Асимптота

      Я так и не стал ничего дописывать в беседу — новость не вызвала заметной обеспокоенности, Сёма только задал пару уточняющих вопросов, оставшихся без ответа, потому что его сообщения быстро утонули под потоком сомнительных мемов и бестолкового флуда, в конце которого никто уже не помнил заданную тему. Неизбежность изменений была принята нами окончательно. А мной ещё и с радостью — я ведь больше не чувствовал себя одиноким.        Андрея было много — любопытный взгляд, попытки ещё не открывшего глаза щенка ткнуться в нужном направлении: «а что, горячей воды нет? ааа, вот так кран повернуть, понял», «тут поблизости можно дубликат ключа сделать?», «Дим, а где маленькие ложки лежат?» Прозрачно-ясный взгляд, стремительные движения. Постепенно пристраивая свои вещи и поднимая с полок годичную пыль, он иногда натыкался на такие артефакты, о которых я уже и думать забыл. Комната будто вывернулась наружу, показывая то, что скопила в себе за эти годы. Так снова появились и жестяной портсигар, который Сёма привёз из Берлина, а в нём немецкие Чапман и горстка безнадёжно испачканных табачной крошкой разноцветных драже, и буддийские чётки, терпко пахнущие сандалом, и номерной автомобильный знак 525 (как у нашей комнаты), который в приступе хмельного безрассудства скрутил с какой-то Тойоты Вася, и катушка непроявленной Давидом фотоплёнки, которую мы потом смотрели в свете настольной лампы, и я угадывал отпечатанные в чернильных негативах обрывки прошлой зимы. Появились и тут же улетели в мусор постер с Уэйном Руни, снятый с дверцы шкафа сразу после выпуска Васи — и это был, пожалуй, единственный плюс его отъезда, потому что я болел за Ливерпуль, — стопки старых чеков, набор валентинок и открыток от бывшей девушки Сёмы, кипы шпаргалок и помятый пластиковый трафарет для надписи, которую Давид ещё на первом курсе нарисовал черным баллончиком прямо на обоях, у изголовья своей постели между ярусами.        «В 17 лет я огляделся по сторонам и подумал: а что я умею? Ничего я не умею. Буду журналистом» (с) Терри Пратчетт       Андрей долго смотрел на эту надпись, а потом произнёс:        — Жаль, что это сказал не историк.        — Станешь историком и скажешь лучше, — утешил я.        Я лежал на кровати, листал в телефоне новостную ленту и краем глаза поглядывал, как покачивается рука Андрея, свисающая сверху. Спустя пару секунд вслед за рукой опустилась и его голова — лицо вверх тормашками в косматом ореоле волос.       — А ты мечтал стать экономистом?        — Чего? — фыркнул я не то от глупости вопроса, не то от внешнего вида Андрея. — Нет, конечно. Просто с точными науками дружил. Захотелось ещё и с деньгами подружиться.       — Умно. — И голова Андрея исчезла. Кровать мелко встряхнулась, позволяя ему улечься поудобнее. Я полюбопытствовал в ответ:       — А ты по баллам только на историю проходил?        — Мм. Нет.       — А почему захотел именно туда?        — Да я не хотел никуда. Я бегать хотел.        Голос, оторванный от самого Андрея и не украшенный рамкой его улыбки, будто сбросили сверху как тяжелый камень, и я ничего не ответил. Но после паузы он продолжил сам, уже бодрее:       — Я с детства на Олимпиаду собирался, и всё такое. В Москву переезжал, чтобы тренироваться. Чтобы выступать. А потом травма. Лечили неправильно, много времени потеряли… В общем, нужно было сразу оперировать, но родители поздно решились. Потом надеялись, что после операции всё нормально будет, что восстановлюсь и побегу. И я не готовился никуда поступать, даже не думал об этом. Ну а когда стало понятно, что мой максимум — это региональные соревнования, то уже поздно было. Ну и вот, — неуклюже закончил он.        — Дерьмово, — только и сказал я. Мне было жаль.        Всю жизнь ограничиваемый стенами спортивных стадионов и разметками узких беговых дорожек, Андрей будто открывал для себя жизнь заново. И, после того, как меня хорошенько приложило по голове тишиной и пустотой, я с готовностью вовлекался в это изучение уже знакомого мне до потёртости мира, и большую часть дня мы проводили за пределами комнаты. Вдвоём слонялись по окрестностям университета — чаще всего это заканчивалось часовыми посиделками на газоне, возле главного корпуса — или бродили по студгородку. Плотная зелень и нити тропинок между деревьев, череда общажных блоков — все как один серые, громоздкие, как брикеты хозяйственного мыла, — спортивный комплекс, маленький окраинный торговый центр и небольшая площадь перед ним, набитая киосками и палатками с овощами и фруктами, где мы покупали варёную кукурузу у весёлого старика с широкими, смятыми до пергаментной желтизны руками, которыми он жестом фокусника выуживал из огромной, дышащей паром даже на жаре, кастрюли маслянистые початки и щедро посыпал их солью. Андрей как-то сказал, что никогда такую кукурузу не пробовал, и вообще — ел только консервированную, и мне на один короткий, солоновато-обжигающий миг показалось, что я и сам впервые чувствую этот вкус, и он кажется мне самым лучшим из всего того, что я когда-либо ел.        И вот так, прежде чем заскочить в супермаркет за продуктами и средством для мытья посуды, заглянуть за тетрадями в книжный или свернуть вбок от торгового центра и уйти на залив, мы останавливались на той площади, возле маленького, облепленного побитой мозаикой фонтана и неторопливо грызли эту кукурузу. Вокруг — треск воды и музыки, бьют в глаза пёстрые растяжки реклам, натужно гудит насосом и повизгивает детским смехом надувной батут, остро бликуют попавшие в лучи солнца спицы велосипедных колёс; стук, шарканье, цокот десятков шагов. Теперь мы сидели почти плечом к плечу, не глядя друг на друга лениво перебрасывались беззлобными подколами — такой неспешный пинг-понг, соревнование без победителя — и морщились от яркого солнца. Август катился к концу, цепляясь последними неделями за исчезающее тепло.        Но по вечерам становилось всё прохладнее, и в это время Андрей уходил на пробежки. Иногда он бегал подолгу, возвращаясь в промокшей насквозь футболке и с налипшими ко лбу и вискам волосами. Тогда он сидел на стуле у входа — заострившиеся скулы, длинное дыхание, мелкие, жадные глотки воды, заставляющие кадык пританцовывать вдоль шеи — и настраивался на поход в душ, перекидываясь со мной пустыми фразами. А иногда за время его пробежки я не успевал даже доиграть получасовой онлайн-матч. В этом случае он, поднявшись в комнату, не задерживался, заглядывал только за чистыми вещами и уходил, оставив после себя мутное, неспокойное чувство разочарования. И потом, как мне казалось, Андрей едва уловимо взгляду прихрамывал — а может, не решаясь спросить причину, я просто придумал для себя самую очевидную.       Но вне зависимости от того, как долго он бегал, после мы стабильно шли пить пиво или сангрию — обычно к берегу реки, но иногда возвращались из супермаркета обратно в общежитие. Сидели за столом у окна и заедали алкоголь чипсами или, если мне было не лень, то жареными пельменями. Особой разборчивостью в еде Андрей не отличался, и это было ему на руку — он совсем не умел готовить, даже омлет вызывал у него неуклюжий ступор, поэтому он питался тем, что было в моем скудном меню. Правда, я управлялся с готовкой ненамного лучше. В нашей комнате за приготовление еды отвечал Семён, и за время его отсутствия я здорово успел соскучиться по его коронным макаронам по-флотски с тушёнкой вместо фарша. Я попробовал повторить рецепт, и получилось и вполовину не так хорошо, но мы с Андреем всё равно прикончили по двойной порции, варварски соскребая вилками остатки прямо со сковородки, и сыто переговаривались.        — Очень вкусно, — дожёвывая, одобрил Андрей, явно преувеличив качество блюда.        — Ну да, бывало и хуже. — Я встал, чтобы обойти стол и сесть на свободный край подоконника. — У нас однажды сломалась плита, а денег на новую ни у кого нет — конец месяца, от стипендии ничего не осталось, ну и микроволновки у нас тогда не было. Лапша, если посчитать, тоже накладно выходит, это если её с колбасой и яйцом есть, плюс хлеб с майонезом, а если без, то смысла нет, потому что нихрена не наешься. Короче, уже прикидывали, где можно будет костры разводить. Полторы недели варили пельмени и сосиски в чайнике. Вот это была пытка.       — Беару Гриллсу бы у вас поучиться. — Андрей звякнул вилкой, отложив её, и откинулся на спинку стула, приподняв его на задние ножки. — А я всё не могу понять, почему чай на вкус как пельмени.        — Скоро у тебя всё будет на вкус как пельмени. — Я открыл окно нараспашку, и стекло в рассохшейся оконной раме тонко задребезжало. К вечеру воздух отчетливо и сыро насыщался приближающейся осенью, но её запах мгновенно сменился сигаретным дымом. Я, затянувшись, добавил: — Вообще, всегда есть те, кто поможет. Мы иногда к лингвистам в соседнюю комнату ходили готовить. Ну, и Варя с Аней нас подкармливали.       — Варя с Аней?        — Журналистки с третьего этажа. Они часто к нам в гости заглядывают, скоро познакомишься.        — Круто, — сказал Андрей, приглушив голос поднесённым к губам стаканом с сангрией и покачиваясь на стуле. — Надеюсь, они всё ещё занимаются продовольственной благотворительностью.        — Что-то не вижу, чтобы ты в ней нуждался, — кивнул я на пустую сковородку.        — Да ладно. Еды много не бывает.       Андрей отмахнулся и тут же паническим рывком ухватился за столешницу — вставший на дыбы стул покачнулся и едва не опрокинулся. Сангрия в стакане взбрыкнула, дёрнулась от края к краю и расплескалась Андрею на футболку. Несколько белых полос на принте с иллюстрацией обложки «Unknown Pleasures» Джой Дивижн стали пунктирно-красными.        — Осторожней, — хмыкнул я, чуть не подавившись сигаретным дымом в попытке не расхохотаться в голос, — алкоголь тоже не лишний.

***

      В общем, можно было сказать, что мы с Андреем неплохо поладили, и теперь ему оставалось всего ничего — найти подход к ещё четырём людям. Варвара была следующей в этой очереди. Со своей стороны она оправдала надежды Андрея на безвозмездные поставки продуктов с первой же встречи — на четвертый день после его заселения она пришла с пакетами замороженных наггетсов и сырных палочек. Я лежал на кровати и листал оставленного Васей Уэлша, но сразу же приподнялся, услышав знакомый стук — я уже давно выучил звук костяшек Вариных пальцев о дверь и безошибочно определял её среди других гостей. Но Андрей опередил меня, запустив Варю в комнату.        — Это мне из кухни подогнали, тут срок почти подошел, поэтому нужно быстрее съесть, — с ходу, не поздоровавшись, пояснила она, сваливая еду на ближайшую к двери поверхность. Потом встряхнула кистями, сбросив с пальцев влагу от покрытых испариной конденсата пакетов, лёгким, танцевальным движением перебросила длинные волосы за спину и протянула вперёд руку: — Меня Варвара зовут.        Я наблюдал за тем, как Андрей поздоровался с ней, как они друг другу улыбнулись — сдержанная вежливость, бессловесное «очень приятно, да-да, взаимно». Я знал, что для Вари первокурсник — это клеймо, знал, как холодно и трезво она умеет мыслить, и даже почти слышал, как в ответ на «слушай, ты, кажется, Андрею нравишься» громким шепотом от Ани она бы рассмеялась, мол, «ну и что я буду с ним делать, он же маленький, а у меня выпуск в этом году». Но в самой глубине души, настолько далеко, что я никак не мог туда дотянуться и раздавить это ощущение, меня всё равно дёргало какое-то тяжёлое, вязкое беспокойство.        — Волосы у тебя очень красивые, Андрей, — оценила Варя мимоходом, пройдясь взглядом по его вихрам. А потом добавила, кивнув на пакеты: — Убери в морозилку, пожалуйста, а то точно испортится.        Она здорово умела вот так невзначай сказать что-то точечное, неожиданно-приятное — сбросить и не заметить, будто выронить монетку из порванного кармана, и сбить с толку плохо знакомого с ней человека, который принимал эту мелочь за редкую монету и превращался в одержимого нумизмата. В своё время я тоже попался на таком коллекционировании, а когда разобрался, то это было уже неважно, потому что я бы и без этих уловок её полюбил.        Реакцию Андрея я не увидел, потому что он сразу же отвернулся, занявшись загрузкой морозилки, гремел выдвижными ящиками и шуршал пакетами. Да и вообще, я смотрел на Варю. Она подошла ко мне и опустилась на краешек кровати, в ногах:        — Слушай, ну с твоим ростом нижний ярус — это издевательство.        Она была права — чтобы сесть, мне приходилось горбиться, наклонять голову вбок и даже самому себе напоминать какое-то поломанное, угловатое существо.        — Согласен. Я даже знаю, как меня спасти, — я откинулся на подушку, захлопнув книгу. — Не зря же в вашей комнате кровать пустует.        В прошлом году Варя с Аней отвоевали своё спокойствие, уговорив комендантшу никого к ним не подселять. У них была тесная комнатка на троих человек с обычными односпальными кроватями, одна из которых была отставлена в дальний угол и служила одновременно и дополнительным шкафом, и диваном для гостей.        — Обойдёшься. — Варя насмешливо сверкнула на меня глазами, а потом её лицо стало серьёзным. — К нам тоже первокурсницу подселяют.        — Не так страшен чёрт… — пожал я плечами.         — Чёрт, может быть, и нет, — тот же блеск в её глазах, покосившихся на Андрея, — а вот ведьмы — очень даже.        — Раз речь о ведьмах, то это первокурсница должна вас бояться.        — Иди ты, — отмахнулась Варя, улыбнувшись. — Я вообще к тому, что нам перестановка нужна, столы передвинуть и холодильник, кровати по-человечески расставить. Я только сначала все разберу, столько хлама там… В общем, надеюсь, к началу следующей недели успею. Поможете?        — Без проблем, — согласился я.       — Конечно, — в тон мне отозвался Андрей.       В начале следующей недели возвращались Давид с Семёном, да и Аня должна была уже прилететь, и я подумал о том, что общий труд вполне расположит к налаживанию связей. Мне хотелось, чтобы мы приняли Андрея. Все пятеро.