Мятежной цветок

***

Мягкий свет лампы струился по комнате, подчеркивая тусклый блеск фарфоровой кожи Вонен. Она сидела перед зеркалом, склонившись так близко, что могла разглядеть каждую морщинку, каждую мельчайшую прожилку на своих бледных веках. Рука с кисточкой туши медленно двигалась вверх, но ресницы вновь и вновь ломались, спутываясь в беспорядочную грязь, как и её мысли. На тумбочке лежал телефон. Сообщение висело на нем, обнажая слова, которые она не могла стереть из своей памяти: «Моя дорогая невеста. Я, как заботливый жених решил...» Слова расползались, отравляя её разум каплями яда. Это было хуже, чем плевок в лицо. Сонхун не просто презирал её — он унижал, превращая в товар, который можно сдать в аренду. Это мерзкое, холодное, расчётливое «заботливый жених» звучало в её голове, как издевательская мантра. Ещё вчера она могла списать это на дурную шутку, но теперь всё стало предельно ясно: Сонхун был серьёзен. Она вспомнила последующие сообщения — короткие, безжалостно категоричные. Они были не предложением, а приказом, скрытым за тонкой маской «заботы». Оскорблением, завернутым в безупречный этикет. Он даже не думал спросить. Не подумал посоветоваться. Просто объявил о «любовнике» для нее, как о чем-то столь же будничном, как время завтрака. — Любовник... — Вонен выдохнула это слово в пустоту, словно пытаясь осмыслить его смысл. Звук её собственного голоса вернул ее к реальности. Кисточка с тушью дрогнула, оставив черный мазок на веке. Она отложила её, тяжело выдохнув. Пальцы нащупали угол стола, сжали его так сильно, что ногти врезались в древесину. Её плечи подрагивали, дыхание становилось рваным. Вчера, когда это сообщение пришло, она смеялась. Горько, резко, истерично. Она даже набрала его номер, но Сонхун не ответил. Затем пришли другие сообщения: "Не звони мне. Готовься." Готовься. Она должна была "готовиться" к чему? К тому, чтобы добровольно отказаться от остатков собственного достоинства? К тому, чтобы стать ещё одной фигурой на шахматной доске Сонхуна? — Ты не человек, Сонхун, — прошептала она, ее губы дрожали. — Ты монстр. Она снова повернулась к зеркалу, чтобы закончить макияж. Она пыталась выровнять линии, стереть мазок, но её пальцы уже не слушались. Ресницы слиплись, тушь потекла. Вонен бросила кисточку на стол, и та покатилась, оставив тонкую черную полосу на белом дереве. Ее взгляд упал на телефон. Ей казалось, что он смеётся над ней своим ярким экраном. Она вцепилась в него, пальцы побелели. Она едва не бросила его на пол, но вместо этого снова прочла сообщение. «Цени мою заботу, и прояви себя хорошо перед будущим любовником.» — Цени мою заботу, — она выдохнула, пробуя на вкус эти мерзкие слова. — Это ты называешь заботой? Она заглянула в зеркало, увидела своё лицо — и отвернулась. Через двадцать минут она уже была в машине. Лёгкое пальто едва прикрывало её плечи; она нарочно не взяла шарф, чтобы холодный воздух проник глубже, будто пытаясь заморозить внутри ту боль, что разрывала её грудь. Она видела себя в зеркале заднего вида. Красные, опухшие глаза. Голая, незащищённая кожа. Никакой косметики, никакой попытки казаться красивой. «Пусть увидит меня такой, — думала она. — Пусть знает, что я уже ненавижу его.» Вонен крепко держала руль, а её мысли кружились вокруг того, что ее ждёт. «Любовник». Слово звучало гнусно. Она не знала его имени, не видела его лица, но уже презирала. Хотя, не его — саму идею, что кто-то решил, будто имеет право распоряжаться её телом и душой. Ее руки напряглись, пальцы побелели на руле. Вонен почти не смотрела на дорогу. Она смотрела внутрь себя, пытаясь найти что-то, за что можно зацепиться, чтобы выжить в этом дне. Когда впереди показался здание отеля, сердце заколотилось быстрее. Она остановила машину перед входом и осталась сидеть, сжимая руль. Вонен смотрела на высокое здание, чьи окна светились холодным светом. Губы сжались в тонкую линию, а внутри разрасталось отвращение. Она поднялась на нужный этаж. Тяжёлые двери лифта раздвинулись с приглушённым звоном, словно нехотя впуская её в неизвестность. В коридоре царила звенящая тишина. Красные ковры мягко поглощали шаги, золотистые стены отражали тусклый свет люстр, создавая иллюзию уюта. Впереди виднелся злосчастный номер. Она остановилась у двери, сжимая руки в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Сердце стучало оглушительно, будто пытаясь предупредить её о неизбежном. За этой дверью её ждало нечто большее, чем человек. Там был её страх. Там её ждал новый виток унижения, боли и разрушения. Дверь поддалась слишком легко, словно сама звала её войти. Она сделала шаг внутрь, ноги стали ватными. Тело подчинилось, хотя разум кричал, умолял развернуться и уйти. Первое, что бросилось в глаза, был свет. Он струился из окна мягкими, размытыми линиями, растекаясь по ковру. Это был не яркий, ослепляющий свет, что дарит надежду, а сероватый, туманный, в котором вещи теряли свои очертания. У окна выделялся силуэт. Высокий, прямой, напряжённый, он будто вписывался в этот свет, но не принадлежал ему. Мужчина стоял спиной к ней, но даже с этого расстояния Вонен чувствовала: он знал, что она здесь. Она остановилась на пороге, сердце стучало в висках. Кто он? Её разум метался в поисках ответа. Старик, уродец, женщина? Сонхун был способен на всё, а её ожидания смешались с её страхами. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но ее голос предал ее. Вместо этого раздался сухой звук её каблуков по полу. Мужчина повернулся, а Вонен застыла. Ли Хисын - это был он. Ее дыхание перехватило. Секунда, доля секунды, но она казалась бесконечной. Она моргнула, словно надеялась, что её глаза обманывают её. Но Хисын не исчез. — Ты? — наконец выдохнула Вонен, отказываясь верить в происшедшее. Хисын стоял перед ней, руки в карманах, с тяжелым, глубоким взглядом. Тот самый Хисын, с которым она танцевала совсем недавно. Тот самый Хисын, чьи прикосновения ещё хранила её кожа, чьи губы... Она помнила тот поцелуй, помнила, как её сердце сжималось, когда он смотрел на неё, как она думала, с нежностью. — Вонен, — тихо произнес ее имя, Хисын. — Это шутка? — она шагнула вперед, голос стал громче, гнев прорвался сквозь ее страх. — Ты? Хисын отвёл взгляд. Он выглядел спокойным, почти равнодушным, но в его лице было что-то новое, что-то, что заставило ее кожу покрыться мурашками. — Я не хотел, чтобы это произошло так, — сказал он. — Ты не хотел? — ее голос дрожал, как натянутая струна, готовая лопнуть. — Ты... Ты стоишь здесь, зная, что это значит? Ты понимаешь, что он продал меня тебе? Её слова повисли в воздухе, как лезвие. Она видела, как его челюсть напряглась, как его пальцы сжались в карманах. — Сонхун... Он сказал, что ты согласилась. — Согласилась? — она горько рассмеялась, резким, рваным звуком. — Согласилась? Ты правда веришь, что я могу согласиться на такое? Она сделала еще один шаг к нему, и теперь между ними было меньше метра. Она смотрела в его глаза, пытаясь найти в них что-то, что объяснило бы его присутствие здесь. Но всё, что она видела, было молчание. — Я думала, ты хороший человек, — прошептала она. Эти слова, сказанные с такой болью, наконец пробили его броню. Он отступил на полшага, но взгляд его оставался прикованным к ее лицу. — Это не то, что ты думаешь, — начал он, но она перебила его. — Не то, что я думаю? — её голос сорвался. — Ты стоишь здесь, зная, что меня выторговали, как вещь, и говоришь мне, что это не то, что я думаю? Хисын шагнул ближе, неуклюже, будто борясь с самим собой. В его глазах мелькнула боль, но Вонен не могла — и не хотела — видеть ее. Он поднял руку, будто собирался коснуться её плеча, но она отступила, как от удара. — Не трогай меня! — её голос сорвался, а вместе с ним и вся сдержанность. — Ты знал! Ты знал, что Сонхун хочет это сделать, и ты... Ты согласился! — Я не знал, как остановить его, — тихо произнёс он. Его голос звучал сломленно, но Вонен это разозлило сильнее. — Не знал, как остановить? Поэтому решил принять это? Принять меня, как подарок, как вещь? Она шагнула ближе, чтобы ее слова ударили сильнее, чтобы он не смог избежать ее взгляда. Ее голос дрожал от гнева и унижения, а слезы катились по щекам. — Я думала, что ты другой, — продолжила она, едва сдерживая себя. — Ты казался мне... человеком. Настоящим, веселым. Словно был частью того мира, где люди имеют выбор, где их не ломают и не продают, как мебель. Но я ошиблась. Ты такой же, как он. — Это не так. Я не такой, как он, — возразил Хисын, но в его голосе не было твёрдости. — Нет, ты хуже, — отрезала она. — Сонхун никогда не пытался притворяться, не скрывал свой дерьмовый характер, не играл со мной в ложные чувства. А ты... Он не ответил. Вонен отвернулась, чувствуя, как её гнев сменяется опустошением. — Я ненавижу тебя, — прошептала она, но её голос звучал устало. Хисын сделал шаг вперёд, словно хотел что-то сказать, но замер, не решаясь. Он смотрел на нее, взгляд был полон боли. — Я не хотел, чтобы всё было так, — наконец сказал он. Она резко повернулась к нему, ее глаза сверкнули. — Но всё именно так. Ты мог бы уйти. Ты мог бы отказаться. Но ты решил остаться здесь, ждать меня, как будто это нормально. Он молчал. Её слова резали его, но он знал, что заслужил их. — Ты такой же, как он, — повторила она, её голос дрожал. — И я больше не хочу тебя видеть. Она отвернулась и шагнула к двери. Но прежде чем выйти, она остановилась, оглянулась через плечо. — Надеюсь, Сонхун уничтожит тебя. Надеюсь, он сделает с тобой то же самое, что с другими, — она не знала, откуда в ней взялась эта жестокость, но в этот момент она хотела, чтобы её слова ранили. — Ты этого заслуживаешь. Вонен вышла из номера, и воздух коридора показался ещё более тяжёлым, чем удушающая атмосфера внутри. Она пошатнулась, но продолжила идти, не разбирая дороги. Кажется, кто-то проходил мимо, шёпот голосов мелькнул где-то на фоне, но она не слышала и не видела ничего вокруг. Слёзы текли по её щекам. Она пыталась вытереть их, но они выступали снова и снова. Ей нужно было выйти из этого места, как можно быстрее, как можно дальше. Она добралась до парковки, села в машину, но её руки дрожали так сильно, что она не смогла вставить ключ в замок зажигания. Слёзы размывали обзор, а грудь сжималась так, будто она захлебывалась воздухом. Голова упала на руль, плечи затряслись от плача. Она ненавидела всё это: себя, Сонхуна, Хисына, всю эту жизнь, в которую её затолкнули с самого детства. Она не помнила, когда в последний раз чувствовала себя счастливой. Может, когда была ребёнком? Её детство всегда было роскошным, слишком блестящим, чтобы в него поверить. Золотая клетка, в которой не было тепла. У Вонен были все игрушки, которые она хотела, самые красивые платья, путешествия в лучшие места мира. Но не было матери, которая бы её обняла, когда она падала. Не было отца, который слушал бы её мечты, а не рассказывал о том, как она должна стать идеальной. С самого раннего возраста её учили одной простой истине: ты принадлежишь не себе. Ты — красивая куколка, лицо семьи, её украшение. Всё остальное — неважно. И она покорно подчинялась. Училась с улыбкой скрывать своё разочарование, проглатывать обиды, держать лицо, когда всё внутри неё рвалось на части. Но тогда, в детстве, она ещё верила, что это временно. Что однажды всё изменится, что она станет свободной, что её жизнь станет её собственной. Но этого не произошло. Вместо этого она оказалась обручена с Сонхуном. Её женихом, её будущим мужем, её тюремщиком. Сонхун. Одно только имя вызывало в ней горечь. Этот человек уничтожал ее по частям, медленно, методично, с пугающим удовольствием. С каждым его холодным взглядом, с каждым саркастическим замечанием, с каждым приказом, который она не могла ослушаться, она теряла что-то важное. Сначала уверенность. Потом — гордость. Теперь — самоуважение. Но он пошёл ещё дальше. Сонхун не просто унизил ее. Он растоптал её надежду сохранить хотя бы крупицы себя. Её тело, её душу — он решил, что и это принадлежит ему. А значит, он может распоряжаться ими, как хочет, отдавать кому угодно, как дешевую шлюху. — Почему? — прошептала Вонен сквозь слезы. Она задала этот вопрос себе, Сонхуну, Хисыну, всему миру. Почему она? Почему она родилась в этой семье, в этом кругу, где любовь была невозможной роскошью? Почему её жизнь была лишь чередой компромиссов, без права на выбор? Вонен подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале заднего вида. Её лицо было искажено болью, глаза опухли от слез, волосы растрепались. Она больше не узнавала себя. Это лицо принадлежало не ей, а девушке которую сломали. Но где-то в глубине души, среди боли, гнева и отчаяния, возникло маленькое, крошечное чувство. Оно было слабым, как искра в темноте, но оно горело. Желание. Желание вырваться. Спасти себя. Слёзы на её щеках высохли. Она глубоко вдохнула, заставляя себя успокоиться. Её руки всё ещё дрожали, но теперь она взяла ключ и повернула его. Двигатель завёлся. Она не знала, куда поедет. Не знала, что будет делать дальше. Но она знала одно: она должна найти способ выжить. Вопреки Сонхуну, вопреки всему. Она должна найти способ вернуть себе себя. Вонен уехала, оставив позади отель, оставив позади Хисына, оставив позади ещё одну трещину в своей душе.

***

Дни для Сону утратили чёткость. Каждый из них казался туманным, как рассветы, что он встречал один на обледеневших улицах. В его сознании будто плыл плотный серый дым, который размывал границы между утром и ночью, между желаниями и страхами, между прошлым и настоящим. Мир вокруг стал чужим, будто нарисованным дрожащей рукой, и только боль — постоянная, режущая, обжигающая — напоминала, что он все ещё жив. Танцы стали для него спасением. Зеркала в зале, тусклый свет ламп, гулкое эхо шагов — всё это было как другая реальность, где он мог спрятаться от самого себя. Музыка заполняла его, уносила куда-то вдаль, но каждый раз, когда она стихала, реальность обрушивалась на него с удвоенной силой. Стоило замереть на секунду, как сердце сжималось, а внутри разрасталась зияющая пустота. И в этой пустоте всегда был он. Рики. Тот больше не пытался приблизиться, но его присутствие витало в воздухе. Он был тенью на фоне снега, тусклым огоньком, который не гаснет даже в самой глубокой темноте. Иногда Сону ловил его взгляд издалека — тоскливый, молчаливый, полный отчаяния, от которого хотелось кричать. Он избегал его, как мог. Каждое утро прокручивал в голове маршруты, чтобы случайно не встретиться с ним. Каждый раз, видя его силуэт, замирал, потом резко сворачивал в сторону, чувствуя, как внутри что-то ломается. Чонвон всегда был рядом, как верный страж, охраняющий Сону от самого себя. Он знал, как вытащить его из тёмных глубин мыслей, которые превращали ночь в нескончаемый кошмар. Его ворчание, неуклюжие шутки и громкий смех иногда раздражали, но за всей этой нарочитой грубостью скрывалась тёплая, безмолвная забота, прочнее любых слов. И все же боль не уходила. Его собственная слабость раздражала его, но избавиться от нее он не мог. Сону пытался убедить себя, что боль ослабевает. Что время лечит, что всё это когда-нибудь пройдёт. Но всякий раз, когда он сталкивался с Рики взглядом — сердце словно срывалось вниз, в пропасть. Боль оживала с новой силой, обжигая так, будто всё произошло только вчера. Но больше всего его терзала другая боль — боль любви, которая не угасала. Она заполняла его до краёв, как ледяная вода в разбитой чаше. Эта любовь причиняла страдания, которые Сону уже не мог выдерживать. Он начал думать, что единственный способ освободиться от неё — это встретиться с Рики. Поговорить. Сказать всё, что разрывает его изнутри. И тогда, возможно, станет легче. — Это полный бред, — заявил Чонвон, когда Сону поделился с ним своими мыслями. — Может, и бред, но мне нужно это сделать, — тихо ответил Сону. — Знаешь, что тебе нужно? — Чонвон откинулся на спинку стула, его глаза сверкнули гневом. — Забить на этих мудаков, на этого Рики, на всё это дерьмо. Заняться собой. Жить. Может, даже начать учиться, чего я, конечно, не делаю, но ты — другой случай. — Может, если ты поклянешься начать учиться, я откажусь от этой идеи? — слабо усмехнулся Сону. — Трижды могу поклясться! — процедил Чонвон. — Лишь бы ты перестал быть таким... мазохистом. Но Сону уже принял решение. После пар он направился в сторону университетского сада. Чонвон шёл рядом, сердито ворча и бросая на друга взгляды, полные раздражения. Снег падал мягкими хлопьями, таял на их теплых куртках, кружился в воздухе, как маленькие призраки. Воздух был свежий, холодный, но не пронизывающий. Несмотря на это, Сону дрожал. Не от холода, а от напряжения, которое разрасталось в нём с каждой минутой. Он чувствовал дрожь в пальцах, в груди, в самом центре своей души. — В каком бреде я участвую? — пробормотал Чонвон, останавливаясь у большого дерева в центре сада. Это дерево было особенным. Несколько месяцев назад под ним Сону с Рики нашли маленького котёнка. Их маленького Дождика. Теперь это воспоминание ранило сильнее, чем всё остальное. Он провёл пальцами по шершавой коре, обледеневшей и скользкой, чувствуя, как сердце сжимается всё сильнее. Чонвон бросил на него последний раздражённый взгляд. — Делай что хочешь. Если что — я тут, рядом. — Он махнул рукой и ушёл, скрывшись за деревьями. Сону остался один. Он стоял у дерева, чувствуя, как страх и ожидание смешиваются в тугой узел внутри. Рики появился через несколько минут. Его фигура казалась частью зимнего пейзажа — бледной, призрачной, но не менее реальной. Лицо было спокойным, бесстрастным, но в глазах читалось всё: тоска, боль, ожидание и что-то ещё, что Сону боялся признать. Сердце дрогнуло, словно кто-то крепко сжал его изнутри. Рики сделал шаг вперед, потом еще один. Его движения были осторожными, словно он боялся, что одно неверное движение отпугнёт Сону или разрушит хрупкое пространство между ними. Сону не шелохнулся, стоял, вцепившись пальцами в обледенелую кору дерева, как будто то было единственное, что удерживало его на месте. — Ты хотел поговорить? — голос Рики был тихим, хриплым. Сону кивнул, но слова застряли где-то в горле. Сердце билось так сильно, что гул стоял в ушах. Ему казалось, что этот звук должен слышать и Рики. Тот стоял всего в паре метров от него. Его глаза — тёмные, глубокие, затянутые болью — смотрели прямо на Сону, с ожиданием. Сону наконец нашёл в себе силы вдохнуть. Глубокий, резкий вдох, который обжег легкие. — Я... Я не могу так больше, — выдавил он, и его голос звучал слабее, чем он хотел. — Я не могу видеть тебя. Не могу... чувствовать это. — Чувствовать что? — спросил Рики. Его голос был мягким, но в нём слышался какой-то надрыв, словно он боялся услышать ответ. Сону отвёл взгляд, чтобы не встретиться с этими глазами, которые, казалось, видели всё его нутро. Он смотрел на снег, который лёг тонким покрывалом у их ног, на ствол дерева, на неясный силуэт Чонвона вдали — куда угодно, только не на Рики. — Всё это, — наконец сказал он, указывая рукой между ними. — Все, что было... и что осталось. Я не могу это выносить. Рики молчал. Его лицо оставалось спокойным, но Сону заметил, как едва заметно дрогнули его губы. — Я тоже не могу, — наконец ответил Рики. — Не могу смотреть на тебя и не хотеть вернуться. Не могу смотреть на тебя и не чувствовать, что я все испортил. — Ты испортил, — резко сказал Сону, но тут же сжал губы, словно сам испугался своих слов. Рики замер, как будто эти слова ударили его по лицу. Снежинки падали на его тёмные волосы, таяли, скатывались вниз тонкими струйками. Он отвел взгляд, но Сону заметил, как его плечи дрогнули. — Я знаю, — прошептал он, почти беззвучно. И от этого тихого признания у Сону что-то оборвалось. Все, что он хотел сказать, обвинить, исчезло, оставив только пустоту. — Почему тогда продолжаешь преследовать меня? Почему не уходишь? — спросил он, голос стал тише, дрожащим. Рики поднял глаза, и в них была такая усталость, что Сону стало страшно. — Потому что я люблю тебя, — просто сказал он. Эти слова ударили в сердце, словно осколок льда. Сону почувствовал, как его ноги становятся ватными, как грудь наполняется чем-то горячим и тяжёлым. Он хотел закричать, хотел ударить его, хотел уйти, но вместо этого он просто стоял, не в силах двинуться. — А я ненавижу тебя за это, — сказал он наконец, и его голос был настолько тихим, что, казалось, растворился в падающем снегу. Рики не отвернулся. Он смотрел прямо в глаза Сону, и в его взгляде не было ни удивления, ни гнева. Только боль. Боль, которую они оба теперь разделяли. Между ними воцарилась тишина, но она была полна всего: слов, которые они не сказали; боли, которую они оба пытались скрыть; и тяжести, которая давила на них обоих. Сону дрожал, но не от холода. Его пальцы все еще сжимали кору дерева, как последний якорь, удерживающий его в этом мире, где всё кажется неправильным. Рики сделал шаг вперед. Теперь между ними оставалось всего несколько шагов, но это расстояние казалось бесконечным. Сону чувствовал его тепло даже на этом расстоянии, чувствовал запах — тонкий, едва уловимый, но до боли знакомый. Это был тот запах, который преследовал его во снах, тот, что заставлял просыпаться посреди ночи, хватаясь за сердце. — Ты можешь ненавидеть меня. Я заслуживаю этого, — тихо сказал Рики. — Но я всё равно люблю тебя. И это никогда не изменится. Сону сжался, как от удара. Он хотел закричать, хотел обвинить его, ударить его за то, что тот смеет говорить такие слова после всего, что между ними произошло. — Почему ты делаешь это? — прошептал он, голос дрожал. — Почему ты не можешь просто уйти? Почему ты... почему ты продолжаешь ломать меня? Рики опустил взгляд, и на мгновение Сону показалось, что он увидел, как тот дрожит. Но когда Рики снова поднял глаза, в них горела та же невыносимая решимость. — Потому что я не могу уйти, — просто ответил он. — Я пытался, Сону. Я пытался забыть тебя, пытался заставить себя отпустить. Но я не могу. Ты в каждом моём дне. В каждой минуте. Ты часть меня, и как мне вырвать тебя из себя, не разрушив всего? Эти слова, произнесённые так спокойно, так искренне, прокололи Сону, как нож. Он почувствовал, как слёзы начали наполнять его глаза, но он сжал зубы, стараясь не дать им пролиться. — Ты не понимаешь, — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Ты говоришь, что не можешь забыть меня, но ты не знаешь, каково это — жить с этим каждый день. Жить с тем, что ты любишь человека, который... Он замолчал, слова застряли где-то в горле. — Который что? — спросил Рики. Его голос был тихим, но в нем чувствовалось напряжение, словно он уже знал ответ, но боялся услышать его вслух. — Который уничтожил всё, за что я его любил, — наконец выдавил Сону. Его голос сорвался, но он заставил себя продолжить. — Ты забрал у меня всё, Рики. Ты разрушил меня. А теперь ты стоишь здесь и говоришь, что любишь меня? Как будто это что-то меняет? — Я знаю, — сказал Рики. Его голос был тихим, сломленным. — Я знаю, что причинил тебе боль. И я ненавижу себя за это. Каждый день. Но если бы я мог все исправить... если бы я мог вернуть время назад... — Но ты не можешь! — перебил Сону, его голос сорвался на крик. — Ты не можешь ничего исправить, Рики! Ты не можешь вернуть мне то, что я потерял из-за тебя! Доверие… безопасность… Я каждый день просыпаюсь с мыслями, что сегодня кто-то достанет то видео и покажет его моим родителям. Каждый день, выходя из дома, я чувствую себя грязным. При встречах со знакомыми боюсь — а вдруг они видели? А вдруг скажут что-то… про это видео? Как мне избавиться от этого чувства? — Его голос дрогнул, взгляд блуждал, словно ища спасения. — Будто все знают о моем позоре… Будто все видели его и теперь… тайно презирают меня! Тишина снова повисла между ними. Только снег продолжал падать, мягкий и тихий, укутывая землю белым покрывалом. Рики сделал еще один шаг, теперь они были настолько близко, что Сону почувствовал, как его дыхание обжигает ему лицо. — Тогда скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал, — прошептал Рики. Его голос дрожал, как и его руки, которые теперь безвольно висели вдоль тела. — Скажи мне, Сону, и я сделаю это. Уйти? Исчезнуть? Сказать, что я никогда не вернусь? Скажи мне, и я сделаю все, что ты попросишь. Сону смотрел на него, чувствуя, как внутри него бушует буря. Слова Рики звучали искренне, слишком искренне, и это только больше разрывало его изнутри. Он хотел сказать ему уйти. Исчезнуть. Никогда больше не возвращаться. Но вместо этого он прошептал: — Я хочу, чтобы ты прекратил любить меня. Рики замер. Его глаза широко раскрылись, и в них отразилась такая боль, что Сону на мгновение захотел взять свои слова обратно. Но он не мог. — Я... не могу, — наконец сказал Рики, и его голос был едва слышным. — я пытался, но я не могу. Сону закрыл глаза, чувствуя, как слезы наконец начали стекать по щекам. Ему казалось, что всё, чего он требовал от других, на самом деле было его истинным желанием по отношению к самому себе. Он хотел помочь самому себе. Хотел забыть. Хотел исчезнуть, чтобы раз и навсегда избавиться от этого разрывающего сердце чувства. Но начать он мог лишь с одного — с Рики. Если бы тот перестал попадаться ему на глаза, если бы исчез, если бы больше не смотрел на него своими невыносимыми глазами… Тогда, возможно, Сону смог бы забыть. Боль со временем притупляется, прежде чем исчезнуть окончательно. Поэтому Рики должен был уйти из его жизни. Любым способом. Сону поднял взгляд, стараясь не дать голосу дрогнуть. — Ты должен оставить меня, Рики. Ты должен перестать следовать за мной. Перестать... быть тенью, что всегда рядом. Рики не шелохнулся. В глубине его тёмных глаз мелькнуло что-то похожее на страх. — Я устал, — продолжил Сону, вдыхая холодный воздух, который обжигал лёгкие. — Я устал быть объектом чьих-то игр и амбиций. Ты думаешь, что любишь меня, но ты просто делаешь со мной то же, что делал...он. — «Он»? — тихо переспросил Рики, но в его голосе не было настоящего вопроса. Он уже знал ответ. — Сонхун, — выдохнул Сону, будто это имя было ядом, который нужно было извергнуть из себя. — Мне его хватило. Его контроля, его одержимости. Мне хватило быть игрушкой для чьих-то разборок, желаний, страстей. Рики сжал губы, его лицо побледнело, но он не сказал ни слова. — Иногда... — продолжил Сону, отводя взгляд и глядя на снежинки, танцующие на слабом ветру, — иногда я завидую тебе. Или ему. Всем, кто может просто взять и переступить через других. Через их чувства, через их жизни. Вы можете разбивать сердца и даже не оглядываться. Вам это так легко дается, как будто это просто игра. Хотя, для вас это точно игра. Его слова, острые, как кинжал, резали воздух. Рики опустил голову, его плечи слегка опустились, но Сону продолжал. — А я не могу. — Его голос стал тише. — Я не могу так жить, понимаешь? Я был воспитан иначе. Я не могу быть циником, не могу просто взять и начать разрывать жизни других, словно это ничего не значит. Сону замолчал, почувствовав, как горло перехватывает. Он хотел бы остановиться, но слова продолжали литься, как кровь из открытой раны. — Поэтому, пожалуйста... — Его голос дрогнул, и он сделал паузу, чтобы не разрыдаться прямо перед ним. — Пожалуйста, просто оставь меня. Отпусти меня, Рики. Дай мне дышать. Дай мне забыть тебя. Забыть эту боль. Он поднял глаза и встретился с взглядом Рики. Тот стоял неподвижно, его лицо было искажено чем-то, что напоминало смесь боли, отчаяния и смирения. Рики смотрел на него, словно пытаясь что-то сказать, но не находя слов. — Прости, — наконец прошептал он, и это слово прозвучало так, словно он сказал его впервые в жизни. — Я... мне жаль, Сону. Очень жаль. Сону хотел поверить этим словам, но боль в его сердце была слишком глубокой, чтобы принять извинение. — Скажи мне, что ты понимаешь, — сказал он, напряженно вглядываясь в Рики. Рики кивнул, его движения были едва заметны, словно он не был уверен, что может это сделать. — Я понимаю, — тихо сказал он, его голос звучал так, будто каждое слово рвалось наружу с болью. — Я больше не буду преследовать тебя. Больше не буду навязываться. Эти слова должны были принести облегчение, но Сону почувствовал только пустоту. Он кивнул в ответ, опустив взгляд. Рики постоял ещё мгновение, словно надеялся, что Сону скажет что-то ещё, но тот лишь отвернулся, смотря куда-то вдаль, на снег, укрывающий землю. Рики глубоко вздохнул, развернулся и медленно пошёл прочь, оставив за собой лишь хруст снега под ногами. Сону остался один, стоя у дерева, которое теперь казалось ему мрачным памятником всему, что он потерял.

***

Стены зала совещаний будто давили на собравшихся: тяжелые панели из темного дуба поглощали свет, оставляя лишь неуверенные пятна от настольных ламп. Высокие окна, скрытые массивными портьерами, казались глухими и равнодушными к тому, что происходило внутри. Воздух был густым, насыщенным ароматом табака и дорогого виски. Господин Пак стоял у длинного стола, за которым сидели шесть человек. Его рука с силой ударила по столешнице, и звук разнесся по залу, как раскат грома. Графин с водой дрогнул, выплеснув несколько капель на полированную поверхность. — Я уничтожу каждого! Каждого, кто участвовал в этих предательских махинациях! — его голос разрезал воздух, как лезвие, острое и беспощадное. Глаза господина Пака метали молнии, лицо побагровело, а идеально выбритый подбородок дрожал от ярости. Он смотрел на присутствующих, словно хотел прожечь их насквозь. Один из сидящих — молодой мужчина с аккуратно причесанными волосами — нервно теребил золотую ручку, пальцы его заметно дрожали. Женщина напротив, в строгом черном костюме, делала вид, что изучает свои записи, но бледность ее лица выдавала страх. Только старший из присутствующих, седовласый господин в очках, сохранил видимое спокойствие, хотя его рука замерла, не донеся стакан с виски до губ. Каждый в комнате понимал: если буря началась, ее уже не остановить. Сонхун сидел в тени, слегка откинувшись на спинку стула, словно пытаясь укрыться от тяжести происходящего. Его руки были сцеплены на коленях так крепко, что пальцы побелели, выдавая напряжение, которое он тщетно старался скрыть. Сердце гулкими ударами отдавалось в груди, и с каждым мгновением ему становилось всё труднее сохранять хладнокровие. Он украдкой взглянул на отца. В этом бушующем гневе, в резких, как клинки, словах, разящих направо и налево, он уловил не только привычную силу, но и нечто новое – страх. Этот страх был едва заметным, как трещина на идеально отполированной поверхности, но для Сонхуна он стал откровением. Отец, который всегда казался непоколебимым, впервые выглядел уязвимым. Это открытие подступило к горлу, оставив горький привкус. Взгляд Сонхуна замер на дрожащей руке отца, которая только что ударила по столу. Что это было? Ярость? Или отчаяние человека, понимающего, что контроль ускользает? И этот страх, странным образом, вызывал в нем смешанные чувства. Сонхун не хотел видеть отца поверженным таким способом. Нет, это была бы не победа, а жалкий фарс, лишенный всякого триумфа. Но другая его часть — темная, тихая, та, что жила воспоминаниями о криках матери и ледяных взглядах отца, — злорадствовала. Она радовалась каждому дрожащему мускулу, каждой сорвавшейся фразе. Эта часть шептала, что вот оно, возмездие, которое давно должно было настигнуть человека, привыкшего ломать других. И от этого шепота Сонхуну становилось не по себе. Господин Пак стоял, тяжело дыша, как хищник, готовый к броску, и осматривал каждого из присутствующих, будто решая, кто станет первой жертвой. — Вы думали, что я не замечу? — его голос понизился. — Думали, ваши тайные собрания, ваши грязные сделки останутся в тени? Молодой мужчина с ручкой попытался поднять голову, но тут же опустил взгляд, встретив тяжелый взгляд Пака. — Скажите что-нибудь, господин Ён, — с насмешкой продолжил Пак. — Может, вы объясните, куда исчезли документы из моего кабинета? Мистер Ён открыл рот, но звук застрял в горле. Его губы дрожали, словно он пытался найти слова, но каждая мысль испарялась под прожигающим взглядом. — Ничего? – господин Пак скривил губы в холодной усмешке. — Ну конечно. Вы же ничего не знаете, да? Женщина в черном костюме отложила ручку, пытаясь сохранить видимость спокойствия. — Господин президент, — произнесла она тихо, но твердо, — мы все здесь, чтобы решить эту проблему, а не создавать новые. Угрозы ни к чему. Ее голос прозвучал, как выстрел в тишине. На мгновение Пак замер, его взгляд остановился на ней. В комнате повисло напряжение, словно от одного неверного слова все могло взорваться. — Угрозы? — он медленно, почти с издевкой повторил ее слова, делая шаг в ее сторону. — Вам незачем бояться моих угроз, если вы не причастны к предательству, госпожа Мин. Я не опускаюсь до таких нелепостей, как открытые угрозы. Неужели вы забыли, кто я? Его последние слова прозвучали ледяным шепотом, но от них мороз прошел по коже всех присутствующих. Женщина отвела взгляд, склонив голову, но ее кулаки под столом сжались до побелевших суставов. — Адвокат! — господин Пак резко обратился к мужчине в очках. — Скажите мне, если всё выйдет наружу, как быстро можно всё замять? И можно ли вообще? — Замять можно всё, — адвокат поднял голову. — Пока это не дошло до прокуратуры. Я уже предпринял меры, но… — Он запнулся, бросив мрачный взгляд на лежащую перед ним папку. — Оригинал документов всё ещё не уничтожен. Гнев господина Пака вспыхнул снова. Он с такой силой ударил по столу, что один из присутствующих — глава пиар-отдела — вздрогнул и чуть не уронил телефон. — Я убью эту змею! — он прошелся по залу, будто тигр в клетке. Сонхун молчал. Он уже понимал, что ситуация зашла далеко, и что угроза реального уголовного преследования была не выдумкой. Мысль о том, что его отец может оказаться в тюрьме, вызывала странное, почти болезненное оцепенение. Сонхун медленно перевел взгляд на свои руки. Они были спокойны, но внутри его раздирало противоречие. — Если дело дойдет до полиции, мы должны первыми нанести удар, — голос господина Кима был низким и ровным. Он впервые поднял голову, его лицо оставалось спокойным, но глаза, скрытые за стеклами очков, холодно блестели. — Удар? — господин Пак прищурился. Ким наклонился вперед, сцепив пальцы на столе. — Если мы не успеем уничтожить документы, и полиция предъявит вам обвинения, я организую освещение ситуации на телевидении. Мы сместим акцент на политику. Администрация президента Хана уже погрязла в скандалах, импичмент — это лишь вопрос времени. Мы подадим ваш арест как попытку отвлечь внимание ложью о коррупции в вашей компании. Грязный ход отчаявшихся. Впервые за весь день лицо господина Пака дрогнуло. Гнев сменился ледяной сосредоточенностью. Он медленно сел в кресло и посмотрел на Кима долгим взглядом. — Что бы я без вас делал, — пробормотал он наконец. Сонхун выпрямился. В этот момент он осознал, что его время пришло. — Мы можем добавить к этому еще один шаг, — его голос звучал спокойно, но чуть резче, чем он рассчитывал. Все взгляды немедленно обратились к нему. — Митинг рабочих. Те, кто поддерживает вас, выйдут на улицы. Это подчеркнет, что вы — человек, который заботится о людях, в отличие от остальных. Вы не сокращали рабочих мест, повышали зарплаты. И прочие лозунги о демократии и равноправии. Господин Пак внимательно смотрел на сына. Это был долгий, изучающий взгляд. Затем он кивнул. — Хорошая мысль. Сделай это. Словно по команде, напряжение в зале стало спадать. Но тишина оставалась густой, как смог. Теперь началась работа. Каждый из присутствующих по-своему пытался прийти в себя. Глава отдела по финансам, человек с круглым лицом и мелкими чертами, молчаливо поправил свои очки, которые сползли на нос от влажного блеска на лбу. Он избегал встречаться взглядом с кем-либо, глядя лишь на блокнот перед собой, будто искал там ответы. Глава пиар-отдела, пытался скрыть дрожь рук, перебирая ручку. Её металлический корпус сверкал, отражая мягкий свет ламп, но он не мог удержаться от нервного щелканья. Когда взгляды других задерживались на нём чуть дольше, он отводил глаза, нервно прочищая горло. Сонхун наблюдал за всеми со странной смесью отстранённости и внутреннего волнения. Ему казалось, что в комнате теперь было два лагеря: те, кто были готовы вытерпеть что угодно, лишь бы остаться под крылом господина Пака, и те, кто просто не знал, как иначе жить. Впрочем, была еще одна категория — это он сам. Он не чувствовал себя частью этой системы, но не мог и оторваться от неё полностью. Принять решение выступить с предложением было рискованным шагом, но отец одобрил его слова. И это вызывало у него глухую тревогу, граничащую с неясным чувством гордости. — Адвокат, — раздался голос господина Пака, на этот раз спокойный. — У тебя есть все ресурсы, поэтому я жду хороших новостей как можно скорее. Адвокат, человек с сухим, вытянутым лицом и цепким взглядом, слегка склонил голову в знак согласия. — Документы уже начали изыматься из архивов. Что касается утечек, я готовлю иски всем тем, кто мог быть причастен. Даже если это удар по мелким фигурам, мы покажем, что готовы жестко бороться со всеми, кто осмелится открыть свой рот. Господин Пак кивнул. Затем его взгляд метнулся к главе пиар-отдела. — И ты. Сделай так, чтобы рабочие выглядели искренними, а не нанятыми статистами. В их глазах должна гореть правда, иначе мы проиграем. Тот поспешно закивал, не решаясь ответить. Сонхун глубоко вдохнул, чувствуя, как напряжение в его плечах медленно отпускает. Теперь, когда обсуждение начало перерастать в конкретные действия, комната утратила часть своей гнетущей силы. — На этом все, — резко закончил господин Пак, его голос снова стал жестким. — У всех есть свои задачи. Я не хочу больше слышать оправданий. Один за другим работники начали подниматься, сгребая свои папки, телефоны и записные книжки. Господин Ким задержался на секунду дольше, чтобы наклониться к господину Паку и что-то тихо сказать. Сонхун не расслышал, но заметил, как уголки губ отца чуть приподнялись — почти как улыбка, но слишком резкая и искусственная. Когда все стали выходить из комнаты, Сонхун задержался на мгновение. Он стоял у окна, глядя на город, который простирался за стеклом. Небо уже потемнело, и огни зданий сияли, как миллионы глаз, наблюдающих за этим безмолвным боем. — Ты останешься? — голос отца прозвучал неожиданно близко. Сонхун обернулся и увидел, что отец стоит у стола, опершись на него обеими руками. Его взгляд был проникающим, испытывающим. — Да, — коротко ответил Сонхун. Когда дверь за остальными закрылась, напряжение в комнате не исчезло. Оно только изменилось, обретя новый оттенок — глубоко личный, интимный. Господин Пак остался стоять у стола, его пальцы все ещё сжимали края столешницы, как будто это был якорь, удерживающий его в реальности. Сонхун по-прежнему стоял у окна, но теперь его взгляд был не на городских огнях, а на отражении отца в стекле. — Мы оба знаем, кто это сделал, — произнес господин Пак, не поднимая головы. Сонхун медленно повернулся, его лицо оставалось непроницаемым. Его сердце бешено заколотилось, но он не отводил взгляда. Он знал, что этот разговор будет неизбежным, но всё равно чувствовал, как внутри него нарастает волна негодования и беспомощности. — Прости ее, — произнес он ровным голосом, но слова прозвучали почти как вызов. Господин Пак резко выпрямился. Его глаза вспыхнули презрением. — Простить? Эту женщину? — он выговорил слово «женщину» так, будто оно было пропитано ядом. — Будучи моей женой, она осмелилась выступить против своего мужа. И она пожалеет об этом. Сонхун сделал шаг вперед, напряжение в его теле стало почти ощутимым. — А ты никогда не задумывался, почему она это сделала? Возможно, ты сам довёл её до этого. Ты когда-нибудь видел её глаза, отец? Ты когда-нибудь замечал, как ты медленно убивал её своей холодностью, своими требованиями, своими... играми? Господин Пак стиснул зубы , но не ответил. Сонхун подошёл ближе, остановившись всего в нескольких шагах. Его голос стал тише, но напряжение в нем усилилось. — Может быть, это ты виноват. Может быть, ты сломал её настолько, что она не выдержала. Это была глупость, да. Но что ты сделал, чтобы предотвратить это? Глаза господина Пака сузились, его лицо напряглось, словно от удара. — Ты не имеешь права говорить со мной так, — процедил он. — Не имею права? — Сонхун криво усмехнулся. — Возможно, но я ее сын. И я видел, как она пыталась быть для тебя чем-то большим, чем просто твоей женой, но ты этого не видел. Ты даже не пытался. — Она предала меня, — тихо, но жёстко ответил Пак. Его голос звучал, как треск льда под ногами. — А ты? Ты когда-нибудь задумывался, как часто ты предавал её? — Сонхун сделал ещё шаг, их взгляды теперь были на одном уровне. — Может, ты обязан ей хотя бы одной-единственной вещью: уважением. В первый и, возможно, последний раз. Слова Сонхуна висели в воздухе, как нож, который никто не решался схватить. Господин Пак молчал. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то похожее на боль, смешанную с гневом. Сонхун выпрямился, развернулся и направился к двери. Уже на пороге он обернулся. — Подумай об этом, отец. Хотя бы раз. Когда дверь захлопнулась, звук отозвался гулким эхом, словно последнее слово в споре, которого никто не хотел произносить. Господин Пак остался стоять у стола, не двигаясь. Его руки, всё ещё сжимавшие края столешницы, побелели от напряжения. Спина оставалась прямой, но плечи начали медленно опускаться, будто невидимый груз, который он привык нести, вдруг стал невыносимо тяжёлым. На мгновение в комнате стало тихо, но тишина эта была обманчивой. В голове господина Пака шумело: голоса прошлого, недосказанные обвинения, приглушённые шепоты жены, которые он так долго игнорировал. Он шагнул к окну. Снаружи сияли огни города. Он вспомнил глаза своей жены — когда-то гордые, пылающие жизнью. Последние годы они были полны боли и разочарования. «Ты сломал её,» — звучал в голове голос Сонхуна. Гнев снова захлестнул его, но на этот раз он был направлен не наружу, а внутрь. Он резко отвернулся от окна и прошёлся по комнате, будто хотел сбежать от собственных мыслей. Его взгляд упал на портрет, висящий на стене. Семейная фотография: он, его жена, Сонхун. Улыбки на лицах были формальными, искусственными. — Она предала меня, — прошептал он, словно пытаясь убедить себя. Но в этот момент слова прозвучали пусто. Он думал о том, что за годы их брака он никогда не удосужился узнать ее настоящую — женщину, стоящую за титулом «жена господина Пака». Она была для него функцией, деталью в механизме его жизни, но не человеком. Его взгляд упал на стол, где лежала красная папка с внутренним расследованием. Открытые страницы содержали неоспоримые доказательства её вины: время, даты, электронные письма. Он стиснул челюсти. — Сломал, — повторил он тихо, с каким-то странным, мучительным выражением на лице. Его мысли вернулись к Сонхуну. Сын вырос быстрее, чем он сам осознал. Взрослый, твёрдый, но с тем, что Пак давно утратил: сердцем, которое всё еще могло чувствовать. Сонхун не боялся говорить то, что думал, даже если это означало противостоять собственному отцу. Господин Пак провёл рукой по лицу, устало выдохнув. Снова перед его глазами встала её улыбка. Молодая, живая, когда-то — его жена. И воспоминание о том, как та улыбка медленно угасала. Он никогда не хотел признавать своей вины. Ему легче было верить, что мир против него, что другие виноваты. Но сегодня слова сына развернули что-то внутри, и сопротивляться этому было трудно. Часы пробили полночь. — Проявить уважение, — прошептал он. В его голосе всё ещё звучала горечь, но в глубине глаз появилась новая, едва уловимая искра что-то похожее на сомнение. В коридоре за дверью звучали глухие шаги охранников. Всё казалось отдаленным, неважным. Он знал, что решение уже принято. Но как быть с теми чувствами, которые сегодня неожиданно всплыли на поверхность? Господин Пак медленно вышел из комнаты, оставив за собой тени давно забытых воспоминаний и их неясных отголосков.

***

Прокурор Со был уставшим человеком. Ночь захватила Сеул, как старый хищник, опуская тяжёлую темноту на город. Слабый свет настольной лампы отчаянно пытался пробиться сквозь завесу полумрака прокурорского кабинета. Здание окружала тишина, но эта тишина была живая — её насыщали шорохи бумаги, скрип стула, невнятный гул города за окном. Когда дверь в кабинет открылась, прокурор Со даже не поднял головы. Его внимание было сосредоточено на недописанном отчёте. Он знал, что в коридорах гуляют призраки множества незаконченных дел, и каждая из них требовала его времени. Но звук глухого удара на столе заставил его сердце болезненно сжаться. Перед ним стояла огромная папка. Чистый переплёт, аккуратный, с ровными краями. На корешке — чёрной тушью выведено одно слово: «Park group». Со поднял глаза, чтобы взглянуть на того, кто принёс её. Ранее помощник сообщил, что его посетил какой-то мужчина, просивший о встрече с прокурором. Вероятно, перед стоял именно он. Молодой человек с идеальной осанкой и бесстрастным лицом. — Это что? — спросил прокурор. — Подарок, — спокойно ответил незнакомец, его голос был как ледяной ветер — резкий, но ясный. Со провёл пальцами по корешку папки и раскрыл её. Едва он пролистал первые страницы, как почувствовал, что пальцы дрожат. Там было всё: подписи, счета, переводы через офшоры, компании-пустышки. Деньги текли через офшоры, словно реки, впадающие в пустоту, бесследно исчезая на счетах в Панаме, Гонконге, Швейцарии. Пак Муёль. Имя, звучавшее как приговор всей корейской системе. Каждая подпись в этих документах была дерзким вызовом закону, словно сам Пак Муёль смеялся в лицо правосудию. Прокурор закрыл папку, не в силах переварить всё сразу. Ему вдруг стало невыносимо жарко; он ослабил галстук, бросил его на стол, затем снова поднял глаза. — Кто вы? — спросил прокурор, откинувшись назад, его взгляд изучал лицо молодого мужчины, пытаясь найти хотя бы намек на уязвимость. — Можете звать меня Джеем, — последовал короткий ответ. Прокурор долго смотрел на него, словно пытаясь прочесть за маской безразличия истинные мотивы. Он знал, что люди, приносящие подобные досье, всегда преследуют свою цель. — Откуда у вас эти документы? — спросил Со наконец. Джей не отвёл взгляда. Его лицо оставалось безмятежным, губы слегка приподняты в подобии улыбки, но не дружелюбной, а скорее насмешливой. — Их передала мне жена Пак Муёля, — ответил он спокойно, словно речь шла о простой передаче письма. — Жена? — Со нахмурился. В мире таких людей, как Пак Муёль, жена — это не союзник. Это трофей. И если она взяла на себя смелость передать такие документы... — Зачем? — прокурор сузил глаза. — Возможно, она устала жить в золотой клетке, — пожал плечами Джей. Со почувствовал, как его желудок скрутило в узел. Он знал, что в этой истории не будет ни героев, ни спасителей. Только грязь. И кровь. А его, Со Чанбина, хотят использовать, чтобы свести счёты с президентом Park Group. Не то чтобы прокурор сам не гонялся за этими зажравшимися чеболями и не подозревал их в страшных преступлениях, но одно дело — преследовать их во имя закона. И совсем другое — ловить их за ширку через наводки третьих лиц, заинтересованных в крахе Пак Муёля. — Вы понимаете, кого вы обвиняете? — Со наконец встал из-за стола, его фигура возвышалась над Джейем. — Пак Муёль — это не просто человек. Это система. Имя, за которым стоят сотни таких же, как он. Его запросто могут прикрыть сверху, и вы это прекрасно знаете. Джей слегка наклонился вперёд, словно собирался дать доверительный совет. — Арестуйте его, — сказал он просто, будто речь шла о штрафе за парковку. — Корейский народ обожает такие истории. Они хотят видеть, как миллиардеры тонут в том же дерьме, в каком живут эти бедняки каждый день. Что касается тех, кто сверху… скажу по секрету: они сейчас в таком дерьме, что проблемы Пак Муёля будут волновать их в последнюю очередь. Более того, есть вероятность, что они сами захотят использовать господина Пака в своих интересах. Со посмотрел на Джея с едва скрываемым недовольством, но не стал отвечать сразу. Он знал, что любой его шаг мог быть использован против него. Вся эта игра была ловушкой, в которую он, вероятно, уже попал. — Вы действительно думаете, что можете так просто разрушить систему? Чем? Арестом? — спросил он, пытаясь сохранить спокойствие, но в голосе слышалась скрытая угроза. Джей улыбнулся. — Я не собираюсь её разрушать. Я собираюсь её использовать, — ответил он, не торопясь. — И если вам кажется, что это чем-то отличается от того, что делает Пак Муёль, вы просто не видите всей картины. Так что, покажете нам класс и развлечёте народ? Последняя фраза была как плевок в лицо. Со сквозь зубы процедил: — Прокуратура работает во благо страны, а не на потеху народу! — его голос ударил по тишине кабинета, как раскат грома. Джей замолчал. Его глаза остались всё такими же холодными, но на мгновение что-то промелькнуло в них уважение или, может быть, разочарование. Он поднялся, встал прямо, словно солдат перед командиром, и слегка поклонился. — Желаю вам удачи, прокурор Со, — сказал он тихо. Он развернулся и вышел, оставив Со наедине с папкой, которая теперь казалась неподъёмной. Вся тяжесть корейской системы и вся ее гнилость, казалось, заперты здесь, между потёртыми страницами. Руки прокурора едва заметно тряслись. Впервые за долгое время он почувствовал страх. Не за себя, а за страну, в которой такие, как Пак Муёль, могли творить что угодно. Снаружи зимний ветер завывал сильнее, и прокурору Со вдруг показалось, что этот ветер придёт и за ним.

***

Теплица госпожи Пак стояла как отдельный мир, оторванный от остального дома. Ее стеклянные стены собирали свет зимнего солнца, а воздух внутри был плотным и тёплым, наполненным запахом сырой земли, зелени и терпким ароматом роз. Эти цветы были её гордостью — кусты с сотнями сортов, начиная от нежно-розовых чайных и заканчивая глубокими, почти чернильно-пурпурными. Лепестки некоторых роз были тонкими, как крылья бабочек, другие — тяжёлыми, как шёлковые складки. Они цвели в идеальном порядке, словно войско, выстроенное для парада. Госпожа Пак склонилась над одним из кустов, ее тонкие пальцы ловко выискивали омертвевшие листья, темные пятна на зелени, которые она не могла допустить. Ножницы в ее руке сверкали, отражая свет. Она работала молча, хмурясь, будто сосредоточенность на этих цветах могла заглушить все прочие мысли, все голоса. Дверь теплицы скрипнула. Тихий, незаметный звук, но его было достаточно, чтобы нарушить этот изолированный мир. — Я же просила не беспокоить меня, — произнесла она строгим голосом, не оборачиваясь. Ответа не последовало. Вместо этого тишина вновь заполнила теплицу, вязкая, будто воздух стал гуще. Госпожа Пак замерла. Пальцы сжались на ножницах, а затем она медленно обернулась. В дверях стоял Рики. Его бледное лицо выглядело болезненным на фоне теплого света, струившегося изнутри. Под глазами лежали глубокие тени, чернее самых тёмных лепестков её роз. В руках он держал тонкую папку. На долю секунды в лице госпожи Пак отразился шок, но он тут же сменился гневом. Она выпрямилась, ее спина стала прямой, как стебель розы, а глаза сверкнули колючим блеском. — Ты! — ее голос сорвался на шепот, настолько наполненный ненавистью, что он звучал громче крика. — Как ты смеешь появляться в моём доме, когда здесь нет твоего чертового отца? Рики молчал. Его губы слегка дрогнули. Он подошёл к ближайшему низкому столу, где лежали срезанные цветы. Её взгляд пронзал его, как острые шипы, но он не дрогнул. Он положил папку на стол. — Это акции, которые ваш муж подарил мне, — его голос был тихим, как шепот ветра за стеклом. — Они принадлежат вашей компании. Я… я пришел, чтобы вернуть их. Госпожа Пак, не отрывая взгляда от него, подошла ближе. Её шаги звучали чётко на каменном полу, как удары сердца. Она схватила папку и резко открыла её. Пальцы пробежались по бумагам, и ее взгляд на мгновение стал холодным, словно она оценила их, как оценивают товар. — Это действительно мои акции, — сказала она, медленно поднимая глаза на Рики. — Зачем ты вернул их? Думал, что я их не приму? Его лицо оставалось пустым, словно он давно потерял способность выражать эмоции. Только уголки его губ чуть дрогнули, как будто он пытался, но не смог улыбнуться. — Я понял, — начал он, а потом сделал глубокий вдох, будто собирал силы, — что мне не нужны чужие вещи. Не нужно ничего, что принадлежит вашей семье. Её смех был коротким, резким, как треск сухой ветви. — Чужие вещи? — повторила она, ее голос был пропитан ядом. — Ты наконец-то понял где твое место. Понял, что ты — никто. Нелепый ребёнок, которого мой муж решил пожалеть. Рики промолчал и слегка поклонился, жест был как у куклы, управляемой невидимой нитью. Он повернулся к двери, не желая слушать оскорбления, но её голос остановил его. — Знаешь, — начала она, ее слова растягивались, словно она смаковала каждое из них. — Иногда я думаю, на кого ты похож. Не на моего мужа, это точно. И не на свою мать. Рики замер, его спина напряглась, но он не повернулся. — Если бы я не знала своего мужа так хорошо, я могла бы подумать, что ему наставили рога. Что ты — не его сын. Но мой муж никогда бы не позволил случайному человеку войти в наш дом. Ее слова звучали, как удары молота по голове. Рики стоял неподвижно, его рука замерла на дверной ручке. На мгновение ему показалось, что он просто не сможет уйти. Не может не ответить. Но через секунду он сделал шаг, толкнул дверь и вышел наружу. Холодный воздух ударил его в лицо, но он почти ничего не почувствовал. Все внутри было пусто. Ветер трепал его волосы, подгонял его прочь, подальше от дома, от этого места, от слов госпожи Пак. Внутри теплицы госпожа Пак всё ещё держала папку. Ее пальцы побелели от напряжения, но она не отпускала ее. На секунду ее взгляд упал на розы. Их лепестки казались безупречными, но она внезапно ощутила, как сильно они напоминают её собственные раны. Невидимые на публике раны.

***

Всё в этом дне — от обманчиво мягкого света зимнего солнца до ритмичного гудения города за окном — вызывало в господине Паке едва уловимое, но нарастающее чувство тревоги. Время неумолимо приближалось к двенадцати. Всего десять минут, и Рики войдёт в этот кабинет, всегда собранный, с непроницаемым выражением лица, но с той напряжённой энергией, которую трудно было игнорировать. Господин Пак вздохнул. Сегодня он не был настроен на долгие, назидательные разговоры. Да и смысл? Все планы теперь рушились. Его разум был поглощён совсем другим. Проклятые документы. Бумаги, которые не должны были выйти за пределы его кабинета. Их могли опубликовать, чтобы раздробить его власть на куски. Господин Пак встал, двигаясь так медленно, будто даже собственное тело сопротивлялось. Кабинет был просторным, но в эти минуты казался тесным, душным. Тяжёлые шторы, наполовину прикрывавшие окна, задерживали свет, делая помещение мрачным. Аромат кожаной мебели смешивался с тонким запахом виски. Подойдя к бару, он наполнил стакан и замер на секунду, задумчиво глядя на янтарную жидкость. — Успокойся, — шептал он себе, но мысль о документах жгла его изнутри, словно огонь. Где-то за дверью раздался глухой звук. Он замер, прислушиваясь. Это были шаги. Тяжёлые, уверенные. Господин Пак нахмурился, но решил проигнорировать. Люди всегда ходят туда-сюда. И всё же внутри поселилось беспокойство. Он сделал глоток виски, позволив жидкому теплу растечься по горлу. Внезапно дверь распахнулась. Глухой стук о стену разрезал тишину. Господин Пак обернулся. На пороге стояли пятеро мужчин. Чёрная форма, шлемы, оружие. Спецназ. Их присутствие словно выдавило весь воздух из комнаты. Но больше всего его потряс не их вид. Впереди, со слегка прищуренными глазами, стоял прокурор Со. Тот самый неподкупный прокурор Со, которого господин Пак надеялся не видеть еще тысячу лет. — Зачем пожаловали, господа? — произнёс он с ледяным спокойствием. Поставив стакан на стол, он выпрямился, сложив руки за спиной. Прокурор Со, не теряя ни секунды, достал ордер. Его голос звучал сухо, словно выжатая тряпка: — Господин Пак Муёль, вы арестованы. У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. На долю секунды лицо господина Пака дрогнуло. Лёгкий всполох нервного смеха едва не прорвался наружу, но он подавил его. Впервые за долгие годы ему пришлось напомнить себе, что он не должен показывать слабости. Это было ожидаемо, поэтому господин Пак не удивился. Он уже успел обсудить с адвокатом и господином Кимом линию поведения на случай ареста. — Прошу, — сказал он, протянув руки, чтобы ему надели наручники. Металлический щелчок застыл в воздухе. Он почувствовал, как холодный металл впился в кожу. Ощущение было унизительным, но он держался. Голова высоко поднята. Взгляд твёрд, непоколебим. Его вывели в коридор. Работники, чьи лица обычно были безразличны или предельно вежливы, сейчас выглядели ошеломлёнными. Одни сжимали рты, другие молча прятали взгляды, но каждый шаг спецназовцев резал воздух тяжёлым осознанием: их босс повержен? Господин Пак не оглядывался. Он не хотел видеть их лица. На улице холодный ветер ударил в лицо. И первым, кого он увидел, был Рики. Рики стоял у чёрной машины, на полшага впереди Джейка. Его лицо, обычно скрытое под маской хладнокровия, сейчас выдавало замешательство. Брови сдвинулись к переносице, а взгляд метался от отца к людям в форме. Господин Пак покачал головой, усмехнувшись. — Сегодня придется отменить нашу встречу, поэтому тебе придется… — начал он, но не успел закончить. Громкий выстрел разорвал воздух. Господин Пак резко обернулся в сторону, откуда прозвучал выстрел. Его первой мыслью было: «Они перешли к следующему этапу». Но все изменилось, когда он услышал крик. Повернувшись, он увидел, как Рики рухнул на землю. Кровь алыми пятнами расползалась по ткани его пальто, в районе сердца. Лицо Рики исказилось от боли. Джейк уже кричал что-то по телефону, вызывая скорую. — Рики! — крик сорвался с губ господина Пака. Он рванулся к нему, но кто-то схватил его за плечи. — Не двигайтесь! — прогремел голос бойца. — Это мой сын! Выпустите! — вырвалось у господина Пака. Но никто не слушал. Металлическая дверь захлопнулась перед его лицом, лишая его последнего шанса быть рядом. Когда машина рванула с места, он обернулся, пытаясь снова увидеть Рики. Но единственное, что он успел уловить — это его неподвижное тело, окружённое хаосом людей и кровью.