Мятежной цветок

***

Под тонким слоем роскоши, шумного гомона гостей и бархатного света хрустальных люстр, скрывалось напряжение. Чонвон, скрываясь в полутонах, праздничного веселья, напряженно следил за Сонхуном. Он стоял среди гостей, все с тем же холодным взглядом, что и много лет назад, когда впервые решил, что красота и надменность Сонхуна — иллюзия, хрупкая маска, за которой кроется пустота. Сейчас Сонхун безмятежно принимал поздравления. С высоко поднятой головой, как всегда уверенный, он держал Вонен за руку, ни на мгновение не выпуская из вида гостей и их восхищенные лица. Сонхун был воплощением превосходства и ледяного спокойствия. Счастливые лица вокруг, смех, звон бокалов — все это казалось издевкой. — Мудак, — проскользнуло сквозь зубы у Чонвона, но его никто не услышал, кроме официанта, который забрал у него пустой бокал. Удивленный официант замер, посмотрев на него, как на человека не в своем уме, но Чонвон лишь едва качнул головой, ничего не объясняя, его взгляд снова вернулся к толпе. Его внимание было сосредоточено не на виновниках торжества. Ему нужно было найти Сону. Легкий беспокойный огонь, затеплившийся внутри, превратился в острый, почти болезненный порыв. Чонвон скользил взглядом по толпе, среди блеска нарядов и огней люстр выискивая белокурую макушку, знакомый изгиб плеч, но — безуспешно. Он прошел мимо группы гостей, слегка наклонившись, словно вежливо, но его глаза не задерживались ни на ком. Наконец, его взгляд наткнулся на родителей Сону. Госпожа Ким выглядела растерянной, лицо ее было бледным, а господин Ким слегка сжал губы, с нервным видом обводя зал глазами. Чонвон подошел к ним, быстро поздоровался и прервал формальности, спросив: — Сону здесь? Госпожа Ким встревоженно посмотрела на него, затем мягко улыбнулась, но было заметно, что она беспокоится. — Мы тоже его ищем, — сказала она. — Он был здесь буквально минуту назад, но исчез. Если найдешь его, скажи нам. Чонвон кивнул и, не теряя времени, покинул зал. Коридор был полутемным, освещенный лишь мягким светом настенных бра, а в воздухе витал легкий аромат дорогих духов. Чонвон наткнулся на пару официантов и настойчиво спросил, не видели ли они блондинистого парня. Те пожали плечами, недоумевая, а один даже уточнил: — Блондинов на вечере много. Чонвон вскинул бровь и фыркнул: — Я говорю о красивом блондине. Уверен, он выделяется из толпы. Спрошу по-другому: вы видели кого-то, кто мог бы затмить всех остальных? Официанты растерянно покачали головами, и Чонвон махнул рукой, пробормотав что-то вроде: — Ладно. Если увидите блондина, спросите, Сону ли это, и если ответит положительно, сообщите мне. Без дальнейших объяснений он направился вдоль коридора, открывая двери, одна за другой. Двери распахивались, открывая перед ним интерьеры, полные роскоши и одновременно пропитанные холодом. Ему встречались парочки, скрывшиеся в тени для приватного разговора, другие гости, собравшиеся в небольшой компании. Некоторые пары бросали на него удивленные взгляды, но Чонвон лишь хмурился, закатывал глаза, нетерпеливо закрывал двери и шел дальше. Кровь кипела в жилах, раздражение только нарастало. Просторный, холодный дом Сонхуна раздражал его своей вычурной роскошью. Каждый уголок, каждый резной орнамент, казалось, был отражением хозяина: высокомерного и презрительного. — Даже дом у этого надменного типа такой же, как он сам, — пробормотал он, снова резко распахнув одну из дверей, за которой стоял незнакомец из полицейского участка. Тот стоял напротив картины и, казалось, что-то искал или, скорее, кого-то выжидал, но при появлении Чонвона резко обернулся. Брови незнакомца взлетели вверх, а лицо исказилось почти мгновенной злостью. — Ты! — выпалил он, и шагнул вперед. — Я, — с вызовом ответил Чонвон и с силой захлопнул дверь, едва не прищемив незнакомцу нос. Не дожидаясь ответа, Чонвон рванул прочь. Незнакомец бросился следом. — Стой! — прокричал незнакомец, и его голос отозвался эхом в пустых коридорах. Но Чонвон лишь прибавил шагу, почувствовав острый укол азарта, невероятное ощущение свободы и риска. Он уже не просто искал Сону — теперь он удирал, смеясь про себя над этим яростным преследователем. Коридор плавно перетекал в большой зал, в котором собрались гости, и Чонвон не раздумывая нырнул туда. Словно тень, он скользил между людьми, заставляя кого-то вздрагивать от неожиданности, задевая плечом или нечаянно наступая на ногу. Густой воздух, насыщенный ароматами дорогих духов, удушающе давил на грудь, но Чонвон, не замечая этого, продирался через толпу, направляясь к выходу на другой стороне зала. Сзади он слышал шаги незнакомца, чуть более размеренные, но твердые, решительные. Незнакомец остановился на мгновение, глядя на бегущего Чонвона, чувствуя, как раздражение смешивается с волной адреналина, взрывом азарта, который он пытался подавить, но не мог. Ему хотелось кинуться следом, сбрасывая с себя тяжесть правил и приличий, но он замер. Отчасти из-за взгляда своего босса, отчасти, из-за жеста наглого парня, того короткого огонька в его глазах, когда он обернулся и, усмехнувшись, послал ему воздушный поцелуй. — Проклятье, — выдохнул Джей, сжав кулаки, но все же продолжил наблюдать за ускользающим образом. Этот парень — дьявол воплоти, мелкий правонарушитель, но, черт возьми, Джей не мог устоять перед вызовом. Ослепительные люстры, золотистый блеск стен, гул голосов — всё, казалось, замирало на фоне бешеного стука его сердца.

***

Река Хан мерцала под лунным светом, покрытая тонкими серебряными струями от цепочки фонарей вдоль набережной. Вода бежала тихо, мягкими волнами, будто шептала нужные слова — нежные, успокаивающие. Вокруг витала почти сказочная тишина, которая ложилась на плечи как тяжелое покрывало, от которого не укрыться. Весь мир — мерцающий, холодный и красивый в своем равнодушии — тянулся перед ним, словно приглашая в свои глубокие, неведомые воды. Казалось, сама ночь, окутанная дымкой и влагой, обнимала реку, предлагала утешение, но Сону не замечал ни красоты воды, ни звезд, что словно повисли в небе, отражаясь на гладкой поверхности. Он стоял, погруженный в свои мысли, его взгляд не отрывался от медленных волн, но был обращен куда-то далеко, к тем образам, что все еще крутились в памяти. Он был замкнут внутри своего страдания, и ничто не могло пробить эту скорбную тишину внутри него. Перед его мысленным взором вновь и вновь возникала сцена: господин Пак сдержанно, но гордо объявляет о помолвке. Сонхун, спокойный и сдержанный, его улыбка, такая холодная, а в глазах ни капли света. Его руки обнимают другую, чужую, он сжимает их крепко, чуть ли не демонстративно, как будто подчеркивает, что все его внимание принадлежит теперь ей. Все было так торжественно, так нарочито красиво, как будто это был сон или сцена из чужой жизни, которую он смотрел со стороны. Для всех окружающих это была идеальная картина счастья, но для Сону — воплощение его боли. Многочисленные гости вокруг, мерцающие улыбки, приглушенные светом свечей. И в этом празднике, полном чужих лиц и радости, для Сону нет места. Сонхун словно не замечал его, как если бы Сону вовсе не существовал. Как если бы все его чувства, все переживания, были обманом. Сону почувствовал, как что-то холодное и резкое толкает его в груди, раздирая на части. Он грустно усмехнулся. Слезы одна за другой тихо стекали по щекам, оставляя влажные следы на светлой ткани его костюма. Он стоял неподвижно, позволяя себе не сдерживаться, не утирать слезы, не прятать горечь. Он чувствовал, что если бы закричал сейчас, это не сняло бы боли, но, может, заглушило бы тишину вокруг. Он не чувствовал, как холодный ночной воздух остужал его кожу, не видел, как туман окутывал реку; он был в своем мире боли, и этот мир был слишком тесным, чтобы вместить что-то еще. Рики стоял рядом, слегка отстранившись, его тень скрывалась в полутьме, будто он хотел стать частью этой ночи, спрятаться в ее глубине. Он смотрел на Сону боковым взглядом, стараясь не поддаться эмоциям, что завязывались узлом у него внутри. Он знал, что это раздражение — нелогичное, болезненное, смешанное с ревностью, которая разъедала его изнутри. Он злился на себя за эту невнятную привязанность, что словно корни, проникала глубже, заставляя сердце стучать неровно, глуша каждую мысль о мести, которую он лелеял. Как глупо. Как неправильно. Но стоя рядом с ним, Рики чувствовал, как все эмоции в нем исчезают, затягиваются в бездонную черную дыру, оставляя его только с одним — с болью, что не его, и тем не менее почему-то болью. Глядя на этого хрупкого парня, стоящего у реки, у него внутри что-то колебалось, словно старое, заржавевшее колесо, которое вновь начинало вращаться. Рики смотрел на Сону и чувствовал, как под кожей, глубоко внутри, зарождается что-то новое и горько-сладкое, неуместное в сердце, заполненном ненавистью. "Черт бы тебя побрал, Сону," — с раздражением подумал он, борясь с собственной душой, которая пыталась, как мятежный пленник, вырваться на свободу. «Нет, — говорил он себе. — Никакой симпатии, никакой жалости». Рики должен был ненавидеть Сонхуна, а значит, и всех, кто связан с ним. Он не позволит себе роскошь сопереживания. Он не забудет, не простит. Все, что у него есть, — это его мстительные мысли, его ненависть. Он отрекался от теплоты, которая рвалась к Сону, затушил ее холодом, спрятал глубже, решив, что, если и будет рядом с этим парнем, то лишь для того, чтобы использовать его, как инструмент против Сонхуна. Только так. Иначе — нельзя. Рики подавил раздражение, чувствуя, как все вокруг расплывается, как его мысли переплетаются с ревностью. Он не знал, как это объяснить. Ему не было дела до страданий Сону, он был для него лишь орудием мести, оружием против Сонхуна. Но эта мысль не приносила ему облегчения. Вместо этого он чувствовал, как внутри разгорается противоречие. Он хотел отвернуться и уйти, но каждый раз, когда его взгляд снова возвращался к Сону, он словно натыкался на стену, на которую нельзя не смотреть, невозможно обойти. Это была тишина, какая-то невероятная, почти священная тишина, которую он не мог разрушить. Это лицо, покрытое слезами, было красивым в своей боли, таким чистым и хрупким, что у него внутри что-то дрогнуло. Рики чувствовал, как стены внутри него начинают рушиться. Глупость. Он знал это. Он даже почти презирал себя за этот трепет. За их спинами стояла черная машина, внутри которой сидел Джейк. Его взгляд оставался невозмутимым, но наблюдательным. С того момента, как Рики привел Сону сюда, он не спускал с них глаз. Рики чувствовал этот взгляд на себе. Но это было не важно. Важно было только то, что он стоял рядом с Сону, смотрел на него, на эту почти бесцветную фигуру. Сону выглядел как человек, потерявшийся, оторванный от мира, словно ему больше нет места ни в этом городе, ни на этой земле. Сону вдруг повернул голову, и их взгляды встретились. В глазах Сону была такая всепоглощающая, горькая печаль, что Рики, внезапно почувствовал, как ледяной холод пронзил его грудь. Этот взгляд был как крик о помощи, как тень того, что когда-то горело, но теперь тлело, почти погаснув. На мгновение Рики забыл, зачем он здесь, забыл о своей мести, о собственной ненависти. Ему хотелось сделать что-то — хотя бы одно действие, которое смогло бы погасить эту боль, подарить Сону утешение и успокоение. — Зачем ты здесь? — вырвалось у Сону тихим, еле слышным шепотом. Рики чуть дернулся, и его раздражение вновь вспыхнуло, но на этот раз он не пытался подавить его. — Я не знаю, — сказал он, стараясь держать голос ровным, но понимал, что это прозвучало неправдоподобно. Сону смотрел на него, и в этом взгляде было что-то, что проникало в его душу. Как будто он видел его насквозь, понимал все его противоречия. Это бесило Рики. Он не хотел быть разгаданным. Он не хотел, чтобы кто-то знал, что внутри него есть что-то помимо жесткости и ненависти. Рики отвернулся, словно спасаясь от этого взгляда. Но Сону вдруг произнес, тихо и с какой-то непонятной, упрямой уверенностью: — Ты тоже одинок, да? Эти слова разорвали тишину, словно тонкая нить, что держала Рики на краю пропасти, порвалась. Он почувствовал, как в груди сжалось что-то давно забытое, нечто, что он похоронил под слоем мести и злобы. — Не задавай таких вопросов, Сону, — произнес он сквозь стиснутые зубы, чувствуя, что не в силах выдержать этот взгляд. Эти глаза, это понимание. Он не мог позволить себе так легко разрушить все свои стены. Но Сону не отвел взгляда, не отступил. Он был рядом, и в этом было что-то, что разбивало все предохранители внутри Рики. Он был готов уйти, но что-то держало его здесь, как если бы сама река, сама эта ночь связали его с этим красивым парнем. Сону слабо качнулся на месте, будто тень ветра прошла через его душу, задев какой-то дребезжащий, давно заброшенный нерв. Его взгляд снова уткнулся в воду. Теперь он словно пытался найти в темной глади реки ответ — какой-то смысл, который объяснил бы, как он дошел до этой пустоты внутри. Этот светлый костюм, что он надел, казалось, был напоминанием об утраченной радости, теперь отдаленной, как звезда, которую не достать ни руками, ни сердцем. Внутри него все словно замерло, как под слоем льда. Он вспоминал, как когда-то верил, что Сонхун — его. Что его руки, его улыбка, его сердце принадлежали ему, и только ему. Они были как два осколка одного целого, неразрывные, даже когда ссорились, даже когда он злился на Сонхуна за его холодность и неотзывчивость. Сону казалось, что они могут преодолеть все — даже если Сонхун был как камень, а он, Сону, как вода, что огибает его, наполняет своей силой. И теперь этот камень выбросил его, словно поток воды смыл его, превратил в ничто. Рики же, стоящий рядом, чувствовал, как его собственные мысли запутываются в странной сети, которая все больше притягивала его к Сону. Это было мучительно. Рики мог бы обернуться, уйти, оставить его одного, но ноги словно приросли к земле. В сердце бурлило смутное, неизьяснимое раздражение — на себя, на Сону, на Сонхуна, на весь этот мир что заставил его испытать то, чего он не желал и не планировал. Он чувствовал, что вся его жизнь словно сжимается вокруг этого мгновения, этих слез на щеках Сону, его глупых предположений, этого ледяного света фонарей, отражающегося на воде. "Что же ты делаешь здесь, рядом с ним, — снова и снова спрашивал он себя, глядя на это прекрасное лицо. — Ты ведь здесь только ради одного: разрушить его мир, использовать его против того, кого ненавидишь. И все же... ты не можешь сделать этого. Ты боишься сломать его еще сильнее, чем его уже сломал Сонхун". Рики сжал кулаки, пытаясь отогнать эти мысли. "Ты должен уйти. Сейчас же. Оставить его здесь. Уйти и забыть, что когда-то, хоть на миг, тебе захотелось что-то изменить". Но что-то останавливало его. Сону вновь чуть повернулся, словно ощущая его внутреннее напряжение. — Рики, — прошептал Сону. — Ты когда-нибудь чувствовал, что потерял все? Что больше нечего терять? Что сердце стало пустым? Рики почувствовал, как его раздражение смешивается с горечью и чем-то странно мягким. Он мог бы отвернуться, снова обмануть себя, снова закрыться, но что-то внутри рвалось наружу, вынуждая его остаться здесь, хотя бы еще на миг. — Пожалуйста, — произнес он, и голос его звучал жестко, будто сопротивляясь. — Не задавай мне таких вопросов. Я пришел сюда не для этого. Он хотел оттолкнуть его снова, эту тишину, этот ночной воздух, что как будто проникал в сердце, вынимая на свет его собственные страхи, его старые шрамы. Но Сону не отводил взгляда. Он видел в этом взгляде что-то настоящее, что-то слишком честное, слишком болезненное, чтобы отмахнуться. Он также подумал о том, что в таком виде, этим взглядом, и нарочито, хмурыми глазами, Рики выглядит красиво. Притягательно. Сону всегда тяготел к открытости и честности. — Мы оба потеряны, Рики... — снова прошептал Сону. Он понимал, что говорил это не просто из-за боли, или из-за страха. Он говорил это, потому что видел в Рики что-то знакомое. Этот холод, это отчаяние — он понимал его. Понимал, потому что сам был в нем. Рики не знал, сколько прошло времени, когда они просто стояли, молча, каждый в своей боли, каждый со своим страхом. В тишину ночи ворвался визг тормозов — такси остановилось чуть ли не на грани аварии, и из него выскочил Чонвон, не успев выйти, как уже ругался с таксистом. — Черепаха! Тебе самому не надоело так ползти? — выкрикнул он, хлопнув дверью. Таксист на мгновение задержал взгляд, но лишь раздраженно махнул рукой и с рывком сорвался с места, словно хотел поскорее убежать от неугомонного пассажира. Чонвон, фыркнув, грубо показал водителю средний палец и, ворча себе под нос, огляделся. Его взгляд остановился на Сону, который продолжал смотреть на реку, как будто ничего вокруг не происходило, и на высокого, хмурого парня рядом с ним. Рики стоял неподвижно, его темные глаза и напряженные брови явно говорили о недовольстве. В его глазах читалось недоумение, которое усиливалось с каждым шагом Чонвона, слишком яркого, слишком неуместного здесь, среди ночной тьмы и приглушенного света. Чонвон — выглядел, как чужак из другого мира, в ярком, кричащем красном пиджаке, расшитом блестками. Казалось, он был не из ночного города, а из другой реальности, где не существовало сдержанности и боли, где мир сиял, как его наряд. Его эксцентричность раздражала Рики, и он невольно сжал кулаки. — Че уставился? — резко бросил Чонвон, заметив пристальный взгляд Рики. В его тоне сквозило пренебрежение, словно он не видел перед собой угрозы, не чувствовал ни малейшего дискомфорта. Не дождавшись ответа, Чонвон подошел к Сону, раскинув руки и обняв его со спины, будто для него этот жест был естественным, само собой разумеющимся. Он прижался к нему, чуть склонив голову к его плечу, и тихо прошептал: — Забей на него, Сону. Ну и мудак он. Никак не стоит, чтобы ты страдал из-за такого... Сону молчал, не отрывая взгляд от реки. Казалось, что каждое слово проходило мимо него, как холодный ветер. Он был словно в пустоте, в глубоком омуте, из которого ему не выбраться, каким бы громким не был голос Чонвона. Рики, стоявший рядом, мрачно наблюдал за происходящим. Ему не нравился этот тип в красном костюме и брюках, сверкающих блестками, яркий, словно новогодняя гирлянда на фоне всей этой ночной тьмы. — Ты кто вообще такой? — резко спросил Рики, не скрывая раздражения. Чонвон оглянулся на него с пренебрежительной усмешкой: — А тебе что, отчёт нужен? Не твоего ума дело. Рики сжал губы, стараясь сохранить невозмутимость. Чонвон продолжал обнимать Сону, не обращая внимания на окружающих. Сону слегка дернулся, как будто пытаясь высвободиться, и тихо, почти неслышно, произнес: — Хватит, Чонвон. Перестань. — Ладно, ладно, — вздохнул Чонвон, отпуская его. Он внимательно посмотрел на Сону, понизив голос до шепота. — Твои родители волнуются, знаешь? Я сказал им, что ты со мной и что останешься у меня на ночь. Надеюсь, ты рад. Сону кивнул, все так же молча, и слабо выдавил из себя благодарность, почти незаметную. Его голос был хриплым, изломанным. — Спасибо. — Пойдем, — сказал Чонвон. — Дождик ведь тоже у меня. Он ждет тебя. При упоминании котенка, Сону на мгновение словно вернулся к реальности, его глаза вспыхнули теплым светом. Он коротко кивнул, и они двинулись к рядом стоящей машине. Рики всё это время наблюдал за ними, стараясь сохранять бесстрастное лицо. Его взгляд оставался холодным и отстранённым, но внутри все кипело. Он уже не понимал, чего больше — раздражения, ревности или, может, неприятия. Рики так и не понял, почему его так задел этот момент, этот жест Чонвона, слишком дружеский, слишком близкий для его, Рики, понимания. Когда они подошли к машине, Джейк, сидевший за рулем, вышел из него. — Джейк, будь добр, отвези нас ко мне домой, — приказал Чонвон, словно он здесь главный, а Джейк, его личный водитель. Джейк поднял бровь и, слегка опешив от его напора, ответил спокойно: — Возможно, вам лучше вызвать такси, — спокойно заметил он, пытаясь не поддаваться наглости Чонвона. — Да ты издеваешься! — всплеснул руками Чонвон, закатив глаза. — Я только что едва не довел водителя до сердечного приступа, а ты хочешь, чтобы я опять вызывал такси? Опустим момент, что эти такси ездят, как черепахи, а я всю дорогу волновался за Сону и ругался с одним из них. Ну же, Джейк, всего одна поездка. Джейк посмотрел на Рики, ожидая его реакции, но тот молчал. — Нужно спросить разрешения у младшего господина, — ответил Джейк, не отводя глаз от Рики. Чонвон озадаченно посмотрел на него. — Что? Зачем нам разрешение Сонхуна? Рики сделал шаг вперед и тихо, но твердо произнес: — Младший господин теперь я. Чонвон скептически вскинул брови, его лицо на мгновение исказилось непониманием. Но прежде чем он успел задать вопрос, Сону обратился к Рики и Джейку: — Рики, Джейк может отвези нас к Чонвону. Пожалуйста. Джейк кивнул, его взгляд скользнул по Рики, который одобрительно качнул головой. Они все расселись по машине: Сону и Чонвон заняли заднее сиденье, причём Чонвон сразу взял Сону за руку, как будто это могло вернуть его к жизни. Рики устроился на переднем сидении, его лицо оставалось непроницаемым, но каждый взгляд, каждое слово Чонвона будто растягивали тетиву в его груди, добавляя ему раздражения. Сону, отвернувшись, глядел в окно, на мелькающий за стеклом ночной город, словно хотел забыть обо всём. Чонвон рядом что-то тихо нашептывал ему, пытаясь отвлечь, задавая бесконечные вопросы то Джейку, то Рики, словно пытаясь разрядить атмосферу, но вместо этого лишь усиливая напряжение. Казалось, ему необходимо было что-то говорить, заполняя пространство шумом, чтобы заглушить безмолвие, которое нависло над всеми. Он крепко держал Сону за руку, словно боялся, что тот может раствориться в тьме ночи, если отпустить. Его вопросы то к Джейку, то к Рики сыпались один за другим — поверхностные, безразличные, как будто ему не важно было, что именно спросить, главное, чтобы не дать тишине окутать машину полностью. — Слушай, Джейк, а почему у тебя такая хмурая рожа? Ты хоть улыбаешься когда-нибудь? — спросил он с легким сарказмом. Джейк, не отрывая взгляда от дороги, едва заметно улыбнулся краем губ, но голос остался безразличным. — Работа обязывает, — ответил он. Чонвон, неудовлетворённый отсутствием реакции, перевёл взгляд на Рики, который сидел на переднем сидении, погруженный в свои мрачные мысли. — А ты что такой серьезный? Что-то случилось? — он усмехнулся, пытаясь разрядить напряжение своим привычным легкомыслием, но встречный взгляд Рики заставил его на мгновение замереть. Рики взглянул на него холодными глазами, в которых читалась смесь раздражения и невысказанной ревности. Чонвон не был врагом, но его близость к Сону была для Рики как заноза — маленькая, но болезненная. Он не знал, почему его это так задевало, почему каждая рука, каждая улыбка, направленная на Сону, вызывала в нём такую злость. Рики, не имел на это права, и это осознание лишь усиливало его внутренний дискомфорт и раздражение. — Не твоего ума дело, — ответил Рики спокойно, не желая втягиваться в бессмысленный спор. — Но все же, что же ты делаешь здесь среди ночи, вместо того, чтобы быть на пафосном вечере своего «брата»? — не отставал Чонвон, обращаясь к Рики с дерзким любопытством. — Просто наблюдаю за вами, — ответил Рики холодно, не поворачиваясь. Чонвон лишь фыркнул, но недолго оставался в раздражении — он быстро вернул внимание к Сону. Склоняясь к нему, он тихо и мягко шепнул: — Не думай о нём, хорошо? Всё это... пройдет. Ты поймёшь, что он тебя не достоин. Ты лучше, Сону. Ты заслуживаешь того, кто ценит тебя по-настоящему. Сону не ответил. Его взгляд попрежнему был устремлен в окно, но казалось, что он и вовсе не смотрел на ночной город. За стеклом промелькнули огни, но он их не видел. Он слышал слова Чонвона, но они казались ему далекими, как шум дождя. Ему хотелось верить в то, что боль утихнет, что со временем мысли о Сонхуне исчезнут, но каждая клетка в его теле протестовала против этой мысли. Она была как глубокая рана, которая не хочет заживать, тянет и болит при каждом движении. Джейк, заметив напряжение в машине, слегка сдвинулся, переключая внимание на дорогу. Он привык к подобным ситуациям, привык к тому, что ему нужно было игнорировать то, что происходило за его спиной, но даже он ощущал это удушающее напряжение. Джейк понимал, что Сону сейчас нуждается в помощи и поддержке, но он также видел, что Рики, пусть и молчаливо, тоже страдает, хотя никогда бы этого не признал. Они ехали по мрачным улицам, а город, утопающий в тенях и огнях, будто открывал их душевные раны: злость, утрату и чувство безысходности

***

Зал, некогда наполненный гостями, погруженными в светские разговоры и притворные улыбки, теперь остывал в глухой, холодной тишине. Приглушенный свет отражался в зеркалах и уставших глазах слуг, бесшумно скользивших по углам, убирая остатки ужина. Сонхун стоял в центре зала, глядя вдаль, почти не видя перед собой ничего, кроме своих собственных мыслей. Его глаза, холодные и сосредоточенные, выдавали то напряжение, которое он пытался скрыть. В них таилась тень — осколок истинного, почти непримиримого горя. Этот вечер вытянул из него все, но он не мог позволить себе расслабиться. Вонен, облаченная в бледно-розовое, длинное платье, мягко подсвеченное остатками света, медленно приблизилась к нему, как нежная тень. Ее длинные локоны свободно падали на плечи, и легкий, едва уловимый запах роз и ванили исходил от нее, словно напоминание о несбыточной мечте. Ее кожа отливала мягким светом, а губы были приподняты в слабую, безмятежную улыбку. Но её взгляд выдавал нечто иное — лёгкое напряжение, осторожность и возможно, скрытое разочарование. Она протянула руку к Сонхуну, словно надеялась, что ее жест хоть немного растопит лед между ними, но его реакция была молниеносной. Сонхун перехватил ее запястье резким движением, и его пальцы, несмотря на мягкость, вонзились в ее кожу, будто заострённые когти. Её глаза расширились от неожиданности, но в них не было страха. Сонхун слегка сжал ее руку — не больно, но достаточно, чтобы она ощутила его недовольство. В этом прикосновении была такая прохладная ярость, такая холодная неприязнь, что на мгновение ей показалось, будто она столкнулась с другим Сонхуном. В воздухе между ними повисла натянутая, почти зримая пауза. — Не трогай меня без необходимости, Вонен. И уж тем более, когда мы одни, — твердо произнес он, глядя на нее холодным взглядом, в котором проскользнула тень презрения. Вонен попыталась ответить мягкой улыбкой, но эта попытка треснула, как хрупкая керамика, и на ее лице появилось выражение едва заметного отчаяния. Её взгляд смягчился, и вместо гнева или обиды в нем промелькнуло что-то другое: глубокая, молчаливая, почти покорная тоска. Она не сопротивлялась, не пыталась освободить свою руку, как будто это неприятное прикосновение было её наказанием за самовольность. Лишь едва заметное движение ее губ выдало то, как непросто ей было выслушать эти слова. — Я просто хотела узнать, как ты, — тихо, почти умиротворенно произнесла она, ее голос был мягким, как приглушённый шёпот. — Отвратительно, — бросил он с горечью и сразу отпустил ее руку, как будто обжёгшись. В его глазах вспыхнуло раздражение — не на нее, а на самого себя, за слабость, которая мелькнула внутри него. Его взгляд стал отстраненным, и он закрыл глаза на мгновение, глубоко вдохнув, как будто пытался собрать остатки своей выдержки. Он сжал губы, словно хотел подавить свои эмоции. Он не должен был так реагировать, но видеть ее теперь, чувствовать ее попытки приблизиться — все это усиливало ту боль, что он пытался похоронить внутри себя. — Мы договорились, — тихо, но твёрдо произнёс он, открыв глаза и пристально глядя на Вонен. — На публике мы счастливая пара, но за сценой мы отдельные личности. Ты строй свою жизнь, а я свою. Вонен, казалось, ожидала этих слов, но её лицо стало чуть более жёстким, её губы слегка дрожали, но она быстро подавила это, заставив себя улыбнуться — с той холодной сдержанностью, которую он в ней ненавидел и одновременно уважал. — Я помню это, оппа. Это ведь моя идея, — мягко произнесла она. — В тот вечер, ваш пентхаус закрепил наш взаимовыгодный союз. Я лишь хотела проявить участие, но впредь не буду этого делать, не волнуйтесь. Сонхун почувствовал, как в груди поднялась волна едва сдерживаемой ярости. Он знал, что этот брак был и будет лишь формальностью, но каждая её фраза, её холодный расчётный тон, словно вскрывали его душу, напоминая о том, как много он пожертвовал ради мнимых возможностей. Она была права — эта игра на публику началась с её предложения, и он сам согласился, сам подписал договор, заранее заключив себя в этот золотой, но все же, клетку. Вонен сделала легкий кивок, прощальный жест, в её глазах не было ни гнева, ни сожаления — только усталость, глубокая, почти непоколебимая усталость, что впиталась в ее лицо и движения. Её фигура растворилась в полумраке, оставляя Сонхуна наедине с разорванными чувствами и пустотой вокруг. Он почувствовал лёгкое давление в груди, что-то похожее на вину, едва уловимое, но цепляющее его душу. Он стоял один, тишина казалась зловещей, будто сама комната дышала, пропитываясь его отчаянием. Сонхун закрыл глаза и на мгновение, потерявшись в мыслях, увидел лицо Сону, единственного человека, кого он любил по-настоящему. Сону — его Сону, человек, которого он предал ради этих обещанных возможностей, ради фамилии, ради удобства. Его внутренний мир перевернулся в тот момент, когда ему пришлось сделать этот выбор. Сердце сжалось от боли, от навязчивого образа Сону, сидящего в одиночестве, в темноте, в тишине, которая, как яд, разрушала его доверие к нему. Сонхун с трудом подавлял желание примчаться к Сону, увидеть его, молить о прощении, просить не уходить, но знал, что сейчас это бесполезно. Боль от недавно полученных новостей была слишком свежа. Сону сейчас ненавидел его, эта мысль была невыносима, но неизбежна. Сону его не выслушает, не даст ему и шанса на оправдание. Единственное, что он мог сделать — это ждать. Ждать, когда горечь отступит, когда рана утихнет и Сону сможет простить его. Он знал, что неприятное осознание должно прийти и прочно закрепиться в душе Сону, только тогда принятие пройдет безболезненно. Он не сомневался — Сону, его Сону, простит и примет его. В конце концов, в его жизни, в его сердце по-прежнему останется только Сону, несмотря на формальный брак с Вонен, который был лишь тенью настоящего союза. Сонхун хотел верить, что тот поймёт, примет его, как всегда принимал, поймёт, что Сонхун, несмотря ни на что, принадлежит только ему. Однако если Сону не примет его, Сонхун... не знал, сможет ли это вынести. На мгновение он ощутил холод, пробравшийся до костей. В его голове мгновенно промелькнули мрачные мысли, холодные и безжалостные. Мысль о том, что Сону может отвергнуть его, внезапно всколыхнула в нём темное, беспросветное отчаяние, и он сам не заметил, как его кулаки сжались, как его сознание погрузилось в мрачные рассуждения. Ему придётся оставить мягкость, заставить Сону остаться любой ценой, даже если для этого придётся применить силу. Если Сону откажется, ему, Сонхуну, возможно, придется прибегнуть к угрозам, к любым средствам, чтобы не потерять его. Он не хотел этого, но готов был на многое, если понадобится. Не мысли, не обещания, а действия. Эти мысли вызывали в нём страх, но и странное чувство контроля — будто вся эта ситуация все же оставалась в пределах его власти. Сонхун медленно разжал кулаки, тяжело вздохнул и направился к выходу, не оборачиваясь. Этот день забрал у него всё, даже малейшие силы, оставив за собой лишь тусклый, горький осадок, с которым он должен был жить.

***

Джей медленно зашел в свой номер. Усталость стелилась тонкой, липкой пленкой по всему телу, словно невидимая ткань. В полутьме номера мерцал холодный лунный свет, пронзая плотные темные шторы. Его шаги были едва слышны на мягком ковре, телефон плотно прижат к уху, голос на том конце спокойно и размеренно доносился до сознания Джея, разбиваясь на ровные, холодные слова. Он направился к окну, отодвинул плотные шторы, щелкнул замок, и поток ледяного ветра ворвался в комнату, освежив его. Воздух пах сыростью асфальта, легкими нотами выхлопов и леденящей свежестью. Джей сделал глубокий вдох, чуть прикрыв глаза, будто стремясь остыть и скинуть напряжение сегодняшнего дня. Голос на том конце снова прервал тишину. — Да, встреча прошла как нужно, — размеренно произнес Джей в телефон, стоя у окна и глядя вглубь темного города за стеклом. — Но, как мне кажется, его мотивы идут дальше простого обмена информацией. Похоже, этот человек хочет увидеть крах и падение Park Group. Это не было сказано прямо, но угадывалось в каждом его слове. На том конце провода последовала короткая пауза, затем сухой ответ. Джей кивал, прислушиваясь, но в его взгляде, устремленном куда-то вдаль, было что-то тяжелое и отстраненное. Взгляд, что искал что-то за горизонтом, простирающимся за окнами отеля, уходил куда-то вглубь, как будто он смотрел не в реальность, а в бездну собственных мыслей. Наконец, завершив разговор, он закрыл окно и тяжело вдохнул, почувствовав, как все тело поддалось утомлению. Как будто его уверенность — надежная и непоколебимая, подтаяла. Он стоял, наклонив голову, чувствуя едва заметное давление в висках. Перекинув пиджак на кресло, Джей позволил себе на мгновение рухнуть на кровать. Казалось, с него выжали все соки, каждый нерв обнажен, а голова занята мыслями о человеке, которого он только что встретил — человеке, готовом идти против Park Group, как и он сам. Это было почти непостижимо, но Джей, в конце концов, знал свое дело и держал свои мысли при себе. Он встал, провел рукой по волосам и, скинув галстук, медленно направился в сторону ванной. Там все сверкало холодным белым светом, отражающимся от безукоризненно чистых зеркал и плитки. Сняв рубашку, он обнажил крепкое, подтянутое тело — оно казалось созданным из твердой, закаленной силы, но сейчас, даже на нем можно было уловить следы усталости. Джей повернул ручку душа, и горячая вода зашумела, наполняя комнату облаком пара. Когда струи ударили ему в плечи, он чуть расслабился, ощущая, как вода уносит напряжение, смывает усталость. Он стоял, уперевшись руками в стену, опустив голову, и позволял потоку обжигать кожу, чувствовать каждый мускул, каждый напряженный участок. В этом теплом, обволакивающем коконе он наконец-то позволил себе отпустить все, что скрывал от остальных. Но чем больше он расслаблялся, тем яснее перед его мысленным взором возникал образ, преследующий его последние дни. Дерзкий, неподвластный и до отвращения знакомый. Чонвон. Этот молодой, дерзкий мотоциклист, со смелыми, насмешливыми глазами и ухмылкой, способной вывести из себя даже самого невозмутимого человека. Джей помнил, как Чонвон смотрел на него — бесстрашно, даже с вызовом, который редко можно увидеть у людей из его круга. У них было принято не вступать в открытые конфронтации, выждать определенное время и только потом нападать, не оставляя врагу пути отступления. Этот взгляд — дерзкий, будто швыряющий ему в лицо «а что ты сделаешь?» — вызвал в нем глухое раздражение, которое теперь обжигало каждую клетку, стоило лишь вспомнить. Джей сглотнул, чувствуя, как напряжение возвращается к нему, но теперь оно было совсем иного рода. Ему казалось, что этот парень, этот Чонвон, стал для него чем-то вроде вызова, от которого невозможно отказаться. Вспомнив его лицо, нахальную усмешку, Джей вдруг ощутил жар в груди, почти болезненное желание, прокатывающееся волной вниз, все ниже и ниже. Его рука медленно скользнула по шее, кожа казалась горячей, как раскаленный металл. Движение было ленивым, неосознанным, но он чувствовал, как внутри него загорается что-то дикое и необузданное. Пальцы продолжили путь, скользя вниз, по груди, по торсу, ощущая напряженные мышцы, словно отдаваясь этому ощущению — что-то животное и неудержимое просыпалось в нем, заполняя сознание. Он видел перед собой образ Чонвона — яркий, резкий, вызывающий. Чонвон, со своими нахальными глазами, насмешливой ухмылкой, с дерзкой уверенностью, от которой кровь в его жилах кипела. Джей медленно провел рукой по члену, чувствуя, как жар разливается по телу, затуманивая сознание. Тело реагировало инстинктивно, желание пробуждалось внутри него, как та самая темная волна за окном. Джей дышал глубже, губы сомкнулись, и рука медленно, почти лениво начала двигаться. Он видел перед собой это лицо, видение, слишком яркое и живое. Чонвон, с его презрительной усмешкой, стоял перед ним на коленях, вызывающий и беззаботный, будто не признающий ни страха, ни власти. Движения стали резче, быстрее, в каждом касании была неприкрытая ярость, желание, будто он хотел сжать в руках сам этот образ, этот дерзкий взгляд, чтобы наконец подчинить его. Голова откинулась назад, дыхание стало прерывистым, а внутри что-то бушевало, огнем охватывая каждую клетку его существа. Это был хаос, необузданный и жестокий, но именно этот хаос пробуждал в нем желание, от которого кружилась голова. В этот момент Джей почувствовал, как напряжение достигло своего пика, и короткий, прерывистый стон вырвался из его горла. Он напрягся, его пальцы крепче сжали член, пока волна наслаждения накрывала его, поглощая с головой. Вода продолжала стекать по нему, успокаивая, как дождь, смывая последние следы усталости, напряжения и спермы, оставляя только тишину. Джей открыл глаза, переводя дыхание. Его рука липла, пальцы слегка дрожали. Он выругался, подставив ладони под струю, очищая их. — Проклятие, — выругался тихо, наклонив голову и крепко зажмурив глаза. Образ Чонвона все еще горел в его мыслях, и он, усталый, но с не угасшей внутренней яростью, понимал: этот человек все равно продолжит преследовать его, как бы он ни пытался вырваться из этого наваждения.