Асимптота

      Налаживанию связей поспособствовало новоселье у Васи и следующее за ним похмельное утро: первые выходные сентября, лихая долгая ночь, никаких мыслей о недоделанной домашней работе — последний глоток свободы перед учебным годом. Но до него оставалось ещё полторы недели, а пока мы сидели в комнате Вари и Ани и ели закрутки, заготовленные бабушкой Сёмы, и ранетки с её же огорода. От сладости во рту уже першило, но я продолжал механически загребать малиновое варенье, сталкиваясь с Аней ложками.       — С такой фамилией ты, наверное, ещё и музыкой занимаешься? — спросила она у Андрея после того, как больно ударила меня ложкой по руке за то, что я не давал ей протиснуться в банку.       После долгой разлуки все торопились снова насытиться друг другом, разузнать новости, поделиться впечатлениями — Давид впервые побывал на родине своей матери, в Израиле, и прилетел оттуда с загаром и коротко остриженной щёткой курчавых волос, а Сёма привёз всем из Англии символические подарки (открытки с двухэтажными автобусами, миниатюры Биг-Бена, а мне — брелок с залитым в эпоксидную смолу клочком газона с Энфилда), — но всеобщее внимание, переключаясь с одного на другое, с регулярностью приливов возвращалось к Андрею. Постоянно звучали вопросы, на которые я уже знал ответы, и он повторял их снова.       — Музыкой? Нет. Я хотел, но — нет. — Андрей, упёршись затылком в стену, полулежал-полусидел на пустой кровати, свалившись в провисшую почти до пола железную сетку, и его колени были едва ли не выше головы. Он ничего не ел, уверяя, что не хочет, но я знал, что он просто немного тушуется перед нашей по-чаячьи голодной, стихийной жадностью.       С перестановкой мы разделались быстро благодаря руководству Сёмы — невысокий и жилистый, он был наполнен такой основательной и уверенной крепостью, что легко справился бы и в одиночку, — несколько раз перетасовав мебель в разном порядке, пока девочек не устроил один из вариантов. На мой взгляд, ничего толком и не изменилось — всё те же молочно-белые стены с разноцветными прорехами книжных полок, воздушно-жёлтый тюль вздувается над распахнутым окном, с портрета над рабочим местом Ани задумчиво и чутко смотрит Политковская, а на дверцах шкафа расклеены фотографии, на которых сплошь наши лица в разных комбинациях. Нежно, дурманно пахнет набором самых разных парфюмерных нот и объятиями Варвары — недорогими духами из стеклянных флакончиков размером с мизинец, чем-то чайным, вроде бергамота, и вишнёвым дымом.       — Жаль, тебе бы пошло петь, — предположила Варя и хрустнула отправленной в рот ранеткой. — Ну, или фортепиано. Красота.       — Если бы ты слышала, как я пою, ты бы так не говорила, — Андрей сдержал усмешку в краешке рта. — Я только этим летом начал научиться на гитаре играть.       — Ого, гитара! — Лицо Ани прояснилось, глаза распахнулись шире, сверкнув васильковой синевой из-под тёмной чёлки. — У тебя есть гитара? Ты привез с собой?       — Нет. Я у друга брал.       — А Вася свою увёз? — Аня уже знала ответ, но всё равно с надеждой оглядела нас по очереди.       — Он бы скорее мать родную забыл, чем гитару.       Сёма собрался что-то добавить к моему ответу, но его перебил резко затараторивший затвор фотоаппарата. Из Тель-Авива Давид привёз новый объектив и теперь не упускал момента его протестировать. Сейчас ему, вероятно, понравилось то, под какими углами изогнулось тело Андрея, и как он, запустив руку в волосы, оттягивает их со лба, и как между его пальцами и прядями вспыхивают и путаются полуденные, яркие искорки солнечных лучей. Андрей теперь попадал в объектив чаще всех — от нас в качестве моделей Давид уже порядком устал и был рад новой жертве.       — Дай хоть поесть спокойно, — вздохнул Сёма, поправляя то и дело съезжающие с носа очки. За эти годы он так и не проникся искусством фотографии и как никто другой понимал, насколько Андрею сложно противостоять таким внезапным «расстрелам».       — Андрей не ест, — резонно возразил Давид.       Сёма пошуршал пакетом и запустил в Андрея ранеткой так, будто бросил спасательный круг.       — Не благодари.       Сам Давид всегда предпочитал оставаться за кадром, хотя его лицо — воплощение экранной, сложноустроенной красоты, печальной и бессловесной привлекательности юного Бастера Китона — больше всех нас вместе взятых заслуживало остаться запечатлённым на плёнке. Высокая, с изломом, линия носа, надрывный взгляд из-под тяжелых век, усталый изгиб рта, а в дополнение к этому — резкие линии плеч и коленей и длинная шея, которую он вместе с отметинами от Аниных поцелуев прятал в высокие горла водолазок сразу, как только столбик термометра падал ниже пятнадцати градусов. Но сейчас было жарко, на Давиде болталась футболка и — ни одного засоса. По этому факту можно было безошибочно определить, что они снова находились с Аней в той фазе отношений, в которой оба старательно делали вид, что они приятели и ничего больше.       — Ну, ладно, — сказала Аня, которой соблюдать правила игры и долго держать лицо было гораздо сложнее, — нам тут ещё прибраться нужно. Спасибо, что помогли…       Мы нехотя откликнулись на этот намёк и, оставив всё недоеденное — Сёма только сгрёб в горсть несколько ранеток, — потащились к себе на пятый этаж.       С появлением Семёна и Давида пространство комнаты будто распахнулось, раздалось и переполнилось до краёв — вернувшаяся на свои места одежда, пополнившаяся шеренга кроссовок, на столах банки с недопитым Сёмой Ред Буллом, тянется из динамиков Давидова ноутбука тоскливый голос Тома Йорка, в углу навалены сумки и привезённое в них из дома барахло — мать Сёмы отправила вместе с ним тяжёлые, плотные шторы, потому что (ласковым, настоятельным голосом заботливого родителя:) «полноценным сон может быть только в полной темноте», — и Андрей всё пытался определить в этой новой реальности существование каких-либо рамок. Он не знал, что ему необязательно было дожидаться возвращения остальных, чтобы попытаться осторожно прощупать границы — всё равно их не существовало. И когда он интересовался: «А продукты в холодильнике как-то делятся?», то Давид смешливо говорил: «Нет. Бери что хочешь», а Сёма в ответ на: «А эта полка в шкафу чья?», растерянно потирая пятернёй затылок, мычал: «Э-э… Да там всё общее». Он как раз подтверждал сказанное, сидя в моей одежде, в застиранно-синей помятой толстовке с логотипом экономического факультета — она была ему длинновата, засученные рукава то и дело скатывались к пальцам, зато в плечах — как раз, — и обновлял страницу сайта, на котором должны были выложить расписание пар. Сёма любил приговаривать, что у нас в комнате — «коммунизм», хотя при встрече с шестиметровым бронзовым Ильичом в центре города очень уж многозначительно фыркал.       — Вот сука, — хлопнул он рукой по столу, — нам в субботу две пары поставили, с одиннадцати. Лучшего-то времени для восточной философии не подобрать.       — Скажи спасибо, что не по восточному часовому поясу, — хмыкнул Давид, не отвлекаясь от развёрнутой перед ним страницы Ворда, которая в полумраке нижнего яруса кровати высвечивала лицо инопланетным светом. Его пальцы беглым, приятным стрекотанием непрерывно касались клавиатуры.       Сёма не ответил. Покликал мышкой и сообщил:       — Андрюх, а у тебя на выходных выходные.       Андрей, не прицеливаясь, закинул последний пёстрый, разнородный комок одежды из своей сумки куда-то в середину шкафа, хлопнул дверцей и подошел к Сёме. Согнулся над его плечом и хмуро вгляделся в столбики расписания; Сёма услужливо покрутил колёсиком мыши, заставив таблицу забегать по экрану. Спустя минуту Андрей констатировал:       — Понятно, что ничего не понятно.       Это Сёму обрадовало. Он принялся деловито и быстро объяснять про то, как расписание делится на чётную и нечётную недели, про отличия практики от лекций, про длительность перерывов между парами и показывал, где написаны номера аудиторий. Наконец-то у Сёмы появился союзник с его факультета и ему было что противопоставить журналистской коалиции. Он с присущим ему обстоятельным энтузиазмом каждый день рассказывал Андрею про преподавателей («у Романовой лекции лучше не пропускать, потом отрабатывать будешь дольше, чем универ оканчивать» или «Давыденко вообще мировой мужик!») и дисциплины, про знакомых с разных курсов, травил местные байки. А первого сентября, когда мы вшестером выдвинулись от общежития до здания университета, он вызвался довести Андрея по длинным, запутанным коридорам до аудитории, в которой проводили собрание для поступивших, и они откололись от нас, оставив меня и журналистов докуривать первую утреннюю сигарету.       — Завидую ему, — сказала Аня, выпуская в удаляющиеся спины тонкую струйку дыма. — Сейчас бы снова на первый курс, а не вот это всё.       — Ой, нет. Я бы не пережила еще один семестр логики. — При воспоминании о единственном предмете, который ей пришлось пересдавать, да ещё и два раза, Варя поморщилась.       Давид фыркнул:       — Это логика бы тебя не пережила.       — Точно. Причем любая, — подчеркнула Аня, и мне показалось, что она почти подмигнула мне.       Мысленно с ней согласившись, я, пройдя несколько шагов спиной вперёд, махнул на прощание рукой, прежде чем развернуться и уйти в противоположную сторону — большая часть пар у экономистов проходила в соседнем корпусе.       Во время перерывов мы и раньше виделись редко, а в этом году расписание окончательно раскидало нас по разным зданиям и их крыльям, не дав нашим путям от одной аудитории к другой пересечься. За первую неделю мы так и не встретились друг с другом в стенах университета, но нас это заботило мало — мне с лихвой хватало одногруппников (в какой-то момент я даже признался себе в том, что скучал по ним), журналисты держались друг друга, а Сёма всегда был неподалёку от Андрея, и мне даже начало казаться, что забота о первокурснике окончательно переходит в его надёжные руки. Но я быстро убедился, что это не совсем так.       Возвращаясь в комнату — теперь только под вечер, едва сумев поделить день на пары, общение с одногруппниками и спорт, — Андрей продолжал искать место где-то подле меня, держаться взглядом, как за опору. Но делал он это, скорее, интуитивно, по привычке — так происходит с гусятами, неотрывно следующими за объектом, который они увидели в первые минуты своего появления на свет. И кто знает, как было бы, если бы в день его появления перед распахнувшейся дверью стоял и готовил яичницу не я, а Сёма или Давид, потому что и с ними Андрей уже через пару-тройку дней чувствовал себя вполне комфортно. И даже придя в комнату немного выдохшимся и притихшим от количества обрушившихся на него впечатлений, он всё равно подолгу сидел с нами, свесив ноги со своей кровати и прихлёбывая Хайнекен, а перед сном, сонно проталкивая голос от кровати к кровати через густую темноту, отвечал на вопросы Сёмы или лениво препирался со мной.       — Успеть бы искупаться, пока совсем не похолодало. — Тусклый свет от экрана телефона над кроватью потух, и Андрей заворочался, заглушив скрежетом звеньев неумолкающую клавиатуру Давида. — Я в этом году ещё ни разу не плавал.       — Можешь не торопиться. В бассейне круглый год тепло, — я зевнул, вытянутый из полудрёмы его голосом.       — Я имею в виду — на заливе.       — На залив ты уже опоздал.       — Нихрена. Ещё можно купаться.       — Вода холодная.       — Да у нас такая вода считается кипятком.       «У нас» означало ледяное озеро, на берегу которого Андрей вырос. Я верил в его закалку, но всякий раз меня по привычке подмывало на споры — всё равно что вести из детсада младшего брата и всерьёз рассуждать с ним, кто сильнее — Годзилла или Кинг-Конг. Но из-за навалившегося на меня сна продолжать было лень, я с трудом проглотил пару шуток об обморожении и утопленниках и отмахнулся:       — Ну рискни.       — Ну рискну. На выходных пойду.       — Кстати, о выходных, — вклинился Давид. Лежа лицом к стене, я не видел его, но слышал, как захлопнулась крышка ноутбука, как сам ноутбук стукнул о стол, а сверху по крышке металлически звякнули наручные часы. — Мы к Васе-то идём?       — Конечно, — пробубнил я в подушку. Вдруг, коротко, будто подтвердив своё согласие, всхрапнул уже спящий Сёма, и мы синхронно, сдавленно заржали, стараясь не разбудить его.       — Андрей, а ты? С нами? — отсмеявшись, спросил Давид.       — Он топиться пойдёт, не слышал, что ли.       — Завали, а, — дружелюбно огрызнулся Андрей, а потом добавил: — Не, у меня не получится. С одногруппниками договорились в баре посидеть. — Бар — ну нихрена себе. Хорошо живете, — протянул Давид, — нам на первом курсе только на столовку денег хватало.