Асимптота

      За весь сентябрь осень дала знать о себе только единожды — в те ветреные, хмурые выходные; она на мгновение показала своё капризное, тусклое лицо, а потом снова скрылась, уступив место бабьему лету, мягким, ласковым дням и незаметно удлиняющимся ночам. Но как следует насладиться этим периодом совсем не получалось — вместо этого мы со скрипом вкатывались в колею учебного года и пытались наладить новый быт, кое-как склеивая между собой подработки и учёбу, пока Андрея всё глубже затягивало безмятежное, упоённое первокурсничество. Следующая неделя так и пролетела в попытках набрать ритм, и лишь к середине третьей мы начали немного возвращаться к своей обычной жизни.       В среду в комнату первым вернулся я — после пар сразу пошёл в общежитие, чтобы доделать работу и побыстрее разобраться с подготовкой к практике по ВМПИД (чем дальше продвигалось обучение, тем больше становилось дисциплин, скрывающих под аббревиатурами нагромождения слов вроде «венчурных механизмов поддержки инновационной деятельности»). Но «побыстрее» не получилось, и я застрял до позднего вечера, даже несмотря на то, что позволял себе прерываться исключительно на перекуры, количество которых, правда, увеличивалось пропорционально наступлению за окном темноты.       Почти сразу после меня пришёл Давид, в одно движение перевернул вверх тормашками свой стол — ноутбук, фотоаппараты, переплетения проводов, цветастые квадратики карт памяти и флешек, баночки Доктора Пеппера и упаковки конфет Меллер, блокноты, вырванные из них исписанные листки, ручки — и, не переодевшись, нырнул в этот свой тщательно организованный хаос. Он уже восьмой месяц числился внештатником в неплохом издании и всё свободное время посвящал работе, рассчитывая после девятого месяца родить полноценное трудоустройство. Занимаясь каждый своим делом, мы долго сидели в тишине, пока я не отвлёкся на очередной перекур и не обнаружил пустую пачку.       — Есть сигареты? — спросил я, пытаясь со своего места у окна попасть смятой картонкой в урну, находящуюся в противоположном углу комнаты.       — Посмотри у меня в рюкзаке, — Давид едва разлепил зубы, склеенные конфетой. В отличие от меня, во время работы он вместо сигарет налегал на сладкое.       Пачка угодила в обод ведра, отскочила и шлёпнулась посреди комнаты. Я подобрал её по пути к рюкзаку Давида, висящему на вешалке, прибитой к двери. Найденная в нём вместо привычного Парламента нежно-голубая упаковка Кисс меня озадачила.       — Ментоловые? А других нет?       — Да я забыл купить. Анька свои отдала.       Я закинул Кисс обратно и вернулся на место, приняв решение закончить подготовку и сходить за сигаретами — мне осталось совсем немного. Последний абзац был уже почти дописан, когда в комнату зашёл Андрей. Столкнувшись взглядом с нашими спинами и синхронным «угу» в ответ на приветствие, он немного послонялся по комнате, хлопнул дверцами тумбочек и звякнул стаканами, а потом запрыгнул на кровать — слева от моего стола. До меня сразу же дошёл спёртый, горьковатый запах крепкого алкоголя. Я поставил точку в последнем предложении, пробежался взглядом по тексту и, откинувшись на спинку стула, потянулся. Шея, до сих пор помнящая о Васином новоселье, благодарно хрустнула, позвонки расслабленно зазвенели.       — Пил, и без нас.       — Ну вы ж вон — заняты, — справедливо парировал Андрей.       Я потер пальцами веки, пытаясь смазать с них усталость, и повернулся к нему. От выпитого у Андрея под скулами расползался акварельно-тонкий румянец и тускло, будто сквозь обмытое мылом стекло, поблёскивали глаза. Бледные, по обыкновению заимствующие цвет из окружающих красок, они казались сейчас необычно тёмными.       — В бар ходил?       — Не. К одногруппнику, в соседнюю общагу.       — Что-то рано ты, — сказал я, имея в виду и начало попойки, и её окончание. Андрей ответил только на второе, не пожалев отсыпать в тон сарказма:       — По вам соскучился. — А потом добавил: — Да у него всего одна бутылка виски была, а догоняться никто не захотел.       Я едва открыл рот, чтобы выдать что-то по-дедовски ворчливое про обмельчавших первокурсников, как услышал в коридоре шаги и, ещё до того как дверь открылась сначала в наш блок, а потом в комнату, узнал по ним Сёму. Он влетел торопливым, взвинченным вихорьком, громко хрустнув обёрточной бумагой, бросил на стол букет белоснежных цветов, нераспустившиеся бутоны которых напоминали шарики пломбира, и заставил нас с Андреем уставиться на него (Давид лишь на секунду скосил глаза, а потом невозмутимо продолжил кликать мышкой). Я даже развернулся на стуле, чтобы понаблюдать за тем, как Сёма будет быстро ходить по комнате, что-то искать в шкафу, выпрыгивать из спортивных штанов, меняя их на джинсы, и без умолку говорить — чем больше он волновался, тем быстрее и обширнее становился поток его речи, что обычно приводило в восторг преподавателей на экзаменах и комиссию на сдаче курсовых.       Мы знали, что на прошлой неделе он познакомился с какой-то девчонкой с третьего курса журналистики — их невзначай свела Аня, — но то, что дело так быстро дойдёт до свидания, не подозревали. Со слов Ани, мы были в курсе того, что девчонка эта мечтает о работе на телевидении, что она местная, но живет в съёмной квартире неподалёку от студгородка и ездит до университета на красной — под цвет её маникюра — маленькой Сузуки. Сёма же, заглянув в зеркало и разочарованно потерев костяшками пальцев успевшую пробиться щетину, рассказал, что и квартира, и Сузуки, и маникюр оплачиваются её родителями, сами родители преуспевают на высоких должностях в крупной консалтинговой компании, а её бывший — кто-то из управления местного телеканала. В общем, Сёма вряд ли мог чем-то её впечатлить, но и падать в грязь лицом не хотел, даже если из-за этого ему пришлось откровенно пренебречь своей экономностью.       — Я вот не знаю, может, только в нашем цветочном такие цены, но это — пиздец. Нет, ну там были, конечно, какие-то недорогие букеты, вроде ромашек или очень странных, сухих — цветные, на бумажки похожи, название у них ещё такое строительное, — но Рите-то нравятся вот эти, как их там… — голос Сёмы исчез в горловине свитшота, который он снял и швырнул в корзину с грязными вещами, и появился в вороте чистой, почти не помятой футболки, которую натянул: — Пионы. Продавщица говорит, типа, для пионов уже не сезон, вот они и подорожали так, плюс эта упаковка и всё такое. Я на эти деньги мог бы ещё неделю жить и… Давид, тебе нужен будет твой плащ сегодня-завтра?       Давид отрицательно покачал головой. Стоящий к нему спиной Сёма никак не мог это увидеть, поэтому Андрей перевёл:       — Не нужен.       — Ну, я возьму тогда. И ведь хрен пойми сколько выйдет посидеть сейчас в баре, я просто сразу всё на карточку положил, не знаю, хватит или нет… Короче, я теперь до стипендии на нуле. Поэтому завтра наше кино-вино под вопросом.       В этот четверг мы договорились о возвращении традиции киновечеров по нечётным неделям (иногда к нам присоединялись соседи-лингвисты и три студентки филологического, которые жили под комнатой Ани и Вари), и с понедельника мы начинали периодически спорить на тему выбора фильма. Кому-то обязательно не нравился режиссёр, Аня часто придиралась к фестивальной карьере картины, а Сёма ворчал: «Давайте не чёрно-белое, пожалуйста», и единогласно все соглашались только на глинтвейн.       — Да забей. Скинемся за тебя.       — Спасибо, Димас. — От шкафа Сёма перекочевал к полкам, что-то там подвигал, чем-то пошуршал, вытащил маленький бумажный пакетик и вздохнул, доставая оттуда плитку привезённого из Лондона шоколада: — Хотел Аньке на день рождения подарить, отложил. Но ладно уж... Ночевать не приду. — И, увидев, как мы с Андреем многозначительно переглянулись, рявкнул: — Да идите в жопу. Я не у Риты буду. После бара к Лёхе поеду. Ну, давайте. Пока!       И он, прихватив букет, выскочил за дверь, унося за собой запах моего старого, подаренного сестрой ещё на втором курсе, одеколона и пожелания удачи.

***

      — Сёма каждые каникулы за границу летает? — поинтересовался Андрей.       Мы переходили перекрёсток, чтобы выйти на дорогу к торговому центру — Андрей вызвался составить мне компанию в походе за сигаретами и теперь шагал рядом с энергичностью человека, в котором действие спиртного понемногу достигало своего торжественного, беспечно-головокружительного максимума. По пути нам посчастливилось поймать и утянуть за собой Варвару, которая даже не успела зайти в общежитие после последней смены в баре, и я нёс её рюкзак, позвякивающий пустыми маленькими бутылочками Мартини, оставшимися после того, как коллеги тихо, прячась за барной стойкой, проводили её в счастливую безработность.       — Да, каждые, — ответил я, взяв небольшую паузу для того, чтобы вспомнить все наши встречи в конце лета и после новогодних праздников.       Варя поняла, к чему клонит Андрей, поэтому продолжила сама:       — У Сёмки родители хорошо зарабатывают. У отца бизнес, какое-то производство.              — Комбинат вроде, мясоперерабатывающий. Точно не скажу, он особо про это не распространяется.       — Ого.       — Ага. Но Сёма у них деньги — так, чтоб на еду, на жизнь, или квартиру снимать — не берёт, хочет всё сам, — рассказывал я. Мы свернули к площади и зашагали к табачному киоску. — Родители ему почти не помогают, только так, по мелочи. Но с путешествиями у них что-то типа договорённости, отец его убедил, что Сёме, как историку, важно мир посмотреть и всё такое. Честерфилд, пожалуйста.       — Хотя Сёме эта Англия… он бы больше обрадовался перспективе свалить в Монголию на всё лето.       — Лучше всего Сёма смотрелся бы в Средиземье, — предположил Андрей, пока продавщица искала нужную пачку.       — Ну да. Тот ещё хоббит, — хмыкнул я.       Попросив ещё зажигалку и мятную жвачку, я расплатился, и мы зашагали в обратном направлении. Андрей поинтересовался, бывали ли мы за границей, и я ответил отрицательно, не уточняя про то, что мой максимум — это путёвка в лагерь на Чёрном море, в который меня отправляли по льготе как ребёнка из многодетной семьи, а Варя описала семейный отдых в Таиланде — рынки с морскими гадами, белоснежные пляжи, олл инклюзив, в который входил и желудочный грипп. Андрей в свою очередь рассказал, что пару раз летал на соревнования, но ничего, кроме новеньких стадионов, удобных подтрибунок и тревожного, прерывистого от волнения сна в хостелах из этих поездок и не помнит. Я хотел ещё спросить о его путешествиях по стране, но меня сбила другая мысль.       — Слушайте, — мы уже почти пересекли площадь, когда я остановился, — давайте сходим, сэндвичей возьмём? Не хочу макароны есть.       Торопившийся на встречу Сёма не стал ничего изобретать на ужин, и в общаге нас ждала возня с разогреванием вчерашних спагетти и приготовлением сосисок в микроволновке. А в противоположной стороне, на пути к реке — ларёк со стрит-фудом, не раз выручавший в подобных ситуациях.       — Давай, — обрадованно согласился Андрей на пару с кивающей Варей, и мы, круто развернувшись, зашагали обратно через площадь, к дороге на залив.       На подходе к ларьку я написал Давиду с вопросом не взять ли ему еды, на что телефон тут же провибрировал ответом: «я уже поел», и мы с чистой совестью приняли решение поужинать на берегу, прихватив по бутылке Амстела, чтобы было чем запить.       Было уже совсем глухо, по-безлунному темно, когда мы вышли к заливу — впервые с начала сентября. За это время пляж очистили от топляка, только парочка новых брёвен неловко толкалась о песок, облизываемая редкими волнами. Вода застыла ночной, пролитой бездной, непривычная и беззащитная в своей оголённости. Мы разместились поближе к ней и, зашуршав бумажной обёрткой, принялись за еду.       — Я, кстати, так и не понял — Вася же ещё учится? — Андрей продолжил разговор, начатый ещё в роще, которую нужно было пересечь, чтобы выйти на берег.       — В магистратуре на заочке. — Варя забрала бутылку, которую я ей открыл.       — Поэтому не смог в общаге жить — места заочникам не дают.       — А-а. Хреново. А вы после бакалавра куда?       — Работать, надеюсь. И вряд ли по профессии, — сказала Варя с кислым смешком человека, у которого никак не складывалось с работой. Учитывая то, что она была одной из лучших на курсе, это было по-своему несправедливо.       — А я в магистратуру.       — На заочку?       — Нет. Мне на очное нужно, чтобы в армию не забрали.       — Точно. В общаге останешься?       — Да. Надеюсь, что в нашей комнате, — кивнул я, прожёвывая липкий, отсыревший от соуса хлеб. — Хотя магистрантов переселяют в маленькие, двухместные.       — Хорошо бы, если оставят. А у Васи военник?       — Да. Из-за астмы.       — У него сейчас что-то вроде ремиссии, а раньше сильно болел. Всё детство по всяким санаториям катался, — поделилась Варя.       — Жесть.       — Ага, приятного мало, — согласился я, вспомнив как почти весь первый год нашего соседства Васю часто мучили приступы, и сложно было представить его без ингаляторов, рассованных по карманам. А ещё подумал о том, что человеку, который полжизни отдал бегу, наверняка сложно понять, каково это — не уметь дышать. И добавил: — Но сейчас всё хорошо.       — Я заметил. Судя по тому, сколько он курит.       Отношения Васи с никотиновой зависимостью были действительно трагичными, достойными отдельной драматической линии в каком-нибудь ромкоме. Если Андрей был готов жертвовать здоровьем ради спорта, то Вася — ради сигарет. Я полюбопытствовал:       — А тебя-то с твоим коленом возьмут в армию?       — Ещё как, — хмыкнул он. И, сделав несколько больших глотков, перевел тему: — Кстати, я на соревнования записался. Городские.       — Когда?       — 4 октября, это суббота будет. Приезжайте поболеть.       — Если доживём — обязательно, — согласился я, отправляя в рот последний кусок сэндвича.       — Будешь? — Андрей протянул мне бургер, который выбрал, ткнув наугад в листок с меню. Он не съел и половины, зато бутылка в его руках быстро пустела, что запоздало навело меня на мысль о том, что пить пиво после крепкого виски — не самая лучшая идея.       Я согласился на дополнительную порцию — последний раз я ел ещё в обед, в спешке закинув в себя столовскую пиццу, пока перебегал из одного крыла университетского здания в другое, — и теперь жевал, наблюдая вместе с Варей за тем, как Андрей поднимается, ходит по берегу, с трудом, почти на ощупь выискивая в темноте на песке камешки, а потом, прицелившись, запускает по воде блинчики — хлёсткое движение руки, череда тихих и лёгких, как быстрые поцелуи, всплесков. Маленькие круги вспыхивали на поверхности, пугая слабый лунный отблеск и заставляя его волноваться и пускаться в дрожь. Я считал: раз, два, три. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два — это Андрей подобрал неподходящий камешек. Когда дошло до восьми, он победно поднял руки вверх и отметил это последним глотком пива под Варины аплодисменты. Даже если он и был пьян, то на ногах стоял прочно и не терял ни миллиметра чёткости в своих движениях, подходя к воде и наклоняясь, чтобы ополоснуть испачканные песком руки.       — Вода тёплая, — обернувшись, сказал он. Тишина вокруг была такая, что ему не приходилось повышать голос, чтобы мы могли слышать его на расстоянии. Я щёлкнул зажигалкой и затянулся, не обратив внимания на его слова. До меня дошло только потом, когда он добавил: — Пойдём купаться.       Сидящая рядом Варя издала какой-то звук, по которому сложно было определить отношение к выдвинутому предложению, а я вежливо поинтересовался:       — Ты ебанулся?       — Мы договаривались.       — Не сейчас же.       Если быть честным, то о договорённости я ничего не помнил. Ну, или почти ничего — по моим ощущениям это произошло за какой-то одной из граней реальности, давно и в другом пространстве, и вряд ли претендовало на настоящий договор. Но я, поразмыслив, всё-таки согласился:       — Давай днём хотя бы. Завтра вроде тепло по прогнозу.       — Да ну, ты занят будешь — работа, коллоквиум, ещё какая-нибудь херня, — голос у Андрея был смешливый, но в нём отчётливо скользнуло неожиданное для меня разочарование.       — Ради такого освобожусь. — Я встал и, зажав сигарету в зубах, отряхнул с джинсов песок. — Погнали в общагу.       — Не. Я сейчас хочу.       Подняв голову и запустив пальцы в волосы, Андрей убрал их со лба, тени схлынули, обнажив врезанную в его лицо уверенность, почти непреклонность, граничащую с опрометчивостью подростка, впервые попробовавшего алкоголь. Что-то похожее можно было бы наблюдать у адреналиновых наркоманов. Варя вдруг тоже вскочила и развернулась ко мне лицом, отступая спиной вперёд — она переходила на сторону Андрея. На её лице зажглась заговорщицкая, почти манящая улыбка:       — Ну ладно тебе. Круто же. Пойдём.       Я с сожалением констатировал:       — Вы пьяные.       — Ну да, — легко подтвердил Андрей. Он отвернулся и, прожужжав замком на бомбере, сбросил его, затем отправил вслед за ним футболку.       — Замёрзнете же, — я предпринял ещё одну попытку отговорить их, хотя, наблюдая за тем, как Андрей подпрыгивает на одной ноге, стягивая со второй кед, а Варя подвязывает волосы в высокую шишку, знал, что это бесполезно. — И в чём вы плавать-то собираетесь?       Андрей молча дёрнул плечом, что означало вполне дружеское «отвали», и снял джинсы. Варя попросила:       — Ой, а дашь свою футболку?       Я вздохнул про себя: твою мать. И сдался. Было что-то неловкое и до раздражения досадливое в том, чтобы наблюдать чьи-то пьяные выходки, когда в твоей собственной чистой голове ничего, кроме желания всё поскорее закончить. Примерно то же самое я испытывал, когда Вася, отбросив пустую бутылку водки, карабкался на высокое дерево, то и дело скользя плоской подошвой конверсов по коре, а я, принимающий в то время антибиотики, стоял внизу в переплетении корней, и надеялся на то, что он достаточно крепко держится. Или — когда перепивший Давид норовил высунуться по пояс в окно разогнавшегося такси, пока сверкающей от мороза январской ночью мы ехали из центра города, откуда я забрал его после очередной грандиозной ссоры с Аней. В общем, упрямый порыв Андрея, поддерживаемый Варварой, был далеко не первым и не самым отчаянным поступком, и я, смирившись, замолчал, отбросив идею о том, чтобы их остановить.       Моя футболка трогательно повисла на Варе едва ли не до колен, когда она быстро сменила на неё свою майку — пришлось отвернуться, хоть я и видел её раньше в купальнике, а однажды, во время одного из особенно богатого на алкоголь собрания, и в белье, и воображение вполне подробно могло подсказать мне, как хрупко заостряются полукружья её рёбер под задранной вверх одеждой, и как мягко белеет полоска втянутого живота. Повернувшись, я обнаружил Андрея шагающим вперёд, на глубину, и тоже двинулся за ним, но по песку. Варя в нерешительности ощупывала пальцами ног воду.       — Чёрт… холодная, — пожаловалась она.       Когда я добрался до лизнувшей краешек моей кроссовки волны и остановился, Андрей уже зашёл по пояс — уверенный и собранный, ни разу не вздрогнувший. Ещё пара шагов, и он толкнулся вперёд, позволив реке бесшумно обхватить себя и сомкнуться кольцом у шеи, оставив на поверхности только поплавок головы, который в темноте было толком и не разглядеть. Но Андрей обернулся, и его лицо забелело на чёрной поверхности, просияло яркой улыбкой.       — Охуенно! — крикнул он, и что-то в его восторженном выдохе, в этом радостном, животном отфыркивании заставило меня чуть-чуть, самую малость пожалеть, что я сегодня не пил ничего крепкого. — Давайте сюда!       Я отмахнулся, хоть и понимал, что он не увидит ответа, а просто поймёт по моей осуждающей неподвижности — не нужно было даже окунать руку и проверять, чтобы убедиться в том, что разгорячённое спиртом тело обманывает Андрея, и вода с лета давно остыла. Это было понятно и по глубокому вздоху Вари, которая сделала несколько смелых шагов и остановилась.       — Иди обратно, — позвал я. — Чего ты мучаешься.       Но Варя упрямо помотала головой и с новым рвением кинулась вперёд. Решимости ей хватило до уровня пояса, и она, постояв с закрытыми глазами и сжимая губы, резко развернулась и побежала обратно — едва переводя дыхание, обхватив руками себя за плечи, с налипшим к ногам подолом футболки, который мешал двигаться. Её смех рвался и подпрыгивал от холода, когда она наконец оказалась рядом, поспешно наклоняясь к земле и подбирая брошенную одежду, быстро натягивая её и так и не дав ни единого шанса обнять себя.       Андрей тоже скоро вернулся и, выбираясь из воды, загрёб ладонью воду, плеснул в меня, но не попал, и я, увернувшись, сварливо послал его подальше. Стоило ему выйти на берег, и я заметил, как он мелко, едва сдерживаясь, дрожит, как повело ознобом его руку, оттирающую с лица воду. Я был уверен, что увидел бы и посиневшие губы, если бы освещение позволяло.       — Всё, ачивка получена? Собирайтесь, — нетерпеливо сказал я. От одного его вида становилось зябко.       Андрей посмотрел на меня как на идиота.       — Я ещё пойду.       — Самоубийца, — весело закатила глаза Варя. Я заглянул в телефон:       — Нам через тридцать минут нужно быть в общаге.       Он глубоко подышал, пару раз звонко стукнув друг о друга зубами, и решил:       — Я быстро.       И снова пошёл в воду. Там он будто растворился, ни намёка на скованность, только равномерные, сильные движения рук, подгребающих под себя глубокую, стылую толщу — Андрей плыл так, словно решился за выделенные самому себе минуты наверстать всё упущенное за целое лето. Расстояние от него до берега медленно увеличивалось, ширилось, разливаясь покачивающейся бездонной гладью. Мы с Варей молча смотрели на него.       — Эй! — окрикнул я, когда набранные между нами метры начали вызывать смутное беспокойство. — Греби обратно!       Андрей развернулся, остановившись лицом к нам, и я махнул рукой — зажжённый кончик уже второй сигареты чиркнул в воздухе маячком. И только тогда я заметил возле него длинную, грузную тень, вдруг отслоившуюся от плотной бездны и подобравшуюся к нему со спины. На долю секунды мне показалось, что это чьё-то тело — ещё один пловец? какой-то идиот тоже решил искупаться? — а потом я понял, что это одно из брёвен, заброшенных в залив течением. Сердце тревожно и тесно стукнуло где-то в горле, попадая в такт реке, поднявшей волну — и лицо Андрея пропало.       Ноги сами дёрнули меня вперед; шипение утонувшей сигареты, плеск шагов, всхлип набравших воды кроссовок. Оставшийся позади судорожный вздох Вари.       — Андрей.       Оклик заглох, голос застрял в глотке под замершим там сердцем. Да и он бы все равно меня не услышал. Дальше как в рапиде: секунды дробятся на невыносимо протяжные мгновения, едва переставляю ноги, липну ко дну — я что, в болоте? — а впереди опустевший, немой горизонт. Мне казалось, что прошло ровно столько времени, сколько хватило бы для того, чтобы захлебнуться и пойти ко дну, так глубоко, куда я не смогу добраться. Вода дошла мне до бедра, и я уже готов был нырнуть, когда увидел разомкнувшуюся поверхность, из-под которой Андрей с шумным всплеском выплыл, оказавшись по другую сторону бревна. Он, отплевываясь, обхватил его руками, уперев локти в склизкий, отсыревший древесный бок. Я остановился и на выдохе, тихо, но со вкусом выругался. В груди саднило. Крикнул:       — Ты как?       — Всё нормально.       — Плыть сможешь?       — Да! Сейчас.       Вода побежала с меня ручьями, когда я вышел на берег, кроссовки противно зачавкали, нелепо разбавляя безмолвную Варину ошеломлённость. Я сунул руку в карман — сигареты промокли насквозь, — и снова выругался, мысленно поблагодарив себя за то, что держал телефон в кармане толстовки. Сейчас я не хотел даже видеть Андрея и, был уверен, что Варя тоже, но мы всё равно, впившись взглядами, следили за тем, как он возвращается, выглядывая на пути возможную опасность.       — Эта херня сзади в меня прилетела, — ошарашенно сказал он, когда уже смог встать на ноги и тяжело шагал к берегу в ворохе разлетающихся брызг. Расстроенным или испуганным он совсем не выглядел, наоборот, светился разгорающимися и прорывающимися изнутри искорками эйфории человека, которому только что посчастливилось улизнуть от дикого зверя. — Его и видно не было. Просто сразу — в затылок и сюда вот, в плечо, я даже не понял нихрена.       Алкоголь из него выветрился, уступив место ознобу и адреналину, и, пока он одевался, его крупно потряхивало — и без того нелёгкие попытки натянуть на мокрую кожу одежду были стеснёнными, неумело-шаткими, он весь покачивался и едва сгибал пальцы, воюя с липнущими к щекам и лбу мокрыми волосами, пытаясь сконцентрироваться то на застрявшей в штанине ноге, то на упрямой шнуровке кедов. И только когда он обулся и наконец выпрямился, то посмотрел меня. И растерянно произнёс:       — А чего у тебя джинсы мокрые?       Я даже не успел осознать, как порыв молча развернуться и уйти, вдруг сменился желанием расхохотаться. Пришлось закрыть лицо рукой, зажмуриться, чтобы сдержать расползающиеся в нервной улыбке щёки. Варя ограничивать себя в реакции не стала и, сложившись пополам, захихикала:       — Какой же ты придурок.       Потом мы втроём, бок о бок, шли по пляжу, мокрые и дрожащие, и Андрей всё цеплялся за моё плечо, раскачивая и дёргая.       — Нет, серьезно? Ты что, в воду полез?       — Отъебись.       — Типа, меня спасать?       — А типа надо было стоять и смотреть, как ты утонешь? — я раздражённой отмашкой убирал его возвращающуюся руку. В носу невыносимо свербило от сдерживаемого смеха, который всё никак не отпускал после накатившего облегчения.       — Что, прямо в одежде?       — Что, подождал бы, пока разденусь?       — Жаль, — он рассмеялся, — что я не увидел, как ты в воде стоишь.       — Из-за тебя все сигареты промокли.       — Я куплю тебе новые.       — Ну уж будь добр. И кроссовки заодно.       Походка у Андрея была до странного стремительная, какая-то припрыгивающая — то ли от холода, то ли от внезапно охватившей оживлённости, — и он всё вертелся вокруг, забегая вперёд и заглядывая мне в лицо.       — Блин, извини. Но вообще-то, если бы ты меня не позвал, я бы это бревно увидел.       — Конечно.       — А если бы сразу согласился купаться, то кроссовки бы сейчас сухие были.       — Иди на хуй.       — Ну завтра-то всё в силе? Повторим?       Я, не выдержав этого мельтешащего, безалаберного энтузиазма, обхватил Андрея рукой, зажал голову под мышкой и твёрдо сомкнутыми костяшками пальцев начал растирать затылок, спутывая в клубок мокрые волосы — старое наказание, с завидной стабильностью отрабатываемое мной на брате, даже если тот не был в чём-то сильно виновен. Андрей уперся в меня руками и смешно забарахтался, пытаясь вырваться.       — Ты же голову ему оторвёшь, — вступилась Варя, посмеиваясь.       — Я? Да он и сам с этим справляется.       Андрей неразборчиво и горячо пропыхтел что-то мне в рёбра, не прекращая отчаянное сопротивление до тех пор, пока я сам его не выпустил, о чём чуть позже пожалел — до самого общежития у меня так и не получилось повторить эту пытку, потому что Андрей наловчился уворачиваться и отскакивать, а пускаться за ним в погоню с моей стороны было бы слишком наивно. Двигался он со скоростью и рвением спущенной с тетивы стрелы.       Мимо вахтёрши — на посту сегодня дежурила местная сестра Рэтчед, женщина средних лет с тугим узлом жидких волос и блёклым взглядом земноводного, Любовь Климентьевна, которую все за глаза называли «мент» — мы просочились тихо и незаметно, поменявшись верхней одеждой, чтобы Андрей мог накинуть на голову капюшон и спрятать мокрые волосы, а я как следует отжал отяжелевшие от влаги штанины джинсов. Варю мы отпустили на её третьем этаже — пересказывать Ане произошедшее, — и в свою комнату ввалились с грохотом открытой нараспашку двери и пытающихся переспорить друг друга голосов. Кроссовки я держал в руках, пройдя последние несколько метров по подъезду босиком, и теперь пытался пристегнуть их прищепками к бельевой веревке, растянутой вдоль шкафов.       Давид встретил нас недоумённым взглядом и даже отложил телефон, с которым лежал на кровати, слушая какой-то из первых альбомов Пласибо.       — Вы чего… такие?       — Дима пытался меня утопить, — опередил Андрей с ответом.       — Хреновый из тебя киллер, — обратился ко мне Давид, — судя по результату.       — Ну, знаешь, есть такие вещи, которые всплывают и никак не тонут, — с сожалением сказал я.       Меня ещё долго не отпускало ощущение легкости и глубокого, длинного выдоха облегчения. Слушая, как Андрей, не переставая подрагивать от холода, быстро и в красках рассказывает Давиду, как его ударило со спины — пока он переодевал футболку, я разглядел на охваченной гусиной кожей лопатке разливающийся синяк, — как этим толчком его развернуло и потянуло вглубь, как от неожиданности он нырнул и, попытавшись всплыть, больно ткнулся головой прямо в бревно (“блин, потрогай, кажется, шишка будет”), как запаниковал и как здорово ему было выплыть и снова задышать, я чувствовал почти летучую невесомость вперемешку с неясной, далёкой тоской. Мне вспомнились сказанные матерью слова: так бывает, что из маленьких случайностей получаются большие трагедии. И меньше всего мне хотелось, чтобы эти слова могли прозвучать в моей жизни снова. Тем более, если они будут об Андрее.