Асимптота

      Нельзя сказать, что сейчас денег стало намного больше, но такси — от нашей окраины города до другого его конца, к новостройкам, где обживался Вася — мы уже могли себе позволить. Не боясь опоздать на общественный транспорт и потерять кучу времени на перебежки от автобусов к метро, мы вышли из общежития за полчаса до комендантского часа. Первыми уехали Варвара с Аней, пожелавшие прихватить с собой ещё и Сёму, а мы с Давидом пошли до супермаркета, чтобы купить алкоголь и «что-нибудь из еды, ну, сами выберете, и не забудь взять что-то без мяса — Лиза приедет!»       Я лавировал между стеллажами в супермаркете — резкий люминесцентный свет, аляповатые упаковки, попсовый весёленький бит с перебивками на рекламу — и скидывал в тележку то, что попадалось под руку: хлеб и нарезки колбасы с сыром на бутерброды, похрустывающие, пузатые от воздуха пачки снеков, коробки замороженной пиццы, одна из которых вегетарианская, лотки с острой лапшой на похмельный завтрак. Давид катил тележку следом, шелестел полами длинного плаща и изредка подбрасывал что-то от себя — то разглядит на полках сыр-косичку, то зацепит упаковку любимых Аниных конфет. Мы уже вышли на финишную прямую, к отделу со спиртным, когда у меня в кармане завибрировал мобильный. Я ткнул кнопку приёма звонка под высветившимся именем «Андрей М» и зажал телефон между плечом и ухом.       — Да? — Я подхватил со стеллажа коньяк и опустил возле коробок с пиццей.       — Дима, — торжественно начал Андрей, — я дебил. Я ключ от комнаты потерял.       — Поздравляю, — в тон ему ответил я, повторяя манипуляцию с бутылками, но уже рома. — Подсказать адрес вокзала?       Напротив меня — нетерпеливо-вопросительный взгляд Давида. В динамике — тяжёлый вздох, отдалённый шум голосов нетрезвых одногруппников Андрея. Затем:       — Вы уже уехали?       — Нет. Мы в нашем торговом центре, в магазине.       — Сейчас добегу. Дашь свой ключ?       Я поймал Давида за локоть и глянул на его запястье — часы показывали без пяти одиннадцать.       — Ты не успеешь обратно. Поедем к Васе, — решил я и, пересчитав среднее количество алкоголя на человека, взял ещё водки.       Андрей уже ждал нас у входа, когда мы, отстояв очередь к кассе, вывалились на улицу — ручки пакетов впиваются в пальцы, бутылки внутри празднично позвякивают. Выражение лица у него было скорее оживлённое, чем виноватое, но он всё равно несколько раз извинился и переспросил, точно ли Вася не против.       — Не точно. Переночуешь на коврике у двери, если что. — Пока я был занят заказом такси, Давид взял на себя мою обязанность поддевать Андрея.       Машина подъехала за считаные минуты — мы едва успели докурить и вот уже трясёмся в салоне старенького, изрядно потрепанного сибирским бездорожьем и пропахшего удушливой дешёвой «ёлочкой» Форд Фокуса. Открываем окна и шуршим упаковками батончиков Кит-Кат, включаем музыку (я наугад выбрал что-то из Эминема), болтаем с таксистом: «Да, студенты, к другу едем. Не-ет, не местные. Да ладно, правда? А что за бизнес?» Высадив нас у нужного дома, Форд на прощание поморгал нам дальним светом фар, и мы забежали в подъезд новостройки (глухая глыба с тёмными окнами, большинство квартир ещё пустует), а оттуда — в лифт на двенадцатый этаж.       Дверь нам открыла Элла — девушка Васи. За её спиной тут же вырос и сам Вася в безразмерной лимонно-жёлтой флиске и с такой же солнечной улыбкой на пол-лица, его коллега Денис со своей девушкой (я всё никак не мог запомнить её имя и про себя называл Таней или Катей) и Лиза, которая училась в художественном училище вместе с Эллой. Мы тесно и шумно набились в узкую прихожую, загалдели на один лад, всюду — руки, затягивающие в объятия, похлопывающие по спине, разбирающие куртки и пакеты. Постепенно поток схлынул через дверной проём, унося голоса дальше, вглубь квартиры — и Андрея вместе с ними, я только и слышал, как он представляется: «Андрей, очень приятно. Андрей», — а мы с Эллой замешкались, пробившись наконец друг к другу за приветствиями.       — Сто лет, сто зим. Рада тебя видеть, — сердечно сказала она, звякнув браслетами и цепочками на обхвативших меня руках. Объятия у неё были покачивающие, баюкающие.       — И я тебя, очень, — наклонившись, я улыбнулся ей в плечо.       Она всем представлялась как Элла, но однажды я случайно увидел её паспорт, где в графе «имя» было написано «Элене». «Грузинский вариант Елены, — пояснила она и добавила: — Если я буду представляться полным именем, то все начнут называть меня Леной. А я меньше всего похожа на Лену». И она была права. От матери-грузинки ей достались тяжёлые и текучие, чёрные, как нефть кудри и тёмные глаза, и такое знойное и глубоко восточное, почти трагичное таинство в их взгляде, с каким на тебя смотрят женщины, написанные Фредериком Бриджменом. Вася познакомился с ней два года назад, случайно — откликнулся на просьбу друга помочь с репортажем о художественной выставке, просто потаскать технику взамен приболевшего коллеги, там и пересёкся с Эллой взглядами. Сложно было представить более контрастную пару, и этим они идеально подходили друг другу — притяжение противоположностей, пресловутый инь-ян.       — Пойдём, посмотришь, как мы тут, — улыбнулась она, и я последовал за ней из коридора в комнату.       Квартира — бездверная трёшка с кухней-студией, голые стены и потолок с линиями проводов, бетонный пол, прикрытый парой слоёв советских, узорно-красных ковров. Из мебели только покрытые цементной пылью кухонные тумбы и стол, за которым ни одного стула. Ремонт здесь даже не начинали.       — Уютно у вас, — произнёс Давид тоном, в котором одновременно угадывался и сарказм, и восхищение. И я отлично его понимал — была какая-то особенная романтика в этом обнажённо-строительном дикарстве.       Мы и сидели как дикари — на ковре, опираясь друг на друга, пачкая пальцы в соусе от разогретой пиццы и крошках сухариков, и пили коньяк — а потом ром, а потом водку — из купленных Эллой в Турции маленьких затейливых рюмок, напоминающих мне гранёные капельки-плафоны из старой люстры в бабушкиной квартире. Голоса наперебой и смех, на фоне завывает Джефферсон Эйрплан, пахнет масляными красками и холщовой тканью из комнаты, в которой работала Элла. В груди раскалялось и плавилось чувство бескрайнего, такого правильного и отчётливого счастья, а голова плыла от водки и смеха, и казалось, что шершавый, грубый ворс подо мной вот-вот колыхнётся, оторвется от пола и мы все взмоем вверх, как на ковре-самолёте.       Вскоре в общий шум вмешался звон гитары — Вася учил Андрея зажимать баррэ. Они вдвоём, опустившие головы к инструменту, увлечённые музыкой, уже выглядели так, будто знают друг друга как минимум пару лет, поначалу сойдясь на теме лёгкой атлетики, и Вася, который работал в спортивном издании, пьяно пообещал Андрею написать о нём статью.       — Только познакомились, а уже статью, — наигранно обиженно протянул Сёма.       Давид ехидно посмотрел на него:       — Ну да, лучше бы про тебя написал.       — Чемпион по литрболу, — хихикнула Варвара. Она сидела по-турецки напротив меня и перебирала пальцами пушистые верёвочки дредов лежащей на её коленях Лизы, которой я сейчас немного завидовал.       — Да какой он чемпион. Он выпить, не закусив, не сможет.       — Смогу.       — И не запивая.       — Легко.       Несмотря на уверенную, мускулистую непробиваемость, отношения с крепким алкоголем у Сёмы были натянутыми и водку он обычно разводил с колой. Но сейчас он отставил недопитый стакан, зачем-то снял очки и налил себе полную рюмку, из-за прозрачности водки кажущейся пустой. Поднял её над головой, обратился к Андрею:       — За тебя, Андрюха, — и, задержав дыхание и закрыв глаза, опрокинул в себя содержимое.       Его лицо, сохраняющее видимое спокойствие, дернулось изнутри, пропуская по мышцам спазм. Он качнулся и подался вбок, обхватил Андрея рукой, зажав его шею в локтевом сгибе, и, уткнувшись носом в его волосы, шумно вдохнул.       — Не считается, договаривались же, что без закуски, — смеясь, запротестовал Вася. Сам он пил водку играюче, со вкусом, после каждой рюмки с чувством отфыркиваясь, как собака, выскочившая на берег после долгого заплыва.       — Да ладно, как тут удержаться, — разулыбалась Лиза.       Потом все пили за Андрея. Просили сыграть на гитаре и пели под его аккомпанемент Сплин (на строчке про девочку с глазами из самого синего льда Давид коснулся руки Ани, что, видимо, означало перемирие, и остаток ночи они сидели склонившись друг к другу, как парочка изящных, чёрных лебедей), расспрашивали о всякой ерунде, фотографировались, пили на брудершафт — звонкий поцелуй в щёку от девчонок, хлопок по плечу от парней. Андрей принимал чужое внимание растерянно, как незаслуженный подарок, и раскаянно улыбался, будто случайно взял то, что ему не предназначалось — он ведь не выиграл соревнование, не получил медаль, не пробежал быстрее всех, а его обнимают, оглаживают взглядами, Денис дарит какую-то книжку из своего рюкзака, Лиза, обхватив тонкими паучьими пальцами запястье и прильнув к плечу, гадает на ладони, а Элла повязывает на руку красную нить, в пару к аккуратному, из чёрных бусин браслету — на удачу.       Растревоженный этим вниманием и хмельной от выпитого, он ещё долго не мог уснуть. Мы лежали вдвоём на ковре, подложив под головы свёрнутые рулоном куртки и накрытые залежалыми пледами, которые Элла раскопала в одной из коробок с вещами. Остальные устроились в другой комнате, сложившись на брошенных на пол матрасах как геометрические формы в тетрисе — Денис и Давид по краям, а между ними Катя (или Таня), Лиза, Варвара и Аня; для дополнительных фигур поля не хватило. Вася с Эллой на правах хозяев спали в дальней комнате, единственной, где был линолеум и хоть какая-то мебель, а в дверном проёме болталась штора. Сёма шумно сопел из ванной комнаты, в какой-то момент отключившись прямо на поддоне душевой кабины и не шелохнувшись, когда Варя подложила ему под голову единственную найденную подушку.       Сначала мы с Андреем прислушивались к тихим переговорам и сдавленным смешкам из соседних комнат и, не удержавшись, громко загоготали вместе со всеми, когда Лиза тонко и жалобно вскрикнула: «Да хорош уже сосаться!» Но постепенно все умолкли, и мы тоже застыли, скованные тишиной. Внутри моей неподвижной головы всё крутилось, ворочалось и неумолимо катилось в забытьё, но, едва приблизившись к границе сна, вскидывалось наружу. Меня будто болтало внутри течения, я безостановочно нырял и всплывал, и эти горки начинали меня укачивать, пока я не ухватился за негромкий, вполголоса оклик.       — Слушай.       — М?       — А у тебя откуда этот шрам? — Я почувствовал, как взгляд Андрея уткнулся мне в висок.       — Лоботомию сделали, — вздохнул я с отчётливой «спи, давай» интонацией.       — По тебе заметно.       Я только кашлянул, довольный его ответом. Он ещё какое-то время молчал, но любопытство быстро взяло верх:       — Нет, ну серьёзно.       — Стреляли в меня. Пуля вот так прошла и… Ай. — Локоть Андрея больно угодил под рёбра и меня замутило.       — Иди ты.       — Ладно, ладно. Это я с Сёмой подрался.       — Серьёзно?       — Нет. — И, чуть отодвинувшись, чтобы не получить в бок ещё раз, сказал: — Сёма нажрался, толкнул меня, я упал и ударился об стол.       — Допустим, верю, — удовлетворённо хмыкнул Андрей, видимо, представив себе эту картину. — А на щеке? Ну, ямочка. Тоже шрам?       Я повернул голову вбок и удивленно посмотрел на него. Близость к полнолунию и широкие, почти в пол окна превращали комнату в мутно-серебристое, подводное пространство ночного бассейна. В ушах гудит, как под толщей воды, лицо Андрея — бледное, призрачное, — расплывается перед глазами.       — С чего ты взял?       — Не знаю, — задумался он. — Просто странно, что только на одной щеке. У Лизы, вон, шрамы на щеках от пирсинга — тоже как ямочки.       — Ты подумал, что я себе щеку прокалывал? — снова удивился я. Ничего более странного со мной ещё не связывали.       — Да нет, понятно, что у неё по-другому совсем. Но, может…       — Просто родился такой. — Я отвернулся, уставившись в потолок. Водянистый свет, замкнутый в длинные квадраты, слегка покачивался.       — Это хорошо.       Что именно хорошо, я не понял, но уточнять не стал. Впервые задумался о том, что действительно странно, почему ямочка только одна — например, у моих сестёр и брата были обычные, симметричные, — и замечал ли кто-нибудь ещё, потому что Андрей был единственным, кто заговорил об этом. Я почти физически ощущал, как у него назревает ещё какой-то вопрос, и, вдруг осознав, что не готов отвечать на что бы то ни было, спросил сам:       — А ты брекеты, наверное, носил?       — Не, просто родился такой,— тихо усмехнулся он. По его тону было понятно, что его часто об этом спрашивают. — Вот мне ещё брекетов не хватало.       — Почему?       — Ну-у… меня в школе дразнили и всё такое. И из-за зубов тоже.       — Да ладно? — я снова посмотрел на него.       Андрей не обладал той классической, признаваемой всеми привлекательностью, которая была у Давида, и проще было назвать его обаятельным, чем красивым. Или даже немного необычным — черты лица стремительно переходят от резких глубоких линий к плавной плоскости, и, если лицо вдруг замирает, то кажется усталой, сдержанной маской, прилипшей к великоватым для неё костям. Но замирало оно редко, приводимое в движение механизмами пластичной, яркой мимики, в мгновение подсвечивалось и гасло, непрерывно перетекало из одного состояния в другое. Искрило проходящим где-то под тонко натянутой кожей электричеством.       Да, детям наверняка сложно разглядеть что-то подобное.       — Но зубы-то почему, — рассеянно произнёс я.       Андрей жестом показал «сейчас, погоди» и вытащил телефон. Что-то открыл, полистал, похмурился, а потом вытянул экран над моим лицом. Я сощурился от внезапного света — сквозь яркую вспышку, в круговерти пестрящих красок показался тощий, состоящий из одних углов и локтей мальчишка с короткими, кирпично-рыжими (раз в пять ярче, чем сейчас) волосами. В той же знакомой, трогательной и открытой улыбке торчали два карикатурно-крупных передних зуба, не дождавшихся, пока вырастут остальные. Он совершенно не был похож на Андрея и одновременно с этим до сих пор проглядывался в нём с отчаянной ясностью.       — Забавный, — я невольно улыбнулся.       — В общем, ты понял, — хмыкнул Андрей, неверно истолковав произнесённое мной слово. Он убрал телефон и натянул плед под подбородок. — Меня не травили, конечно, никакой жести вроде той, что с одним пацаном из класса делали — бумажками плевали, в унитаз головой макнули, — но брекеты бы точно лучше не сделали.       — Ну, сейчас-то лучше и некуда, — сказал я, сам не понимая, имею ли я в виду ровный прикус или всего Андрея в целом.       — Ага. Не жалуюсь.       Я хотел ещё добавить, что мне со школой повезло, а потом вспомнил паренька из параллели, которому лепили на одежду жвачки, запирали в туалете и выбрасывали учебники в окно — кажется, классе в седьмом я брезгливо оттолкнул его, когда он на перемене в коридоре случайно прислонился ко мне, — и замолчал. Через какое-то время Андрей снова заговорил:       — Я тут подумал. У вахтёрши ведь должны быть запасные ключи?       — Да. На стенде висят, там, сбоку.       — Так а чего ты не сказал?       — Тогда ты бы с нами не поехал.       Глаза у меня были закрыты, но я знал, что он не смотрит на меня — лежит, таращится в потолок и бесшумно дышит.       — Дим.       — М?       — Спасибо. Вообще — за всё, и…       — Брось, а, — я оборвал его и перевернулся на бок, превращая «а» в широкий, длинный зевок. Зарылся лицом в куртку и сказал: — Спокойной ночи.       — Спокойной.

***

      Проснулся я под утро оттого, что моё тело сводило от холода, все мышцы разом будто сжимало, скручивало и мелко потряхивало, а потом отпускало — и так по кругу. Небо плотно заволокло тучами, не дающими жидкому рассвету просочиться сквозь них, а уличные фонари не добирались до верхнего этажа, и комната оказалась погружённой в тревожно-рассеянный, беглый полумрак. Где-то внизу, между домами, метался ветер, по полу сквозил сырой, хваткий холод — он пробирался сквозь плохо прилегающую к косяку балконную дверь и нагонял густой, озоновый запах приближающейся грозы. Я, осторожно двигая головой и жмурясь, потёрся носом о ладонь, прислушался к своим ощущениям — горло забито клейкой, липкой жаждой, желудок тошнотворно скручивает. В спину мне упираются колени, в затылок — тёплое, ровное дыхание.       Приподнявшись на вытянутой руке, я обернулся — Андрей спал, собрав себя в комок под пледом, из-под кромки которого торчали только кончики волос. Я нашарил стоящую рядом бутылку газировки и едва слушающимися пальцами — подрагивающими от похмелья и онемевшими от холода — неприлично долго возился с крышкой. Справившись, я прильнул к горлышку и пил, по ощущениям, минут пять, делая передышки и вытирая рукавом толстовки губы. Потом, покачиваясь — пол то вдруг взбухал под ногами, то резко опадал, — поднялся, доковылял до туалета, хватаясь за шершавые, неотшлифованные стены. Сёма спал ровно в той же позе, в какой мы его оставили, только дверцы душевой кабинки почему-то оказались почти закрыты, зато внутри от его тяжёлого спёртого дыхания было даже тепло. Из туалета я переполз в прихожую. На ощупь отыскал плащ Давида — широкий и длинный, с мягкой тёплой подкладкой, он мог напоминать мне сейчас только одеяло. Подумав, я захватил ещё и большую, набитую синтепоном Васину куртку, купленную им прошлой зимой и сейчас почему-то оставленную среди осенних вещей.       Вернувшись, я бросил пуховик на Андрея — как мог, постарался сделать это осторожно, но он всё равно проснулся. Заворочался, высунулся из-под куртки и посмотрел на меня невидящим взглядом, напряжённо сосредоточившись.       — Вода есть?       — Кола.       — Давай.       Нетвёрдо упершись локтем в пол, он допил остатки, отставил пустую бутылку в сторону и нырнул обратно в своё гнездо, перевернувшись на другой бок. Прохрипел оттуда:       — Холодно.       Я завернулся в плащ, как в кокон, сверху набросил плед, и лёг к Андрею спиной. Движение немного согрело меня, но я понимал, что вместе со сном холод вернётся с новой силой.       — Напомни, что ты там говорил про кипяток, — пробурчал я.       Андрей дёрнул локтем в мою сторону, но его толчок смягчил пуховик.       — Я всё равно искупаюсь.       — Я тоже. Если не откинусь сейчас как Джек Торранс.       Андрей пробормотал что-то вроде «договорились», утянув конец слова за собой в сон. Я ещё несколько минут лежал, пытаясь успокоить разволновавшийся от газировки желудок, а потом начал постепенно проваливаться в вязкий, сюрреалистично-кубриковский кошмар, где я бродил по странным коридорам, напоминающим отель Оверлук, и пытался спрятаться от Джека Николсона в смирительной рубашке и электрошоковым кляпом во рту, чувствуя надёжное, мягкое тепло со спины, которую прикрывал Андрей.