Соловей

Грациозная, словно кошка, она уселась прямо на край маленького фонтана, украшенного мраморными дланями небесных посланников, тянувшихся ввысь. Под тихое журчание воды, Мадлен попыталась отвлечь внимание подруги, но обнаружив, что та все ещё погружена в молитвы, утомленно вздохнула. По водной глади бежали круги, а кое-где подпрыгивали в воздух маленькие капельки, падая затем на холодный камень. - Какое усердие с твоей стороны, Юри. – В медовом голосе сквозили нотки яда. Девушка в полном облачении Хора склонила голову на бок. - А ведь он тебе не нравился. Ты ведь молишься за мальчишку, я права? Вторая лишь сердито фыркнула, неосознанно подтверждая догадку коллеги, но своего занятия не оставила. Мадлен вновь окинула взглядом коленопреклоненную и продолжила: - Будет забавно, если спустя время, у порога Собора появится мешок с его ногой. Или рукой. А может, они положат голову? - Прекрати это. – Её голос когда-то называли стальным. Но сейчас он слегка дрожал. - Я верю, что он вернется. – Юри сердито сжала кулаки и, наконец, поднялась с мраморного пола. – На алтарях не сидят. - Какие мы правильные. – Мадлен сощурилась в ехидстве. Её маленький рот с тонкими губами, которые она всегда подкрашивала розовым пигментом, растянула саркастичная улыбка. – Все люди начинают лицемерить, когда их поражает вина? Я думала, что тебя это обошло стороной. Юри хотела было огрызнуться, швырнуть грубость, но в словах девушки была доля истины. Её красноватые от недосыпа глаза сейчас зудели – за последние сутки она отвратительно спала, при резком и тревожном пробуждении вскакивая с постели в надежде, что может исправить глупую ошибку, совершенную не со зла. Постоянно в сновидениях к ней являлся её племянник, которого той теперь отчаянно хотелось вернуть. Она вовсе не горела желанием налаживать семейные узы. Но вина за то, что под её надзором на убой отдали ни в чем неповинного мальчика, терзала её, как острый шип, впившийся глубоко в кожу. Когда плечи златовласой Юри опали, Мадлен обняла её, прижавшись грудью к спине. Узкий подбородок лег на плечо девушки, и ученая вздрогнула – все эти «дружеские» нежности она ощущала слишком остро. И хитрая Мадлен любила этим пользоваться. - Ты собираешься уйти, да? – Юри развернулась и хотела заглянуть ей в глаза, но столкнулась с металлическим барьером. Она ненавидела эти маски всей душой, потому сама надевала такую только по необходимости; ненавидела, когда не могла понять, что думает её собеседник. Тонкие, но сильные пальцы потянулись к шлему Мадлен и медленно подняли его вверх, освобождая русые, отливающие серебром локоны девушки. - Верно. И если ты собираешься страдать и дальше, я буду в тебе крайне разочарована. Молиться – это хорошо, радость моя, но еще лучше – действовать, не заставляя Небо решать все за нас в жизнях, которые оно нам даровало. - Я ничего не могу поделать. Матеос не открывает мне подробностей, не говорит, есть ли новости от моего племянника – бросает пустые фразы, которыми можно отговориться от чего угодно. Я не могу просто явиться в Яаар'гул и… - С каких пор моя Юри стала такой беспомощной? Я помню уверенную в себе девушку, которая могла и в челюсть заехать, если кто-то посягал на то, что она бережет. Знатоки душ - одни из самых могущественных людей и самых опасных собеседников. И Мадлен входила в их число. Её усилия начинали пробивать барьер, выставленный Юри – та становилась всё уязвимее, пока они беседовали. Копаясь в чужих душах, Мадлен чувствовала себя хирургом, который надрезает плотные слои защиты, чтобы пробраться к самому нутру. Понимание человеческой души даровало ей власть распоряжаться этим «нутром» так, как она захочет. Никто не мог угадать, раздавит ли она чужое сердце, исполосует скальпелем или, наоборот, приласкает – сама Мадлен не открывалась другим почти никогда. Но в случае с Юри - она ни за что не сделала бы ей плохо. По крайней мере, осознанно. - Что мне делать? – Отчаяние и собственная слабость заставили глаза Юри намокнуть. Ей очень хотелось совета, наставления, но её собеседница собиралась предложить немного иное. Мадлен положила ладонь на щеку ученой. Её большой палец лег на небольшие, бледные губы. Алтарный фонтан журчал, скрывая их тихий разговор среди всплесков воды. Пусть двое и стояли в тени, увидеть их мог бы любой, кто пришел бы за молитвой. Но едва ли это волновало девушек. - Иди за мной. Тем более, мне не помешала бы твоя помощь. Я направлюсь туда, где ты когда-то училась вместе с нашей Госпожой. - Бюргенверт?.. О, Великие. – Юри прикрыла глаза ладонью. – Что ты задумала на этот раз? Я не могу бросить леди Ром. - Поглядите на неё. – Мадлен засмеялась. – Все ещё строит из себя невесть кого. Ты гораздо более цинична, чем пытаешься казаться. За это я тебя и ценю. Прислушайся. – Зашептав, она придвинулась ближе, и её рука устремилась туда, где билось сердце ученой. – Что оно тебе говорит? Инстинктивно Юри хлопнула её по руке, раскрасневшись от непристойности жеста, а Мадлен прыснула, и её звонкий смех поднялся к тяжелым сводам. - Ты невыносима. Слышала такое? - Вот это уже ближе к тебе настоящей. – Мадлен тряхнула русыми волосами и поправила свою пышную юбку одеяний Хора. Количество слоев у платья неимоверно раздражало, и она надеялась вскоре сменить внешний облик на что-то более практичное. – У нас есть только одна жизнь, Юри, и её лучше потратить на что-то стоящее. Если ты согласна, дай мне ответ. Ты знаешь, сколько тайных ходов идет от Бюргенверта. Возможно, и с твоим племянником сможем разобраться. Юри улыбнулась, слушая как тараторит её подруга. Та редко выражала сочувствие, и даже, когда оно появлялось, уловить его было крайне трудно. Сейчас та искренне беспокоилась. Ответ ученой остался слышен только Мадлен. Когда две девушки ушли, постукивая каблуками, за широкой стеной, отделявшей алтарный угол и балкон, задумчиво покачал головой Матеос. После продолжительного сна Эдгар желал прогуляться, подышать свежим воздухом, если его можно было таковым назвать. Деревня Яаар'гул была достаточно шумным местом, где можно было почувствовать себя в безопасности, благодаря скоплению народа (Юноша не любил тишину. Без постороннего шума ему казалось, что за ним кто-то наблюдает), но люди здесь немного пугали. Все слегка угрюмые, они походили на заколдованных, будто бы из страшных рассказов, которые он читал в детстве. И все же, это было лучше, чем ничего. Эдгар знал, за его передвижениями наблюдают - чувствовал взгляд охотника на своей спине, но почему-то совсем не волновался. Ведь лучшая стратегия – вести себя так, словно ничего не знаешь. После «посвящения», по словам Дамиана, он проспал трое суток и пропустил момент, когда ему нужно было заложить новую бусину в кирпичную кладку старого дома. Он не мог понять, что именно смущает его больше – то, что Ректор вколол ему что-то, воспользовавшись беззащитностью, или то, что он никогда ещё так хорошо не отдыхал? Ему снились замечательные сны, немного грустные, ведь ни один из них не оказался реальностью, но всё же такие приятные, теплые, тешащие все самые сокровенные желания. Он видел свою маму, которой на деле уже давно нет в живых, и та была счастлива, довольна своим сыном; видел тетушку, которая ждала его и, кажется, перестала его избегать, и еще много вещей, от которых его щеки слегка розовели… Проснувшись в той же читальне, где устроил его Дамиан в первую ночь, Эдгар поначалу решил, что никакого разговора и не было – что ему всё попросту привиделось. Но позже смог убедиться в обратном. Ректор Миколаш выглядел особенно странно, когда они встретились – рассматривал юношу, как подопытного кролика, вглядывался в лицо, а когда они пожали друг другу руки, вообще поднес его ладонь к своим глазам, что-то выискивая на ней. Эдгар понял, что стал жертвой эксперимента или злой шутки, однако почему-то после этого Ректор относился к нему с большим расположением - беседовал с энтузиазмом, приглашал к дискуссиям во время лекции и охотно спрашивал его мнения, чего Эдгару в жизни всегда не хватало. А сам шпион будто бы заново родился. Ничего не болело. Даже головная боль, преследовавшая его достаточно долгое время, прошла. Запах оживленного города смешался с достаточно мерзким ароматом животных и их следов жизнедеятельности. Где-то недалеко волочили свиней, судя по доносящемуся из-за домов визгу и топоту, а ещё властным мужским выкрикам. Эдгар поморщился. Наконец, добравшись до заветной часовенки, он проскользнул внутрь под недовольные взгляды яаар'гульцев – сам чужак, а глазеет на их священное. Какое бесстыдство. Эдгар провел немного времени внутри, рассматривая скромное убранство часовни – яаар’гульцы поклонялись не то Великим, не то еще чему-то, что понимали только они сами. Это маленькое поселение отлично спелось со Школой Менсиса – и те, и те были еретиками в общем смысле слова, и Миколаш поддерживал стремление Яаар’гула сохранить за собой религиозную независимость от Церкви Исцеления, хотя истоки веры тех и других были абсолютно одинаковыми. Боги яаар’гульцев были жуткими на взгляд Эдгара, страшными порождениями разума, чем-то похожими на человекообразные комки плоти с множеством глаз. Заметив на себе недобрый взгляд сразу нескольких прихожан часовни, юноша уважительно склонился перед отвратительным идолом, и те, кажется, успокоились, вернувшись к своим делам. Когда он покинул странное место, то больше не чувствовал присутствия охотника, верного слуги Миколаша. Притворившись, что решил покурить, Эдгар прислонился спиной к месту, куда он закидывал бусины, и оставил в дыре еще один блеклый кругляшок, почти прозрачный. Его настроение омрачила деталь – старую бусину еще никто не забирал. Молчание давило тяжелым кирпичом на темноволосую голову ученого. Вообще-то вывести его из душевного равновесия было крайне трудно, но его правой руке это каким-то образом удавалось. Человеческие чувства, такая важная деталь любой личности, делала его уязвимым. Но только благодаря наличию этих чувств, Миколаш мог вести за собой других людей, а еще иметь рядом такого потрясающего человека как Дамиан. Его советник, помощник, коллега и родное сердце, был единственным, кому Ректор Школы Менсиса по-настоящему доверял – свои душу, разум и тело. Но когда тот был недоволен его действиями, если точнее - их морально-эстетической стороной, Миколаш чувствовал себя нашкодившим ребенком. Вот и сейчас - Дамиан хмурился после их небольшого разговора. Даже не смотрел в его сторону, просто думал о чем-то своем, плотно сжав губы. Это было невыносимо. Миколаш решился: - Скажи что-нибудь, наконец. Тяжело так стоять и не знать, что ты думаешь. – Он смущенно заулыбался, как делал, когда чувствовал себя неловко. Даже его обычно ровная осанка сейчас куда-то исчезла, и он стоял, сгорбившись, будто пытаясь спрятаться. Пожилой мужчина отыскал его для беседы за стеной Школы, в маленьком закутке, куда не совались обычно любопытные местные жители, потому что не так далеко находилась кремационная для сжигания трупов. Свой авторитет Школа Менсиса получила через Миколаша. А Миколаша боялись. Дамиан молчал. И причины для этого были вполне ясны. Изначально Миколаш собирался обсудить с ним церковного доктора, но у его помощника были совсем другие планы. Тот прознал, что среди «экспериментального материала» Школы Менсиса оказалась женщина. Беременная, с маленьким сыном. Их с Дамианом небольшим условием было то, что жертвы в их исследованиях будут лишь необходимые. И до сих пор Дамиан не противился тому, что многие яаар’гульцы оказывались разрезаны по кусочкам и законсервированы в формалине. В конце концов, он отбирал людей сам, выискивая «отбросов» общества и допуская добровольцев, кои, к его огромному удивлению, находились достаточно часто – Яаар'гул пестрил фанатиками, которые искренне желали увидеть своих божеств или отдать им себя в буквальном смысле слова. Только вот светловолосый мужчина очень болезненно воспринимал тему материнства и маленьких детей – не позволял с ними работать, что порой неимоверно раздражало Миколаша. Но теперь, когда Ректор Школы Менсиса пришел к выводу, что отношения матери со своим дитя – это ключ к познанию высших существ, как и исследование женского организма в целом… Их с Дамианом разговор был неизбежен. - Ты обещал, что здесь не будет детей. Ладно, женщины. Есть те, кто добровольно отдал себя в твои руки, под нож. Но не дети. - Дамиан, я понимаю, как это выглядит, но… С этими двумя все будет в порядке. – Он улыбнулся, стараясь говорить как можно более мягко и спокойно. – Мне нужно проверить, как влияет на восприятие беременность, и почему Великие так жаждут детей… Друг мой, если есть то, что поможет мне найти ответы – ты знаешь, я этим воспользуюсь. Дамиан вздохнул. Никто не смог бы описать, какой хаос творился у него внутри, но неожиданно он смягчился, и Миколаш поспешил к нему приблизиться, потому что так чувствовал себя спокойнее и увереннее. - Прошу тебя только… Не пересекай черты. Если от человеческого рода ничего не останется после твоих экспериментов, возноситься будет некому. Я надеюсь увидеть, как та дама и её сын покинут эти стены, когда ты закончишь то, что собираешься сделать. Миколаш отвел взгляд: - Я и так стараюсь, умеряю свое любопытство. Для тебя, между прочим. - Ты сам просил меня не дать тебе увлечься всем этим, возвращать тебя к человеческому. - Я знаю. Спасибо. – Миколаш закурил и улыбнулся, когда увидел, что Дамиан вновь недоволен, только теперь уже несерьезно, ведь это было связано с курением. – Вообще-то я хотел обсудить с тобой мальчишку. Их голоса полились тихо, и Миколаш иногда посматривал из-за угла, ожидая, что вот-вот вернется со своей «прогулки» их шпион. После того, как Миколаш вколол ему скромную химическую смесь, созданную им самим, начало твориться что-то странное. Мало того, что юноша впал в состояние припадка вместо того, чтобы просто заснуть, он говорил. И даже пел. И его пение было прекрасным. Однажды Миколаш слышал, как поёт Хор, ещё когда принадлежал к числу ученых в белых, роскошных одеяниях. Только вот свой голос он так и не присоединил к общему распеву. Тогда он слышал, как высоко взлетают голоса, устремленные к Небесам, ублажая слух невидимых смотрителей свыше и соединяя свои звонкие теноры в подражание пению Ибраитас… Так вот Эдгар заменил эти воспоминания собой. Его голос переливался с чем-то иным, какими-то волнами, Миколаш так и не смог понять, что это было, но он пел, блаженно глядя вверх немигающим взглядом, стоя на коленях и вскинув руки к потолку. До сего случая Миколаш не собирался оставлять его в живых. То, что мальчишку заслали его бывшие коллеги, у него не было сомнений ещё когда о нём сообщил Дамиан. Но теперь любопытство не позволяло его умертвить, и ученому пришлось выискивать своих охотников, чтобы отозвать приказ - задушить мальчишку, максимально сохранив в целости его физическую оболочку. О, у Миколаша были на неё большие планы… Но всё это переменилось после того, как Миколаш услышал неземной голос, нежным ручьем текущий с тонких губ юноши. Дамиан был шокирован всем не меньше его самого, и они вместе решили, что попытаются раскрыть его тайну, каждый со своей стороны. - Мне все равно кажется, что в нем есть что-то не то. Возможно, стоит приглядеться к нему повнимательнее. - Ты про шпионаж? - Нет. – Дамиан покачал головой. – Дело не в этом. Я не могу понять его настроения, почувствовать его. У него его как будто бы нет. Есть страх, любопытство, восторг. Но когда его не одолевают сильные эмоции – он как будто бы пуст. Понимаешь? К двум мужчинам подкрался кот с бурой пышной шерсткой с белыми вкраплениями. Подранный – видимо, дворовый. Либо любитель погулять по селению и подраться. Миколаш наклонился к зверьку и протянул тонкие пальцы, которые тот сначала недоверчиво обнюхал, а затем с мурлыканьем потерся. - Мы узнаем причину. Может быть, он так напуган, что забывает что-то испытывать? Я думал, он в обморок упадёт, когда мы разговаривали – так он трясся. Хотя сон явно пошел ему на пользу, – Кот вышагивал вокруг Миколаша, отираясь об его ноги, и, видимо был заинтересован в еде. – Нервничает, но уже не так сильно. Если его миссией является мое убийство, то у него вряд ли хватит духа даже попытаться. - Я бы так не сказал. – Дамиан спрятал светлую прядь за ухо и обеспокоенно взглянул на своего Ректора. – Когда его глаза стекленеют, он вполне способен на убийство. - Думаешь? Пожилой мужчина кивнул, но увидев, как Миколаш извлек из кармана куриное мясо, покоившееся в маленькой баночке, просиял улыбкой. Кот мяукнул, прося на своем языке, и сразу же получил угощение. Милая сцена согрела сердце Дамиана, и тот погладил ученого по темным кудряшкам, который поднял к нему улыбчивое лицо с мягким сиянием пары глаз, подобных цветом рассветному небу. Стук в груди ученого ускорился. - Я проверю его таланты. Поверь мне, Дамиан, лучшее, что можно сделать – это раскрыть ему объятия. Я уверен, он уже наш. А Хор – я даже не знаю, заслали они его к нам специально или же не знали, что мальчишка – своего рода эмпат? В любом случае, эти крысы останутся ни с чем. А он, может быть, еще сыграет свою роль. Съев всю имеющуюся курицу, кот выжидающе уселся напротив Миколаша, но тот уверенно заявил, что его карманы пусты, дав животному их понюхать. Откуда-то со стороны послышался мерный шаг и, воспользовавшись отражением стекла в одном из домов, Миколаш заключил: - Наша певчая птичка вернулась. Когда Эдгар вошел в здание Школы, двое кивнули друг другу. Погладив напоследок зверька, Дамиан и его Ректор покинули закуток, обсудив дальнейшие действия относительно шпиона Хора.