Перо и молния

      Натоптаные тропы караванов, о которых Шарлотта слышала так много историй от торговцев, что те уже воспринимались чем-то вроде мифов, действительно вели к неприступной, огражденной огромной стеной, протянувшейся на много миль, границе Сталионграда. Пронизывающий до костей холод и ветер, пробирающийся даже под тёплую куртку, успели надоесть. Шутка ли – доставка на север Пустоши в середине февраля, на которую всегда выпадают самые лютые морозы.       Путь выдался спокойным, особенно в сравнении с некоторыми предыдущими доставками. Слишком спокойным, холодным и одиноким. До тошноты. Больше всего напрягала необходимость находиться в обществе караванщиков длительное время. За все годы работы в службе доставки Шарлотта так и оставалась чужой в коллективе. Вынужденная время от времени появляться в офисе для принятия заказов, пегаска могла перекинуться парой фраз со знакомыми или поговорить с бар-пони в ДК, но не более. Заказы она доставляла всегда одна: сама строила маршрут, сама снимала номер, сама добиралась до места. Ей не нужна была компания, любое чужое присутствие рядом раздражало и мешало. Не удивительно, что у неё до сих пор не было ни друзей, ни спутника жизни. Да и необходимости в этом она не испытывала.       Всё время после того, как Шарлотта покинула офис «Скорой подковы», её терзала неприятная тревога. Зачем начальству понадобилось на этот раз помогать ей с доставкой? Неужели она перестала справляться? Или просто этот раз исключение? Некстати вспоминались легенды о Сталлионгадской Республике, да и "торговцы", суровые и молчаливые, не вызывали доверия. Однако выбирать не приходилось. Шарлотта из-под длинных каштановых ресниц посмотрела на преграду, что разделяла мир по ту сторону с Пустошью. Начинала болеть голова. – Всё не привыкнуть, какая она огромная. – проследив за взглядом пегаски, неожиданно нарушил уже привычное молчание грифон рядом.       Ожидая караван у окна номера, Шарлотта сразу выделила его в толпе рослых жеребцов и других грифонов. Он отличался. Было в его внешности что-то такое, что безошибочно давало понять: он среди всей процессии чужой. Слишком спокойный, строгий, но вовсе не хмурый и, пожалуй, красивый: белое оперение, аристократичные черты. И, кажется, он единственный был лоялен к пегаске. Собственно, именно его тёплый бок рядом не давал Шарлотте превратиться в ледышку, лëжа в повозке, за несколько часов дороги.       Он явно видел эту стену и не раз. Безразличный взгляд и такая же интонация говорили об этом громче любых слов. Лишь где-то на глубине зрачков плескалось в темноте неясное чувство, невысказанные мысли. И разумеется он был по ту сторону баррикад.       Ничуть не стеснявшаяся прижиматься к чужому тёплому боку, пегаска из-под крыла бледно-голубого оперения покосилась сначала на неожиданно появившегося собеседника, а потом снова на стену: покрытая снегом и изморозью, величественная и высокая, она простиралась далеко в обе стороны. Хмыкнув, но промолчав, Шарлотта снова спрятала мерзнущую мордочку под крыло и подтянула на острые плечи тонкий плед – на большее она расчитывать не могла.       Пусть эти странные, бандитского вида пони и не только позволили ей безопасно добраться в их компании (и то, скорее всего лишь потому, что руководство договорилось, а ещё более вероятно – подкинуло им горсть крышек), заботиться о ней никто не собирался, и она это прекрасно понимала. Даже этот грифон. Взаимовыгодно и ничего более. От собственных недовольных мыслей она нахмурилась на удивление пернатому рядом.       Он, приподняв брови, смерил её недоумевающим взглядом. Впервые, кажется, в его алых глазах промелькнул интерес, едва заметная искра, тут же потухшая. Мыслями он был не здесь, и становился всё более задумчивым и напряжённым по мере приближения к стене. Шарлотта поежилась от ощущения, будто он смотрит сквозь неё. Или наоборот – в самую душу?       Впереди раздалась пара громких неразборчивых возгласов, тут же сменившиеся невнятным бормотанием, заглушаемым шумом ветра, уносившего фразы в другую сторону. Дернув ушами, Шарлотта успела уловить голоса впереди, но подслушивание прервал всё тот же пернатый. – Что не так, милая? – ухмыльнулся грифон, словно намеренно отвлекая пегаску.       Раздражённо вздохнув, она снова выглянула из-за крыла. Усмехнулась и, иронично подняв одну бровь, спросила: – Холодно, Дискорд знает какое сопровождение, я вынуждена выполнять идиотские приказы начальства, а ты спрашиваешь, что не так? Серьёзно?       Начинались сумерки, температура по ощущениям упала ещё ниже. И так тусклое, весь день видневшееся сквозь непрерывно посыпающие караван колючим снегом облака бледным пятном солнце сползло ниже к линии горизонта. Кобылка обратила внимание на огни прожекторов на стене, хотя, по правде, обстановка вовсе не располагала к созерцанию пейзажей. Да и было бы на что смотреть. – Понял. – неопределённо качнул головой грифон и накрыл её спину своим огромным крылом, срятав от ветра. Тихий и мягкий перьевой купол окутал пегаску, стало уютно и тепло.       Кажется, она уснула. А может быть её измученное тревогой сознание только создало иллюзию кратковременного отдыха, но внезапно вырванная из царства Морфея пегаска не успела понять, когда переменилась обстановка: всё произошло слишком быстро. Обзор закрыли белые перья, а сразу после – свет прожекторов, направленный на них; внезапно раздавшийся вой сирены; удар о промозглую землю, когда грифон, аккуратно обняв, скинул её с повозки; грохот пулемётной очереди; отвратительный звон в ушах; пробирающий и одновременно отрезвляющий холод снега… Лишь когда шум в голове стих, она различила хруст снега под чьми-то шагами в их сторону и громкое чужое сердцебиение под ухом. Характер характером, однако и он подчиняется инстинкту самосохранения, поэтому она замерла, зажмурившись и всё также ощущая тепло грифоньего бока и мягкость его крыльев, скрывающих её от внешнего мира. – Вставайте, капитан. – шаги замерли над ними, до сих пор стискивающих друг друга в объятиях. – Оперативно, вы нас чуть не убили. – несмотря на смысл фразы и контекст всего происходящего, в голосе грифона не было строгости, будто он сказал это лишь для приличия. Наоборот, он расслабился и наконец вернулся в реальность из своих мыслей, перестал быть отстраненным. Легко поднялся сам и помог встать кобылке, с улыбкой оглядел её, отряхнул от снега, участливо спросил. – Ты в порядке?       Когда Шарлотту как котёнка подняли на ноги, а потом ещё и "заботливо" отряхнули, шоковому состоянию пришёл конец, зато внутри начал зарождаться гнев, в очень скором времени достигнувший точки кипения. Ещё немного и, казалось, пар пойдёт на морозном воздухе. – В порядке ли я? Что это, блядь, было?! – Селестии ради… — закатил глаза пернатый, – успокойся. Или хочешь, чтобы на твои крики сбежался весь окрестный сброд? – не дождавшись ответа, – видимо, вопрос был риторический – он продолжил. – Давай, идëм, потом расскажу что смогу. – и отвернувшись от пегаски, он направился в сторону открытой в стене двери, ранее замаскированной под каменную кладку. Назвавший грифона капитаном уже успел уйти на достаточное расстояние. – Да я с места не сдвинусь, пока ты не объяснишься!       Раздалось вслед грифону, и помимо истеричных криков в него прилетели ещё и комья снега. С растрепавшейся гривой и мятыми перьями, выглядела Шарлотта жеребенком, особенно если учесть её телосложение и рост. Только вот возиться с ней как с маленькой уже никто не будет. – Как знаешь. – не оборачиваясь ответил он. – Если отказываешься сейчас, потом на территорию Сталлионграда не попадешь. Посмотрим, сколько ночей протянешь на подобном морозе. Хотя скорее всего раньше холода тебя убьют дикари. Какая жалость, – ветер унёс его лёгкий жестокий смешок в сторону, – такая симпатичная мордашка. Да и начальство подставишь.       Аргумент о доставке посылки быстро привёл кобылу в чувство, будто облили ледяной водой. Не доставишь – не заплатят, а не заплатят – нечего будет кушать и негде жить, не говоря уже о возможном увольнении. К сотрудникам высокие требования, и с учётом её поведения, на хорошем счету она была лишь благодаря успешному – и быстрому! – выполнению заказов. Провалишь парочку – прощай крышки. Да и умирать вовсе не хотелось.       Шарлотта, некоторое время сомневаясь и кусая обветренные губы, хмуро смотрела на удаляющуюся статную фигуру. Подумав и решившись, крикнула, будто делая одолжение: – Ла-адно, я иду!       Поеживаясь от холода, она поспешила за пернатым, стараясь не смотреть в сторону окрашенного красным снега. Лишь на мгновение её тонкий силуэт вздрогнул и обернулся в сторону пустоши, утопающей в снегах и вечернем сумраке, когда оттуда раздался далёкий громкий гул, будто подтверждающий слова грифона и вызывающий смутное беспокойство.       Поравнявшись с ним уже у стены, Шарлотта умела заметить промелькнувшую на его птичьем лице ухмылку, будто он и не сомневался в исходе. Впрочем, возможно, она означала нечто иное. Хмуро покосившись на пернатого, кобыла первая вошла во внутреннее пространство стены. За спиной захлопнулась дверь, оборвав протяжный и тоскливый вой ветра. Шерсть на загривке встала дыбом. Сквозняк ли виноват или внезапно появившееся ощущение, что эта самая дверь разделила её жизнь на "до" и "после"?