывающуюся за ней дверь.       Принцесса кожей чувствовала его колючий злой взгляд, а каждый звук фразы впивался в спину валирийским кинжалом. Ноги тряслись, в голове девушки осталась только мокрая тяжелая вата. В этот раз он победил.       Ей стало тяжело на душе. Она ведь прекрасно понимала: подавленность его настроения и отвращение к самому себе, поглощенному недопониманием и сомнениями, отражали недалекое от ее же состояние. Зачем было кричать на него, зачем обманывать? А ему? Принц тоже лгал, чтобы было больнее, или подбросил полено правды в бесконечно высокий костер лжи, разожженный между ними? Месть поцелуями и прикосновениями на ровном месте, не сколько ей, а лишь себе самому.       Оба они страдали от неуверенности и недостатка понимания, но оба ни за что не сделали бы первый шаг. Мрачные мысли о том, как понемногу они сами становятся собственными врагами, накрыли Рейллис, как тень. Натертые губы горели от мстительных жестоких поцелуев. Рассвет уступил место беленому безоблачному дню.