Вендетта Чоу Чанг

В нос ударил маслянистый запах воска. Куза, должно быть, стащил в поместье свечи со всего материка. Еще бы, такой важный ритуал — чистокровный наследник. В том, что время пришло, у Дафны сомнений не было: она сама как будто обернулась горящим фитилем и полыхала при каждом последующем спазме. Мучительные приступы, как бы то ни было, тревожили не сильно. А вот опостылевший октябрь, напротив, изрядно напугал — он так спешил погубить прекрасные растения в саду и, расправившись с ними, так же ревностно принялся и за нее. Ребенка ожидали не раньше декабря. Не зря она терпеть не могла осень, сначала нужно было возвращаться в Хогвартс и снова сидеть за партой, сейчас же — мучиться в схватках. — Не стоит, ты голая. Дафна затаилась, стараясь даже дышать тише. Не заявление ее смутило, а скорее жужжащий голос говорившей. Разумеется, ее бы не оставили в покое отныне и до самого конца, но не убежит же она с ритуального ложа с животом! Приоткрыв уставшие глаза, она прищурилась и с трудом узнала колышущийся силуэт. — Ты пяткой пытаешься содрать простыню, а под ней у тебя только нагота. Не куксись, ты же не собиралась нарядиться в шелка и на такое мероприятие? — по-доброму подшутила Чанг. Она стояла у кровати, крепко сжимая палочку в напряженных пальцах. У Дафны не выходило разглядеть лица, — зрение расфокусировалось, да и с гостьей их разделял тонкий тюль балдахина, — но это могла быть лишь Чоу. Она нутром чувствовала, скорее всего, пришла забрать ее, как тогда в Мунго. — Неубиваемая, — одними губами прошептала Дафна, сглатывая тошноту из-за приторного запаха свечей. — Как и ты, — та вдруг стала серьезной и, вцепившись в палочку уже двумя руками, приказала: — Борись! — Я делаю, что должно, — просипела Дафна, поскуливая от очередной схватки. Она жадно облизнула губы. Пить хотелось невозможно, но Чанг была так себе сиделкой — просто стояла у ног покачиваясь, а иногда и вовсе сливаясь со складками навеса. Именно тогда к Дафне и закралось тревожащее подозрение, что от обезвоживания и болевого шока она бредит и никакой Чоу на самом деле рядом с ней не было. С ней вообще никого не было. — Борись, Даф, — упрямо повторила иллюзия. Чтобы развидеть ее, непокорную и придуманную, она отвернулась и сильно зажмурилась, терпеливо ожидая, когда в комнату ворвется Куза и лишит ее последней поддержки, пусть и нарисованной собственным сознанием. Еще в самом начале этого безрадостного пути она дала себе слово не проронить ни слезинки. Гринграссы — угасающий чистокровный род, и это ее прямой долг привести в мир потомка с благородной кровью. — Следующего… Гринграсса, — тяжело ворочая языком, она зачем-то бессмысленно тратила силы на шепот. — Будущие Гринграссы не стоят жизни и здоровья настоящих. — Что? — Голова сама дернулась в сторону Чанг, но на ее месте никого не обнаружилось, только огарок удушающей свечи затрепетал в агонии. Вместо ответа, словно из ниоткуда, влажное полотенце небрежно опустилось на лицо с характерным хлопком. К счастью, Дафна успела прикрыть веки, не в силах сопротивляться такому неподобающему отношению — чтобы звучать угрожающе, надо как минимум звучать, а у нее выходило лишь неразборчивое блеяние. Когда она снова распахнула глаза, тряпки на них уже не было, зато Пани, забравшись на кровать с ногами, суетился рядом, одной рукой обтирая плечи и шею. С его ростом и незавидной даже для эльфа длиной конечностей стоило бы использовать обе руки, но в одной из них домовик крепко удерживал разделочный нож и, судя по нахмуренным бровям, убирать оружие не торопился. — Пани, — попробовала она обратиться к нему, и, слава Моргане, сработало — вострые уши дрогнули, и сам он взволнованно уставился на нее. — Где… Что… Дафна пыталась выяснить, куда подевалась Чоу, а также, зачем ему тесак, но живот вновь болезненно окаменел, и изо рта вместо вопросов вырвалось мучительное мычание. — Вы бредили, госпожа Дафна, — залепетал он, стирая пот с висков и корней волос — эта мелкая услуга приносила с собой какое-никакое облегчение, хотя зелье, разумеется, сработало бы лучше. — Ничего, Пани все сделает. Пани позаботится о хозяйке. — Где Антонин? Домовик замялся, нервно переминаясь с ноги на ногу, и, виновато пригнув уши, покосился в сторону двери. — Хозяйка их не слышит? — удивился он. Она скривилась. Из-за шума в ушах и рези в висках даже обычно звонкий голосок эльфа казался глухим эхом из каменного подземелья. — От воска раскалывается голова, — честно призналась она. — Это все мастер Куза! — вспылил Пани. — Ничего, мастер Элджин старается, мастер Элджин поможет. — Что… — Она тяжело сглотнула сухой комок, и внимательный эльф суетливо призвал бокал с прозрачной водой. Дафна жадно вцепилась в посудину дрожащими пальцами, наплевав, что домовик вообще-то использовал мелкое колдовство в ее присутствии. В конце концов, у него в руке был нож едва ли не больше него размером, так что делать замечания опасному эльфу было небезопасно. — Они втроем спорят в коридоре, — пропищал Пани, все еще поглядывая на дверь. — Мастер Куза уверяет мастера Долохова, что надо спасать наследника. Мастер Элджин — что ребенок не жилец, в отличие от вас. — А Антонин? — без всякой надежды уточнила Дафна. На мужа она злилась напрасно, ведь после последнего выкидыша супруг намеренно отложил вопрос наследников на неопределенное время. Подарить ему ребенка во что бы то ни стало решилась именно она. А как еще Дафне было добиться признания в супружестве? Однако сейчас, когда под ней неумолимо растекалась лужа крови, а может, и испражнений, идея таскаться в Уэльс к сквибу на консультации уже не казалась такой светлой. Почему-то между нелюбимой женой и мертвой женой в данный момент первое ей стало предпочтительнее. — Кричит. Дафна слабо усмехнулась и откинулась на подушки. Это похоже на Тони, наверняка сквернословит на своем родном диалекте, да так, что Куза и Элджин языки проглотили. Она вновь намерилась слегка приподняться, чтобы отдать последние распоряжения Пани, но усилившаяся слабость обездвижила тело — не стоило болтать попусту. — Пани не подпустит их к госпоже! — грозно воскликнул домовик и выставил перед собой блестящее лезвие. — Пани запрещено сильное колдовство, чтобы не навредить хозяйке, но Пани все равно не подпустит! Где-то вдалеке хлопнула дверь, заглушив поток угроз верного помощника. Легкий сквозняк, ворвавшийся с бурными обсуждениями ее дальнейшей судьбы, нежно качнул балдахин, укрывающий Дафну от подкрадывающихся невзгод. Однако одно резкое движение, и ткань послушно отлетела в сторону, не рискуя вставать на пути у Тони. Еще одно — и проклятый Петрификусом маленький эльф с недовольным кряканьем повалился на пол, по-прежнему не выпуская ножа из рук. — Надо проводить ритуал, господин! — громыхал Куза, переступая через Пани. — Мы потеряем мальчика! Вашего наследника! Как единственный потомок своей фамилии, вы должны это понимать! — Что вы несете, идиот? — накинулся на него Элджин, не скупясь в выражениях. — Какая фамилия? Какое наследие? Вы что, клятву не давали?! Их лающие голоса плавились в воздухе, долетая до нее обугленными фразами. Вскоре Дафна и вовсе потеряла их в потоке хриплых вдохов и шорохе простыней. Темнота почти поглотила ее, когда горячая ладонь мужа опустилась на лоб, невесомо поглаживая большим пальцем слипшиеся пряди. Второй раз за день он выбрал ее — неплохая статистика. Разглядеть как следует любимые черты не выходило, веки будто свинцом налились. Наверное, стоило объясниться или вовсе, наплевав на гордость, умолять. Но все слова еще невысказанными замирали на губах, оставляя ее, беззащитную, на суд посторонних людей. Как несправедливо, что здравый смысл вернулся к Дафне лишь в самом конце, когда смерть стояла в изголовье. — Тони, — прохрипела она жалобно, на ощупь ища его руку. — Тони.

***

Дом встретил ее бодрящей прохладой. Разумеется, никто намеренно не проветривал комнаты и тем более не поливал цветы. Напротив, такого дремучего запустения коттедж не видал даже во времена ее сомнительного управления. Чоу печально всматривалась в интерьер, стараясь узнать в беспорядке места ее детства, но душе уже ничего не откликалось. Ни следа от маминого уюта, сплошной хаос. И ветер своевольно гулял от двери к двери, только потому что все стекла в рамах были нахально выбиты. Похрустывая осколками, как снегом, она вяло прошла на середину истерзанной гостиной. Сзади раздался тяжелый грохот, но ни один мускул на лице не дрогнул — дверь таки не выдержала и слетела с последней петли. Ни как выскочила из Лестрейндж-холла, ни как бойко аппарировала на увядший холм, она толком не помнила. Наверное, благодарить стоило драконью дозу полученного адреналина, так как после истощения, обмороков, нападения на Волдеморта и сумасшедшего пленения не расщепился бы в пыль разве что Мерлин. Ну и каким-то чудом она сама — по совершенно необъяснимой причине Чоу в который раз незаслуженно осталась жива. Удивительная несправедливость, не поддающаяся законам логики: столько людей, намного ловчее и проворнее, поумирало за последние годы, а к ней смерть будто подступиться не могла. Ну не пятак же Дамблдора, в самом деле, так надежно ее защищал. С гостиной было кончено. Авроры не пощадили ни зеркал, ни маггловских фотокарточек, ни старенького дивана — из его вспоротого брюха комьями торчали куски наполнителя. Искать ее в диване — какая глупость! Будто ей в голову не пришла бы идея укрыться понадежнее. Неприятное чувство вдруг заворочалось под лопаткой. Вероятно, сама совесть выползала из истончившегося плена окклюменции. Никакая идея о месте понадежнее Чоу, разумеется, не посетила бы, ведь она, смертельно раненая, валялась в грязи под жестким взором Макнейра и едва ли в силах была пошевелиться. Если бы не Фенрир, она подохла бы еще до появления Пожирателей. Не имея ни возможности, ни желания подтягивать покрывало ментальной защиты, она понуро поплелась на кухню. Черт с ними, с эмоциями, твердой волей она заткнет их позже, не сейчас. Перешагнув через барный стул — тот самый, на котором давным-давно по-свойски восседал Грейбэк, — Чоу замерла. Здесь было еще холоднее, чем в гостиной. Шкафчики вывернуты, холодильник повален, по столешнице змеей расползлась кривая трещина. Мать прибила бы ее, заявись сюда и застань свой дом в таком раздрае. Чоу поморщилась, втянув в себя обжигающий ноздри воздух. Въедливый аконит уступил место характерному запаху спирта. Не зря про жестокость Ближнего круга слагались легенды — у этих ублюдков не осталось никаких принципов, раз они решились перебить весь папин алкоголь. Впрочем, при ближайшем рассмотрении поверженного бара обнаружилась чудом уцелевшая бутылка скотча. Недолго думая, Чоу призвала ее и как следует встряхнула — ни скола. Отец очень много лет собирал свою коллекцию, потчевал гостей из красивых резных рюмок и никогда, если не брать в расчет день, когда маме поставили диагноз, бессмысленно не надирался. Она как могла поддерживала это правило, но Кристалл и Браун уже осквернили грязными кружками неприкосновенный запас отца, а Долохов, или, быть может, сам Руди, бессердечно палили заклятиями по пузатым сосудам, как по ускользнувшим годам счастливой жизни семейства Чанг. Как выяснилось, Чоу от незваных гостей тоже не сильно отличалась — перехватила скотч покрепче и отправилась наверх в спальню. Папа бы вряд ли обиделся, узнай все обстоятельства лично: где-то над шотландскими горами летал дух Волдеморта, прикидывая, как бы поскорее переродиться, а псы Родольфуса сидели по поместьям и бесконечно колдовали Темпус, чтобы узнать, когда же пройдут сдерживающие их сутки. От мрачных рассуждений пробка полетела прочь уже на лестнице, и первый крупный глоток нетерпеливо обжег слизистую. Она недовольно зашипела — совсем позабыла, что сильно прикусила язык из-за пощечины. Ожидаемо, спальня тоже находилась в беспорядке, но пусть авроры и рыскали здесь с такой же прытью, что и внизу, от их действий ничего кардинально не изменилось — вечный бардак уверенно процветал и без них. Попусту созерцать кучи одежды на ковре она не стала и поспешила скрыться в холодной ванной. Зеркало покрылось пылью, но от проклятий не пострадало. Разбивать зеркала даже в волшебном мире считалось плохой приметой, и похоже, аврор, орудовавший на втором этаже, был не из смельчаков. Почему-то она подумала об Оливере, который так нежно любил свою Алисию и от ванильной привязанности которого мгновенно становилось тошно. А потом она вспомнила и Дафну — та бы точно посмеялась над романтической чушью болтливого Вуда. Только вот у Чоу губы дрогнули не от улыбки. Гринграсс, так рьяно пытавшаяся доказать, что она Долохова, должна была быть почти на сносях. Если дотянула. Второй внушительный глоток скотча немного затуманил голову. Надо было узнать у Родольфуса про Дафну, но подруга из нее вышла совсем никудышная, — Мариэтта, присыпанная землей, тому прямое доказательство, — и на краю пропасти лишь собственная шкура имела значение. Чоу нерешительно взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. Грязная, растрепанная, с синяком на скуле и множеством ссадин на лице и шее, она сама походила на без пяти минут покойника. От тоски и бессилия захотелось расплакаться, но слезы, как и лозунги, оправдывающие нападение на Волдеморта, отчего-то никак не шли. Куда же подевалась эта дракклова одержимость, когда в ней была такая острая необходимость! Еще раз пригубив горячего напитка и окончательно захмелев, Чоу с третьей попытки невербально открутила кран, и вода монотонно полилась в пожелтевшую ванну. Дурно пахнущий свитер и стоптанные сапоги мигом отправились на пол к банкам с кремами и бальзамами, которые пусть-будет-Оливер нахально поскидывал со всех поверхностей. Ноги уже едва держали ее, а путаные идеи пьяным вихрем наскакивали одна на другую — что с ней теперь будет? Куда ей бежать? Но бежать, конечно, она не собиралась: во-первых, во хмелю полуголой далеко не добежать, во-вторых, и бежать, собственно, оказалось некуда. Не осталось ни одного угла в чертовой стране, где ее бы с усердием не исполосовали режущими, как диван в гостиной. Лестрейндж ни капли не лукавил, Фенрир ее убьет — за предательство, за ложные надежды и, разумеется, за угрозу в лице Темного Лорда. Пожиратели наверняка не держали произошедшего в секрете, зачем бы им покрывать бывшую любовницу начальника? В Снейпе Чоу тем более не сомневалась, особенно после того как она сначала отказала Ханне Эббот, а затем и Гермионе. На лояльность Ордена отныне можно было не рассчитывать. Очередная порция скотча прокатилась по пищеводу, на этот раз наполняя Чоу до краев обреченностью — оставалось или согласиться на предложение, брошенное как кость паршивой собаке, или самой свести счеты с жизнью. Оба варианта вызывали в ней ожесточенное сопротивление, но на шахматной доске больше не было клетки, куда побитый король сумел бы приткнуться. Сокрушительный мат. Трясущейся рукой Чоу потянулась к карману, где беспечно перестукивались друг с другом два непохожих предмета. Бархатная коробочка и заколка. Драгоценности, наполненные разными смыслами, подаренные разными мужчинами, но доставшиеся ей по вполне объяснимой причине. Чоу едва не хрюкнула от вырвавшегося наружу пьяного смешка — знай она раньше, что у нее такая волшебная вагина, распорядилась бы судьбой по-другому. — К дьяволу, — прохрипела она своему лохматому отражению и, подцепив заколку, небрежно стянула волосы на затылке. Теперь Чоу казалась себе еще уродливее, но зато пряди не лезли в рот и нос. Еще бы поганые мысли оставили ее в покое, но это уже слишком для незатейливого аксесуара. И все же стало легче. Необъяснимым образом саможалость затихла, а через прорехи в ментальной защите перестали скользкими червями лезть нежелательные эмоции. Ей даже удалось вымучить из себя кривую улыбку. Наверное, это скотч окончательно поработил волю, и отныне только ему подчинялись все процессы в организме. Слух стал резче, глаза видели больше, и голова приятно опустела. Уверенность в себе и в своих силах требовала от Чоу поступков. Она оттолкнулась от раковины, позабыв о драгоценностях, и смело шагнула к ванне. Холодная вода уже давно выплескивалась за края, постепенно смывая грязные следы пожирательских ботинок с кафеля. Вода все смоет, все исправит. Чоу без единого сомнения опустилась на колени. Тонкая юбка стремительно намокла, отяжелела, приклеившись к коже ног. Стоило бы снять неуютную тряпку, но когда ее тело найдут голой задницей кверху, видит Мерлин, даже с того света ей будет не по себе. Вцепившись в края бортов одеревенелыми пальцами, она наклонилась вперед и кончиком носа тронула прозрачную гладь. Красиво. Как тогда у водопада, где Фенрир закутывал ее в свой старый плащ. Сглотнув остатки горького алкоголя со слюной, Чоу дернулась вперед и с головой ушла под воду.

***

И тотчас вынырнула, слабачка, опрокидываясь на спину и жадно заглатывая воздух. Она не успела погрузиться в воду полностью, но почему-то вся насквозь промокла. Ей бы скорее укутаться в полотенце, чтобы спастись от промозглого ветра, прогуливающегося по комнатам, но холод как будто сторонился Чоу. Не до конца сообразив, что именно произошло, она привалилась к стене и обреченно прикрыла веки. — Должно быть, устала? Несмотря на разделяющие их годы, она сразу узнала его мягкий, так и не успевший по-мужски огрубеть голос. Чудовищная тоска, день за днем сдерживаемая окклюменцией, вмиг насквозь пробила грудь — она и не представляла, что от пары слов может быть так больно. — Чоу. Теплые пальцы накрыли ее кисть, вызывая моментальную дрожь, но она все равно не повернулась. Только мотала головой из стороны в сторону, невольно позволяя непослушным прядям снова выскользнуть на волю, и роняла крупные слезы. А пальцы из другой жизни все отогревали память, никак не желая пропадать. Ладонь спокойно улеглась поверх ее собственной и замерла в абсолютном бездействии. Седрик больше не звал ее, он тоже ждал. Как ждал у колец квиддичного поля, когда они наперегонки летали над Хогвартсом. Как ждал на балу у лестницы, галантно сложив руки за спиной, как ждал у проклятого лабиринта, чтобы улучить подходящий момент перед стартом и оставить на ее щеке смазанный поцелуй. — Ты правда здесь? — прошептала она боязливо перед тем, как спустя вечность решилась повернуться. Он не стал отвечать, просто утвердительно качнул подбородком, но Чоу уже и сама поняла — это был он. Сидел, как и раньше, с прямой спиной, вытянув длинные ноги, и любовался ей, словно она по мановению палочки из беспринципной преступницы обратно превратилась в невинную рейвенкловскую умницу. И одежда тоже на нем сидела, как всегда, безупречно — парадная форма выпускника Хаффлпаффа выгодно подчеркивала внешнюю привлекательность. Такой торжественный и такой… сухой. — Почему ты сухой? — вдруг нахмурилась она, недоверчиво вглядываясь в накрахмаленный воротничок. — Ты же тонул. Вести первый за долгое время разговор о глупостях было безрассудно, но забыть мертвенно-бледное лицо Седрика в аквариуме, сбитые кулаки, так отчаянно колотящие толстое стекло, она не смогла бы и после тысячи Обливиэйтов. — Нет, — он виновато взглянул на нее и еще шире улыбнулся. — Ты не поняла, так ведь? Чоу, в снах тонула всегда ты. Мерзкий холодок трусцой пробежал по позвоночнику. Не может быть. Она еще сильнее затрясла головой, плотно сжимая губы и сердито повторяя: «Ты был там, Седрик. Ты тонул». — Это сложно объяснить, — аккуратно начал он, будто знал то, что было ей недоступно. — Непрожитое горе, его нельзя так просто заглушить. Ты очень страдала, Чоу, и мне жаль, что так вышло. — Жаль, что ты умер? — вскипела она, не впечатлившись поучительной тирадой. — Жаль, что ты так себя загубила. — Как ты смеешь? — потрясенно уставилась она на его доброе лицо. — Я переживала твою смерть, как могла. Я единственная, Седрик, кто не забыл тебя после траурного пира. Я одна хранила память о тебе. Он сильнее сжал ее руку, выражая молчаливую поддержку и в то же время полное несогласие. Ему не надо было и рта раскрывать, чтобы донести до нее: он не разделял ее методы. — Нет же, — вторила она, поочередно вытирая свободной ладонью мокрые щеки. — Не смотри на меня так! Оркестр все играл свою занюханную веселую песенку, пока ты лежал мертвый с раскинутыми руками на этом драккловом поле. Седрик, я слышу эту мелодию каждый раз, когда закрываю глаза. Каждый раз, когда бываю одна, она звенит глубоко внутри меня. Твоя смерть утонула в празднике и хаосе, понимаешь? Ты бы так и остался незамеченным! — И что ты сделала? — О! — воскликнула она, снова уверовав в правоту своих мотивов. — Многое. Я всем рискнула ради нас. Вступила в этот дурацкий Отряд Дамблдора, потащилась в замок в разгар Битвы, устроилась в Министерство, несмотря на полулегальное положение. Выслеживала Макнейра, того, который хотел казнить гиппогрифа, помнишь? А сколько раз рисковала собственной жизнью — не счесть. Да я почти убила Гарри! — И все это ради нас? — Его радужки светились такой печалью, что ей внезапно захотелось надавить на глазницы ногтями больших пальцев, лишь бы не ощущать на себе мягкого осуждения. Он, естественно, был чертовски неправ и вообще не смел в ней сомневаться. — Чоу, ты не для нас это сделала. Ты просто испугалась страданий и закрыла свою боль окклюменцией, как и все последующие неприятные события. Но это не так работает. — Я не могла иначе, — пожала она плечами, словно оправдываясь. — Конечно, могла. — Не говори ерунды, ты не был на моем месте. Ты умер! — выкрикнула она давнишнюю обиду, но быстро стушевалась, припомнив, что сидит перед ним — аккуратненьким и чистеньким — с голой грудью. — Я тоже умерла? — внезапно осенило ее, но Седрик лишь по-доброму усмехнулся и впервые отвел лукавый взгляд. — Раз тебе не наплевать на наготу, выходит, жива. А я нет. Душа — вот что имеет значение, Чоу. Ничего, кроме нее, я давно не вижу. — Седрик, — всхлипнула Чоу и вцепилась в его запястье так крепко, что, был бы он здесь на самом деле, на оливковой коже мигом бы расцвели синяки. — Я так люблю тебя. Если бы не окклюменция… — Ты бы уже давно поняла, что разлюбила, — твердо заявил он, снова к ней повернувшись. — Глупая, ты по ошибке попала в западню. Если бы не окклюменция, ты бы страдала, но в конечном счете оправилась бы от моей смерти. — А потом что, болезнь мамы? — Да. — И Мари? — И Мари, — подтвердил он не задумываясь. — Кроме горя и несчастий, вокруг тебя вообще-то происходит огромное количество потрясающих событий. Это жизнь, калечащая и исцеляющая, Чоу, и она случается с людьми каждый день, в самых невероятных проявлениях. Ты же от нее намеренно отворачиваешься, как будто на кладбище Питер Петтигрю проклял и тебя. — Я не разлюбила, — продолжала упрямо отрицать она, отталкивая от себя эту приставучую мысль, как назойливого пикси. — Сними щиты, и все встанет на свои места. — Уже поздно, — залепетала Чоу трусливо, глотая очередную волну непрошеных слез. — Столько всего случилось, Седрик. Уже поздно. — Нет, — второй рукой он накрыл ее дрожащую ладонь и, наклонившись ближе, вновь повторил: — Нет. Пока ты дышишь, не может быть поздно. Открой свое сердце, отключи прагматизм. Убери ментальную защиту и поступи наконец так, как чувствуешь. — Седрик, — позвала она испуганно — его силуэт становился все прозрачнее, а прикосновения невесомее. — Ты останешься? Ты не уйдешь? Он потянулся к ней всем телом, шелестя подкладом выглаженной мантии, как листьями на ветру, и на мгновение ей почудилось, будто бледные губы вот-вот коснутся щеки. Но поцелуя не случилось, вместо этого до нее донеслось едва различимое: «Я давно ушел», и потоки ледяной воды с новой силой сдавили со всех сторон.

***

Чоу резко вынырнула, опрокидываясь на спину и жадно заглатывая воздух. От рваных вдохов горло невозможно жгло, а потом и вовсе стянуло в спазмах удушливого кашля. Отплевываясь от воды и слизи, она кое-как отползла подальше от проклятой ванны, хлюпая коленями по невероятных размеров луже. Вода продолжала шумно хлестать из крана, неумолимо затапливая помещение, но это меньшее, что ее сейчас волновало. Седрик. Пальцы. Окклюменция. Поднеся ледяную ладонь к самому носу, Чоу покрутила запястьем, наивно силясь разглядеть доказательства его присутствия. Мимо проплыла пузатая бутылка. — Нихрена себе скотч, папа! — ошарашенно прохрипела она в никуда. Приступ громкого кашля снова повторился, вынуждая Чоу склониться ниже. Растрепанные пряди своевольно полезли на лоб и глаза, вызывая волну неконтролируемого раздражения. С трудом координируя топорные движения, она занесла руку назад, чтобы выдрать заколку из пучка и соорудить прическу попрактичнее, но в следующее же мгновение прижимала обожженные пальцы к губам. Какого дьявола с ней творится? Что за проклятие на нее наложили, и как это снять? Снедаемая страхом, она аккуратно подтолкнула заколку за зубцы, и та, не сразу поддавшись, все же выпала из гнезда спутанной мокрой пакли. Тяжелая вещица осела на импровизированном кафельном дне ее ванной комнаты, и от соприкосновения с водой от рубинового камня тонкой нитью потянулась серая струя пара. От неожиданности Чоу приоткрыла рот, но затем поспешила хорошенько прощупать затылок — мало ли эта штуковина выжгла ей проплешину, как у Салазара. — Что за черт? — прошептала она, зачарованно любуясь кроваво-красным камнем, пульсирующим в золотой оправе. Когда она обнаружила украшение в плаще Фенрира, камень показался ей светлее и, разумеется, прохладнее. Она крутила в руках заколку, как сорока, дотошно разглядывая добычу. Впрочем, и тогда от камешка шел шлейф сумасшедшей магии, так что, по сути, удивляться было нечему. Однако магия совершенно точно ничего общего с темной не имела и потому не показалась особенно вредоносной. Скорее, занятной. Мерлин, да она вообще случайно утащила неловкое подношение Грейбэка в кармане. Просто из-за неожиданных новостей от Дина напрочь позабыла о заколке, иначе непременно оставила бы в бараке перед уходом, чтобы хозяин позже ее обнаружил. — Хозяин… — медленно повторила она обрывок мысли вслух и отпрыгнула, как мандрагорой ужаленная, на другой конец ванной. Камень утихал, вновь принимая безобидный оттенок, но Чоу было не провести. Мерлиновы яйца, выходит, Дары Смерти — это не детские сказочки, иначе как объяснить наличие Воскрешающего камня у нее в раздолбанной ванной! Теперь, само собой, появление Седрика вполне логично вписывалось в картину происходящего — это проделки камня, а значит, она не чокнулась окончательно, и, конечно же, ее отец не добавлял запрещенные вещества в свой коллекционный алкоголь. Вот отчего брала начало непреодолимая тяга к воде, словно это было единственным правильным решением. Разумеется, ведь не самоубиваться же в самом деле трусливая по натуре Чоу собиралась! Схватившись за голову, она несколько раз нервно прошлась по небольшому периметру ванной комнаты, чавкая босыми ступнями по залитому полу. Идеи одна за другой вразнобой прыгали в черепной коробке резиновыми мячиками, но поймать ни одну из них никак не удавалось — лодыжки нестерпимо сводило от ледяной воды, а сама она дрожала, как в лихорадке. Закрутив наконец влажный от конденсата кран, Чоу бладжером вылетела обратно в спальню, оставив Воскрешающий камень покоиться на дне. Словно в бреду, она вытащила из смятой кучи вещей кофту и штаны и натянула на себя сухую, пусть и облапанную министерскими ищейками, одежду. Она разговаривала с мертвым Седриком! От одной этой мысли дыхание перехватывало сильнее, чем если бы она все еще находилась под водой. О таком подарке Чоу и мечтать не смела, ввязываясь в авантюру под названием «месть». Правда, беседа вышла скомканная, короткая и… Моргана, — она быстро накрыла ладонями обе груди, — голая! Сейчас кашемир любезно прикрывал наготу, но в потустороннем мире она нахально трясла прелестями. Вероятно, репутация распутницы закрепится за ней и на том свете. Взобравшись на развороченную кровать, Чоу легла на спину и пустым взглядом уставилась в потолок. Сумерки уже просочились в комнату через разбитое окно и медленно окрашивали стены в темные оттенки, однако ни скорое наступление ночи, ни унылое завывание ветра не сподвигли ее к действиям. Пустой желудок, плотно сжатые от холода зубы и ограниченное зрение не имели над ней реальной власти: Чоу глубоко задумалась. Что теперь? Допустим, у нее случилась эта мимолетная встреча с Седриком, но по сути это свидание ничего не изменило. Камень сам, если так можно выразиться, утащил ее за грань, в мир, закрытый для смертных, но ради чего — пары фраз о добродетели? От бессмысленности этой идеи раздражение на Диггори только нарастало. Он совсем одурел выдергивать ее раньше времени по пустяку, ведь сутки, любезно отведенные Родольфусом, еще не подошли к концу. Чоу тяжело перевернулась на бок, когда нетерпеливая пружина резко выскочила из истерзанного матраса. Дом гнал ее прочь, словно обиженный бывший, и она бы, возможно, поддалась, если бы было куда идти. Но вариантов даже после встречи с покойником не прибавилось, и потому она лишь подтянула колени к животу, игнорируя намеки взбесившегося коттеджа. Воскрешающий камень не покидал ее мыслей. Если старые небылицы оказались правдивы, то по идее она сумела бы и воскресить Седрика. Не то чтобы он очень об этом просил или вообще хоть словом обмолвился о такой возможности. Вместо этого он настойчиво призывал отказаться от окклюменции, как будто это было так же просто, как обыграть Малфоя в квиддич. Нехотя Чоу прощупала щиты, которые так тщательно накладывала почти на все события последних лет, — защита надежно приклеилась к ней, как старый маггловский пластырь, про который давно забыли, и теперь если сдирать, то прямо с кожей. Шальная идея, скорее всего, результат отчаяния, возникла где-то на краю сознания: можно было бы воскресить маму вместо Седрика. Правда, дело осложнялось тем, что она пока не умерла, а ночь, судя по глухой черноте, уже вступила в права, неумолимо съедая отведенные Лестрейнджем часы. Время играло против нее. Сними щиты, и все встанет на свои места. Как ни старалась она выкинуть из головы этот разговор, голос Седрика мягкими колокольчиками настырно звенел в ушах, доводя ее до приступов паники. Захлебнуться в воде было не так страшно, как встретиться с собой лицом к лицу. Ее наверняка не ожидало ничего приятного, но загнанная в угол Родольфусом и самой Смертью в лице бывшего парня Чоу зажмурилась и мысленно потянула крышку пыльного сундука на себя. И в ту же секунду задохнулась. Легкие сжались под напирающим потоком хлынувших наружу воспоминаний. Она нечеловечески выгнулась в спине, напряженными пальцами сжимая мятые простыни, чтобы хоть немного оставаться в сознании и не потеряться в водовороте новых ощущений. Чувства, самые разнообразные — от горя и бессилия до опьяняющей влюбленности — безжалостно ослепляли ее красочными вспышками. Красочными, но увы, бессмысленными: большая часть из них истлела со временем, и Чоу так и не успела прожить их в моменте. Чудовищная боль от утраты Седрика, как выяснилось, стерлась с годами, оставив после себя тоскливое послевкусие и, какого-то черта, едва уловимое умиротворение. Она в самом деле примирилась с его уходом, и та самая любовь, которая медом расползалась на медной ложке, никакого отношения к нему уже не имела. От запоздалого понимания, что это была за любовь и к кому так сильно тянулась душа, Чоу горько разрыдалась. Твое влечение, твои потребности, твоя страсть — только это имеет значение. Горячий шепот пробирал до костей. Медный человек. Мужчина с глазами спокойного моря. Она, как последняя идиотка, влюбилась в своего взрослого любовника, клюнула на роскошные подарки, на нежность ночей, на вседозволенность и покровительственную заботу. Чоу увидела себя совсем другими глазами: сумасшедшая от нетерпения, день за днем она острыми шпильками выкорчевывала отметины в министерских коридорах, спеша к нему в кабинет. Ты никогда не ночуешь со мной. Бред, который она уверенно списала на влияние то ли овуляции, то ли простуды, в действительности был криком ревнивой души. Ей уже было недостаточно времени, недостаточно прикосновений, недостаточно одной физической близости. О, Мерлин, как же она влюбилась! Давай, Чанг. Зови его! И как испугалась, когда Лонгботтом задумал его убийство. Разумеется, не ждала она никакую Дафну с подмогой и уж точно не расчетливо тянула минуты. Просто отчаявшееся сердце не позволяло рискнуть главным и вызывать Лестрейнджа в расставленную Орденом западню. Она боялась за него, дорожила им и совсем не готова была его потерять. С тобой все будет в порядке, Чоу. Тебе не стоит никого опасаться. Ты — неприкосновенна. Надежда, которую Руди дарил, была шита белыми нитками, но любовь слепа, и потому Чоу охотно проваливалась в трясину ложных заверений. Правда же заключалась в том, что он сам не понимал, что с ней делать. Она же, когда острие палочки было направлено ей в глотку, не сомневалась ни секунды. Заливаясь слезами, Чоу, как полоумная, трогала волосы и висок — места, куда Родольфус особенно часто ее целовал, — не желая двигаться дальше. Что шло за тем разговором, она помнила хорошо и потому, хоть это и было чистейшим безумием, готова была проживать ложное чувство безопасности снова и снова, отдаваясь его заверениям целиком, словно дьявольским силкам. Мы должны приложить усилия сейчас, дабы обеспечить цивилизованное общение на публике и в стенах Министерства. Не позволить эмоциям взять верх на службе, понимаешь? На тот момент она старалась рассуждать трезво, разумно припрятав эмоции в чулан. Ему невероятно повезло, что она закопала свою любовь в могилу, иначе расплылась бы лужей слез прямо у него под ногами. Мерлин, лучше бы он ее убил! Совершенно беззащитная перед ним, Чоу ждала чего угодно, только не холодного расставания с контрактами и магическими подписями. Плевать, что ее якорем на дно тянула идея мести за Седрика, а Лестрейндж давно и безнадежно был женат. В то время она, как последняя идиотка, ощущала эту безосновательную опору, веру, будто они — это навсегда, и обстоятельства над ними не властны. Рабастан сопроводит тебя в Дырявый Котел, там вы вдвоем отобедаете. Так, без предисловий, одним ударом он оттолкнул ее прочь. Эйфория и душевные метания сменились глухой бедой. Внезапно образовавшаяся дыра размером с квиддичное кольцо выпивала ее до дна не хуже поганого дементора — Руди от нее отказался. Унижение от необходимости притворяться любовницей Рабастана и затаенная обида за то, что не стал посмертно порочить имя Яксли, били по самолюбию особенно сильно. Сердце изнывало в муках, придавленное тяжелыми подошвами рациональности Лестрейнджа. А потом появился Фенрир. Нагло и ненавязчиво одновременно. Просто терся рядом, как бродячий пес, но отчего-то всегда приходился к месту — то на звезды укажет в момент упадка сил, то палец Флетчера с отцовским кольцом притащит. В присутствии Фенрира в душу снова стали просачиваться детская радость и совсем не детское желание. Теперь-то она поняла, почему вечно пялилась на него, как мартовская кошка: воспоминания об оборотне, всегда полуголом, были щедро сдобрены искрящейся похотью. Мерлиновы яйца, ощути она эту палитру эмоций в нужное время, без разговоров отдалась бы волчаре среди котлов и грязных чашек под мерно бурлящий аконит. Чоу будто маггловский кинофильм смотрела: насыщенные кадры энергично сменяли друг друга, а она так и осталась одиноко наблюдать за происходящим из глубин холодного зала. Память вновь обдала ее новой порцией непрожитых в полной мере сцен. На этот раз перед глазами возникла Милли Булстроуд, злобно заикающаяся в кабинете Министра. Сердце почему-то не забилось чаще, и мысли почти не путались. Серое окно давно сменило яркую бабочку, как и жизнь сменила им с Родольфусом настройки, разбросав путников по разным дорогам. В тот день, когда она застала его с новой любовницей, Чоу наконец поняла Лестрейнджа и покорно смирилась с его непоколебимыми принципами. Наверное, именно в тот день она его и разлюбила. Как может живой человек пропустить столь захватывающую историю любви? Дрожь в конечностях от приближающихся встреч, умиротворение в крепких объятиях, взбалмошность поступков и эксцентричность слов — этот волшебный, возможно, лучший отрезок жизни остался в тени, как будто его плотно завернули в плащ-невидимку. Это яркое кино о ней случилось словно с кем-то другим. — Ублюдок ты, Седрик, — все еще всхлипывая, буркнула она, эгоистично надеясь, что хаффлпаффец, сидя на облачке, видит, на что толкнул бывшую подружку. Первые рассветные лучи без приглашения прыгнули на разбитую постель, где с трудом приходила в себя покалеченная Чоу. Времени до окончания ее неприкосновенности оставалось катастрофически мало, но она все равно считала, что в кои-то веки поступила верно. Если бы не эта выходка, перевернувшая все вверх дном, она так и осталась бы навеки неполноценным человеком. Эмоциональным инвалидом, действующим по четко намеченному разумом плану и бесцеремонно переступающим через себя и других. Если к этому прибавить невероятную живучесть — получается почти Волдеморт. Теперь она хотя бы узнала, что любила, вновь боялась за мать, оплакивала Мариэтту, а еще в полной мере ощутила магнетическое влечение к одному очень опасному маргиналу. Пока ты дышишь, не может быть поздно. Седрик был прав. Все минуты, что у нее оставались — все до единой принадлежали ей одной. Открой свое сердце, отключи прагматизм. Что же, пожалуй, в этом и крылся ключ к спасению, если не жизни, то точно души. Можно ли повернуть время вспять, чтобы возродить бесследно ушедшее, она не знала. Равно как и не знала, возможно ли наперекор собственным амбициям и здравому смыслу вернуться назад и исправить уже совершенную ошибку. Но это было и неважно, отныне знание — не то, за чем следовало гнаться. Не без труда заставив себя встать с кровати, она побрела в ванную, где прихода пропащей хозяйки покорно дожидались Воскрешающий камень и помолвочное кольцо. С Фенриром ей было все более или менее ясно: он наверняка был не в курсе, что именно подарил новоиспеченной любовнице. При всех его многочисленных достоинствах, древняя магия и реликвии его коньком не являлись точно. А вот в случае с Родольфусом она не могла быть уверенной ни в чем. Он точно осознавал, что предлагает, вот только зачем ему спасать пропащую Чоу? Наивная идея, скорее даже импульс, дремавший так долго за ментальной стеной, настойчиво подсказывал единственно верный ответ: он тоже полюбил ее, пусть и с заметным опозданием. Аккуратно, словно боясь спугнуть дикую птичку, она приоткрыла бархатную коробочку, но тотчас трусливо отвела взгляд. Посидите там час, очевидцы вас сами «переспят». Чего она ждала? Родольфус уже не раз предавал Чоу, когда отправил с Рабастаном на публику, растоптал чувства, глубоко наплевав на ее репутацию. Оскорбил почетной похоронной процессией Яксли, словно тот был потомком Мерлина. А все потому, что до мозга костей Лестрейндж оставался преданным своей идеологии о крови. Пусть в обществе по фальшивым бумагам Чанг и считалась с натяжкой чистокровной — он знал, что она полукровка, и это знание не давало ему покоя. Не к месту вспомнились безумная Беллатрикс, распластавшая ее на кровати Лестрейндж-холла, и обессиленная Дафна, даже на койке в Мунго гнушающаяся ее недостойной магии. Обе эти женщины с ног до головы были увешаны фамильными реликвиями, как рождественские елки, в то время как на шее самой Чоу красовалось лишь безымянное колье — уровень, отведенный ей по статусу. Сколько бы клятв ни давала, как бы ни рисковала собой, на одну ступень с этими волшебницами ей встать не позволяли старые, как гоблинские войны, традиции. Разница в происхождении для этих людей — не какая-нибудь прихоть. Так неужели Родольфус все же переборол себя и принял Чоу не стыдясь? Медленно она опустила глаза. На черной подушке красовался солидный бриллиант, а на шелковистой подкладке мелкими буквами пестрело название известного на всю магическую Британию магазина ювелирных украшений. На несколько ударов сердца она замерла, а потом разочарованно выдохнула — Руди себе не изменял. Не станет и она.