Dārilaros-Jaos: принц Верный Пес

Но у порядочного человека Такие недомолвки — крик души, Которая не вынесла молчанья.

      Сир Кристон Коль, Лорд-командующий Королевской гвардии, наблюдал за разворачивающейся в тронном зале сценой с выражением сдержанного неодобрения, скрытым за выверенным нейтралитетом. Сир Кристон стоял у подножия Железного трона, невозмутимо наблюдая за разворачивающимся спектаклем, что устраивала принцесса. Его лицо оставалось спокойным, словно высеченным из камня, как и подобает белому рыцарю, но мысли в голове бурлили.       «Балаган», — подумал он с раздражением.       Вся жизнь рыцаря была посвящена служению чести, кодексу и мечу, теперь же она стала посвящена его новому законному королю и любимой женщине, но даже он в собственном возвышенном, целиком безвозмездно преданном и трепетном отношении к правящему дому понимал, что тронный зал стал не местом суда, а ареной для ярмарочных представлений.       Вторая принцесса, младшая сестра Рейниры, не была ему ненавистна: в детстве Рейллис была даже довольно милой девчушкой, на его суровое воинское мнение… Но уже давно она не вызывала у Коля ничего, кроме раздражения, неприязни и осуждения. Такая же дурная головой, как и Рейнира, разве что не имеющая права пользоваться теми же привилегиями, что были у старшей, когда-то наследницы. Дерзкая, строптивая и жутко наглая девица, не заслуживающая благосклонного отношения, которое годами получала от Зеленых в Красном замке. Теперь, стоя на помосте над всем этим хаосом, который Ее высочество принесла сегодня замку, сир Кристон чувствовал себя и участником, являясь, как зачастую, сторонним наблюдателем. Принцесса Рейллис, гордо и нагло вздернувшая подбородок, с цепями на запястьях и дерзкими словами на устах, раздражала его и теперь…       Не ее смелость, нет — смелость в крови Таргариенов заодно с безумием, и за годы службы семье короля Визериса это было привычно рыцарю. Раздражала ее упорная глупость, упрямство, граничащее с безумием. Идиотская выходка, наконец, дарящая королю и Совету шанс закрыть ее в темнице или, что еще лучше — прилюдно казнить назло Черным и ложной королеве, шлюхе с Драконьего Камня.       К нему напрямую обратился младший принц, низко согнувшись, склоняя голову ближе к Лорду-командующему, стоящему у подножья трона. Сир Кристон вытянул шею, чтобы прислушаться к вопросу Одноглазого принца.       — Что думаете вы, сир? — осведомился принц Эймонд, будто спрашивал о качестве театральной постановки, а не просил мнения о действиях изменницы.       Кристон Коль знал, все еще чувствовал, что обладает некоторым, пусть уже заметно гаснущим, но авторитетом в глазах принца. Знал, что если тот заговорил, то не из светской вежливости: он что-то задумал. Как любой рыцарь Королевской гвардии, Коль был обязан выучить повадки правящей семьи до самых мелочей, и в прохладном обыкновенно тоне Эймонда он различал с десяток оттенков: от равнодушного до саркастического. Сейчас принц звучал обеспокоенно — на ту самую мизерную долю, которую никто, кроме Кристона не распознал бы.       Эймонд Таргариен был не из тех, кто задает вопросы ради пустого интереса. Это было нечто большее — осторожное исследование, попытка выудить мнение, которое могло бы повлиять на собственные планы принца.       — Мой принц, — начал Коль ровным голосом, — принцесса ясно дала понять, что не жалеет о побеге из города или о других своих поступках, и не считает измену ошибкой, — Эймонд хмыкнул, как делал всегда, когда был готов пустить чужое мнение на розжиг для костра. — Подобное отношение заслуживает соответствующего ответа. Милосердие к тому, кто высмеивает корону, будет воспринято нашими врагами как слабость.       Эти слова были сказаны Лордом-командующим без малейших эмоций, как сухое заявление факта.       Он понимал, что Эймонд был не только безрассудно храбр, но и опасен своей амбициозностью и этой склонностью делать все наперекор. В нем жила холодная целеустремленность, с годами растущая внутри того мальчика, которого сир Кристон когда-то знал, которая часто вызывала у белого рыцаря одновременно уважение и настороженность. Некоторую гордость даже: все-таки и сир Кристон был во многом причастен к воспитанию, становлению Одноглазого принца. Хорошо знал его, пусть никогда не набивался в отеческие фигуры.       Эймонд задержал взгляд на Лорде-командующем, его лицо оставалось ровным, но Кристон видел, как в единственном фиолетовом глазу мелькнул огонек. Возможно, его слова нашли отклик. Возможно, они дали принцу то, что он искал, или, наоборот, заставили его увериться в собственном мнении, опровергая. Он кивнул, и Коль, заканчивая свою мысль, произнес последнее:       — Если верность короне значит хоть что-то, мой принц, то даже намек на снисхождение сделается роковой ошибкой.       Но Эймонд уже не слушал его, вернувшись на шаг назад к трону брата, легко откинувшись спиной на торчащие отовсюду лезвия, будто бы вовсе не боялся пораниться.       — …если бы мне удалось провернуть сегодняшнюю авантюру еще раз, я бы это сделала. Мне не жаль, я не раскаиваюсь, и, вообще-то, всех вас ненавижу… — продолжала тем временем свой нелепый пассаж принцесса.       Ее слова, хамская поза — все это казалось сиру Кристону очередным проявлением тех же пороков, что он наблюдал у Рейниры. Все, чему подвергнет дурную девицу король будет заслуженно. И замок Эйгона сможет дышать спокойнее, когда живое напоминание о старой наследнице престола, о измене исчезнет долой с глаз. Коль не мог понять, ни на каплю не мог смириться и принять решение десницы держать Рейллис не просто живой и свободной: он разрешил ей находиться на военном Совете, разрешил вылететь в Штормовой Предел, простил неудачу… И вот, слава богам, теперь все разглядят, какую змею пригрели, какой предательской мрази позволили делить с ними крышу над головой, и кого посвящали в планы.       «Поспорила с короной — получай свое наказание», — подумал Коль, ласково и сильно поглаживая гарду меча.       — Ты даже в цепях держишь голову высоко, сестрица, — говорил король, и в его голосе Колю отчетливо слышалось неприкрытое злорадство.       Сир Кристон невольно усмехнулся про себя. Эти высокородные Таргариены были одинаковы в своей гордости, как бы ни отличались их позиции. Что ж, гордость редко спасала от меча или виселицы, и принцессе она больше не поможет.       Пожалуй, он даже явится поглядеть на то, как золотые плащи, о которых еще думали, что стражники поддерживают старого капитана, Деймона, пустят его драгоценную племянницу по кругу, хватая за длинные ноги и путая серебряные волосы, вырывая клоками. После такого и голову можно на плечах оставить: не подобает лишать принцессу возможности пострадать эмоционально за физическое предательство данных клятв и подписанных бумаг. Девчонка упустила свой шанс быть полезной короне. Теперь же ее используют так, как считают нужным и как соответствует настоящему статусу.       Ее дерзость, ее готовность бросить вызов в лицо королю… Все это вызывало у него не уважение, а желание поскорее закончить фарс, который король Эйгон для чего-то тянул. Она пыталась сохранить достоинство, но попытки выглядели жалкими. Сир Кристон видел за бравадой принцессы страх и тщетность. Последние судороги. Показная смелость и упрямство, отказ даже от покаяния лишь укрепляли уверенность Лорда-командующего в том, что она достойна презрения.       Теперь все зависело от короля. Но Лорд-командующий уже знал — что бы ни решил Эйгон, он поддержит его. Потому что те, кто идет против короны должны быть уничтожены. В этом нет ни жестокости, ни несправедливости. Это закон власти. У трона королева Алисента бормотала Эйгону что-то о милосердии, и Коль подумал вновь, как бесила его иногда проскакивающая у той женская суетливость, нервозность и вообще свойственная ей неугомонность. Алисента была столь же жестока, сколь уязвима, и сир Кристон даже сейчас видел, как любовница, нет, любимая женщина напряжена и встревожена. Только вот ни Эйгон, ни Эймонд, ни кто-либо иной в Совете не хотели слушать ее идей, пусть даже они иногда были здравыми.       — Нет, — громко возразил Одноглазый принц, отрезая поднявшемуся гомону воздух.       Он перегнулся через мечи Железного трона, чтобы не подвергать то, что намеревался сказать брату-королю всеобщему интересу. Сир Кристон надеялся, что все в отношении Эймонда к теперь предательнице-сестре казалось ему выдумкой и игрой воображения, но теперь, видя воочию, как бессердечный каменный человек встает на защиту этой паршивой дряни… Коль не хотел верить тому, что наблюдал, но и отрицать смелости принца не мог. Разве что осудить за несдержанность и слишком явно демонстрируемый пыл.       — Достаточно, брат, — негромко уже сказал Эймонд. Король Эйгон сам чуть свесился вниз со ступеней трона, его глаза сузились. Заинтересовался, начинал уставать.       — Что это значит, Эймонд? — с улыбкой спросил старший. — Кому ты перечишь, в этом вопросе права голоса тебе не давали.       — Это значит, что мы выставляем себя на посмешище. Судить принцессу перед толпой придворных — это простой цирк, а не правосудие.       Эймонд редко вмешивался открыто, и тем более на стороне, которая шла против мнения и указа короля. Но его голос звучал так уверенно, что даже Эйгон замолчал, слушая предложенные аргументы. Колю была охота закатить глаза. Вмешивается. Делает вид, что заинтересован в репутации партии и короны, а не хочет защитить личный интерес. Защитить ее.       Король Эйгон вскинул бровь, но в его глазах мелькнула тень сомнения. Он почти усмехнулся, глядя на брата сверху вниз, как на непрошеного советчика, каким тот в данный момент и являлся. Сир Кристон понял, что Эйгон сейчас намеренно, как бывало у них и в детстве, загоняет младшего брата в угол, проверяя его лояльность и терпение. Но и Эймонд пасовать перед отпором не собирался, хоть и замолк, ожидая ответа. Прямой вызов. Оба ведут себя как дети, забывая, что трон требует зрелости.       — У тебя всегда была невыносимая склонность к пафосу, Эймонд. Говоришь, что не веришь в андальских богов, а вещаешь, словно проповедник из септы Семерых, — тихо и язвительно, с призрачной усмешкой говорил он. — Ты слишком много себе позволяешь. Или, быть может, хочешь сам принять решение о приговоре нашей старшей сестры?       Почти напарываясь на клинки и лезвия, Эймонд склонил голову к Эйгону, устремив взгляд в противоположную, впрочем, сторону. К принцессе.       Братья теперь заговорили на валирийском, который сир Кристон не переваривал на дух, хоть в молодости зачем-то даже пытался учить простые фразы ради благосклонности Рейниры… Теперь слышать старое наречие ему было крайне неприятно, и он не любил осознавать, что хоть и является присяжным мечом Таргариенов, но не слышит всех обсуждаемых ими тайн, захороненных под чужеземным языком.       Удивительным для Лорда-командующего было то, как молчал, только смирно прислушиваясь к разговору, десница. Королева Алисента тоже замерла, глядя то на одного сына, то на второго. Тонкие руки женщины теребили кружево на манжетах, ногти впивались в ладони, и сир Кристон отметил это с обычным неудовлетворением и жестокой несправедливой жалостью, которая вместе с нежностью сливалась в то обычное чувство, что он испытывал к королеве. Она была сильной, упорной, но такой хрупкой, боги…       Женщина вдруг взметнула голубые, его любимые, глаза в его сторону, будто неосознанно и истерично ища в своем рыцаре поддержки, но Коль досадливо отвернулся, возвращая лицу непоколебимую маску из такого же белого камня, каким были его плащ и доспехи. Он не мог дать ей ничего в этих обстоятельствах. Не имел таких же прав, как у Эймонда, чтобы выказывать открытый интерес, сочувствие и вставать на сторону своей женщины. Для него все, запрятанное раньше лишь в душе у одноглазого Таргариена стало совершенно понятно и прозрачно-явно.       Он снова бросил взгляд на принцессу Рейллис, стоявшую в центре тронного зала под цепким взглядом Эймонда, который речь обращал к Эйгону, а открыто пялился прямо на нее. Что такого он увидел в ней, кроме безрассудности, да противной горячности и лживой натуры? Воистину, сердцу не прикажешь, хоть до сегодняшнего дня рыцарь сомневался вообще в факте наличия этого органа у принца. И как до сих пор, даже до этого момента, никто из присутствующих не замечал того же, о чем теперь прозрел Лорд-командующий Королевской гвардии? Неужто Кристон Коль был единственным человеком в замке, у которого были глаза?       Эймонд, словно не замечая опасности и совсем уверившийся в собственной неуязвимости, продолжал говорить, его голос низким шепотом отдавался в пустоте тронного зала. Валирийские слова звучали резко, словно клинки, что он едва не задел, наклоняясь к брату. Эйгон подбирал слова с трудом, но с каждым произнесенным им звуком сир Кристон мог подметить, как в голосе короля вместо первоначального задора начинает сквозить скука и желание поскорее свернуть действо. Даже изволил зевнуть, проявляя капитуляцию.       «Уговорил? Добился своего, мой принц? Проявил достаточно упрямства и ненужной мужественности черт знает ради кого?» — Кристон не мог осуждать принца, не имел морального права, скованный долгом и честью. Даже мог понять. Но точно не одобрить, не согласиться.       Принцессу уже уводил сир Джайлс, и Кристон кивнул тому, отпуская с поста исполнить приказ короля и десницы. Приказ принца Эймонда, выраженный устами сдавшегося его мнению короля и лорда-десницы, не имевшему почему-то интереса возражать. Что ж, простое заключение дуре-беглянке тоже пойдет на пользу, хоть и не будет столь же действенной профилактикой предательств, как пытки или отсечение языка.       Коль с должной для своего статуса и звания внимательностью замечал детали, которые, казалось, ускользали от других. Легкая дрожь вместо прошлой самоуверенности и гордой решительности в голосе принцессы, когда она заговорила о своем драконе. Ее попытки сохранить лицо, хотя каждая линия на лице девушки выдавала страх и напряжение. И Одноглазый принц, холодный, расчетливый, но странно защищающий… Кристон диву давался, не мог понять, что именно двигало Эймондом. А скорее, как мог он позволить себе так глубоко провалиться. Так низко пасть.       Когда королева Алисента вмешалась, догнала их, тряхнув сына за локоть, Кристон не смог не услышать, как ее слова прозвучали скорее отчаянно, чем властно. Он так не любил этого дребезга и боязни в ее голосе! «Не такой должна ты быть, — внутренне кричал рыцарь, знавший Алисенту лучше любого другого, — ты не такая». Она теряла контроль над своим вторым сыном, и ужас с беспомощностью и болью отражались на прекрасном точеном лице королевы. Сир Кристон чувствовал, что та ждала поддержки от него, знал, что нужен, что должен быть рядом, что будет обязан выслушать ее этим вечером, тайком опять уединяясь с любимой в ее покоях. Но он знал свое место. Все, что он мог сделать — это держать лицо непроницаемым, словно мрамор. Обеты. Клятвы.       Когда же Эймонд склонился к Рейллис, расстояние между ними сократилось до опасного. Его ополовиненный взгляд был полон скрытой угрозы, но и чего-то более глубокого — чего-то, что Кристон предпочел бы не замечать, а теперь не мог развидеть. Он отвращался от любых подозрений, которые могли возникнуть, но с сегодняшнего момента это стало невозможно. Белгрейв, крепко удерживая принцессу, пытался сохранить невозмутимость. Однако, глядя на его скованное лицо, Лорд-командующий понял: тот проклинал себя за участие. Белгрейв придерживался четких правил, приказ был приказом. Сир Кристон знал, как ревностно товарищ по оружию исполняет объявленную волю: тот сжимал руки девчонки до отметин.       Презрение короля к происходящему было очевидным. Интерес к отобранной игрушке испарился. Для него это была лишь очередная драма, разворачивающаяся в его королевстве, о каком-то побеге к Черным он уже и думать забыл, посмеиваясь над новой открывшейся ему слабостью младшего брата.       Кристон подметил, как пальцы Эймонда невольно сжались в кулак, когда Джайлс с Марстоном увели девушку по коридору. Напряжение в его фигуре, затаенная ярость. Все это свидетельствовало о том, что принц с трудом сдерживался.       «Он опасен», — отметил про себя сир Кристон почему-то не без гордости, противоречащей убеждениям и морали. Эймонд был опасен не только для окружающих, в этом он был хотя бы предсказуем, как говорила даже Алисента. Опасен он был теперь для самого себя и для самой целостности государства, теряя достоинство и холодный рассудок из-за женщины. Кто бы мог подумать, что Одноглазый принц вообще способен на такое? Опустить лояльность семье и дому ради безопасности и жизни настоящего врага, склониться перед хорошеньким личиком и ложью на языке… Слишком много эмоций, слишком много скрытых истин в одном человеке.       Не дело Лорда-командующего копаться в сердцах принцев. Мальчик, которому он преподавал, как точнее и вернее размахивать клинком, теперь стал слишком самоуверен.       «Не оступитесь только, мой принц, — думал Коль. — Не позвольте страсти затянуть вас в опасную даль от берегов чести и преданности».       Когда толпа придворных разошлась, сир Кристон так и остался стоять в тени у колонны, внимательно следя за происходящим. Он должен был сопроводить своего короля. Его долг всегда требовал присутствия, но теперь он чувствовал, что должен был остаться не только как королевский гвардеец, но и как советник.       Эйгон, спускаясь по железным ступеням, выглядел странно расслабленным. Алые рукава его рубашки реяли флагами. Он на ходу прихватил кубок с вином с подноса одного из слуг и сдержанно усмехнулся.       — Сир Кристон, — окликнул он своего белого рыцаря, не оборачиваясь, и поманил за собой одним небрежным движением руки. — Пойдем, прогуляемся. Мне, пожалуй, хочется кое-что обсудить с моим Лордом-командующим.       Кристон мгновенно подчинился, безмолвно двинувшись за Его величеством. Когда они оказались в узком проходе, где свечи освещали стены причудливыми тенями, Эйгон наконец обернулся. Его взгляд был пронизывающим, но с легкой долей опьяненной бесшабашности.       — Ну? — спросил он, слегка наклоняя голову. Серебряные волосы свесились за ним блестящим занавесом. — Тебе тоже показалось, что мой братец переиграл свою роль? Или ты думаешь, что он просто… любит устраивать спектакли?       — Принц Эймонд действует с расчетом, Ваша милость, — спокойно ответил сир Кристон, чувствуя, что обличить сделанное им открытие по поводу «спектакля» Эймонда будет не в силах даже правителю. — Как и всегда, — осторожно произнес он, на самом подсознательном уровне охраняя своего любимца из всего поколения детей Визериса.       — С расчетом? — Эйгон вдруг рассмеялся, но смех его был сухим. — О, я уверен, сир. Его «расчет» только что заставил нас всех выглядеть дураками.       — Ваша милость, он защищал вас, не желал показать корону в дурном свете, — напомнил Кристон.       Совесть понемногу начинала вгрызаться в грудь рыцаря, ядовитыми зубами пронзая честь. Эйгон остановился, сверля его взглядом насыщенных фиолетовых глаз, оттененных еще пуще явными на бледной коже синяками.       — Защищал меня? Он защищал ее! — король резко взмахнул рукой, отчего некоторое количество вина выплесну-лось из золоченого кубка на пол и по закону подлости капнуло на полу белоснежного плаща. — Как будто бы это сука-изменница нуждается в его спасении, а не я. Кому он клялся на мече? Никто бы ничего ей не сделал и так!       Коль удивился, чуть было не потеряв контроль над взлетающими в недоумении и молчаливом возражении бровями. Как это — никто бы ничего не сделал?       — Сколько еще он будет вмешиваться? — продолжал король, недовольными интонациями возвращая Коля на десяток лет назад. — Сколько еще он будет строить из себя героя, чтобы все смотрели только на него?       Кристон не сразу ответил, пытаясь оценить, как далеко зашли обиды короля. И сколько осмысленности в его речах опережает уязвленное драконье самолюбие.       — Принц Эймонд предан вам, Ваша милость. Его действия иногда кажутся резкими, но он всегда следует интересам короны, — Эйгон вскинул бровь и хмыкнул.       — Может, ты хочешь сказать, что он следует своим интересам? Думаешь, я не вижу, как он на нее смотрит? Как он защищает ее, будто она его добыча?       Кристон молчал, прекрасно понимая, что любые слова сейчас только подольют масла в огонь. Но… То есть, и Его величество теперь признается, что видит. Эйгон, несмотря на свое безразличие ко многим живым существам, был весьма проницателен, когда дело касалось его семьи, но вряд ли это относилось и к интересам Эймонда: сир Кристон подумал даже, тотчас уверившись, что то, на кого заглядывается принц Эймонд, старшего брата вообще не тревожило.       — Он самый преданный вам союзник, мой король, — бесцветно, выдрессированным гвардейским голосом ответил, наконец, Кристон.       — Самый преданный пес, который чуть что — кусает за руку, правда?       — Он и ваш брат, милорд. Ваша кровь, — забавно даже было вновь напоминать детям дома Дракона, что они друг другу родственники, когда-то давно Коль делал это чуть ли не каждый день, разнимая сцепившихся из-за глупости братьев и рассаживая принцев по разным углам.       — И мой лучший друг к тому же. Все это и без тебя отлично знаю, сир Белый плащ.       Король устало вздохнул, отхлебнув красного вина из кубка. Запустил пальцы в волосы, задумчиво скребя затылок.       — Знаешь, сир, иногда мне кажется, что ты единственный, кто понимает, как трудно быть мной. Все эти люди, все их ожидания… — Эйгон на мгновение умолк, затем добавил тише: — Даже мои братья. Один, кажется, стремится быть королем вместо меня, другой… Боги знают, чего захочет маленький Дейрон, когда Хайтауэры прибудут в столицу.       — Вы справитесь, Ваша милость, — твердо сказал Кристон, чувствуя, как хрупкое существо внутри Эйгона тянется к нему, ища сочувствия и даже сладкой успокаивающей лжи. — Ваши братья могут действовать импульсивно, но вы — король. У вас есть власть и поддержка тех, кто верен вам.       Эйгон горько улыбнулся, но ему явно стало легче. Молодой монарх вновь взбодрился, возвращая себе обыкновенный беззаботный вид.       — Власть, да? — он поднял кубок, словно провозглашая тост. — За власть. И за тех, кто ее действительно понимает. Надеюсь, ты останешься со мной до самого конца, сир Кристон.       — Пока я жив, Ваша милость, — поклялся Лорд-командующий, твердо глядя ему в глаза. И слова эти были чистой правдой.