Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Я клялся — ты прекрасна и чиста, А ты как ночь, как ад, как чернота.

      123 г. от З.Э., шесть лет назад

      Через две недели весь поезд Рованов, Флорентов, Окхартов, Хайтауэров с прочими значительными домами Простора уже должен был отправляться обратно на Юг. Вместе с прощальными мероприятиями, которые украшали отъезд лордов, в Красном замке вовсю шли приготовления к отбытию, и, если бы знатным людям было дело до разговоров слуг, они бы погрузились в хаос и суету, с какой конюхи метались по двору, собирая и ремонтируя господские упряжи, стюарды переругиваются за лишние мешки провизии, а прачки с содранными в кровь ледяной водой и мыльной щелочью руками жалуются на десятифутовые плащи рыцарей, перьевые плюмажи и попоны их скакунов. Но кому это было интересно?       Никто не замечал, как летние облака сгущаются над Красным замком, как будто сама природа ощущала и передавала напряжение, витавшее в воздухе.       Весь замок знал, что брат королевы стал много времени проводить со второй принцессой Таргариен. Для кого-то, как для короля Визериса и сердобольных придворных старушек, это была счастливая новость, кто-то же хаял обоих, ругая ветреную юность драконьей дочери и отсутствие стыда у такого благочестивого рыцаря из дома Хайтауэр. А им было все равно на комментарии и взгляды. Рейллис отметила только, что принц Эймонд совсем перестал с ней разговаривать, но, кажется, это, скорее, было следствием его подросткового тринадцатилетнего кризиса, чем какой-то обидой.       И вот, в один из тех славных вечеров, когда на закате небо окрасилось в багряные и золотые тона, а тени длинных деревьев растворялись в воздухе, пропитанным ароматом цветов, Рейллис, вместо книги взяв с собой живого компаньона, отправилась на прогулку в сад. Хотелось показать Гвейну ее место. Обыкновенно принцесса любила читать на свежем воздухе, и в оранжерее она могла немного отвлечься от надоевшего гомона и шумной суеты других пространств замка. Здесь было тихо. Сад был укрыт от посторонних глаз высокими стенами, его тропинки были усеяны яркими пионами и белыми лилиями, стекла теплиц переливались закатным солнцем, и, если прислушаться, среди растений можно было различить стрекотание насекомых.       С присутствием рядом сира Гвейна знакомый наизусть сад Красного замка казался девушке совсем другим.       Они под руку шли по каштановым дорожкам, углубляясь в самое сердце сада, где цвели в это время года лилии с Летних островов. Как ни странно, Гвейн многое знал о цветах, и рассказывал принцессе интересные факты о хайгарденских и староместских теплицах с самыми диковинными видами, которые можно встретить по эту сторону Узкого моря. Хайтауэр оказался настоящим ловеласом, и умел управляться словами не хуже, чем мечом, усыпая принцессу, в которую был влюблен по уши, комплиментами и стихами. На той прогулке он остановился, присев у клумбы с благоухающими белыми розами.       — Эти цветы — близнецы вам, миледи. Они красивы, как сама Дева и полны шипов, подобно мечам Воина. И ваша истинная природа так же хорошо защищена за вашими доспехами учтивости, как лепестки розы под ее колючками, — так банально, но разве не банальностями платят за румянец на щеках юных девушек? Рыцарь рыжим лисом прищурился. — Глупости, как считаете?       — Замечательные слова, — просто ответила Рейллис. Сейчас ей и не хотелось ничего сложного и запутанного. Принцесса поцеловала прекрасного рыцаря в его теплую веснушчатую щеку.       Она не ожидала от Гвейна Хайтауэра многого, и он легко мог удивлять ее с каждым днем, из тех немногих, что им остались. Рейллис ждала только одного: когда ее солнечный южный рыцарь осмелится просить ее руки у короля Визериса? Вот удивится отец, узнав, что Рейллис сама согласна на брак, что она даже может быть по-настоящему счастлива с Гвейном. Ей представлялось желчное лицо Алисенты, и почему-то становилось очень смешно.       Рейллис ненавидела Хайтауэров за все, что делали они ее семье. Наверное, это были просто детские обиды, спрашивала себя принцесса, у зеркала прикладывая к лицу зеленые лоскутки, выбирая, какой оттенок свадебного плаща ей подойдет больше. Она ненавидела Хайтауэров, но за короткое время стать одной из них, еще больше сблизиться с Гвейном, освободиться из тени Красного замка стало единственным, чего Рейллис хотелось.       — Вы имеете право на счастье, — часто повторял Гвейн, а полные искренности глаза его смотрели прямиком в душу.       Имел ли рыцарь Хайтауэр в виду совместное счастье с ним? Рейллис была счастлива как никогда, когда могла положить голову на его сильное плечо, ее била дрожь, когда мужчина брал ее за руку или целовал ее волосы. Она читала людей, разбиралась в них и могла быть уверена, что Гвейн был с ней не из выгоды или амбиций: он по-настоящему хотел узнать ее, увидеть ее настоящую. Почему же тогда он медлил?       Они успевали беседовать не только о цветах и чувствах — Рейллис свободно могла говорить Гвейну о тревогах, делиться своими мечтами, страхами, позорными и смешными случаями из детства, им находилось столько всего обсудить, что вечера пролетали секундами. Казалось, что они оба понимают друг друга без слов, и мир вокруг них размывался, оставляя только их двоих.       Один-единственный раз Рейллис совсем осмелела и пригласила Гвейна пролететь с ней на Дараксесе хотя бы пару кругов над городом, и это был лучший полет в ее жизни, хоть южный рыцарь и орал в ужасе почем зря, когда оранжевый дракон под шпорами и кнутом Рейллис совершал особенно опасные маневры. Хайтауэр молился и ругался, как самый праведный праведник, поминая всех Семерых богов, вцепившись в Рейллис, как в единственное спасение. Она звонко смеялась, заражая счастьем полета и Гвейна, который позже, оказавшись на земле, все же сказал, что больше никогда не сядет на спину волшебному ящеру, хоть и рассыпался в благодарностях и похвалах тому, как принцесса управляется с драконом.       Гвейн был добрым, храбрым и любезным, в нем невозможно было найти ни единого изъяна. Иногда слова рыцаря были слишком приторными, иногда Рейллис наскучивали комплименты и поэзия, но, наверное, так бывает всегда, если это самая настоящая любовь?       Был где-то рядом с ними такой мир, где Рейллис могла быть не просто принцессой, которую выдают замуж за торговца сырами из Пентоса по политическому расчету, а счастливой женщиной, которая сама может выбирать свою судьбу. И этот мир был достижим тем вечером, когда рыцарь наконец впервые поцеловал свою серебряную принцессу.       Рейллис Таргариен, застигнутая врасплох легкостью его прикосновений, ощутила, как внутренняя буря, вызванная нежностью рыцаря, накрыла ее с головой. Она заглянула в его глаза — ярко-голубые, как безоблачное небо. В тот миг все ее страхи, все сомнения растворились, уступив место первозданному желанию.       — Сир Гвейн… — рвано прошептала она.       Голос Рейллис был как шелест листьев под дуновением ветра. Хайтауэр прервал ее поцелуем, наклоняясь ближе, чтобы их дыхания могли слиться в одном ритме, а время вокруг остановилось. Весь мир исчез — остались лишь она и он.       — Не думай, принцесса. Позволь себе чувствовать, — тихо произнес рыцарь, ладонями удерживая ее лицо.       Его губы во всполохе страстной нежности промахивались мимо губ девушки, ловя и провоцируя трепет чувств. Руки мужчины с легкостью обвивали ее талию, сдавливали ребра, притягивали ближе. Рейллис точно намертво оглохла и слышала лишь грохот собственного сердца. В поцелуях они встречались двумя заблудшими путниками, поначалу принцесса была робка, но уже через минуту ласк сама целовала Хайтауэра глубоко и порывисто, ее веки были закрыты и трепетали бабочками, а глаза Гвейна совсем затуманились влюбленным пылом и страстным ожиданием. Желанием большего.       Мягкие губы сира Гвейна, его смешки и хриплые комплименты, перемежающие поцелуи, шумное резкое дыхание — весь он сводил Рейллис с ума. Она и не думала, что сможет когда-то так хотеть мужчину. С уст принцессы сорвался крайне неприличный, тихий нетерпеливый стон, которого она устыдилась так, что в ту же секунду отстранилась от Гвейна и глупо зажала ладонью рот.       Рейллис не поняла, когда и каким конкретно образом они успели оказаться в ее спальне, но где-то в отголосках разума отметила, что Гвейн сопротивлялся и в шутку отбивался, пока она, как одержимая, тащила его через весь замок, покрывая поцелуями лицо и шею. Все же, она не чувствовала себя насильницей или искусительницей, ведь по азарту Хайтауэра никак нельзя было сказать, что он не желает того же самого, чего так желала она. Рейллис была жадной, злой, настойчивой: хоть пока и не знала, о чем именно просит, ей заранее было нужно все и сразу, что Гвейн мог ей дать.       Колеблющееся пламя свечей освещало их лица и тела. Тишина вокруг лишь усиливала их страсть, подчеркивая каждое трепетное прикосновение, каждый осторожный вздох. Штаны сира Гвейна полетели на пол, шнуровку на своем корсете Рейллис торопливо распускала сама. Голой прижимаясь к мужчине, Рейллис чувствовала, как тепло и ласка рыцаря окутали ее как мягким пуховым одеялом.       Это состояние легкости и безопасности пленило ее, казалось, сейчас между ними произойдет что-то невероятное. Губы Гвейна, такие нежные и в то же время полные какой-то чужеродной силы, продолжали исследовать ее тело, как будто он хотел запомнить каждый уголок, каждый изгиб ее шеи, ключиц, груди и талии. Мужчина поцелуями спускался ниже и ниже, и Рейллис извивалась, желая все большего и большего. Ей хотелось той же страсти, ярости, какими горело ее сердце, но Гвейн был нежен с ней, как с фарфоровой куклой. Когда она с жаром углубляла поцелуи, Гвейн мягко гладил ее по голове и шептал на ухо. Она требовала, не зная границ, он отдавал весь свой максимум, но драконьей принцессе недоставало огня. Она ощутила только боль, когда Гвейн вошел в нее, хоть и продолжила уверять себя, что все в порядке.       — Миледи, — ладонь рыцаря гладила живот и грудь Рейллис, второй он ласково сжимал ее бедро, раздвигая ноги, — мне продолжить?       Рейллис мечтала быть уничтоженной и сожженной, целиком оказаться в его власти, но он тактично и вежливо спрашивал, не больно ли ей, и покрывал поцелуями плечи и руки. Она вздрагивала от резкой пронзающей боли, и стоны с криками больше относились к неприятным ощущениям, чем к удовольствию, но ей было все равно. С каждым движением рыцаря внутри нее, с каждым вздохом Рейллис осознавала, что этот вечер стал началом чего-то потрясающего, чего-то, что стоит любой жертвы, и она не могла понять, рада или разочарована. Ее грудь горела огнем, она зарывалась в золотые волосы Гвейна пальцами, выдирая их целыми клоками. Рейллис была громкой и дикой, Гвейн — аккуратным и внимательным.       Ей чего-то не хватало, но принцесса не могла понять, чего именно, поэтому позволила себе просто забыться в объятиях своего рыцаря. Это и называлось «заниматься любовью»? Похоже на то.       На краю белой полотняной рубашки мужчины, внизу живота, красноречивым знаком алело кровавое пятно. Рыцарь тепло усмехнулся, очарованно, с обожанием разглядывая обнаженное тело Рейллис, откинувшейся на постели. Она потянулась, затем свернулась калачиком, затем снова выпрямилась, демонстрируя рыцарю свою точеную фигуру со всех углов. Принцесса все еще не верила, что он не сон, не верила, что все уже так быстро кончилось, когда она только распалилась. Она уставилась на Хайтауэра голодным изнуренным взглядом, изучая. В поиске подвоха.       — Это честь для меня, принцесса, — подмигнул Гвейн Рейллис, заправляя испорченную окровавленную рубашку в бриджи и потуже затягивая завязки пояса. Он, в отличие от девушки, был вполне доволен: и собой, и произошедшим.       — Ты женишься на мне? — просто спросила Рейллис, словно приглашала рыцаря на прогулку.       Она уже натянула ночную сорочку и уставшая, все еще ужасно возбужденная до болезненного тугого узла внизу живота, но странно счастливая лежала на подушках с совершенно пустой головой и тупым взглядом. Сквозняком с окна задуло несколько свечей на столике.       — Никто не должен узнать о нас, — очень спокойно отвечал рыцарь, очевидно заранее готовый к такому разговору. По спине Рейллис словно пробежала молния.       — Почему? Если я стану твоей женой, всем будет плевать. Я дракон и делаю, что хочу.       — Сберегите себя для кого-то получше младшего сына безземельного лорда, дорогая. Вы стоите куда больше, чем я когда-то мог бы предложить, — Рейллис молча слушала, представляя, как расцарапает Хайтауэру все его красивое лицо. — Вы дракон, а я умру стражником Староместа. Вы дракон, летаете на драконе и хотите дракона в свою постель, я слишком прост для вас.       Вместо ярости принцессу обуяла тоска. Она молчала, а расслабленная улыбка испарилась с покусанных, распухших от поцелуев губ. Мосты рушились, а Гвейн все продолжал резать ее без ножа:       — Я наскучу вам, принцесса, и мне хватает чести заявить это сейчас, когда вы еще любите меня, чтобы после могли честно возненавидеть. Дракону нужен дракон, а не сигнальный костер на какой-то южной башне.       Гвейн, одевшись, присел у подножия кровати, легко поцеловал ее пальцы, игриво, как уютный домашний кот, потершись щекой о серебряный перстень с оплетенным аметистовыми незабудками драконьим яйцом, выполненным оранжевой яшмой. Он с печальной заботой укрыл девушку шелковой простыней и вышел из ее покоев, бесшумно закрыв за собой дверь.       На следующий день Хайтауэры покинули Красный замок и город короля Визериса, а в сердце принцессы Рейллис Таргариен началась осень.

***

129 г. от З.Э. Настоящее время. Настоящий момент. Прямо сейчас

      И сир Гвейн Хайтауэр, рыцарь, в числе других прибывший в столицу из Староместа под зеленым знаменем с башней-маяком, сопровождая принца Дейрона, почтительно поклонившись, прохладно и сухо прижался губами к кольцу на руке принцессы. Серебряному, с яшмовым драконьим яйцом.       — Радостно снова наблюдать вас при дворе, сир Гвейн, — только и выдавила Рейллис, хлопая ресницами, смущенная, как малая девчонка.       Она прямо-таки ощущала на спине, открытой глубоким вырезом платья, пронзительный и недовольный сапфировый взор принца Эймонда. Обернуться было страшно.       — Миледи, с нашей последней встречи вы стали только прекраснее, — учтиво ответил рыцарь, никак не желая подниматься со своих трижды проклятых колен и не желая отпускать запястье девушки.       Бурные эмоции, сотканные из стыда, паники, гнева и в то же время какой-то нисколько не уместной кокетливости переполняли Рейллис, и она, волнуясь, не знала, куда себя деть.       Если Эймонд буравил ее взглядом сзади, то сир Гвейн смотрел прямо в глаза, а через секунду и вовсе хамским образом скользнул взглядом по ее груди. «И надо же было нарядиться, как волантийская куртизанка», — отчаянно думала Рейллис, не зная, куда деться от всех этих мужчин, внезапно заинтересовавшихся ее персоной.       Встреча южных рыцарей, на которую ее обязали явиться, происходила в тронном зале, прилюдно и торжественно. Для первого после своего заключения выхода в люди Рейллис выбрала открытое со всех сторон платье из персикового шелка, открывающего плечи, ключицы, всю спину, еще и с неприличным вырезом подола, демонстрирующим ноги до самого бедра. Она серьезно похудела на овсянке с водой, поэтому платье сидело на ней уже не так идеально. Весь двор Эйгона мог лицезреть стертые колени и локти Рейллис, страшные багровые синяки от веревки на шее, и она это знала, нарядом демонстрируя откровенность с врагом. К тому же, скоро совсем похолодает, неужели молоденькой девушке нельзя повыбражать изысканными одеяниями, пока стоит лето?       «Нет, нельзя было, Рейллис», — отвечала она себе по привычке, которую заработала, одиноко сидя в башне.       Доля мгновения ушла на то, чтобы поздороваться с сиром Гвейном, перед королевской семьей уже представлялись незнакомые рыцари и мелкие лорды, король Эйгон с принцем Эймондом принимали знакомых южан, но время вокруг принцессы точно замерло, и она, как в зыбучий песок, провалилась в стыдливые девичьи воспоминания о том самом «прекрасном» первом разе с мужчиной. Конечно, далеко не всем девицам в Семи Королевствах хоть когда-то бы свезло провести ночь с обаятельным и приятным рыцарем, вроде Хайтауэра, который был к ней так нежен и внимателен, нo Рейллис, с высоты своих двадцати пяти лет думала, что тогда можно было и не спешить — все равно никакого замужества не вышло.       «И слава богам».       Девушка никогда не была лишена внимания противоположного пола, с самого детства вокруг нее вились мальчишки из челяди, дети замковых гвардейцев, оруженосцы, младшие сыновья столичных лордов. Да и все вокруг, включая даже Рейниру, которая сама бежала от брака, как от огня, судачили, что юную принцессу пора отдать замуж.       Когда у Рейллис пришли первые лунные кровотечения, она скрывала этот факт добрых несколько месяцев, лишь бы королева Алисента не прознала и не принялась за поиски подходящего жениха с удвоенной силой.       Рейллис любила общество мужчин. Любила внимание, которым ее осыпали за фиалковые глаза, серебряные волосы и тонкую талию, любила шептаться с оруженосцами и конюшими на каких-нибудь чердаках в сумерках, но только дело доходило до первых юношеских поцелуев хотя бы в щеку, вся ее благосклонность к кавалерам пропадала.       Один только сир Гвейн достиг той вершины, откуда сваливались прочие поклонники принцессы, и Рейллис… Мечтала бы забыть о его существовании, о боли, которую он причинил ей годы назад, хоть какая-то ее часть и судорожно жаждала снова ощутить на себе его интерес.       До чего она докатилась? Проводит почти целые сутки, как медведь, завалившийся в спячку, в постели у одного мужчины, следующим днем уже терпит на себе вожделеющий и скучающий взгляд другого. Что дальше? У Рейллис голова шла кругом. Она провалилась в какой-то транс, теряя ощущение реальности вокруг. Оказывается, ее уже усадили за стол на небольшом пиру, организованном для знатных рыцарей и капитанов. По левую руку Рейллис оказался сир Гвейн, справа принц Дейрон, который так сильно вырос, что она не сразу узнала младшего брата, прямо напротив — принц Эймонд. Дядя с племянником очень «мило» беседовали, пока Рейллис, в ступоре, несла мимо рта тарталетку с рыбой и белым сыром.       — Принцесса, — видимо, не в первый раз позвал ее Эймонд, уперев в столешницу сложенные домиком пальцы, — issi ao rȳbāt? Вы, кажется, прослушали весь шквал комплиментов сира Гвейна, — принц отпил из бокала. Его лоб был напряжен, живой глаз прожигал дыру в Хайтауэре. — Я уже начал подозревать, что ты, дядя, стал сочинять поэмы.       Рейллис покраснела, а Гвейн со смазанной непонимающей улыбкой с достоинством поправил опустившийся воротник расшитого черными кольцами камзола.       — Мой поэтический талант оставляет желать лучшего, Эймонд, — с очень добродушной иронией ответил он. — Но будь у меня достаточно смелости и навыка, я воспел бы Ее высочество в песне из ста куплетов, — Эймонд вежливо оскалился, сжимая ножку бокала так, что тот угрожал лопнуть. — Принцесса рождена вдохновлять творческие порывы.       — Оставьте, сир, — сказала Рейллис, пряча горящие щеки за здоровенной краюхой горячего хлеба, который вырвала из-под руки Дейрона.       — Нет, сир, продолжайте, — хмыкнул Эймонд. Его тонкие губы совсем побелели, а взгляд застыл, так «успешно» принц прятал нарастающие эмоции.       «Ревнует?» — пронеслось совсем нежданное и шальное сомнение в голове Рейллис. Быть того не может, решила девушка. Ее психическое состояние после двух недель сумасшествия никак не успело окрепнуть, и девушка громко фыркнула, смеясь. Она уткнулась лицом в плечо принца Дейрона, чтобы не смотреть на двух павлинов, за иронией ведущих какую-то неясную ей игру, где на кону была сама принцесса. Юный принц неловко напрягся, но отшатываться не стал: выбрал тактику делать вид, что все так и задумано, и голова сестры, ткнувшая его в плечо — абсолютно нормальное явление. Ни Эймонд, ни Гвейн не реагировали на представленный цирк.       — Мой принц, перестань так искусно подмигивать к моему общению с дамами, а лучше бы поучился, — с той же беззаботностью продолжал Гвейн. — Кому-то скоро покорять сердце дочери Баратеона! — рыцарь будто бы совсем не замечал накалившейся атмосферы.       — А кто-то слишком низкого рода, чтобы хоть в мечтах задумываться о дочери Таргариена, — парировал Эймонд, впрочем, не отрицая ничего об обещанной ему девице Баратеон. — Пусть твои восторги принцессой останутся лишь словами, а слова, как известно — ветер, дядя…       Эймонд пускал глазами молнии и был полон колючей зависти, а Гвейн мягко ухмылялся, но от него веяло хмурой сосредоточенностью. Они говорили еще долго, разменивая витиеватые оскорбления на сарказм и шутки.       Принцесса самозабвенно ловила каждое слово, каждый полутон их разговора, подмечая, как обида и невнятный флирт, будто издаваемый обоими в подтексте, сплетаются в этой словесной дуэли. Она не верила ушам, слыша тираду брата: Эймонд действительно вздумал защищать ее неприкосновенность? С какой такой стати?!       «Защищать, а не завоевать, — внутренне размышляла она не без оттенка печали. — Но защищать от кого, мой принц? От твоих же собственных желаний?»       Рейллис, игнорируя свои горящие щеки, встретилась глазами с Эймондом. Ссутулившись, сложив руки на коленях в невротичной опаске. Исподлобья, глядя, как тот сжимает острую челюсть, подбирая самые аккуратные эпитеты, чтобы задеть достоинство сира Гвейна. Принц сделал вид, что не смотрит на нее в ответ, подтянул сползший наглазник. В воздухе над их частью стола повисла напряженность, в которой смешивались нерешительность, игривость и легкая угроза, пока на другом конце пиршества громко спорили рыцари, гремел смехом король Эйгон и перешучивались между собой члены Малого совета.       — …миледи? — она снова отвлеклась, провалилась в свои мысли. Рейллис прямо сейчас остро ощущала сходство в своем сегодняшнем состоянии с обыкновенным поведением Хелейны.       — Да, сир? — тяжело кивнула Рейллис, подняв взгляд на Хайтауэра.       — Сир Гвейн хотел осведомиться… — начал было прояснять ей, глухой и бестолковой, ситуацию Эймонд, чеканя каждое слово ударом молота по наковальне.       — Как у вас, — повысил звонкий мелодичный голос, перебивая племянника, сам Гвейн, — в нынешнее время складываются личные дела? Может, помолвка? Женихи? — бесстыдно уточнил рыцарь, от чего Рейллис задохнулась. Зачем же было ей вновь смотреть в эти голубые глаза?       Этот момент стал для Рейллис своего рода катализатором. Ее стеснительность и сомнение сменились решимостью поставить рыжего ловеласа на место. Принцесса только открыла рот, чтобы возразить, но Эймонд вновь влез со своим длинным языком:       — О каких женихах для потенциальной изменницы, дядя, может идти речь? — подбросил он холодный риторический вопрос. — Кому придет в голову брать в жены сестру предательницы, ложной королевы?..       — Может быть, мои женихи слишком заняты разборками между собой? — внезапно тихо, так, что вся заложенная ей изначально твердость интонаций оказалась стертой, разозлилась Рейллис. Кажется, Эймонду нужно было разобраться в себе перед тем, как лезть в ее личные дела и отношения!       — …к тому же, — игнорируя, продолжал брат, — принцесса уже старовата для заключения брачных договоров, не считаете?       Это было уже чересчур! Ей всего двадцать пять лет, и что с того, что обычно в этом возрасте благородные леди уже успевают овдоветь, выйти замуж во второй раз и нянчить при этом пятерых детей?       Старовата она, как же. Рейллис, имея несколько приятельниц не в самых высокородных кругах, была прекрасно осведомлена о среднем возрасте проституток, которых брат посещал когда-то.       «Лжец, лицемер!»       — Не считаю, — ответил Гвейн.       — Я говорю не с тобой, сир, — сказал Эймонд, и Рейллис снова закипела.       Что за манеры общаться намеками, откуда взялись идеи, что он может запрещать ей хоть что-то? Личную свободу Рейллис при дворе Зеленых еще не потеряла.       — Какой грязный и злой у тебя рот, маленький принц, — констатировала она, запивая горечь сказанного вином.       — Как скажете, — и Эймонд встал с места, шумно и с силой толкнув стол и скамью, с которой вслед за ним чуть было не посыпались другие гости.       Он двинулся по помосту, чтобы подойти ближе к королю, уже сделал несколько шагов, но вернулся, почти за шкирку поднял принца Дейрона, который сидел тише воды и ниже травы, наблюдая за всем этим, и потащил за собой.       Рейллис пережила слишком много эмоций за столь короткий день. Ей ужасно хотелось снова уснуть и не просыпаться сутки. Постель принца Эймонда ей понравилась… Очарование обернулось для нее непрестанным мучением, она то чувствовала себя подобно птице, вольно порхающей между деревьями, то снова — как пленница, запертая в тесной клетушке башни собственных сомнений. Празднование в Малом Чертоге короля Эйгона только разгоралось.