Колыбельная

Холодным майским утром Гарри спустился в столовую к уже двум чашкам чая. Замер всполошенным олененком, засунул руки в карманы толстовки — той самой, в которой бегал по лесам, с дыркой у капюшона. Застыл. Будто бы раздумывал, не стоит ли вернуться и надеть нормальную одежду: всё, что висело в его гардеробе по воле Волдеморта, было традиционно-волшебным, и мальчик успел убедиться, что без маггловского тряпья на нем разговоры проходят… проще. Не стал исчезать в полумраке проёма. Шагнул вперёд. Скрипнул отодвигаемым стулом, звякнул приборами — Поттер не умел быть бесшумным, даже когда хотел. Волдеморт позволил ему молчать долгие минуты. Цедил чай, смотрел за окно: сразу за деревянным переплетом начинался туман, плотный, как утренние сливки, превращающий их дом в пространство среди ничего. Гарри прочистил горло. Спросил негромко, несмело: — Кто-нибудь… остался в живых? Выдохнул, словно вместо вопроса пилил себе вены столовым ножом с зубчиками. Волдеморт сомкнул губы. Не надо было пробовать воздух на вкус, чтобы ощутить ненависть — концентрированную, отчаянную ненависть к себе, смешанную с разочарованием и безнадежностью, намазанную на тост вины и утрамбованную в тело так плотно, что она переполняла слезные каналы и капала изо рта агрессией. Поттер считал, что всех подвёл — и едва держался с этой мыслью на голой надежде, что ещё может что-нибудь исправить. Пролезть под кожу своего личного кошмара, воспользоваться близостью для других, пусть даже умертвив по пути себя. Стоило пестовать его иллюзию контроля до последнего. — Я не убиваю волшебников за идеологические промахи, — наклонил голову Волдеморт. — Если они сами не собираются за это умирать. И гибнут постоянно, глупо, в худших традициях героического суицида, пытаясь отрицать очевидное: они проиграли. Это Волдеморт упоминать не стал. Гарри поплачет на могилах позже, когда поймёт, что жертвы неизбежны и выбрали свою судьбу, несмотря на милостивые уступки. Никто ещё не нашел, где прячутся крохи, уцелевшие от Ордена. Поттер знал, не мог не знать, но Волдеморт был терпеливым охотником: добыча подойдет есть с рук самостоятельно. Загнанная в направлении этих рук уловками, но всё же. — …хорошо, — выдавил Гарри. — Я мог бы взять тебя на судебное заседание, — неспешно проговорил Волдеморт. — Но ты доказал отсутствие самоконтроля и в куда более простых ситуациях. Теперь зубчатый нож, физически мирно лежавший на салфетке, разделывал уже его графитовую кожу — по крайней мере, в воображении Поттера. «Я мог бы стереть тебе память», молчал Волдеморт, «и оставить подобием человека, вместилищем последнего ошметка души». «Я мог бы создать тебе память, и ты бы улыбался, радостный и бессознательный, гонялся за снитчем, ел мамины пироги, не просыпался в жестокий мир — никогда». «Но я оставляю тебя себе — таким». Гарри поёжился, будто услышав. Промолчал. За это молчание, за потупленный взгляд Волдеморт вытянул ладонь. Медальон стукнул по столешнице, сверху упала цепочка. — Не дай ему тебя поглотить, — посоветовал Волдеморт в воздух, не определившись, кому: никакое дамблдоровское воспитание не могло пересилить жадность его души. Том Риддл вцепится в Поттера намертво. Гарри будет рвать его зубами в ответ, ненавидящий, зависящий, вымещающий свою боль. Этого развлечения мальчику хватит на пару недель — достаточно, чтобы не мешал во время череды судебных процессов. Спустя секунду Поттер остался с едва теплым чаем, зябким туманом и прохладной позолотой медальона. Волдеморта ждали дела. *** В забитом зале не хватало Поттера. Его не могло тут быть: мальчишка дурно воспитан, вспыльчив, упрям и побежит ломать ход заседания с палочкой наперевес и его глупыми школьными заклятиями на языке. Откуда Поттер возьмет палочку, Волдеморт не знал, но был уверен: достанет. Умыкнет, стоит отвернуться. Это придавало ему очарование, но сейчас мысли Волдеморта должны быть подальше от очаровательных уже не подростков. Он — Лорд. Он корректирует судьбы и направляет ход человечества. Он стоит за кафедрой перед заполненными трибунами, перед горсткой детей, особенно жалкой на фоне множества магов за ними. Бунтари сидели на простых деревянных скамьях, без цепей и ограждений — подчеркивание их неважности, неспособности навредить. Разумеется, охрану зала он пересмотрел и усилил лично. Недобитые сошки могли нагадить в неуместный момент, сейчас, когда министерство осталось полупустым: все важные люди здесь. И префекты Хогвартса, ерзающие на отдельной скамье. Лицо Грейнджер мелькало белоснежным овалом с росчерком бледных поджатых губ. Девчонка боялась сменить скамьи: слишком демонстративно её не тронули, хоть и каменным кабанам на входе в Хогвартс было понятно, кто соучастник. Третий сидел рядом синеватый от нервов, ковырял свои — хотя бы чистые — ногти. Печальное зрелище: чистокровный волшебник в дешевой мантии и без манеры держать себя. Остальные, выряженные в лучшие парадные мантии и причесанные по самой консервативной моде, марионетками выпрямились рядом. Сегодня Волдеморт их не тронет: только покажет, на чьей стороне стоит оставаться и чего стоит непослушание. Кто их бог и кто их судья — отныне и навек. — Магическое общество, — начал он. Голос не нуждался в усилении: зал был тише кладбища. — Волшебники Британии. К бурлению вязкого триумфа добавлялись уколы мыслей: накануне он поддел Поттера предстоящим заседанием и пожинал плоды неумелых попыток мальчишки воспользоваться их связью. Такие были и раньше: Гарри ломился в его мозги с упорством громамонта, не имея ни таланта, ни обучения — только лазейку в виде общей души. О ней Поттер не знал, поэтому барабанил своими эмоциями по делу и без. Сейчас — слишком прицельно, чтобы это оказалось совпадением и нервозностью. Не живой Риддл злился, что шанс выпал не ему, и подсказывал мальчишке полезное. Волдеморт не вмешивался: пока оба заняты предсказуемыми пакостями, им не до серьезного бунта. Тем более что произносить речи это не мешало. Дыхание каталось по аудитории волнами в такт его предложениям. Театрально приподнять ладонь — все замерли. Развести руки — выдохнули. Набирали воздух люди медленно, через раз, будто опасались даже дышать в одном зале с ним. Боялись: его, его сотворенного тела, заостренных клыков слишком широкого рта и алых глаз, репутации и прошлого, слухов из коридоров и обрывков информации, которые он позволял подслушивать. Единственный бесстрашный сидел под замком. Интересно было бы выйти им; говорить чужими, полными крови губами, руководить империей лицом недавнего подростка, их же героя. Красивее вышло бы только посадить его рядом с собой, показать, насколько он великодушен — и что даже у монстра есть кровоточащее состраданием, пусть и выносное сердце. Сердце, которое он не собирался слушать, но милостиво приотворил ментальные щиты на несколько секунд: у второй кафедры запинался свидетель, младшие Пожиратели на заднем плане своей нервной белизной сливались с ровесниками-подсудимыми, фарс шел согласно жестикуляции его дирижерских ладоней и по плану. Пусть Поттер тоже посмеется с этого зрелища. *** — Ты издеваешься! — в голосе мальчика звенела неуместная обида. Волдеморт не успел пройти в глубь поместья: Поттер налетел на него сразу после аппарации, раскрасневшийся, злой и взъерошенный. Затормозил в нескольких шагах, скрипнув подошвами. Скрестил руки на груди. Мальчик стоял в одном помещении с ним меньше минуты, но пальцы Волдеморта уже подергивались: придушить, распять на полу, чтобы крик заполнял даже штукатурку потолка, губы алели на бледном искаженном лице. От короткого мимического жеста — то, что могло бы стать поднятой бровью — Поттер окончательно взбесился. — Ты показал мне их! — выкрикнул он. — В суде! И закрыл, и исчез, и ты не взял меня, не дал даже шанса на что-то повлиять, ничего не сказал, черт возьми, и что с ними, что ты, ублюдок, с ними сделал, зачем этот блядский парад, и я ни-че-го не могу сделать, и это нечестно, нечест… Ладони Поттера взметнулись ко рту: его язык обмяк, и истерика переросла в мычание. Мальчик всё равно не заткнулся, когда Волдеморт шагнул вперед; когда в его голове вспыхнула боль, заставившая зажмуриться, показать в деталях влажные ресницы и будущие морщины. Только попятился, продолжая свой обвинительный монолог без слов — впрочем, и в вербальном виде он не был внятным. Наглость мальчика оседала холодной яростью: он посмел. Но его гнев был фейерверком эмоций; штормом, всплеском, откровением. В последний раз Гарри так кричал, пытаясь прыгнуть вслед за идиотом-Блэком в арку смерти. Волдеморт, движением запястья перекрывая мальчишке воздух, — не дотрагивался, ему не нужно, — задумался: стоит показать Поттеру ещё одну смерть его близких. Искушение насладиться таким количеством чувств, направленных только на него, соблазняло и перекрывало злость. Он обещал, что никого не убьёт — но бесполезные подобия революционеров и сами могли шагнуть в ловушку, оставляющую его в невиновных. Поттеру следовало лучше следить за формулировками своих соглашений. За поведением тоже: мальчик уже хватался руками за горло, пытаясь глотнуть воздух, который не проходил, смешно распахнул глаза. Воспитание детей утомляло, но паршивцу повезло быть достаточно ценным — и в какой-то степени любопытным. Снять бы все его слои, обнажить нутро, впиться в суть. — Если ты думаешь, — проговорил Волдеморт. — Что у тебя есть… или когда-нибудь был… шанс повлиять на происходящее… Каждая пауза отзывалась вспышкой боли в голове Поттера — потому что Он так хотел. — …то ты совсем бедовый глупец, — закончил Волдеморт. Мальчик аж затих. Он успел упасть на колени, и бутылочная зелень влажных глаз сверху смотрелась особенно хорошо. Волосы топорщились терновым венцом. — Да, — мягко продолжил Волдеморт, отпуская его пережатое горло, но не способность говорить, — это то, что тебе твердили с детства: ты спасёшь всех. — Избранный, — прозвучало так, что Гарри вздрогнул, — Мессия. Поттер не двигался. Волдеморт опустился на колени. Он всё равно был сильно выше — и не только в физическом смысле. — Ребенок, которым трусливо прикрылся целый магический мир. Не своим кумиром, не сильнейшими из лучших — ребенком. Мальчиком без любви, но с долгом. Мы даже были похожи, Гарри. Взял лицо мальчика в колыбель рук. Смахнул влагу с его ресниц, растерев по вискам. Под тонкой кожей штормом бесновался пульс. — Но долг на тебя повесили зря: у тебя не было шанса. Тебе суждено быть моим. Надрывно треснуло оконное стекло. Он распылил осколки; их, сидящих в центре комнаты кривыми отражениями друг друга, осыпало радужной весенней пылью. «Нет» читалось в глазах Гарри так же ясно, будто он кричал это в лицо. «Нетнетнетнетнет». — Да, — чуть громче оседающей радуги сказал Волдеморт. — Твоя нынешняя жизнь — мой подарок. Жизни твоих друзей — моя благосклонность. Все из осужденных сегодня будут жить — но ты делаешь все больше для того, чтобы я изменил своё решение. Гарри попытался мотнуть головой, зажмурился: Волдеморт только крепче сжал его лицо. Теперь это не походило на деликатные прикосновения. Сжать бы и наблюдать за мозгами, растекающимися по пальцам, но он не любил настолько грубые игры. Отчаяние Поттера пахло слаще цветения, сильнее красивейших из садов. — Время чаепития, мой драгоценный, — произнес Волдеморт. — Будешь хорошо себя вести — расскажу тебе приговоры. Ненависть добавляла изысканный подтон.