Мятежной цветок

***

Чонвон лежал на широкой кровати. Простыни из мягкого сатина спутались вокруг его ног, скрутившись в ленивые узлы, холодные и влажные на ощупь, как роса в предрассветной мгле. Лучи зимнего солнца, пробиваясь сквозь тяжёлые серые шторы, дробились на сотни острых бликов, которые скользили по глянцевой поверхности мебели и плясали на обнажённой коже. Его грудь размеренно поднималась и опускалась, а на лице застыло ленивое выражение полного, почти вызывающего, довольства. В воздухе висели смешанные ароматы: запах кожи, слабые нотки парфюма Джея и что-то едва уловимо сладковатое. — Ты такой, — произнёс Джей, склонившись над ним, — как будто ничего на свете не способно тебя тронуть. Голос Джея был тёплым, мягким, но в нём сквозила лёгкая усмешка. Он провел пальцем по линии скулы Чонвона, задержался на уголке губ, будто размышляя, целовать ли его. Затем все же наклонился и оставил короткий поцелуй. — Скоро вернусь. Его голос едва уловимо дрогнул, но Чонвон не обратил внимания. Только молча посмотрел ему вслед, когда тот вышел закрыв за собой дверь. В воздухе остался его запах, теплый и терпкий, но для Чонвона это было не больше, чем пустота. Он остался лежать, глядя на потолок, позволяя солнечным лучам медленно согревать кожу. Всё это было привычно, почти банально. Воспоминания о ночи ещё мерцали где-то на краю сознания — дразнящие прикосновения, хватка, смех, шепот на ухо — но вместо волнения или радости Чонвон ощущал только лёгкую усталость. Для него это было игрой. Глупой, безобидной, почти приятной. Но лишь игрой. Спустя несколько минут тишина начала угнетать. Он поднялся, чтобы принять душ. Пол в ванной комнате был холодным. Он включил воду, и горячие струи потекли по коже, смывая остатки ночи, но не стирая тяжесть в мышцах. Он чувствовал, как ломота отдаётся в каждом движении. Сладостная усталость, сковывала тело. Подняв голову, Чонвон встретился с собственным взглядом в зеркале. Кожа на ключицах слегка покраснела — следы лёгких укусов. Чуть ниже, на бедре, темнела большая отметина. Чертов Джей. Чонвон закатил глаза, проводя пальцами по коже, словно проверяя, исчезнет ли этот отпечаток так же быстро, как исчез сам Джей из его номера. Для Чонвона все это не значило ровным счётом ничего. Джей был удобен, забавен, иногда даже остроумен, но не более. Свои чувства Чонвон давно запер в клетку, а ключи выбросил. Он слишком хорошо помнил, какого это — когда рушится доверие. Воспоминания о своём отце все еще стояли перед глазами, как неизгладимое пятно на сознании. Человек, которым он восхищался, оказался монстром. Сколько лет прошло? Пять? Десять? Но даже сейчас, глядя на себя, Чонвон видел отголоски той боли, того разочарования. Если родной отец смог так легко обмануть, то что говорить о других? Чонвон знал одно: никому нельзя доверять. Он слишком хорошо понимал, что ни Джей, ни кто-либо другой не сможет пробиться за стены, которые он выстроил вокруг себя. Будущее он видел чётко — рядом с кем-то, кто подходил бы ему по всем пунктам: наследница корпорации, уравновешенная, красивая, перспективная. Партнёрство без ненужных эмоций. Но прошлое не отпускало его. На фоне этих рассуждений вновь и вновь всплывало лицо отца, то самое, каким он видел его в подростковые годы: сильное, уверенное, казавшееся безупречным. А потом — разоблачение, грязь, ложь. Все разрушилось в один день. Чонвон тряхнул головой, отгоняя эти мысли, вытерся полотенцем и направился к гардеробной. Оделся, накинув любимую кожаную куртку. В углу стоял его рюкзак, а на парковке ждал байк — его постоянный спутник. Сегодня он собирался к Сону. Тот уже несколько дней ходил мрачнее тучи, раздираемый внутренним конфликтом из-за отвратительного поступка Рики. Чонвон чувствовал, что друг буквально задыхается от этой боли, пряча её за маской молчаливого упрямства. Как будто одного Рики было мало — на горизонте постоянно маячил другой раздражающий тип, Сонхун. Чонвон пару раз замечал его машину, припаркованную у дома Сону, и каждый раз его охватывала смесь глухой ярости и раздражения. К счастью, ни один из них пока не осмелился переступить черту и побеспокоить родителей Сону. Чонвон уже был готов выйти, когда его взгляд упал на дипломат, оставленный возле двери. Джей. Конечно. Этот человек мог бы забыть свою собственную голову, если бы не держал ее на плечах. Чонвон толкнул кейс ногой, чтобы убрать его с дороги, но замок неожиданно щелкнул, и дипломат распахнулся. Несколько бумаг вылетели из него и разлетелись по полу. — Вот же... — выдохнул Чонвон, раздраженно нагнувшись, чтобы собрать их. Его пальцы случайно задержались на одной странице. Бумага была плотной, шероховатой. Почерк — чёткий, аккуратный, с заметками по краям. Сначала Чонвон думал, что это очередная деловая рутина, но, прочитав пару строк, нахмурился. Документ оказался дотошным, с мельчайшими деталями, которые описывали схемы, казавшиеся незаконными. Коррупция. Отмывание денег. "Park Group." — Что за...? — прошептал он, нахмурившись еще сильнее. С каждой строчкой лицо Чонвона мрачнело. Документ был слишком подробным, слишком точным, чтобы быть чьей-то фантазией. Это была не просто схема. Это было обвинение. Или, может быть, признание. Он резко поднялся, бросив взгляд на дверь, через которую Джей ушёл некоторое время назад. Он вновь посмотрел на бумаги. Слова на странице выжигали мозг, каждая строка отдавалась глухим эхом в его голове. Он попытался сглотнуть, но горло пересохло, как будто воздух в комнате стал плотным и пыльным. — Чёрт возьми, Джей, — прошептал Чонвон, глядя на имя "Park Group", которое словно горело в центре страницы. Бумага шуршала под его пальцами, каждая строка о коррупции, подкупах и махинациях ложилась на него тяжестью, которую он не мог сбросить. Перед глазами замелькали сцены из прошлого, грязь, о которой он клялся забыть. Те же схемы, та же безжалостность. Всё это казалось до боли знакомым. — Какого чёрта это делает у него в кейсе? Чонвон выругался, отложив бумаги в сторону. Его пальцы дрожали, но он быстро сжал их в кулак, стараясь подавить растущее чувство тревоги. Его разум лихорадочно искал объяснения. Может, Джей журналист? Нет. Слишком самоуверен, слишком небрежен. Может, шантажист? Это выглядело куда более правдоподобно. Но тогда, каковы его цели? И почему этот человек был здесь, в его постели? Он провёл рукой по лицу, замерев на мгновение. — Тебя снова пытаются втянуть в грязь, — произнёс он тихо, с отвращением к себе. — Снова. Мир, который он выстроил — холодный, ясный, контролируемый — внезапно дал трещину. Словно кто-то втянул его в игру, правила которой он не знал. Он ненавидел это ощущение. Чонвон развернулся, схватил телефон и быстро набрал номер Сону. Ему нужно было выговориться, разобраться в себе, услышать, что он не одинок в этом хаосе. Телефон долго гудел, прежде чем Сону наконец ответил. — Чонвон..? — Где ты? — Дома. Где ещё? — Я заеду. — Ты в порядке? Чонвон замолчал, его взгляд упал на разбросанные бумаги. Он чувствовал, как внутри все сжимается от злости и страха, но в голосе звучал лёд. — Да. Просто хочу поговорить. Сону ответил что-то короткое, но Чонвон уже не слушал. Он отключил телефон, остановился лишь на мгновение, глядя на документы. Он знал, что должен взять их с собой. Оставлять это здесь было опасно. Внезапно дверь в номер открылась. — Прости, я забыл... Это был Джей. Его голос, лёгкий и привычный, тут же застыл в воздухе, как только он заметил бумаги разбросанные у ног Чонвона. Лицо его изменилось мгновенно: от лёгкого замешательства до чего-то куда более хищного, холодного. Глаза его сузились, он шагнул внутрь, аккуратно, но уверенно закрыв за собой дверь. — Ты копался в моих вещах? Чонвон молча смотрел на него. Он чувствовал, как напряжение между ними растёт, заполняя каждый уголок комнаты. Но он не собирался отступать. Его голос прозвучал холодно, без единой эмоции. — Что это такое, Джей? Джей медленно подошёл ближе, как зверь, готовящийся к прыжку. Едва заметная, кривая усмешка тронула его губы. Но в глазах, за этой маской, блестела острота. — Это не твоё дело. — Не моё? — Чонвон шагнул вперёд.— Ты принёс это сюда, в мой номер. Оставил его у меня. И ты хочешь сказать, что это не моё дело? Джей остановился в шаге от него. Их взгляды встретились, и в этот момент комната наполнилась тишиной, столь густой, что она давила на уши. Джей поднял руку, словно хотел коснуться Чонвона, но остановился на полпути. — Не лезь туда, куда тебе не стоит, Чонвон. Эти слова прозвучали как угроза. Чонвон не отступил. Его взгляд стал ещё холоднее, и в этом льде горела тлеющая ярость. Он не боялся Джея. Ни его слов, ни этой искусственной угрозы. Он медленно поднял одну из бумаг, повернув её так, чтобы текст оказался на виду. — Ты думаешь, что я буду сидеть сложа руки, после того как нашёл это? Объясни мне, Джей. Сейчас же. Джей рассмеялся — тихо, почти снисходительно. Он шагнул ближе, настолько близко, что Чонвон мог чувствовать его дыхание. — Ты задаёшь слишком много вопросов, — прошептал он, его тон был ласковым, как у учителя, отчитывающего ученика. — Это... просто работа. — Работа? — Чонвон почти плюнул это слово. — Тогда почему ты ее притащил сюда? В номер, к человеку, которого едва знаешь? Он сделал шаг назад, создавая между ними дистанцию. Каждая клетка тела кричала об опасности. Но было и другое чувство, едва уловимое — разочарование. Смешанное, едкое. Ещё один человек, еще одна ложь. Улыбка на лице Джея исчезла, будто её и не было. Теперь он выглядел серьезным, даже усталым. Его тёмные глаза сверлили Чонвона, и в них отражалась скрытая угроза. Или, может, предупреждение. — Просто отдай их мне и забудь об этом, — произнёс он наконец. — Эти бумаги... они могут тебя уничтожить. Чонвон не сдержал короткого, глухого смешка. — Уничтожить? — Он бросил документы, словно они были бесполезным хламом. — Ты думаешь, я не знаю, что такое грязь, Джей? Я вырос в ней. Я дышал ею. И это... — он указал пальцем в бумаги, — для меня не больше, чем очередная ложь, к которой я уже привык. — Это не игра, Чонвон. Эти люди... они убивают за меньшее. Чонвон молчал. Его сердце гулко билось в груди, но он не позволял себе показать страх. Он медленно выпрямился, сложив руки на груди. — А ты? Ты убиваешь? Джей не отвёл взгляда. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах промелькнуло что-то, напоминающее боль. Это длилось всего миг, но Чонвон заметил. Он заметил всё. — Я делаю то, что должен, чтобы выжить, — наконец ответил Джей. — Поэтому ты втерся в мое доверие? — Голос Чонвона зазвенел от сдерживаемого гнева. — Кто я в этой цепочке лжи? Удобное прикрытие? Джей не ответил. Его молчание было громче любых слов. И это молчание стало для Чонвона последней каплей. Он резко наклонился, взял бумаги и бросил их Джею в грудь. — Забирай свои дерьмовые секреты и проваливай. Джей поймал документы, но не шевельнулся. Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах горела странная смесь вины и решимости. Он сделал шаг вперёд, но Чонвон выставил руку, останавливая его. — Я сказал: проваливай. На этот раз Джей подчинился. Он поднял дипломат, аккуратно сложил бумаги и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком, оставив Чонвона в оглушительной тишине.

***

Рики стоял в холле университета, зажатый между шумом чужих разговоров и гулом своих собственных мыслей. Телефон в его руке снова выдавал один и тот же ответ: холодный, до отвращения спокойный голос автоответчика. «Абонент временно недоступен. Оставьте сообщение...» Рики уже не слушал, просто отключал вызов и снова нажимал на кнопку вызова. Ему казалось, что если повторить это достаточно раз, что-то изменится. Но ничего не менялось. Третий день. Сону избегал его с поразительным упорством. Словно был теневой фигурой, неуловимой и безликой, растворённой в толпе. Рики осматривал каждый угол, каждую группу студентов, но всё напрасно. Свет в холле казался каким-то ядовито-холодным, заливая пространство белым светом, от которого темнело в глазах. Его виски пульсировали. Это было не просто боль — это был ритм раздражения и стыда, бьющийся в унисон с гневом. Рики давно утратил способность различать, кого он ненавидит больше — себя или этого пса Джейка, который влез куда не следует и заставлял его чувствовать себя таким ничтожным. Сжав кулаки до побелевших костяшек, он сделал шаг вперед, но тут что-то остановило его. Знакомая макушка. Светлая, чуть небрежная — волосы, как будто Сону только что провел пальцами, чтобы уложить их. Она мелькнула перед дверью кабинета ректора, как неуловимый отблеск света в сером потоке. Сердце Рики пропустило удар, а затем гулко стукнуло, бросая кровь в виски. Горло пересохло, а руки едва заметно дрогнули. Казалось воздух в коридоре вдруг стал вязким, заставляя его стоять и смотреть. Это был лишь миг. Но он пронзил Рики, как удар молнии. Сону стоял перед дверью кабинета ректора, у стеклянного ограждения до потолка, которое разделяло пространство, словно граница между миром реальности и иллюзий. Узкий коридор, блестящее стекло, яркая кнопка безопасности — всё это напоминало сцену из театральной постановки, где каждый элемент предвещал катастрофу. Рики двинулся вперёд, едва осознавая собственные движения. Сону, будто почувствовав его приближение, повернулся. Их взгляды столкнулись, как молнии в грозовом небе. Секунда, не больше, но для Рики она растянулась в бесконечность. Глаза Сону расширились, отражая смесь шока и уязвимости, словно он оказался голым под ледяным дождём. Губы приоткрылись, дрогнув, прежде чем он отшатнулся, повернулся на пятках и сделал шаг в сторону, пытаясь исчезнуть в толпе студентов, как песчинка в буре. — Чёрт возьми, — тихо пробормотал Рики и рванул вперёд. Он ускорил шаг. Толпа студентов становилась всё плотнее, но он двигался с яростью охотника, загнавшего добычу в угол. Звуки вокруг сливались в гул, будто мир сам отступал перед его решимостью. — Эй! Стой! Не смей подходить к нему! — голос Чонвона разорвал шум толпы, резкий и полный угрозы. Рики лишь бросил быстрый взгляд в его сторону, заметив, как враждебность горела в глазах. Но это было ничто. Ничто не могло остановить его. Чонвон бросился вперёд, но Рики уже почти нагнал Сону. В несколько шагов Рики оказался рядом с Сону и схватил его за руку. Тот резко дёрнулся, но Рики действовал быстрее — его пальцы стиснули запястье с такой силой, будто это был единственный способ удержать реальность. Он буквально втащил Сону в стеклянное ограждение, пальцем ударил по красной кнопке. Тихий щелчок, мягкое шипение — и двери захлопнулись, изолируя их двоих от остального мира. Мир за стеклом замер. Лица студентов начали собираться за прозрачными стенами, размытыми пятнами любопытства, шока и страха. Их приглушённые голоса звучали так, будто доносились из-под воды. Чонвон за пределами ограждения бешено стучал кулаками по стеклу, его крик, полный угроз, отражался далёким эхом. Но всё это казалось далеким, неважным. Внутри стеклянной клетки Рики и Сону остались одни. Сону стоял напротив, прижавшись спиной к холодному стеклу. Его глаза метались, как у зверя, запертого в ловушке. Дыхание стало резким, прерывистым. Он открыл рот, будто собирался что-то сказать, но слова увязли в глотке. На его лице сражались злость и недоверие, а губы дрогнули, прежде чем плотно сжаться. — Сону, — тихо произнёс Рики. Его голос дрожал, словно это слово вырвалось сквозь трещину в его собственном сопротивлении. — Ты с ума сошёл?! — выдохнул Сону, и его голос дрожал от ярости. Рики шагнул ближе, чувствуя, как напряжение в груди стало почти болезненным, будто воздух вокруг внезапно уплотнился. Его сердце стучало так громко, что казалось, этот грохот разносится по всему университету. Рики тяжело дышал, его руки слегка подрагивали. Он сжал их в кулаки, словно пытался удержать своё отчаяние, не дать ему выплеснуться наружу. — Я хочу объясниться, — прошептал он. Сону смотрел на него холодно, но в глубине его взгляда пряталась боль — неуловимая, как трещина на стекле, но глубокая и неизлечимая. — Твои объяснения ничего не изменят, — отрезал он. Рики сглотнул, ощущая, как слова застревают в горле. Он не знал, что сказать, чтобы стереть эту боль, чтобы всё исправить. — Я уничтожил то видео, — произнёс он, с трудом подбирая слова. — Я… я никогда не хотел причинить тебе вред. — Не хотел?! — Сону коротко рассмеялся, но этот смех был горьким, словно ржавое лезвие, прорезающее тишину. — Ты издеваешься надо мной? Твои действия сказали больше, чем любые слова. Рики шагнул ближе, оказываясь на расстоянии вытянутой руки. — Я… я не могу это объяснить, — его голос сорвался, стал хриплым. — Всё вышло из-под контроля. Я не знал, как справиться с этим… С тобой. Сону отступил ещё дальше, его спина ударилась о стекло. За прозрачной стеной все также стояли студенты, их лица были масками — полными шока и злого любопытства. — Мне всё равно, — Сону говорил тихо, но его слова резали, как нож. — Просто уйди, Рики. Всё закончилось. — Нет, — голос Рики сорвался, он звучал надломленно, как треснувший колокол. — Я не могу потерять тебя. Я люблю тебя, Сону. Эти слова упали в тишину, словно удар грома, и дрожь от них разлилась по замкнутому пространству. Сону закрыл глаза, его дыхание стало прерывистым. Словно он пытался удержать лавину эмоций, которые вот-вот могли поглотить его. Когда он снова открыл глаза, в уголках блестели слёзы, но его голос звучал спокойно: — Слишком поздно. Рики шагнул ещё ближе, его рука потянулась к Сону, но он не решился дотронуться. — Пожалуйста, дай мне шанс… Сону осторожно отодвинул его руку. Этот жест был тише любых слов. — Ты был моей ошибкой, Рики, — прошептал он. — И теперь я учусь жить с этим. Рики почувствовал, как его сердце сжалось от этих слов, будто невидимая рука сдавила его грудь. Впервые за долгое время он ощутил настоящий, непритворный страх. Он смотрел на Сону, который стоял перед ним с холодной решимостью в глазах, но в глубине этого взгляда ещё тлела боль — боль, которую он сам же и причинил. — Ошибкой? — прошептал Рики, будто слова Сону не могли уложиться в его сознании. Его голос был тихим, но полным отчаяния. — Нет… Ты не понимаешь. Всё было не так. Это слово — «ошибка» — снова раздалось, снова обратилось к нему. Проклятое слово, которое он слышал столько раз, что думал, будто уже привык. Ошибка в глазах общества, ошибка в глазах отца, ошибка для всей его чертовой семьи. И всё же, услышав это от Сону, Рики понял, что эти слова могут убивать. Сону обнял себя руками, будто защищаясь от Рики, от его слов, от той боли, что разрывала воздух внутри стеклянной клетки. Его лицо оставалось напряжённым, но глаза выдавали — там скрывалась обида и горечь. — Понимаю, — твёрдо произнёс он. — Я понимаю всё слишком хорошо. Ты — это ты, Рики. И это не изменится. За стеклом Чонвон продолжал биться в двери, выкрикивая всё новые угрозы, но этот шум казался далёким и неважным. Реальность за пределами стеклянной коробки больше не существовала. Рики сделал ещё один шаг вперёд, и теперь он стоял так близко, что мог услышать, как учащённо дышит Сону. — Я совершил ошибку, — сказал Рики, его голос дрожал, но он не отвёл взгляда. — Но если ты отвернёшься от меня сейчас… если ты уйдёшь, это будет ошибкой ещё больше. Дай мне шанс исправить все это…и я… Сону резко поднял взгляд, его губы дрогнули в нервной усмешке. — Ты так уверен, что всё ещё можешь что-то исправить? — спросил он. Рики опустил голову, его взгляд потемнел. Несколько мгновений он молчал, словно собирая силы, чтобы найти правильные слова. — Я знаю, что заслуживаю твоей ненависти, — наконец заговорил он. — Я знаю, что разрушил твоё доверие. Но я клянусь тебе, Сону, это не повторится. Я откажусь от всего, что имеет для меня значение, если это вернёт тебя. Сону покачал головой, его взгляд был полон горечи. — Ты говоришь, как будто это так просто. Как будто извинения всё исправят. — Нет, — Рики поднял глаза. Его взгляд был наполнен отчаянием и какой-то упрямой решимостью. — Я не думаю, что это просто. Я не прошу прощения ради себя. Я прошу тебя дать мне шанс доказать, что я могу быть лучше. Что я могу быть тем, кто будет достоин тебя. Сону долго смотрел на него, словно пытался разглядеть что-то глубже, чем слова. В его глазах читалось сомнение, но под ним теплилась едва заметная искра эмоции, которую он старательно пытался подавить. — Даже если я захочу поверить, — наконец сказал Сону, его голос был тихим, почти неуверенным, — как мне знать, что ты не сделаешь этого снова? Рики шагнул ещё ближе, его глаза были полны боли и отчаяния, а голос, хотя и дрожал, звучал так, будто все слова были истиной, которую невозможно было скрыть. — Потому что я больше не могу без тебя, — произнёс он, его слова отдавались в тишине, как стук сердца. — Я не могу дышать, не могу думать. Всё, что осталось от меня, — это страх потерять тебя навсегда. Сону отвернулся, его плечи опустились, будто он был готов упасть. — Ты... ты не понимаешь, Рики, - произнёс он наконец, его голос стал тише. — Ты сломал что-то внутри меня. Что-то, что уже не починить. Рики не отступил. Он шагнул к нему вплотную и осторожно, почти боязливо, коснулся его руки. — Я не позволю тебе ломаться. Даже если мне придётся собирать тебя по кусочкам. Сону резко отдёрнул руку, повернулся к нему, в глазах сверкнул гнев. — Это не о том, что ты можешь или не можешь сделать! — его голос задрожал, слова вырвались как будто сами собой. — Это о том, что я больше не хочу, чтобы ты был рядом! Эти слова резанули Рики сильнее, чем он ожидал. Он замер, его дыхание стало неровным. За стеклом толпа начала шуметь, кто-то пытался открыть двери, кто-то просто наблюдал, словно за спектаклем. — Сону... — прошептал он снова, но в этот раз его голос звучал почти безнадёжно. Сону посмотрел на него, его взгляд был наполнен чем-то, что было одновременно болью, отчуждением и прощанием. — Поздно, Рики, — повторил он, его голос был тихим, но окончательным. Затем он отвернулся и направился к двери. Рики не последовал за ним. Он смотрел, как Сону медленно открывает стеклянную дверь, как его фигура исчезает за толпой. Рики стоял, как вкопанный, ощущая, как его тело с каждой секундой наполняется глухим, сжимающим злостью напряжением. Толпа вокруг размывалась, словно её уносило ветром, а шум голосов превращался в глухой рой, уходящий куда-то вдаль. Он не видел лиц, не слышал отдельных слов — всё это стало ненужным, лишним. Рядом появился Джейк. Рики хотел схватить его за ворот, тряхнуть, ударить, выплеснуть на него весь этот бурлящий гнев, который сжигал его изнутри. Хотел сорвать эту боль, как ржавую цепь, но слова Сону звучали в голове, отрезая всё. Они били, как молот о наковальню, отдаваясь эхом: «Ты сломал что-то внутри меня. Что-то, что уже не починить…» Слова сжимали его грудь, выдавливали воздух. Рики слышал их снова и снова, и каждая повторяющаяся фраза вгрызалась в сознание, будто раскалённый нож. Вокруг тянулся безмолвный хаос: люди двигались медленно, их фигуры расплывались, словно в тумане. — Рики, — голос Джейка раздался мягко, но настойчиво, будто пробивался сквозь стеклянную стену. Эти слова резко выдернули его из оцепенения. Всё вокруг хлынуло назад: звуки, запахи, холодный ветер, пронизывающий до костей. Но вместо облегчения пришёл гнев. Ярость, что росла в его груди, теперь охватила всё его существо, как лесной пожар. Он повернулся к Джейку, его глаза блестели от слёз, смешанных с ненавистью. — Чего тебе?! — прошипел Рики, его голос был ломким и напряжённым, как струна перед разрывом. Джейк лишь вздохнул, поднял руки в знак капитуляции и кивнул в сторону выхода. — Пошли, это не место для разборок. Рики хотел возразить. Хотел остаться. Хотел… Вернуться туда, где только что стоял Сону. Но Сону больше не было. Только пустота, холод и голоса толпы за стеклом, которые гудели в его голове. Он двинулся на автомате, даже не замечая, как Джейк осторожно берёт его за локоть и направляет к выходу. Каждый шаг отдавался гулкой болью в висках, словно удары молота. Его руки тряслись, и он не мог их остановить. Прохладный воздух холла казался вязким, как густой туман. Студенты расступались, шептали что-то за его спиной, их взгляды прожигали насквозь, но ему было плевать. Его гордость, его маска — всё осталось там, за стеклянной дверью. Когда они подошли к машине, Джейк открыл перед ним дверцу, но Рики внезапно остановился. Он смотрел на машину, но видел перед собой только светлую макушку, мелькнувшую за стеклянным ограждением. «Поздно, Рики». Слова Сону снова раздались в голове. — Нет… — прошептал он, зажмурив глаза. — Рики, — тихо позвал Джейк. Рики не слышал. Он качал головой, словно спорил сам с собой, и вдруг схватился за голову, его пальцы впились в волосы, а лицо исказила гримаса боли и ярости. — Нет! — громче повторил он. Джейк шагнул ближе, его голос звучал осторожно: — Рики, нужно ехать. Но Рики резко отмахнулся, будто от назойливого насекомого. Его глаза метали молнии. — Это ты виноват! — выдохнул он, оборачиваясь к Джейку. Голос был наполнен яростью. — Ты! Какого хера ты полез в мои вещи?! Джейк застыл, его лицо оставалось спокойным, но в глазах промелькнула тень вины. — Я… — начал он, но Рики не дал ему договорить. — Ты всё испортил! — выкрикнул Рики, его голос сорвался на крик, а слёзы покатились по щекам. — Ты… Ты лезешь туда, куда не просят! Я не собирался никому показывать это грёбаное видео! Ты всё разрушил! — Я сделал то, что должен был сделать, — тихо ответил Джейк, его голос звучал ровно, но взгляд метался. — Поступил по совести. Рики засмеялся. Это был резкий, горький, почти истерический смех, который эхом отразился от стен пустого университетского двора. Воздух был пропитан зимним холодом, дыхание превращалось в облачка пара, но Рики казалось, что этот холод тянется изнутри, проникая прямо в кости. — По совести? — прошипел он, шагнув к Джейку. Его кулаки сжались так сильно, что ногти врезались в кожу. Боль казалась спасением, чем-то, что могло отвлечь от разрывающего душу гнева. — Ты работаешь на моего ебаного отца! Ты продажная мразь, Джейк! Какое нахер у тебя может быть право говорить о совести?! Решил поиграть в героя? — Это не имеет значения, — ответил Джейк, голос его оставался ровным, без тени гнева, но в глазах промелькнуло что-то: сожаление или, может быть, усталость. Рики шагнул ближе, его пальцы дрожали от напряжения, когда он схватил Джейка за лацканы пальто и резко притянул к себе. — Ты всё испортил! — выкрикнул он, его голос сорвался на надрывный, почти болезненный крик. — Сону теперь меня ненавидит, понимаешь? Он… он ненавидит меня! Рики затряс Джейка, словно пытаясь выбить из него ответ или заставить его почувствовать хоть часть той боли, которая разрывала его изнутри. Слёзы обжигали глаза, но он даже не замечал их. — Ты… ты уничтожил всё, что у меня было! Джейк не сопротивлялся. Его руки безвольно опустились вдоль тела. — Возможно, господин Сону и должен ненавидеть вас, — сказал он тихо. — И, возможно, вы это заслужили. Эти слова ударили Рики сильнее, чем он ожидал. Он замер, его дыхание стало рваным. Пальцы разжались, и он медленно отступил. — Нет... — прошептал Рики, качая головой. — Нет... Он отступил ещё на шаг, схватился за голову, его пальцы вцепились в волосы, пытаясь вырвать боль, которая разрывала его изнутри. — Ты не понимаешь, — выдохнул он, его голос был слабым, даже сломленным. — Понимаю, — сказал Джейк, шагнув ближе. Его голос был всё таким же ровным, но в нем появилась мягкость. — Ты искал мести, Рики. И я видел, как далеко ты готов зайти ради неё. Готов был и сломать, и сломаться. Но я не мог позволить тебе уничтожить жизнь невинного человека. — Ты решил, что знаешь лучше меня? — голос Рики дрожал от ярости, а кулаки снова сжались до боли. — Ты решил, что можешь вмешиваться в мою жизнь, как будто это твоя проклятая обязанность? — Это и есть моя обязанность, — твердо ответил Джейк. — Я отвечаю за твою безопасность. И не только физическую. Рики засмеялся, горько и громко, как человек, потерявший всякую надежду. — Безопасность? Ты уничтожил все, что у меня было! — выкрикнул он, шагнув ближе. Его голос стал громче, злость вновь взорвалась в груди. — Сону был единственным, кто... — Он запнулся, осознав, что почти сказал вслух. Джейк посмотрел на него пристально, но не сказал ни слова. — Ты уничтожил меня, — прошептал Рики. — Все, что у меня было. — Ты сам себя уничтожил, — ответил Джейк. В его голосе не было осуждения, только простая констатация факта. Эти слова будто выбили воздух из лёгких Рики. Он закрыл глаза, снова чувствуя, как внутри разгорается буря. — Садись в машину, — тихо сказал Джейк, открывая дверь. Рики стоял неподвижно, словно борясь сам с собой. Но в конечном итоге он опустил голову, подошёл и сел в салон, захлопнув дверь. Джейк сел за руль, и машина плавно тронулась с места. Внутри было тихо, только ровное гудение двигателя нарушало эту тишину. Рики смотрел в окно, не видя ни дороги, ни зданий за стеклом. В его голове всё ещё звучали слова: «Мне всё равно. Просто забудь меня.» Он сжал кулаки, ногти вонзились в ладони, но это была ничтожная боль. Настоящая боль была глубже. Она выжигала его изнутри, оставляя лишь пустоту и горькое осознание: он проиграл.

***

Полицейский шёл впереди, хотя это было не совсем верно. Он скорее крался, оглядываясь через плечо, как будто за его спиной пряталась сама смерть. Сжатая рукоятка пистолета в правой руке предательски дрожала, пальцы судорожно теребили затвор. Неровное дыхание перекатывалось эхом по коридорам тюрьмы, будто кто-то невидимый шептал угрозы из теней. Он не знал, кто этот человек, что шёл за ним — высокий, прямой, в тёмном пальто, без единой складки и эмоций, — только едва заметная улыбка, играющая на его губах, вызывала в душе неосознанный ужас. Сонхун шёл за ним размеренным шагом, будто эта прогулка была обычным делом. Его туфли почти не производили звука, только отдалённый гул его шагов разносился вдоль холодных, влажных стен. Пол, испещрённый трещинами и следами времени, был покрыт тёмными пятнами, напоминающими засохшую кровь. Тусклый свет ламп, свисающих с потолка, оставлял коридор в полумраке, искажал контуры предметов, рисовал на стенах причудливые, леденящие тени. В воздухе стоял затхлый запах старого бетона, табака и человеческого отчаяния. Полицейский, будто чувствуя это, ускорил шаг. Он хотел как можно скорее оказаться за безопасностью толстых железных дверей, подальше от этого напряжения, которое, казалось, пронзало воздух острыми иглами. Но Сонхун, с лёгкой насмешкой на лице, не спешил. Ему нравилось, как этот человек перед ним потел, как его плечи дёргались от каждого скрипа или щелчка в старой системе тюрьмы. Полицейский бросал на него взгляды, едва сдерживая желание спросить: «Что же ты за человек, раз тебя не пугают эти стены, пропитанные отчаянием и злостью?» Они подошли к массивной двери. Полицейский, дрожащими руками, вставил ключ, повернул, и дверь со скрипом раскрылась, будто сопротивляясь. За дверью скрывалась камера, не такая, какой Сонхун её представлял. Камера господина Яна выглядела на удивление опрятно. Белые стены были лишь слегка испещрены плесенью в углах, полы чистые, если не считать серых разводов от обуви, а в воздухе чувствовался стойкий запах сигаретного дыма и сырости, от которого хотелось сморщить нос. В центре комнаты стоял грубый железный стол, отполированный до блеска руками десятков узников, сидевших здесь до господина Яна. Господин Ян, облаченный в серую форму заключённого, сидел неподвижно, будто статуя. Руки его были скованы наручниками, которые звякнули, когда он приподнялся, чтобы рассмотреть своего гостя. Его лицо заросло густой седой щетиной, делая его похожим на дикого зверя, который слишком долго жил в клетке. Глаза — тёмные, глубокие, пылающие затаённой ненавистью — не отрывались от Сонхуна. Полицейский, бросив короткий взгляд на обоих, шагнул назад, будто боясь взрыва, который мог произойти в этой комнате. Он захлопнул дверь, оставляя Сонхуна наедине с Яном. В воздухе повисло гробовое молчание, тяжёлое и вязкое, как дым. Сонхун сел, аккуратно расправляя пальто. Его движения были размеренными, уверенными. Он сложил руки перед собой на столе и взглянул на господина Яна, который не шевелился, как статуя. Несколько минут они просто смотрели друг на друга. Глаза Сонхуна — острые, насмешливые, слегка прищуренные. Глаза Яна — тяжёлые, испытующие, полные презрения. Это был молчаливый поединок взглядов — холодный и напряжённый. Наконец, Сонхун нарушил тишину: — Что ж, сразу перейду к делу. У меня есть небольшая просьба для вас, — заговорил Сонхун, его голос прозвучал неожиданно мягко, будто разговор происходил не за этим железным столом, а за чашкой чая. Господин Ян не ответил. Его лицо оставалось равнодушным, лишь мышцы на скуле едва заметно дёрнулись. Тонкие морщины у уголков его глаз чуть глубже врезались в кожу. Сонхун склонил голову, будто ожидая хоть какого-то движения, и продолжил: — Есть человек. Один человек, который стал... раздражающим препятствием. Он слишком часто оказывается рядом с теми, кто мне дорог, и мешаться под ногами. Вы же знаете, как это раздражает? Ян вдруг рассмеялся. Смех был хриплым, будто ржавый металл скребли по стеклу. Его жёлтые зубы блеснули в тусклом свете лампы. Он кашлянул, откидываясь на спинку стула, и прошипел: — Ты пришёл сюда, чтобы просить меня об услуге? После всего, что сделал твой отец? Ты...ты сукин сын. Думаешь, я забыл, кто отправил меня в это проклятое место? Сонхун чуть склонил голову, его взгляд остался спокойным. Он произнёс с лёгкой усмешкой: — Это никак меня не касается. Дела моего отца — его дела. Я пришёл сюда по своим. Ян стукнул кулаками по столу, его наручники громко звякнули. — Ты правда думаешь, что я сделаю что-то для тебя? Что мне есть дело до твоих заказов? Ты слишком самоуверен, мальчишка. Лицо Сонхуна осветилось жестокой тенью. Голос стал тише, но от этого только опаснее: — Если бы у вас не было причин слушать меня, мы бы не разговаривали. Я пришел, чтобы предложить вам сделку. Из кармана он извлёк плотный конверт и аккуратно положил его на стол. Ян взглянул на него, потом снова на Сонхуна, словно пытаясь прочитать что-то за пределами слов. — Здесь ваша свобода. Ваши акции. Всё, что вы потеряли. И всего одна маленькая просьба. Ян посмотрел на конверт, как на ядовитую змею. Его пальцы инстинктивно дёрнулись, но наручники не позволяли дотянуться до бумаги. Снова взглянув на Сонхуна, он прищурился. — Ты хочешь купить меня? — спросил он, голосом, в котором смешались гнев и презрение. — Думаешь, я все еще тот человек, который за деньги и власть готов был перешагивать через чужие жизни? Сонхун усмехнулся, расслабленно откинувшись на спинку стула. Его взгляд остался ровным, спокойным, словно он был учителем, терпеливо объясняющим что-то непонятливому ученику. — Если бы вы были другим человеком, господин Ян, я бы даже не стал сюда приходить. Вы умны. Достаточно умны, чтобы понять, что отказать такому человеку как я — это не выход. Ян стиснул зубы, его взгляд метался между конвертом и лицом Сонхуна. Казалось, он боролся с собой, разрываемый между яростью и жадностью. Он откинулся на стуле, пытаясь сохранить видимость равнодушия, но едва заметный тик в уголке его глаза выдавал все. — Почему ты просто не сделаешь это «что-то» сам? — наконец спросил он, и его голос прозвучал как шёпот загнанного зверя. — Ты сын ублюдка Пака, у тебя есть деньги, власть. Зачем тебе обращаться к такому презренному и беспомощному человеку как я? Сонхун снова подался вперёд, его глаза сверкнули в свете лампы. — Потому что вы — мастер грязной работы, — произнёс он тихо. — Потому что вы умеете делать это так, чтобы никто не заметил. А ещё... вы достаточно умны, чтобы в случае чего держать язык за зубами. Ян наклонился вперёд, его наручники громко звякнули о металл стола. Его голос, низкий и сдавленный, разрезал тишину: — Как я могу тебе верить? Ты— сын моего врага. Ты такой же, как он. Чего стоят твои слова? Сонхун задержал дыхание на мгновение, потом выдохнул, медленно и с явным раздражением. Он провёл рукой по волосам, стараясь сохранять самообладание. — Потому что, — сказал он наконец, его голос обрушился на Яна, как ледяной дождь, — я ненавижу своего отца. Больше, чем вы. Он разрушил все, что было мне дорого. Ян продолжал смотреть на него, изучая каждую черту лица, пытаясь понять, есть ли в словах этого человека хоть крупица правды. Наконец, он снова откинулся назад, его лицо оставалось холодным, но внутри что-то начало меняться. — Чего ты хочешь? Что мне нужно сделать? — спросил он, уже без прежнего презрения. Сонхун кивнул на конверт. — Есть маленький ублюдок по имени — Нишимура Рики. Хочу чтобы он исчез из нашей прекрасной жизни. Взамен, я перепишу все акции вашей компании на имя вашего сына. Он получит всё. Все долги сгорят. Через некоторое время вы окажетесь на свободе и воссоединитесь с семьей. Вы снова станете тем, кем были, а может, даже больше. Ян задумался. Его глаза блуждали где-то в пространстве, взгляд стал стеклянным. Он думал о любимом сыне — о Чонвоне, который вот уже семь лет рос без отца, терпя осуждения и насмешки. — Чонвон... — прошептал он, почти забыв, что не один. Сонхун усмехнулся. — Соглашайтесь. Это ведь маленькая, ничтожная просьба. Если вы согласитесь, я обещаю, вы получите все, но если откажетесь, вы проведёте здесь остаток своих дней. Один. Заброшенный. Забытый. Выбор за вами. Ян молчал долго. Тишина в комнате снова стала густой, давящей. Но когда он заговорил, его голос звучал твердо, как раскат грома: — Хорошо. Но знай: если ты предашь меня, я уничтожу тебя. Даже если для этого мне придется спуститься в ад и заработать еще десяток лет в тюрьме. Я уничтожу тебя. Сонхун выслушал угрозу с тем же спокойствием, с каким вошёл в эту комнату. На его лице мелькнуло что-то, похожее на легкое удовлетворение. Он не боялся слов Яна, напротив, казалось, что именно такой ответ он и ожидал. — Это звучит справедливо, — сказал он, чуть склоняя голову, будто признавая силу своего нового собеседника. — Но, к счастью для нас обоих, до предательства не дойдёт. Ян не отвел взгляда, и в этом взгляде было что-то большее, чем просто ненависть или гнев. Это было испытание. Как будто он пытался заглянуть в самое сердце этого молодого человека, понять, что же на самом деле движет им. — Нишимура Рики… Фамилия звучит очень знакомо. Значит, нужно убрать его, — произнёс он наконец, его голос стал холодным, как металл на его запястьях. Сонхун кивнул, не спеша, вытащил из кармана маленький чёрный блокнот. Он перелистал несколько страниц, останавливаясь на одной из них, и повернул блокнот к Яну. На странице была фотография и краткая информация: имя, возраст, адрес, привычки. Всё, что могло быть нужно для того, чтобы изучить цель. Ян прищурился, разглядывая изображение молодого парня, который выглядел обычным, безобидным, почти ничем не примечательным. В глазах Яна вспыхнуло что-то темное, что-то, что могло принадлежать только человеку, привыкшему к грязной работе. — Он живет слишком открыто, — пробормотал Ян, больше себе, чем Сонхуну. — Не боится, значит, не знает, что за ним могут прийти. Это может быть как преимуществом, так и проблемой. — Я уверен, вы справитесь, — ответил Сонхун, убирая блокнот обратно в карман. — У вас будет все, что нужно. Я дам вам своих людей, если потребуется. Ян фыркнул, его губы искривились в жёсткой усмешке. — Твои люди мне не нужны. Если я это сделаю, то сделаю так, как привык. Ты хочешь, чтобы он исчез? Он исчезнет. Сонхун кивнул, его взгляд стал ещё более холодным. — Исчезнуть — это минимум. Я хочу, чтобы он страдал перед тем, как исчезнуть. Эти слова, произнесённые шепотом, заставили Яна замолчать на несколько мгновений. Он смотрел на Сонхуна, пытаясь понять, что могло превратить такого молодого человека в того, кто с такой лёгкостью произносит подобные приказы. — У тебя в глазах что-то, — сказал Ян тихо. — Что-то, что я видел в самых худших людях, с которыми работал. Сонхун улыбнулся, но его улыбка была лишена эмоций. Она была пустой, как и его голос, когда он ответил: — Этот человек разрушил все, что я любил. И я хочу сделать так, чтобы он почувствовал ту же боль, что чувствовал я. Ян ничего не сказал, лишь медленно кивнул. Он понял, что перед ним не просто человек с амбициями, а кто-то, кого жгла ненависть изнутри, как раскаленное железо. — Тогда слушай, — сказал Ян, откинувшись назад. — У меня есть условия. Первое: никаких вопросов о том, как я это сделаю. Ты просто получаешь результат. Второе: ты обеспечишь, чтобы мой сын получил то, что ты обещал, независимо от исхода. Сонхун поднял одну бровь, но кивнул. — Это звучит разумно. Ян наклонился вперёд, его глаза сузились. — И третье: ты никогда больше не появляешься в моей жизни после этого. Если я ещё раз увижу тебя — убью собственными руками. Сонхун чуть наклонился вперед, его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Яна. — Если всё пройдёт по плану, вы никогда больше обо мне не услышите. Их взгляды пересеклись, и на мгновение в воздухе повисло молчание. Это было не просто соглашение — это был безмолвный договор, скреплённый не словами, а той тьмой, что гнездилась в их душах.

***

В малой гостиной стояла тишина, лишь тихий скрип ножа о фарфоровую тарелку нарушал покой. Лёгкий свет от люстры бросал тёплый отблеск на высокие стены, украшенные картинами в массивных деревянных рамах. Пахло свежим хлебом и травяным чаем, но аппетит, казалось, покинул эту комнату вместе с радостью. Сону сидел за обеденным столом, словно тень самого себя. Его плечи были слегка опущены, а взгляд упорно прятался за длинной чёлкой, едва прикрывающей покрасневшие веки. Перед ним стояла тарелка с жареной рыбой, кусочек которой он один раз надкусил, но так и не смог проглотить. Рядом лежал тонкий ломтик лимона, подсохший и поблёкший, как его собственное настроение. В его глазах застыло что-то неуловимое — смесь страха и стыда, столь отчётливо читаемая, что это заметили даже слуги. Его мать сидела напротив, её взгляд то и дело поднимался на сына, но она не решалась заговорить. Время от времени она скользила взглядом от сына к мужу, сидевшему во главе стола. Они обменивались немыми взглядами, полными тревоги. Ужин шёл в угнетающей тишине. Даже слуги, принося десерт — легкие рисовые пирожные с клубничным кремом, — двигались так тихо, что их шагов не было слышно. Они почти крались, стараясь не потревожить хрупкую, натянутую до предела атмосферу. Когда последний из них скрылся за дверью, Сону, словно почувствовав, что больше не может находиться под этими взглядами, отодвинул стул. Он хотел уйти в свою комнату, но дверь в гостиную открылась, и на пороге появился личный помощник отца. Это был мужчина средних лет, с выправкой солдата, державший в руках тонкий, аккуратно запечатанный конверт. Его лицо ничего не выражало — только спокойствие и сосредоточенность. — Господин, это срочное сообщение, — сказал он, обращаясь к отцу Сону. Сону застыл. Его сердце пропустило удар, потом забилось так быстро и тяжело, что казалось, готово вырваться из груди. Руки вспотели. В голове пронёсся единственный образ — флешка. Та самая флешка. Сону не успел осознать своих действий. Вскинувшись с места, он стремительно шагнул вперёд и выхватил конверт из рук помощника. Дыхание сбилось, словно его затягивало в омут. Он порвал конверт с такой силой, что куски бумаги разлетелись по полу. Его пальцы, дрожащие и влажные, вытащили содержимое — и это были только несколько печатных листов. Он замер. Слова на бумаге плыли перед глазами, теряя форму, сливаясь в чёрные пятна. Страх отступил на миг, уступив место стыду. Сону выдохнул, как будто из его груди вырвался весь накопившийся за вечер воздух. — Простите... — произнёс он, опустив голову и протягивая разорванный конверт обратно. Госпожа Ким тут же поднялась со своего места. Она подошла к сыну и осторожно коснулась его плеча. — Сынок, — её голос был тихим, но в нём звучала нежность, которая могла пробить любую стену. — Что с тобой? Скажи мне. Её лицо, мягкое, утонченное, напоминало тепло летнего ветра. Но это тепло обжигало Сону. Он поднял на нее глаза, в которых была бездна отчаяния, но вместо ответа отступил назад, словно ее прикосновение было пыткой. — Все в порядке, — прошептал он и, не давая ей времени спросить ещё раз, почти выбежал из гостиной. Госпожа Ким сделала было шаг за ним, но ее муж, подняв руку, остановил ее. — Оставь. Я поговорю с ним, — его голос звучал тихо, но решительно. Сону влетел в свою комнату и захлопнул за собой дверь. Тишина здесь была глухой и удушающей. Он рухнул на кровать, зарывая лицо в подушку, и закусил губу, чтобы подавить рыдания. Но слёзы всё равно текли, и он не мог их остановить. Все его тело сотрясалось от беззвучных рыданий, а мысли обрушивались одна за другой, как камни. Вспышки воспоминаний пробивали темноту — лицо Рики, его взгляд, и те слова, которые он повторял, клянясь, что видео удалено. Но как Сону мог верить ему теперь? Всё внутри него кричало об обратном. — Это конец, — прошептал он, кулаками сжимая простыню. — Это конец. Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть. Он не ответил, но дверь медленно открылась. На пороге стоял отец. — Сону, — голос отца был мягким, но он пробирался в самое сердце. Он сел на край кровати рядом с сыном. — Сону, что случилось? — спросил он. Сону повернул к нему лицо, и на мгновение в его взгляде смешались страх и надежда. Потом он уткнулся лицом в грудь отца и, сжав его рубашку, начал шептать: — Простите... Простите меня... Я не хотел... Он повторял это снова и снова, а отец гладил его по голове, стараясь уловить смысл этих слов. — Что бы ни произошло, мы разберёмся, — произнёс он. — Я рядом. Мы рядом. Но Сону лишь крепче вжимался в его объятия, словно всё, что ему было нужно в этот момент, — это ощутить, что он не один. Сону долго не поднимал лица, уткнувшись в грудь отца, словно боялся потерять это ощущение опоры и защиты. Ткань рубашки промокла от слёз, но отец не шелохнулся, терпеливо гладя сына по голове. Его руки, сильные, привыкшие к работе, сейчас были удивительно мягкими. Он не торопил, не задавал лишних вопросов. Только ждал. Когда рыдания утихли, а дыхание Сону стало ровнее, господин Ким тихо произнёс: — Что бы ни случилось, ты можешь сказать мне. Я не буду осуждать. Сону вздрогнул, будто слова эти ударили в самое сердце. — Это сложно... — наконец выдохнул он. — Я знаю, что сложно, — спокойно ответил господин Ктм. — Но молчание хуже. Оно съедает изнутри, сынок. Сону стиснул зубы, глотая ком в горле. В голове снова всплывали фрагменты недавнего прошлого — воспоминания, как открытые раны, кровоточащие и жгучие. Лицо Рики, его прикосновения, его обман, ложь, унижение. Казалось, что его сознание снова и снова возвращает его в тот момент, когда он потерял контроль над своей жизнью. — Я... я боюсь... — признался он наконец, его голос сорвался, а слова звучали словно признание вины. — Боюсь, что вы... что вы не сможете понять. Господин Ким внимательно посмотрел на него, его лицо оставалось спокойным, но в глазах читалась глубокая и неподдельная тревога. — Понять можно всё, — сказал он. — Главное — не потерять тебя. Это единственное, что имеет значение. Эти слова, такие простые, но такие весомые, будто сломали что-то внутри Сону. Он поднял на отца взгляд, полный боли и недоверия. — А если... если это то, что вас разочарует? Если я сделал то, что нельзя простить? Отец чуть наклонился к нему, его рука легла на плечо сына. — Ты мой сын, Сону. Я могу быть строгим, требовательным. Но я никогда не отвернусь от тебя. Неужели ты думаешь иначе? Эти слова застряли в воздухе, как тяжёлый груз. Сону чувствовал, как всё внутри него сопротивляется. Слова, которые он хотел бы сказать, не находили выхода. Но молчание больше казалось мучительным. Он поднял руку, сжимая пальцы в кулак, словно удерживал себя от того, чтобы снова сломаться. — Это видео, — тихо произнёс он, и голос его задрожал. — Есть видео... Господин Ким молчал, позволяя сыну продолжить. — Там я... и... он... — Сону не мог договорить. Его голос оборвался, как будто слова разрезали его изнутри. — Он обещал, что удалил его, но я... я не могу верить. Снова слёзы наполнили его глаза, и он замолчал, не в силах продолжить. Господин Ким медленно выдохнул, его рука все еще покоилась на плече сына. — Он — это кто? — спокойно спросил он. Сону замотал головой, будто этот вопрос был невыносим. — Это не важно. Он все разрушил. Всё... Господин Ким слегка сжал плечо сына, привлекая его внимание. — Сону, — его голос звучал твёрдо, но не грубо. — Скажи мне. Мы вместе с этим справимся. Ты больше не один. Эти слова вывели Сону из равновесия. Он чувствовал, что больше не может прятаться, что это единственный шанс сказать правду, даже если она ранит его родителей больше, чем он может себе представить. — Это Рики, — наконец произнес он, чувствуя, как его голос ломается. — Я доверял ему... А он... он использовал это против меня. Слова повисли в воздухе, тяжелые, как раскалённое железо. Отец Сону ничего не сказал. — Я не знал, что делать, — продолжил Сону, чувствуя, как его голос становится громче, срываясь на крик. — Я был глупым. Я позволил ему... Он не договорил, снова закрыл лицо руками, пряча слёзы. Господин Ким протянул руку, осторожно убрав руки сына от лица. Его взгляд был строгим, но в нём не было осуждения. — Ты сделал ошибку, — сказал он тихо. — Но это не конец. Мы разберёмся с этим. Вместе. — А если всплывет то видео? — выкрикнул Сону, глаза его расширились от ужаса. — Если оно дойдёт до вас? До прессы? Тогда ваша репутация… репутация нашей семьи… Нас уничтожат. Отец не отводил взгляда. — Тогда мы примем это вместе. Никто не сможет сломать нашу семью, Сону. Эти слова звучали как клятва, как щит, который отец воздвиг между сыном и всем миром. И в этот момент Сону почувствовал, что, возможно, у него все еще есть надежда на спасение. Отец Сону продолжал гладить его по голове, ощущая, как сын постепенно успокаивается. Тяжёлые рыдания сменились короткими всхлипами, дыхание становилось ровнее, но напряжение всё ещё не покидало молодого человека. Мужчина смотрел на мокрые от слёз щеки своего ребёнка, на опущенные плечи, словно под гнётом непосильного груза, и в его груди закипала ярость. Но не к сыну — никогда. Эта ярость была направлена на того, кто осмелился причинить ему такую боль. Имя «Рики» ничего не говорило ему. Кто этот человек? Как он появился в жизни Сону? Господин Ким не знал. Но одно он понимал наверняка: этот человек воспользовался слабостью его сына. Он забрал его доверие, обманул и, что хуже всего, поставил под угрозу его честь, его будущее, его покой. Образ неизвестного Рики в голове мужчины становился все ярче, обрастая воображаемыми деталями, и каждая из них лишь усиливала гнев. Если бы этот Рики стоял сейчас перед ним, он не сдержал бы себя. Он заставил бы его ответить за каждую слезу, которую Сону пролил этим вечером. «Кто бы он ни был, он больше не посмеет тронуть тебя», — мысленно господин Ким. Он тихо выдохнул, стараясь не показать сыну своих мыслей. Важнее всего сейчас было вернуть ему уверенность и дать понять, что семья всегда будет рядом. — Послушай меня, сынок, — сказал он мягко. — Тот, кто причинил тебе боль, не заслуживает твоих слёз. И я обещаю, что никто не сможет тебя больше ранить. Сону вздрогнул, поднял на отца глаза, в которых все еще были сомнения. — Ты не должен бояться, — добавил отец, убирая прядь волос с лица сына. — Мы справимся с этим. Вместе. Но даже утешая сына, его мысли не отпускали лицо этого неизвестного Рики, который осмелился играть с доверием Сону. Кто он? Откуда взялся? Господин Ким понимал, что ему придётся выяснить это. Спокойно, методично, но решительно. — Если он появится в твоей жизни снова, — произнёс он, будто больше себе, чем сыну, — я сделаю так, чтобы он об этом пожалел. Сону молчал. Но где-то внутри его страх начал отступать перед этим обещанием. Он не знал, сможет ли когда-нибудь снова доверять, сможет ли избавиться от этого чувства позора, но в этот момент он был благодарен отцу. Благодарен за то, что, несмотря на все, его все еще любили. Господин Ким же смотрел на сына и думал о том, как далёк тот человек, что его воспитанный, умный и добрый мальчик мог стать жертвой такой подлости. Боль в сердце Кима смешивалась с решимостью. Ничто на свете не сможет разрушить его любовь к сыну, ничто не поколеблет его веру в него. Но тот, кто причинил эту боль, ответит. Он сделает всё, чтобы защитить свою семью.

***

Госпожа Пак сидела в просторной, роскошной гостиной, окруженной мягким светом бронзовых ламп и запахом дорогого дерева. На тяжелом дубовом столе перед ней стоял бокал бордового вина. Ее тонкие пальцы, украшенные сверкающими кольцами, обвивали ножку бокала, а глаза с усталым блеском смотрели сквозь полупрозрачные занавески на темнеющий горизонт. Вино было густым, сладким, обжигающим, но она не наслаждалась вкусом, а будто гасила в нем что-то болезненное, гложущее изнутри. Глаза ее были сухими, лицо безупречно спокойным. Сонхун сидел напротив, небрежно откинувшись на спинку кожаного дивана. Его пальцы медленно барабанили по подлокотнику, а в глазах горело странное сочетание предвкушения и жестокого удовлетворения. Мысли, темные и жестокие, витали где-то далеко. Рики. Этот человек был для него занозой, ядом, который следовало вырвать с корнем. Сонхун был уверен, что господин Ян, сделает все безупречно. Он представлял, как тело ублюдка будет брошено в какой-нибудь канаве, как кровь Рики обагрит землю, как известие о его смерти принесет долгожданное облегчение. Дни маленького ублюдка были сочтены — Сонхун не сомневался в этом. Он прищурился, словно пытаясь уже услышать первые вести о его смерти, и уголок его губ дрогнул в едва заметной усмешке. Поднявшись с дивана, он направился к барной стойке, чтобы налить себе вина. Его пальцы скользнули по гладкой поверхности бутылки, и он едва успел налить в бокал, как дверь гостиной распахнулась. Удар был таким громким, что казалось, стены содрогнулись. Картины на стенах задрожали в своих позолоченных рамах, одна из них накренилась, и со стекла осыпалась пыль. В проеме двери стоял господин Пак. Его лицо, обычно хладнокровное, сейчас было искажено яростью. Лоб покрывали крупные капли пота, губы дергались, словно он с трудом удерживал себя от того, чтобы сразу не перейти к рукоприкладству. Его глаза — темные, почти черные — горели гневом. — Ты, женщина! — закричал он так, что звук этого голоса эхом отразился от стен. — Тебе жить надоело? Какого черта ты слила информацию о моих делах?! Думаешь, что тебя это не коснется? Хочешь повторить судьбу своего гребаного отца?! Госпожа Пак побледнела, как фарфоровая статуэтка, ее пальцы дрогнули, и бокал с вином чуть не упал из руки. Медленно поднявшись с кресла, она оперлась на его подлокотник, чтобы не упасть. Ей казалось, что ноги не держат ее, что воздух в комнате вдруг стал слишком тяжелым, чтобы дышать. — Что происходит? — Сонхун шагнул вперед, встав между родителями, но не слишком близко. Его голос был ровным, холодным, но в глазах застыло замешательство. — О чем ты говоришь, отец? — О твоей матери, — прорычал господин Пак. — Эта сука слила нашим врагам финансовые отчеты, информацию о поставках и еще бог знает что! Госпожа Пак подняла подбородок, но в ее глазах застыл страх. Она знала, что ее положение шатко. Любая попытка оправдаться только подольет масла в огонь. — Это неправда, — наконец прошептала она, но голос прозвучал слишком тихо, почти сломленно. — Неправда? — Господин Пак шагнул к ней, его крупная рука взметнулась, но остановилась в воздухе. — Ты даже не понимаешь, что подписала себе смертный приговор. Ты, — он выдохнул, словно боялся, что задохнется от собственного гнева, — ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю, если это просочится в прессу. Сонхун посмотрел на мать. Он хотел верить ей, хотел услышать, что это ложь, что отец ошибается. Но ее лицо, лишенное жизни, ее дрожащие руки — все это говорило об обратном. — Мама... — Его голос задрожал. — Это правда? Она посмотрела на него, и в этот момент что-то сломалось. Едва заметная слеза скатилась по ее щеке, но она быстро стерла ее, как будто хотела скрыть свою слабость. — Я сделала то, что должна была, — прошептала она. Господин Пак снова шагнул вперед, его тень упала на госпожу Пак, как черный, плотный занавес, отрезая ее от всего мира. — Ты «сделала то, что должна была»? — Его голос, низкий и хриплый, звучал так, словно в горле застряли раскаленные угли. — Ты понимаешь, что этими словами ты только что подписала себе смертный приговор? Он шагнул еще ближе, и госпожа Пак невольно отступила, наткнувшись на край кресла. — Ты... даже не представляешь, что ты натворила, — прошипел он, наклоняясь ближе. — Знаешь, сколько людей сдохло из-за таких, как ты? Думаешь, я спущу тебе это с рук? Думаешь, ты особенная? — Хватит! — резко выкрикнул Сонхун. — Отец, успокойся! — Ты мне приказываешь, щенок? — повернулся к нему господин Пак. — Ты даже не представляешь масштаб того, что она сделала! Она предала нас всех! — Она — моя мать! Дай ей объясниться. Господин Пак рассмеялся, но в этом смехе не было ничего человеческого. Это был звук, от которого хотелось сжаться, словно он нес угрозу. — Объясниться? Ты слепой, мальчишка. Она предала нас. Нас! — Он ткнул пальцем себе в грудь, затем в сторону сына. — Я получил доказательства. Ее подпись. Ее дерьмовые оправдания. Он резко обернулся к госпоже Пак. — Скажи ему. Признайся, если у тебя хватает смелости! — Я... — начала госпожа Пак. Она смотрела на сына, ее глаза блестели, как у пойманного в капкан зверя. — Я сделала это ради нас... ради нашей семьи... — Ради нас? — Господин Пак шагнул ближе. — Ты врешь. Ты думала о себе. Ты думала, что сможешь обмануть меня, что сможешь выкрутиться. Твой отец тоже так думал. Хочешь, чтобы я напомнил тебе, как он закончил? Госпожа Пак вздрогнула, словно он ударил ее словами. — Ты убил его... — выдохнула она с ненавистью. — Он заслужил это. Как и ты, если продолжишь играть со мной в эти игры. — Хватит! — Сонхун резко протянул руку, хватая отца за плечо. Его хватка была крепкой, но господин Пак стряхнул ее, словно отгоняя назойливую муху. — Не смей меня трогать, мальчишка! Ты забыл, с кем разговариваешь. — А ты не понимаешь, что творишь! — Сонхун почти выкрикнул это. Его голос дрожал, но не от страха, а от ярости, копившейся в нем годами. Госпожа Пак, стоявшая позади сына, вдруг прервала эту перепалку своим тихим, но твердым голосом. — Я сделала то, что считала правильным, — сказала она, глядя на мужа. — И я не позволю тебе... унижать меня за это. Господин Пак шагнул назад, удивленный этой внезапной смелостью. Его лицо дрогнуло, но затем вновь стало каменным. — Хорошо, — медленно сказал он, словно пробуя слова на вкус. — Ты решила бросить мне вызов? Я покажу тебе, чем это обернется для тебя. Его слова, холодные и угрожающие, висели в воздухе, как яд, просачивающийся в каждый угол комнаты. Господин Пак двинулся в сторону выхода, и на несколько секунд задержался в дверях, его широкие плечи почти полностью заслонили тусклый свет коридора. Он обернулся, снова уставившись на жену и сына взглядом, от которого по коже пробегал холод. — Мы еще не закончили, — бросил он. — Я разберусь с тобой позже, женщина. Его взгляд скользнул к Сонхуну. — А ты. — Он ткнул пальцем в сторону сына, словно командуя солдату. — Немедленно отправляйся в компанию. Мне не нужны твои сентиментальности здесь. Делай свою работу. С этими словами он вышел, и дверь захлопнулась за ним с оглушительным треском. Сонхун остался стоять посреди комнаты. Он смотрел на мать, ее хрупкую фигуру, стоявшую у кресла. Шелковое платье прилипло к ее коже, а лицо, обычно холодное и безупречное, теперь было искажено болью. Она опустила голову, как сломанный цветок, пальцы продолжали сжимать подлокотник кресла, будто это было ее единственной опорой в мире. — Зачем ты это сделала? — наконец заговорил он. Его голос звучал глухо, как будто через густой туман. — Почему? Госпожа Пак резко вскинула голову, ее глаза, покрасневшие и блестящие от слез, встретились с его взглядом. — Ты думаешь, мне это доставляет удовольствие? — сорвалась она, голос ее звенел от отчаяния. — Ты думаешь, я хотела этого? — Тогда зачем? — Сонхун смотрел на нее, не мигая. В его взгляде была смесь гнева, разочарования и чего-то еще — тонкой, едва уловимой жалости. Она медленно опустилась в кресло, словно силы окончательно покинули ее. Закрыв лицо руками, она прерывисто выдохнула, а затем заговорила, ее голос был тихим, но насыщенным горечью. — Твой отец... он никогда не покинет свой пост. Никогда. Он слишком жаден, слишком жаден к власти, к деньгам, к контролю. Ты думаешь, что я предала вас? Но он... он сделал то, что я не могу простить. Она убрала руки от лица, в ее глазах вспыхнуло что-то яростное, почти безумное. — Он сделал этого Рики акционером компании, которая принадлежала моей семье. Моей, Сонхун. Кровь и труд моего отца были вложены в эту компанию. А он... он отдал часть этой компании этому мерзавцу, словно это просто игрушка. Слезы потекли по ее щекам, но она даже не пыталась их вытереть. — Я думала... если я сдам его... если передам эти документы, это будет выходом. Его посадят, и ты займешь пост гендиректора. Он сам разрушил все, Сонхун. Я просто пыталась спасти то, что осталось. Ее голос сорвался, и она всхлипнула, прикрыв рот рукой. Сонхун смотрел на нее молча. Ее слова звучали правдиво, слишком правдиво, чтобы не ранить. Но несмотря на это, его разум кричал об обратном. Она предала их. Предала отца. Предала его. Она поставила их семью под удар. — Ты осознаешь, что ты сделала? — холодно спросил он. Его голос звучал так, будто он говорил с чужим человеком. Она посмотрела на него, надеясь увидеть поддержку, но встретила лишь ледяное равнодушие. — Ты не понимаешь, — прошептала она, качая головой. — Ты не понимаешь, что он сделает с нами, если мы не остановим его. Ты должен быть на моей стороне! Сонхун отвернулся. Ему стало душно в комнате. Внезапный зимний дождь за окнами усиливался, но даже этот шум не мог заглушить бешеного стука его сердца. Он хотел закричать, ударить что-то, но вместо этого лишь глубоко вдохнул. — Ты предала свою семью, мама. — Он не обернулся, его голос был тихим, почти шепотом, но каждое слово звучало, как приговор. — Ты предала меня. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в горле. Ее сын, ее единственная надежда, отвернулся от нее. Сонхун шагнул к двери. Его ноги были тяжелыми, словно сковывала невидимая цепь. Он хотел обернуться, сказать ей что-то, но не смог. Он просто вышел из комнаты, оставив мать одну, сидящую в кресле, с ее слезами и страхами. Сонхун шагал по длинному коридору, не глядя по сторонам. В груди клубилось что-то тяжелое, почти невыносимое. Он стиснул зубы, пытаясь подавить эмоции, которые так и рвались наружу, но в голове все продолжали звучать слова матери: «Он сделал этого Рики акционером компании, которая принадлежала моей семье.» Эти слова эхом отдавались в его сознании, как раскаты грома, заглушая все остальное. Сонхун думал, что его мать достаточно умна, чтобы не спорить с отцом, не выступать против него, даже если его решения ранили в самое сердце. Именно этого добивался его отец, и его мать поддалась на его провокациям. Сонхун пытался найти оправдание, хоть какой-то смысл в том, что она сделала, но вместо этого только яснее осознавал всю глубину предательства. Он вышел в холл, где свет больших люстр отражался в зеркальных поверхностях мрамора и стекла. Роскошь дома, которую он всегда считал само собой разумеющейся, вдруг показалась ему пустой, мертвой, как витрина музея. Каждый угол этого места теперь напоминал о лжи и грязных секретах, которые скрывались за фасадом их семьи. Внезапно он остановился и обернулся, словно собираясь вернуться обратно в гостиную. Но в голове возник образ матери, сидящей в кресле, раздавленной, но все еще пытающейся держаться. Что-то в нем сломалось в тот момент, что-то, что нельзя было починить. "Она сделала это ради тебя," шептало что-то внутри него. Сонхун сжал кулаки, а его ногти впились в ладони до боли. — Черт возьми, мама, — пробормотал он себе под нос, качая головой. Он снова развернулся и направился к выходу. Открыв массивную деревянную дверь, он вышел на улицу, где ливень хлестал по земле так, будто небо пыталось смыть все грехи этого мира. Дождь ударил его по лицу, холодными каплями стекая по коже. Но он не обратил на это внимания. Он прошел к машине, стоявшей под навесом, и сел за руль. Мокрая одежда липла к телу, но ему было все равно. Он завел двигатель и резко выехал на дорогу. Мощный рев мотора разорвал тишину ночи. Его мысли были хаотичными, как молнии, сверкавшие в темном небе. Он думал о матери, о ее слезах, о ее слабом оправдании. Думал об отце, который сейчас, скорее всего, сидел в своем кабинете, строя планы мести. И, наконец, о Рики, том самом "ублюдке", который теперь был и причиной, и частью этой грязной игры. "Она предала нас, но отец тоже..." Но даже если это так, он не мог встать на сторону матери. Она пошла против семьи. Против него. Сонхун стиснул руль, его пальцы побелели от напряжения. — Все катится к черту, — прошептал он себе. Он свернул на пустую дорогу, ведущую к офису компании. Ночной город был пустынным, как сцена после трагедии. Свет фар выхватывал из темноты мокрый асфальт и редкие дорожные знаки. Он знал, что там, в компании, его ждет очередной круг ада. Возможно, отец оставил инструкции, возможно, уже подготовил ловушку для матери. Но это больше не имело значения. Он почувствовал себя марионеткой, дергающейся под чужими руками. Семья, которую он когда-то уважал, превратилась в клетку, а сам он — в пленника. Сонхун глубоко вздохнул, но холод в груди не исчез. "Ты не можешь выбрать сторону. Ты один." Эта мысль была последней, когда он подъехал к зданию компании.