assorted

За окном воет январский ветер, добавляя хмурости в одинокую ночь, и мысли волнами нагоняются от ощущения безнадежности: Хосок откровенно ненавидит свою работу. Пятый месяц утешает себя действительностью, что он обязан работать ради выживания, что первая работа не должна быть любимой, что не страшно, когда мать трех мальчиков настоящая дикая рабовладелица, а ее дети — отродья дьявола. Все юные парни, на чьи плечи слишком рано легли ответственность и обязанность за семью, проходят через подобные муки, Хосок не может каким-то сказочным образом стать исключением. И Хосок в классной комнате не один в эту ночь — вон с тонким станом под завывание ветра извивается огонек свечки, который дает больше света, чем остывающие угольки в потухшем камине. Запрещая самому себе себя жалеть, Чон сильнее закутывается в бордовый твид, в надежде отогреться: он бы с удовольствием разжег полноценный огонь, да так, чтобы дрова трескались ослепительно и оглушительно, но хозяйка к приходу всегда пересчитывает хозяйство, и она, как редкий тип скупердяйства, предпочтет найти тут хладной труп своего гувернёра, нежели нехватку дорогостоящих дров и углей. О, Хосок даже на старости лет будет вспоминать и вновь ненавидеть своего рабовладельца, особенно будет ненавидеть дни, когда тот позволял себе бить своих подчиненных, его в их числе. У кого власть и деньги, у того все права. И лишь острая необходимость вынуждает его тут работать: без образования и рекомендательных писем его никто не возьмет на работу, тем более не англичанина, а пугающего корейца. Хосок всегда приходит к детям даже раньше няни, и всегда уходит глубокой ночью. Он утратил всякую связь с внешним миром, не в курсе происходящего и последних новостей, а новостей, наверняка, было предостаточно: они, как первые переселенцы, считались экзотикой в Англии, и потому семья Ким входила во все великосветские двери. Их на чаепитие приглашала сама королева, только раз за три года, но и это знатно повысило их статус. Хотел ли Хосок быть также вхож в этот исключительный круг? Определенно. Пытается ли что-то поменять ради этого? Нет. Он никак не сможет поменять свое положение: переродиться в другой семье фактически не представляется возможным, а жениться на родовитой даме не позволяет ни совесть нищего, ни это само нищенское положение. Поэтому откинув всякие мысли, возвращается к работе: хозяйке всегда взбредает в голову всякая чушь, по типу перевести на французский «Элегию на сельском кладбище», будто, слепо полагая, что это творение будет более доступным для детей на втором чужом языке. -Я думал, привидение, — со стороны двери раздается наглый смешок, совсем неподходящий ночной тишине. Хосок вздрагивает и, слепо прищурившись, уставляется на дверной проем, в которой качается свет от канделябра, старательно высекая образ юного мужчины из темноты. Темно-ореховые волосы мужчины, каскадом падающие на плечи, привлекают больше внимания, нежели идеальные черты лица. — И что ты тут делаешь, позволь спросить? -Свою работу, сэр. — то, что перед ним высокородный мужчина сомневаться не приходиться: разворот плеч, вздернутый нос и подбородок, идеальная речь на английском без родного акцента, — все говорило о воспитании в высшем свете. -Чушь. В такое время? — мужчина подходит ближе, вытянув вперед руку, и рассмотрев лицо Хосока, поджимает губу. -Аа, — тянет коротко, прочитав ответ на чужом лице. Хосок только сейчас вспоминает, что в обед схлопотал веером прямо в глаз, когда не понял приказа госпожи Ким. Точнее, Хосок не ожидал, что ему прикажут подать чай. -Я знаю, кто ты. — Хосок, привстав, чуть склоняет голову. -Сэр? -Ты один из безвольных слуг моего брата. И какого быть чучелом для битья? — Хосок хочет скривиться, но не смеет показывать недовольство. Не брату хозяина. Ещё больше унижает то, что в голосе нет даже намека на издевательство, лишь искреннее любопытство. -Хлеб от того не становится черствее, господин. — что в действительности правда. -Ну, конечно, дело в кормежке. — Мужчина садится на одно из мест детей, вытянув вперед свои длинные ноги. Но передумав, подскакивает к камину и вновь разжигает огонь. -Госпожа Ким запрещает… -Я скажу ей, тут нечего волноваться, это просто дрова. — тут есть что противопоставить, например чрезвычайную скупость хозяйки, но Хосок здраво размышляет, что молодой господин зажигает огонь лишь ради своего здоровья, поэтому это простительно. -Итак… — господин возвращается к стулу и кивает на другой стул, приглашая. -Ты переехал с ними? -Нет, я у них работаю всего пятый месяц. -Но готов поспорить, что синяков на тебе достаточно. На твоем теле. — господин тянет рукав Хосока, но тот высвобождает свою руку. -Проверка будет лишней. — Ему не хочется полуночной беседы с высокородным, пусть он и лишен любой другой. Не то, чтобы он ставит выше себя дворянства, но работа не ждет. Он должен дать диктант старшим ребятам с утра, а самому младшему поработать с английским и французскими алфавитами. Семья Ким категорично запрещают разговаривать с детьми да и вообще в доме на родном корейском. -Всего пятый месяц, но ты уже как олух позволяешь себя пинать ногой. А чего не встанешь против? — Хосок смотрит на молодого господина косым взглядом. -Вас прислала госпожа? Чтоб меня проверить? -Упаси меня от этого! — молодой господин откидывает назад свои ореховые локоны и пододвигает ближе к лицу Хосока свой канделябр. — Мне интересно, что движет такими безвольными пиявками? — и на лице, самое унизительное, всё тоже непосредственное любопытство. -Полагаю, вам легко делать выбор, так как этот самый выбор у вас есть. С самого рождения. -Извечный лепет безродных. — Хосок медленно встает, закипая от негодования. Этот молодой — определенно младше самого Хосока, — юноша просто испытывает Хосока. Ему заняться нечем, наверняка приплыл к родным отдохнуть, развеяться, и из-за долгой дороги пришел развлечься с бедной безвольной прислугой, обваливая его лицом в дурно пахнущую действительность. -Полагаю, я не смогу развеять Вашу скуку, молодой господин. -Отчего? Мне сейчас ну очень интересно. -От того, что вы каждый мой ответ реаргументируете быстрее, чем успеваю договорить. — молодой господин, закинув голову высоко, смеется в голос. -Нет, ты неправильно меня понял. Мне правд… -Простите, но олуху, безвольной пиявке, если угодно, необходимо продолжить перевод поэмы. — отвернувшись, Хосок проходит обратно к своему столу. -Но ты даже не учитель. — усмехнувшись, отмечает молодой господин. — Те отличаются исключительным самодостоинством. — Хосок, сев на свое место, опускает низко свою голову, чтоб спрятать запылавшие от отчаяния щеки. На глазах наворачиваются слезы от слишком большого давления: Хосок и без того ненавидел свое положение, и слова незнакомца, посчитавшего нужным обвалять его в своем ненужном мнении, только сделали хуже. Отвратно, Чону хочется блевать, пусть даже под ноги молодого господина. -Спокойной ночи. -С утра я бы на твоем месте потребовал либо повышение оклада, либо снизить нагрузку. Зная свою невестку, сомневаюсь, что она дает тебе больше 400 фунтов в год. — Снисходительно вздохнув, забив этим последний гвоздь в крышку чонова гроба, молодой господин выходит из класса, оставив на столе свой канделябр. В ночной заунывной тишине камин потрескивает жарко, но необходимости в нем не осталось: Хосок горит от несправедливости всяко жарче какого-то огня.