Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Страшна здесь ненависть,

Но любовь страшнее!

      Пир отгремел, и рыцари, их капитаны, другие лорды и члены королевской фамилии покидали чертог. Слуги уже засновали по залу, собирая пустые испачканные деликатесами блюда, чаши и бокалы.       Звуки жарких обсуждений грядущей войны, Харренхолла, штормовых лордов, действий принцессы Рейниры, и как на них следует отвечать Зеленым, постепенно затихали, превращаясь в отдаленное эхо, как будто ночь сама старалась затаить дыхание. Рыцари, облаченные в тканые камзолы с гербами и цветами своих домов, вместо сверкающих доспехов, обменивались шутками, бахвальствами и громким смехом, пока их шаги, отдаляясь, постепенно утопали в тишине. Пару перепивших за столом человек лорда Ормунда выносили стюарды.       Принцесса Рейллис невидящим взглядом наблюдала за тем, как последние факелы на стенах гаснут. В мыслях ее витали одни лишь слова Эймонда, его оскорбления, его злой взгляд, но также и то, как он тушевался, нервничал, совершенно потерял самообладание в разговоре с Хайтауэром. Да, и ей прилетело за компанию, как и сиру Гвейну, но все же… Не обвинять ведь слепого, что тот спотыкается о порог, которого не видит. Эймонд слепой. Кто знает, намеренно ли, или просто глуп и молод, но свои чувства, как решила принцесса, он хоронит как можно глубже. Не умеет управлять ни гневом, как знали все в замке, ни страстью. Она искала причины возненавидеть брата больше хотя бы за его жестокие слова, но уже словно не была на это способна. Рейллис парализовало, гаснущие огни чертога рябили в глазах.       За ее спиной проходил король Эйгон, размахивавший винным штофом и приглашающий самых смелых продолжить празднество где-то за пределами Красного замка. В крепких хмельных объятиях молодого монарха были зажаты двое младших братьев, согнувшихся в три погибели: принц Дейрон, совсем раскрасневшийся, со слабым, уже хрипящим и каркающим смехом сопротивлялся и громко причитал, что «скоро с ними в край сопьется», а Эймонд шипел, ругался и огрызался, пытаясь сбросить с себя руки Эйгона, хоть последний глаз его и был, смеясь, сощурен, от чего черная повязка на лице натягивалась и сползала.       — Седлать коней, — приказывал король, пока Эймонд активно отрицательно качал головой, моментально останавливая и запутывая этим уже навострившихся исполнять монаршую волю слуг. — Коней!       — Я никуда не поеду!.. — отпирался Дейрон, пока рука брата яростно терла его золотистую макушку, путая волосы, словно какой-то счастливый талисман на удачу.       «Очаровательные балбесы», — подумала принцесса без всякой ненависти, вновь, как наяву, видя перед собой дурачащихся в чертоге отца детей.       И в руках этих мальчишек сосредоточена та самая великая и устрашающая власть над целым континентом? Вот этот смеющийся задорный мужчина, носящий корону Завоевателя, не далее, как две недели назад, угрожал провести ее голой по городу и пугал казнью, второй, напряженный и тихий, запер ее в башне, оторвав от реального мира, третий же… Ну, для Рейллис юный Дейрон, милый и покладистый, на самом деле пока действительно был только забавным и добродушным безобидным мальчиком. Семь Королевств в их руках ждут бедствия и катастрофы.       Раздался громкий юношеский смех — это принц Дейрон споткнулся и утянул с собой на пол обоих братьев. У принца Эймонда, видно, кончилось терпение: один он сейчас по сравнению с другими Таргариенами выглядел трезвее граненого сапфира, хоть и ворот его дублета нелепо замялся, а туго скрученная серебряная коса растрепалась лохматым собачьим хвостом. Подняв с пола младшего, он подтолкнул их с Эйгоном и выпихнул к дверям, попутно ухитрившись забрать у короля почти полный штоф.       — Вот и чеши к своей драгоценной изменнице! — крикнул король Эйгон, вновь залившись смехом, и Рейллис, сложив два и два, сразу поняла, к кому и кто сейчас «почешет».       Они скрылись, и гробовая тишина тут же накрыла Великий Чертог, освещенный теперь только дрожащими огоньками свечей. Последние гости тоже покинули зал. Эймонд, подошедший к ней, сразу напрягся, снова влезая в привычную маску.       — Простите Его величеству оскорбление, принцесса, — холодно сказал он, встав за спиной сестры.       — А он не прав? — развернулась Рейллис, задрав подбородок, чтобы уменьшить и так небольшую разницу в их росте. Рейллис была высока для девушки, но все равно до Эймонда ей недоставало двух-трех дюймов.       — Прав, разумеется. Король всегда прав, — сказал Эймонд, дыхнув на нее спиртным, но ужасно холодным и свежим дыханием. — Но оскорбление простите. Эйгону следовало назвать тебя шлюхой, но вместо него это сделаю я…       Рейллис вышла из себя, поперхнувшись гневом. С отвагой, которой испугалась сама, забросила руку за спину и схватила подонка за его растрепанную косу, оттягивая вверх. На них с изумлением и тихим ужасом глядели несколько стюардов в зеленой с черным форме, но вмешиваться или звать гвардейцев никто не спешил: опять драконы разбираются между собой.       — Почему он так смотрит на тебя? Гвейн? — не сдавался Эймонд, будто даже развеселившись нелепой и жалкой для него попытке сестры причинить ему боль. Рейллис драла волосы, будто по-девичьи хило пыталась эту косу оторвать. — Skoro syt issi ao jurnegēre rȳzirȳla raqā bona? — шипел принц, вырвавшись наконец, развернулся и махом припечатал сестру за изувеченное горло к стене. Он ощущал ее участившийся пульс.       Принцесса задрожала, но не разобралась отчего: ошарашенная и испуганная или внезапно взбудораженная резкими прикосновениями этих холодных длинных пальцев к ее шее. Какое ему было дело? Неужели желчью льющаяся ревность к Хайтауэру ей не привиделась и не была плодом воображения? Он обзывал ее почем зря, говорил, как о вещи, а теперь, наедине, снова пытался призвать какую-то взаимность? Жалкий, слепой. Когда Эймонд успел так измениться по отношению к ней?.. Или когда стал демонстрировать свой садистский интерес открыто, пусть так пошло и по-юношески безвкусно?       Точеное лицо брата искажала невнятная смазанная зависть, хоть рот его был искривлен улыбкой, единственный глаз метал молнии и блестел горькой злобой. Рейллис расценила его эмоции как слабость и последствия выпитых горячительных напитков и решила, что бояться не станет. Он не причинит ей вреда, только вновь хочет напугать.       — Я должна отчитываться? — сдерзила она, изо всех сил держась, чтобы не спрятать взора и не сжаться под руками Эймонда. — Ziry iksos daor syt ao naejot lua nykeā laes va issa, valonqar. Мы друзья, к тому же, почти родственники. Renys daor, taoba, будешь делать вид, что имеешь право высказывать мне эту грязь? Что я стану спокойно слушать? — принц медленно отошел, заложив руки за ремень, а ей хотелось безумно рассмеяться.       Рейллис не преминула воспользоваться моментом и крепко приложилась по его лицу, сама ударившись о кость скулы брата.       — Rȳbās, — приказала она принцу, как дракону, и Эймонд, как тот дракон, действительно послушался, стерпев пощечину.       Подумать только, удивлялась она, глядя на прирученного и покоренного принца. Покорившегося.       Валирийский всегда придавал ей уверенности, да и Рейллис не хотела, чтобы такая скользкая беседа, подслушанная слугами, потом сплетнями разлетелась по Красному замку, изменившись до неузнаваемости. Она, выдохнув, говорила своим тихим вкрадчивым голосом, смело заглядывая в лицо Эймонду:       — Ilon emaerzi daorun isse quptenka rūsīr zirȳla, если тебя так это волнует.       — Тебя с ним нет, — упрямился Эймонд Таргариен, будто бы обиженно заартачившись, — а его с тобой?       От новой пощечины Рейллис осмотрительно удержалась, на сегодня было достаточно лупить принца крови.       — Ничего. Не лезь не в свое дело, — она чуть поразмыслила и добавила, поправляя ворот платья и рукава: — Извинись за свои слова.       — Простите, принцесса, что назвал вас предательницей и обвинил в измене государству…       — Не за это. Ivetra issa.       — Простите, принцесса, что хотел обозвать вас, имея для этого все поводы, — Эймонд смотрел на нее, как на злейшего врага народа.       Было ясно, что он надумывает, что хочет уличить ее в чем-то скрытом, поймать на ошибке, найти уместную и приемлемую причину, чтобы возненавидеть или убедиться в своей к ней ненависти. Или в ее к самому себе?.. Желчью оскорбить не ее личную честь, а отравить какие-то свои чувства… Кто его разберет?! Рейллис ужасно запуталась.       — Нет, — она давила, пилила взглядом, изучая вблизи крошечные точки-шрамы от иглы вдоль от иглы вдоль пореза на лице принца.       — Простите, — Эймонд отвернул от ее испытующего взгляда голову, сжал зубы. — Не стоило унижать вашего достоинства перед Гвейном, — Рейллис удивленно, не удержав взлетевших бровей на месте, осеклась. Он правда сказал это? — У вас ведь, — ледяной капелью говорил, почти шептал он, — отлично выходит унизиться перед ним и без моей помощи. Мне не следовало влезать в ваши отношения…       Она сама еще не поняла до конца, что чувствует от прибытия в город сира Гвейна, но отдавала себе отчет, что если бы ее зловещий и жестокий младший брат хотел расквасить южному рыцарю симпатичную улыбающуюся морду и извалять его солнечно-рыжую голову в грязи в каком-нибудь приступе ревности, принцесса вовсе не была бы против. Странно получалось, но не страннее того, как вел себя Эймонд с самого начала этого мрака, со смерти короля Визериса. Все шло наперекосяк, и каждый шаг Рейллис отзывался на окружающем мире невероятно абсурдно: она будто попала в плохо поставленный спектакль или дурной роман.       С сиром Гвейном ее связывала неуловимая болезненная нить давней обиды, недоверие, злоба, но какие-то невесомые тени влюбленности и желания, чтобы Хайтауэр снова смотрел на нее лучистыми голубыми очами и осыпал сладкими, как мед, комплиментами гасили любые тонны негативных переживаний, что Рейллис испытывала. Может, ей хотелось так же унизить его, так же разбить и разрушить… А может, хотелось обрести то, во что какая-то незнакомая, наивная и ветреная принцесса верила в девятнадцать лет.       С Эймондом ее не связывало ничего, кроме тупой, колющей живот и ребра боли. Ублюдок.       — Нет, давай лучше снова побеседуем о власти, о предательствах, о гордости дома Дракона, — принц снова смолчал, поджав губы. Какой-то он больно терпеливый. — О долге, о верности… О чем там еще ты так любишь разглагольствовать, когда просто ищешь моего внимания?       Для самого нелицеприятного из Зеленых человека в этом замке принцесса выражалась слишком смело. Говорить так со всадником самого огромного дракона и лучшим фехтовальщиком в городе тоже не стоило, как и хватать его за волосы и бить по лицу, но весь страх девушка позабыла в башне.       Рейллис перечисляла неприятные, скользкие, но уже ставшие безопасные для разговоров с братом темы. Все, что угодно, сейчас было бы приятнее к обсуждению, чем то, что крутилось у принцессы на языке. «Почему ты ведешь себя так, словно чего-то ждешь?» и :«Почему ты оставил меня там?», и, само собой: «Почему ты всегда лжешь?» вместе с: «Побудь со мной, Эймонд». «Kostilus». Она уже давно рыдала внутри, сгорая от гадкой беспочвенной обиды, и никакие обозленные драконьи выходки и жгучие слова, сыпавшиеся с ее уст, не исправляли болезненности чувств. Свежо помнилось, как Рейллис вопила о брате в башне ночью, когда собралась свести счеты с жизнью. Когда не нужно было лгать даже себе.       «Поговори со мной, словно любишь. Имей смелости доказать, что я не обманываюсь твоими намеками!»       — Уходите, мой принц, — лаконично сказала она вместо предложенных мозгом вариантов.       Эймонд отвесил короткий, выверенный и учтивый поклон и правда ушел. Слуги уже выносили из зала дубовые столешницы, снятые с козел.       Уже затем, в своей спальне Рейллис почувствовала, как ночь и сомнения давят на нее. Собственная комната казалась чужой, небезопасной и угрожающей: пятнадцать дней в башне легко стерли двадцать пять лет в этих же самых стенах. Черноводный залив, который она так любила, теперь плескал за окном бурой противной жижей, цветы в керамических горшках стали дремучим лесом.       Сон не шел. Как тяжело было с ее ледяным принцем, готовым на любые унижения, чтобы сберечь гордость, готовым испепелить родного дядю за то, что тот косо посмотрел на нее и открыл в ее сторону благоухающий комплиментами рот. Готовым на конфронтацию с идиотом-королем, чтобы только защитить ее, в итоге причинив больше боли, чем пользы. Эймонд не был одним из недовольных чужим вниманием к его леди ухажеров: он был человеком, ненавидевшим ее настолько, что не позволял никому любить ее. Человеком, от которого она никогда не дождется нежности, если не прикажет или не будет в беспомощном и уничтоженном состоянии. Человеком, который будет ласково и отстраненно гладить ее по спине, только уверенный, что она спит и никогда об этом не узнает.       Наверное, решила Рейллис, поворачиваясь на другой бок на мокрой от слез мягкой и объемной подушке, она и правда так отвратительна, что не заслуживает добрых слов даже от него. Даже от печального агрессивного мальчика с зашитым глазом, которого много лет хотела оберегать, приглядывая и подбадривая в мелочах, так незаметно ставшего мужчиной, от взгляда которого хотелось спрятаться. А оказавшись под этим взглядом — расплавиться.

***

      Они выросли вместе, но судьба и политика сделала их чужими. Со времен, когда дети Алисенты и Рейниры играли вместе, тренировались на мечах, вместе объезжали драконов и занимались с мейстерами, пусть и не были настоящей семьей, прошли годы. Подложные Веларионы и Зеленые Таргариены могли проводить время вместе, и, пусть отношения детей и сквозили взаимной неприязнью, пусть они могли подраться или завалить друг друга оскорблениями, иногда им даже могло быть весело и «выносимо», но трещиной в драконьем гербе, ударом кинжала Люцериса, прошел раскол между ними, приведший к взаимной ненависти, вынужденной обстоятельствами. Рано или поздно это случилось бы и так. На Стронгов Эймонду было глубоко плевать, но как тогда ему было относиться к Рейллис? Доброй, красивой, внимательной, когда нужно было поговорить, и смешной, когда хотелось плакать.       Рейллис всегда жалела его, даже до того, как Эймонд обменял глаз на Вхагар. Смеялась из-за его неуклюжести в подростковые годы, когда прыщи на лице принца мешались с веснушками, руки и ноги становились несуразно длинными, а волосы отрастали кошмарным гнездом. Или открыто презирала его позже, отвечая на дерзостные порывы, осаживала и ставила на место. Между ними росла бездонная пропасть, а он тайно любил ее, страдая от чувства беспомощности и собственной гордости, которая кричала, что унижаться в любви стыдно и недостойно настоящего Дракона.       Наконец, вот, только на днях, у Эймонда достало ума и эмоционального интеллекта, чтобы не только придумывать и оправдывать свою старую любовь к сестре и переваривать ее гипотетическое наличие. Даже говоря об этом вслух с Хелейной, он еще не верил в собственные слова. А теперь провалился в них с головой.       Со смертью отца в Красный замок и во все Семь Королевств пришла смута. Эймонд, как сильно не хотел бы отвлечь себя долгожданной открытой войной, которая должна была вот-вот начаться, не мог выкарабкаться из пучины, из зыбучих песков с фиалковыми глазами и подвеской с полумесяцем на лбу. С полета в Штормовой Предел смута накрыла и его. С неудавшимся побегом сестры, с выдвинутыми ей обвинениями, с двумя неделями ее отсутствия в его поле зрения принц стал откровенно сходить с ума, путаясь в коконе обрушившейся смуты. С прибытием южных лордов, заодно с проклятым Гвейном Хайтауэром, в столицу Эймонд не мог не заметить, как та же самая смута накрыла Рейллис, и за то, что сестра позволила себе ей поддаться, ненавидел ее.       Он помнил, как дико метался, ища свою серебряную принцессу во снах, и как каждый момент, когда он не находил ее, заставлял сердце немного больнее сжиматься, пока оно не взрывалось и не сгорало драконьим пламенем. Он чувствовал, как разлука отдалила ее и какие травмы нанесла. И ненавидел за это уже себя.       Принц Эймонд Таргариен застрял в дурацкой ловушке эмоций и больше не мог носить цепей, в кандалы которых сам себя заковал много лет назад. Он больше не хотел быть лучше себя прошлого или быть воином, или мстить за старые раны: он хотел только быть с Рейллис.       Кроваво-красный мрак сдавливал его, улегшись на грудь тяжелой мраморной плитой.       Ревность к родному дяде, Гвейну, который в ранние годы Эймонда был ему хорошим другом и наставником, пусть виделись они ничтожно редко, не стала катализатором: лишь вскрыла давний нарыв. Эймонд помнил, как пять или шесть лет назад они с принцессой щебетали как пташки, прятались по углам и шептали друг другу на ухо, заливаясь смехом. Картинками воспоминания сменялись в голове, возвращая Эймонду тупое больное осознание, как бывает, когда ты впервые выясняешь, что чтобы добиться кого-то, недостаточно просто быть рядом. Чтобы считать женщину своей — недостаточно думать о ней ночами, мечтательно разглядывая потолок.       Между ними всегда будет пропасть, но принц был в ярости, как легко тогда Гвейн Хайтауэр добрался до Рейллис по прямой освещенной тропинке. Как легко ему досталось то, о чем Эймонд в тринадцать лет не смел думать. Как обошелся он с его любимой и возлюбленной сестрой, бросив ту с пустыми, переливающимися тоской и обидой глазами. Эймонд не был дураком. Он был ужасно мстительным, завистливым, яростным и злющим, как цепной пес, дураком с валирийским мечом и огромным драконом.       Рейллис назвала Гвейна «другом» вчера, опасаясь его гнева. Рейллис строила ему глазки, сидя там, на пиру, в своем открытом голом платье вся в синяках и ушибах. Рейллис была жалкой, добиваясь внимания пустого и громкого, как колокол, сира Гвейна, с легкостью игнорируя многолетнюю тишину Эймонда. Жалкой, но он любил жалеть ее.       Сегодня должно состояться заседание Малого совета, на котором будут присутствовать и несколько значимых южных лордов, понемногу подбирающихся к столице со своими знаменами и армиями — розы, дубовые листья, пчелы, яблоки, лисы в цветах, присягнувшие королю Эйгону. И маяки с развевающимся на зеленом поле пламенем. Появись Хайтауэр на Совете, Эймонд там же разобьет ему лицо, не думая о последствиях для войны и государства. Принц убрал волосы, нацепил наглазник, влез в одежду, руки не слушались, застегивая пряжку ремня.       Он увидел принцессу Рейллис с королевой Хелейной, срезая путь через сад. Сестры сидели на красивой кованой скамеечке, позади них на некотором расстоянии стоял сир Марстон Уотерс. Девушки были одеты в похожие сочетающиеся наряды и походили на пару цветных птичек: на Рейллис было бирюзовое льняное платье с длинными рельефными рукавами, а Хелейна облачилась в мягкую ярко-голубую шерсть, богато вышитую растительным орнаментом. Они подозрительно зловеще затихли, когда он почти строевым, злым маршем проходил мимо, и Эймонд почувствовал себя ужасно, глядя на обеих. На коленях Рейллис сидел маленький принц Мейлор, тоже в красивом голубом костюмчике, и эта картина Эймонда совершенно добила. Он кивнул сиру Марстону и с еще большей скоростью рванул дальше.       Королевский Совет больше не хлопал перед принцем дверьми, теперь он стал полноценной его частью, все еще, тем не менее, не имея должности. Мастер над тоскливой физиономией и лорд Пустой Койки — вот кем он себя считал. Принц сидел оглушенный, тихий. За несколько часов совещаний Малого совета не вымолвивший ни слова, от чего лорды-советники притворно забеспокоились, король Эйгон отпустил пару въедливых комментариев, а сир Тайленд Ланнистер, мастер над монетой, даже вежливо справился, как принц себя чувствует.       — Следите за собой, сир, — только и ответил Эймонд, забросив ногу на колено другой. Руки его были скрещены на груди, лицо — безукоризненно светилось опустошением. Еще час, два часа, три.       В палате Совета из Эймонда выжали оставшиеся жизненные силы, и брел обратно он словно слепой.       Наконец, он был свободен. Дымные сумерки сменились светлой ночью, и принц зашагал к своему крылу, про себя проклиная возведенного им в детстве в культ короля Мейгора, удумавшего отстроить в замке столько лестниц.       Эймонд растер лицо, неприятно, с силой задевая старый шрам шва. В горнице было темно. Голова раскалывалась, живой глаз был, как обычно вечерами, ужасно перенапряжен, отдавая болезненные импульсы в затылок. Не хотелось ничего видеть и ничего слышать, принц нуждался в тишине, пустоте и кромешном одиночестве, которого только и заслуживал.       Тяжелые давящие каменные стены словно поглощали свет, создавая в покоях принца Эймонда атмосферу угрюмого уединения. Единственным источником света сейчас были тлеющие угли в камине, которые бросали смутные тени на грубую, но явно дорогую мебель. Письменный стол принца был вечно завален нераспечатанными посланиями, начатыми письмами, книгами: новыми вестеросскими и совсем старинными, привезенными еще мейстерами короля Джейхейриса откуда-то из Эссоса.       На стенах висели два гобелена: красивый и яркий валирийский, изображающий сцену укрощения дракона, и более старый, браавосский с панорамным видом туманного города-острова и их колоссального Титана.       Кроме пары резных квадратных кресел и еще одного, более низкого столика, служащего только, если Эймонда навещали гости, в горнице не было ничего примечательного, лишь тут и там оставленные пустые чернильницы, расплывшиеся огарки свечей и другой мусор, к которому принц запрещал прикасаться слугам при уборке. К стене была приставлена грубая сосновая доска, в которой торчали несколько метательных звезд, дорогой валирийский кинжал с инкрустированной гранатами рукоятью и пара обыкновенных ножей, притащенных с кухни. Тонкий слой пыли на пустых полках создавал ощущение легкой заброшенности помещения, но Эймонд не был эстетом. Пройдя в комнату, он привычным механическим движением отстегнул пояс с ножнами меча и бросил на твердую скамью. От лязга металла и в голове принца заодно поднялся ужасный звон. Нужно отдохнуть. От всего.       Отворив дверь в свою скромную пустую спальню, Эймонд замер, словно хорошенько получил по голове боевой палицей. В руке его оставалась зажата кожаная повязка, только что снятая с головы.       Миражом, призраком на его худом продавленном матрасе, кое-как укрытом грубыми простынями, сидела сестра, принцесса Рейллис Таргариен, съежившись, облокачивавшаяся на стену под узким окном. Ее волосы были распущены, белоснежными волнами падая по плечам.       — Kostagon nyke ēdraeran rȳaōha dīnaeran arlī? — тонким голосом спросила его Рейллис.       Какой маленькой она казалась, сидя вот так, ссутулившись, свесив худые ноги, смущенно скрещенные, с постели. Сон? Явь? На сестре была белая ночная сорочка, открывавшая все и не скрывавшая ничего. Платье, то же, бирюзовое, в котором она была днем, висело переброшенным через стул, рядом валялись ее замшевые сапожки со шнуровкой, на сундуке лежала сетка для волос. Рейллис осунулась и немного потеряла в весе за время, проведенное в пленении, под яркими глазами пролегли темные мешки, руки и ноги ее были в синяках и ссадинах, на шее зловещим ожерельем багровели следы удушения.       Хуже всего стал взгляд принцессы — более не хитрый, не дерзкий и не вызывающий. Она смотрела на него, как загнанный измученный зверь, освещенная только бледными звездами за окном. Ночь дарила им искренность.       Эймонд Таргариен не думал, его рациональное сознание еще мгновение назад, не попрощавшись, улетело куда-то очень далеко, оставив разбираться с ситуацией сердцу. Затылок снова прошило адской болью, и он зажмурил правый глаз, дергано поведя головой.       — Можно, — вымолвил принц.       Он медленно подошел к сестре, боялся, что любое резкое движение разрушит этот хрупкий миг искренности. Выяснять мотивы, искать причины и оправдания он будет позже. Потом. Сердце Эймонда колотилось так, что он снова оглох, не слыша ни своего голоса и слов Рейллис, что-то путано и смятенно ему объяснявшей. Не так давно его душу наполняла гордость и уверенность, но теперь остался только ступор и страх.       Лицо у принца было бледным и каменным, как у гипсовой статуи. Совершенно огорошенной.       Эймонд Таргариен знал, что должен быть мужчиной, но в присутствии Рейллис, особенно наедине с ней, особенно в таких непростых сегодняшних обстоятельствах его мужественность по волшебству исчезала.       Принцесса была лунным светом в его темной жизни, единственным существом, за которое он готов был воевать до последней капли крови.       Через голову стянув темно-зеленую, черную в ночи, тунику, Эймонд бросил ее на пол. Он двигался с той же аккуратностью, с какой двигаешься, подбираясь близко к чужому разъяренному дракону — лишний шаг, и от такого гордого валирийского лорда останется обгорелый труп с вытекшими пузырящимися глазами. Принц сел рядом, так же, как Рейллис, упершись в холодную стену голой спиной. Тишина давила, но говорить вроде как ничего и не было нужно: еще снова ядовитыми реками польются раздоры и обвинения. Рейллис, как по сигналу, улеглась, рухнув на жесткую подушку и разметав по постели серебряные локоны, рука принца сама собой легла на ее тонкое тело. Веки девушки, обрамленные пушистыми белесыми ресницами, дрожали.       Она не просто просила убежища или не хотела спать одна. Принцесса сдалась? Искала защиты и спокойствия, обретя их в постели человека, которого жарко ненавидела моментами. Рейллис уснула, беспокойно ворочаясь, пока тот легко гладил ее талию, очерчивая пальцами барельефы ребер через полупрозрачную ткань сорочки. Сам Эймонд ушел спать в горницу, кое-как уместившись в кресле и вытянув длинные ноги на столе у камина. Окрыленный. Сошедший с ума.       Ему придется убить сира Гвейна Хайтауэра, спокойным ветром пронеслось в голове.