Человек

— Мартина, ты приедешь на лето? Хотя бы на месяц. С момента схватки с Властелином прошло целых два года. Сирше было сто двадцать восемь — ну, или двадцать три, и она решила прожить свою новую смертную жизнь иначе, чем старую. Рэйберн переехала в Ирландию, кое-как поступила в университет на политологию, а ее блог, который она вела еще тогда, когда ее звали Одри, быстро превратился в машину для критики правительства… Правда, пока эта машина была пластиковой и игрушечной — аудитория Сирши едва ли доходила до тринадцати тысяч. — Мам, карантин же. В этих аэропортах сейчас столько заразы, а я еще не сделала вакцину… — Тогда оставайся во Франции. Но звони, хорошо? Сирша выдохнула, смотря на экран телефона, и повесила трубку. В эпоху коронавируса путешествовать хоть куда-либо было не лучшей идеей — у Рэйберн и без этого начались проблемы со здоровьем. Оказывается, пить виски каждый день и курить сигары было не лучшей идеей даже в бессмертном теле. Тогда Сирша не могла заболеть, и когда она стала смертной, все было нормально, но черт, от привычного образа жизни отказаться было нелегко! Некоторые люди пили только в университете, а потом лечились в рехабе — Сирша же боролась с алкоголизмом целое столетие, если не больше. Рэйберн потребовался не один поход в бар, чтобы осознать свою смертность — и не одно удивленное лицо врача. У Сирши из-за курения начались проблемы с легкими, и, конечно, от сигар, как и от пива, ей быстро пришлось отказываться. Смогла ли Сирша это сделать? Ну… Не совсем. Черт, а чего еще можно было от нее ожидать? В детстве Сирши никто и не слышал от том, что от курения бывает рак, а виски однажды выжжет пьющему печень. Правда теперь, когда у нее то и дело начинались жуткий кашель и боли в правом боку, поверить в это было легче. «Скучаю по тем временам, когда беременным женщинам предлагали сигареты и кокаин для успокоения. Прогресс, мать вашу — последней радости в жизни лишает». Сирша, правда, боялась, что все эти вредные привычки и правда ее доведут. За все годы бессмертной жизни (да и до них), Рэйберн привыкла относиться к своему телу как к данности — как будто оно никогда не сломается, будет с ней всегда. Черт, когда Сирша отправила Эллонакса в нокаут, она даже собиралась пережить всех диктаторов будущего! Теперь ее единственной целью было дожить до сорока. И Рэйберн пыталась. Вместо того, чтобы снова уйти в ИРА (а зачем? — организация переживала свои худшие времена, и командовать кучкой ленивых преступников ей не хотелось) или пойти в официальную ирландскую армию (которая все равно не воевала, потому что войны в Европе не было), Сирша выбрала относительно мирный путь — политику. Ей осталось учиться еще год, а после, Сирша собралась вступить в Шинн Фейн. «Лучше, чем иметь дело с либералами». У Сирши выдался свободный денек — она решила провести его дома. Рэйберн постоянно гуляла по улицам Дублина, встречалась со своими новыми друзьями, такими же активистами, но сегодня ей просто хотелось побыть одной и отдохнуть. Она легла на свой любимый диван, достала телефон, но то ли что-то случилось с роутером, то ли с приложением, но забавные видео, которые Сирша так хотела посмотреть, никак не загружались. — Черт. Сирша бросила телефон на диван экраном вниз и закрыла глаза. Какая уж разница? Рэйберн хотя бы могла подремать в свободный момент — до сессии было еще далеко. Сирша перевернулась на бок, уже готовая уснуть и увидеть пятый сон, но вдруг… Раздался звонок в дверь. — Сука-а-а, — вздохнула Сирша. — Кого там еще принесло? Ее друзья уехали в Лимерик, Мартина с Дереком были во Франции, а все остальные умерли еще до того, как был построен этот дом. Кто это мог быть? К ней иногда заходили женщины средних лет с брошюрками про Христа-спасителя и новую церковь прямо за углом, но Сирша каждый раз отправляла их обратно — далеко не всегда цензурно. Черт, и повезло же ей поселиться в пригороде… — Мисс Рэйберн, правильно? Верите ли вы в Бога? Да, это снова были миссионеры, но уже другие две женщины, чуть помоложе — наверное, прошлые две не выдержали ругательств и уволились. Сирша закатила глаза, смотря на их строгие белые одежды. Дело было вовсе даже не в том, что Рэйберн точно знала, что христианского бога, как и тысяч других, просто не существовало — а в том, что они приходили к ней без приглашения. «Орать не поможет. Явно не с этими — если они после прошлого раза прислали новых, надо действовать иначе…» — В какого бога? Обе женщины удивленно посмотрели друг на друга и гневно — на Сиршу. Та, что стояла слева, низенькая блондинка в очках, показала ей крест, висевший у нее на шее, а вторая, справа, всучила ей брошюру. Судя по заглавию, они даже не были католичками, черт! Та церковь за углом оказалась евангелистской сектой, и Сирше хотелось просто закрыть уже дверь, но вторая женщина просунула ногу в дверной проем и ответила ей: — Как же, мисс Рэйберн. В единственно верного Господа-спасителя! Верите? — Это не отвечает на мой вопрос, — гаденько улыбнулась Сирша. — Каждая религия говорит, что их бог истинный. Так что, вы имеете в виду Одина? Зевса? Кернунна? У этих женщин слишком быстро портилось настроение — та, что слева, напомнила Сирше лицо Фридриха, когда он узнал, что Рэйберн убивала людей. Та, что справа, аж покраснела, и ее милое лицо слетело с нее, будто маска. Она отняла у Сирши брошюру, отлистала страницу и показала на напечатанное изображение Библии: — В бога, о котором нам поведало Священное Писание! Неужели вы и вправду не понимаете? О-о, это она зря. Сирша, конечно, занималась политологией, но в университете она познакомилась с парнем, который учился на факультете теологии… А еще она сама очень уж часто читала Библию, пока не ушла из дома. Рэйберн оперлась на дверной косяк, аккуратно выталкивая ногу второй женщины из своего пространства, и изобразила бесконечное удивление, спросив тут же: — В Яхве? Первая женщина отрешенно замолчала и посмотрела в никуда, но вторая, с брошюрой в руке, гневно потрясла ей перед лицом Сирши и чуть ли не закипела от гнева. По Рэйберн было слишком видно, что она просто издевалась над ними, и ту, что справа, это слишком уж бесило! Она скрестила руки на груди, поджала губы и ответила: — Нет. Если вы ничего не знаете о Христе, то вам место в аду. «А вы не знаете ничего о Креосе. Что мне, воскресить Эллонакса и попросить его сделать милость?» Сирша, конечно же, этого не сказала. Она лишь отпихнула от себя вторую женщину, чтобы она больше не смела трясти чем-то перед ее лицом, и вышла вперед, закрывая за собой дверь, чтобы они не вошли. Рэйберн сжала ткань своих штанов в руках, еле как пытаясь сдержаться, и процедила: — Кто сказал? Кто дает вам право считать, что ваша религия лучше всех остальных? В христианстве нет ничего плохого, но если вы считаете, что можете приходить ко мне домой, пытаться войти внутрь и трясти своими книжками мне в лицо, вы ошибаетесь! Да Иисус бы снова умер, узнав, что среди его последователей есть такие феерически тупые мудаки! Сирша занесла кулак над головами женщин, чтобы их напугать, и первая, та, что стояла слева, побежала прочь. Вторая же отошла на пару шагов и осталась стоять, будто в ступоре. Она наклонила голову, неверящими глазами смотря на Сиршу, и, будто обиженный ребенок, прошептала: — Ч-что? Я… Я не понимаю, почему вы нас так ненавидите. Мы просто хотим вас спасти. Вы ведь ирландка, понимаете, как важен Иисус… «Тяжелый случай». Кажется, этим ее не победить. Черт, да как эта секта промывает людям мозги? Даже подружка женщины, все еще мнущейся на ее крыльце, уже пряталась у нее за забором, а эта стояла, будто зависнув. Сирше даже стало ее как-то жалко, но она быстро отбросила это чувство в сторону. Рэйберн решила выдумать новый способ — и тут же, в последней попытке избавиться от надоедливых миссионеров у ее двери, ответила: — Ай, забудь, а? Я еврейка. И тут же, эта женщина состроила такое лицо, что Сирше потребовались все усилия мира, чтобы не рассмеяться. Черт, и почему люди в этой церкви были антисемитами? Ответ прост — они ненавидели всех, кроме себя, и Сирша решила на этом сыграть. Рэйберн подошла ближе к женщине, смерила ее наглым взглядом и покачала головой: — Сегодня суббота? Я из-за вас службу в синагоге пропускаю. Мы там, это, как все евреи и прочие неверные… Кровь пьем. Детскую. Скажи, у тебя дети есть? — А-а! Изыди, демоница! Женщина тут же хлопнула Сиршу своей брошюрой по голове и пустилась бежать вслед за своей подругой. Рэйберн рассмеялась, посмотрела им вслед и пошла домой. Ее телефон снова заработал, но ей как-то уже не хотелось в нем сидеть — зачем идти за развлечением в интернет, если у нее были такие смешные соседи? «Нехорошо я о евреях, правда. Хорошие же люди! Хотя… зато работает. Надо было еще старый израильский паспорт показать». Вдруг, в дверь постучали, и Сирша, ударив себя по лбу, полезла искать свой старый паспорт. Правда, Рэйберн его не нашла, и, взбешенная, резко открыла дверь, готовая разбить лица слишком назойливым миссионерам, но… — Ты чего? Я что-то сделала? Это была Эранаим. Сирша хлопнула себя по лбу, выдохнула и удивленно посмотрела на старую знакомую. Черт, они ведь и не общались почти — разве что Мероталь передавал Сирше сплетни из мира Аспектов. Что ей понадобилось теперь? Эранаим, еще будучи демоницей, привыкла неожиданно появляться в жизни Сирши тогда, когда ей этого хотелось — в первый раз Сирша лично увидела ее на похоронах своего мужа. — Нет. Просто тут это… секта под боком завелась. Миссионеры шастают. Эранаим усмехнулась и прошла в дом — Сирша уступила ей дорогу и закрыла за ней дверь. Черт, как же ограничены были люди! Они не знали того, что знала Эранаим, никогда не видели Создателя, но несмотря на это, были такими интересными существами! Аспект, правда, не стала нагружать Сиршу своими мыслями по этому поводу, и девушки сели на диван. — Все хорошо? Зачем пришла-то? Действительно, зачем бы Эранаим приходить к Сирше? Что два года назад, что все это время, они почти не общались. Рэйберн вопросительно наклонила голову, и Эранаим, хитро усмехнувшись, пожала плечами и ответила: — Просто захотелось посмотреть, как ты тут. Честно, когда ты сказала тогда, что хочешь стать смертной, я была в шоке. Никогда бы не подумала, что кто-то может сознательно это выбрать. «Так вот что. Зачем она ждала два года, чтобы просто спросить, почему?» Может, очень древнее существо просто уже не замечало времени? Сирша сама, после ухода из ИРА в тысяча девятьсот двадцать седьмом, и пока не встретила Блейна, вообще не обращала внимания на дату на календаре. Рэйберн уже хотела начать говорить, но вдруг, оставленный включенным телефон сам снял видео с паузы, и женский голос очень уж громко произнес: — Были ли в ирландской истории лесбиянки? Эранаим тут же рассмеялась, а Сирша потянулась выключить телефон, мысленно проклиная это чертово приложение, которое в последнее время имело наглость часто зависать — заодно и себя вместе с ним. Зачем она оставила телефон? Еще и со звуком на полную. Громко так. — Прости. Интернет не работал, я не знала, что там… — Оставь. Интересно же, — рассмеялась Эранаим. Сирша побежденно кивнула и нажала на кнопку «воспроизвести». А почему бы нет? Рэйберн не знала, кто в ее времена (ну, или раньше) увлекался другими женщинами — об этом было попросту опасно говорить. Все ее знакомые лесбиянки рано или поздно бывали в ее постели; правда, лишь до тысяча девятьсот четырнадцатого. А что насчет остальных? Авторка видео упомянула Еву Гор-Бус, сестру Констанции Маркевич, Элеонору Батлер и Сару Понсоби, еще несколько девушек, а затем, вдруг остановилась и сказала кое-что еще, то, чего Рэйберн совсем не ожидала услышать: — Лесбиянки были и в армии. Так, Сирша Салливан, одна из офицерок Женского Совета и солдат ИРА, дата смерти которой до сих пор остается неизвестной, состояла в необычных отношениях со многими девушками из этой организации. Доказательством этому является пометка в дневнике одной революционерки… Сирша уставилась на телефон, не веря собственным ушам. Неужели кто-то вообще знал о ее существовании? Рэйберн посмотрела на Эранаим, в шоке, а та, поставив на паузу, смогла разобрать несколько слов из той заметки, текст которой авторка видео разместила в кадре. — У тебя была… интересная личная жизнь. — Иди ты, — цокнула Сирша. — Меня больше пугает, что обо мне в принципе кто-то помнит… по крайней мере, о моей первой жизни. А что, если у нее была страница на Википедии? Рэйберн тут же схватила телефон, ввела в поиск собственное имя. Страница и правда была, хоть и очень маленькая — но в ней со слов ее бывших сослуживиц рассказывалось, как она храбро сражалась только для того, чтобы потом сбежать в последний день Восстания, испугавшись тюрьмы. «Не лучший путь войти в историю…» Остальная часть статьи, самая маленькая, была получше. Кто-то добрый догадался упомянуть, как она прошла через всю Войну за Независимость и продолжала убивать юнионистов Севера даже через несколько недель после нее — это действие, правда, автор назвал «военным преступлением». — Ублюдок. Сражаешься, борешься, а входишь в историю как военная преступница и трусиха с кучей любовниц. Эранаим вздохнула и мягко отняла телефон у Сирши. В цифровую эпоху любая деталь твоей жизни могла стать публичной — особенно если эта жизнь длится больше сотни лет. Ей было жалко Рэйберн. Она была человеком своего времени и действовала так, как могла на тот момент. Можно ли было оправдать действия Сирши? Отчасти да. Ни один человек, ни один Аспект, даже Креос не мог бы понять, что она испытала, осознав бессмертие только после того, как взорвала себя вместе с тем англичанином. Но с другой стороны, а стоило ли оно того? Сирша наверняка оставила многих женщин вдовами, а детей — сиротами. От ее взрывов иногда умирали невиновные, хоть она изо всех сил и пыталась этого избежать. Ее борьба даже не вошла в историю, как что-то хорошее! Но Эранаим решила об этом не говорить. Она лишь похлопала Сиршу по плечу, подмигнула ей и лишь покачала головой: — Статью писал юнионист. Не переживай. В интернете всякое пишут. Я им вообще не пользуюсь. Сирша кивнула, немного успокоившись, и снова открыла видео. В комментариях всех женщин из видео называли «герлбосс», что бы это не значило. Рэйберн лишь пожала плечами, выключила телефон и повернулась к Эранаим. Тут же, чтобы разрядить обстановку, Сирша произнесла: — Хорошо хоть, в этом видео меня запомнили как лесбиянку, а не… Ну, сама понимаешь. Эранаим усмехнулась, снова улыбнулась Сирше и поудобнее уселась на диване. В ее голове появился еще один вопрос — кроме того самого, за ответом на который она вообще-то пришла. Но сейчас, раз уж тема разговора не предполагала вопрос о смертности, Эранаим решила поговорить о другом: — Слушай, я вот… В твое время ведь к этому по-другому относились. Как ты вообще приняла себя вместо того, чтобы согласиться на конверсионную терапию или, там, на сеанс экзорцизма? Лицо Сирши упало и как-то побледнело. Она обняла свои колени, уставилась вдаль… Захотелось выпить. Черт, ну почему она бросила пить? Под бутылку виски Сирше было бы легче отвечать на такие вопросы, но теперь уж, раз она ничего не могла с этим поделать и все еще хотела умереть не от цирроза печени, Рэйберн лишь сжала ткань своих брюк, вдохнула и ответила: — Это долгий рассказ. И… неприятный. — Я могу тебя выслушать. Если ты хочешь об этом говорить. Ты ведь не обязана, знаешь? Эранаим улыбнулась так искренне, что Сирша, еще не отвыкшая от мысли про демонов и их опасность, невольно расслабилась. Сама суть ее собеседницы была в ее настоящем имени. Эранаим была любовью. Как она могла осуждать? Рэйберн выдохнула еще раз, посмотрела Эранаим в глаза и кивнула: — Все началось еще в родительском доме. «Рощин! Рощин!» О’Коннел радостно обернулась и посмотрела назад, в маленький переулок между ее домишком и антикварной лавкой. Внутрь ее не пускали — само существование огромной, нищей и вечно голодной семьи на этой улице было оскорбительно для более богатых ее обитателей. Вообще, единственный дом, не съеденный ядом бедности, появился тут совсем недавно и только потому, что ее владельцу, чудаку Бирну, нравилось смотреть на море, завтракая на лоджии. Зато у мистера Бирна была дочка, хорошенькая такая. Ее звали Ева — Сирша все пыталась звать ее Ифе, по-ирландски, но маленькая Бирн была против. Странно, что Ева, такая строгая, в хорошеньком синем платьице, совсем не гнушалась местных детей, колючих, грязных… Особенно ей почему-то нравилась Рощин О’Коннел. Ева постоянно просила своего отца пустить Рощин внутрь, но тот все качал головой. «С кем ты общаешься? Клянусь, как только я отдам тебя в школу, ты к ней на шаг не подойдешь!» Мистер Бирн был не прав, отдав Еву в католическую школу по соседству — туда, чуть ли не божьим чудом, по благотворительной программе поступила Рощин. В то время ни о каком бесплатном образовании никто не слыхал, но к счастью, молодые настоятельницы очень уж любили детей. С тех пор прошло много времени. Рощин было уже двенадцать, Еве — одиннадцать; О’Коннел просто родилась раньше. И в тот момент, когда Бирн позвала ее, Рощин обернулась с той радостной улыбкой, держа в руках большую корзину рыбы, и подмигнула своей подруге. «Привет. Ты чего так разоделась? Утро же!» «Нормально я одета. А ты чего с рыбой? В школу надо». Они знали друг друга семь лет, но ни Рощин, ни Ева до сих пор не могли друг друга понять. Рощин не понимала, зачем наряжаться в платье с рюшами с утра, если на перемене несомненно захочется его испачкать, а Ева все никак не могла взять в толк, почему ее подруга рыбачит — разве у нее не было слуг, что приносили бы еду с рынка? Девочкам ведь не разрешали ходить в гости друг другу. Куда родителям Рощин лишний рот? Они-то не брезговали, но гостью нужно было бы чем-то кормить, поить… «Ты просто завидуешь. Сама на рыбалке не была никогда». «А вот и не завидую! И вообще, я больше рыбы поймаю, только подожди!» Рощин всегда улыбалась в такие моменты — хитро, с усмешкой. Ева могла бы сделать вообще все, что угодно, лишь бы это было на спор, и О’Коннел вдруг решила этим воспользоваться. Она не знала, как живут богатые дети: что гувернантка непременно укладывает их спать после того, как помогла переодеться, что родители тоже иногда заходят пожелать ребенку спокойной ночи. Рощин даже не знала, что у детей иногда бывают отдельные комнаты! «А докажи! Вылези сегодня через окно и пойдем с тобой на рыбалку». Ева изменилась в лице. Рощин знала, что мистер Бирн был очень строгим человеком, и как-то раз ей пришлось искать волшебные водоросли, чтобы помочь Еве свести синяки с ее белых ножек. Никаких волшебных водорослей, правда, не существовало — ее друг из другого дома, Гилберт, видимо, ей наврал, и ничего не помогло. «Что, серьезно? Меня мама наругает. И папа! И миссис Джеймсон». «Испугалась? Надумаешь — приходи сегодня в полночь. Я плакс на лодку не беру». Может, Рощин и не стоило этого делать, но ей очень уж захотелось проверить, поддастся ли Ева. Ее-то на лодку пускали без проблем, наоборот — ждали, пока она наловит рыбы и соизволит прийти обратно. А Ева с самого детства была испорчена богатством своих родителей: очень уж они ее оберегали. Настала полночь. Рощин лениво уселась в лодке, пришвартованной к берегу. Ева не пришла? Ну да ладно, зато никто не будет ее отвлекать, пока Рощин будет рыбачить. Она уже потянулась, чтобы отдать швартовы, поплыть подальше от берега, как вдруг, запыхаясь, в одной ночной рубашке, к ней подбежала она. «Подожди!» «Прыгай!» Девочки сели поудобнее и поплыли подальше. Рощин уже давно не смотрела ни на ночное небо, ни на водную гладь — лишь на удочку. Но теперь перед ней сидела Ева, и Рощин невольно засмотрелась на свою подругу. Она не умела грести, не умела держать удочку, даже леску распутать не могла! Но в своей этой ночнушке, белоснежно-белой, Ева смотрела на Рощин и ловила ее взгляды, пытаясь понять, что ей вообще делать. «Ты зацепила мое платье… А-А-А-А!» Ева как-то очень криво махнула удочкой. Рощин не сразу поняла, что произошло, но как только ее тело нагнулось через край лодки и начало падать вниз, все сразу стало ясно. Ева бросила удочку, запаниковала, заплакала, а Рощин, кое-как не захлебнувшись, всплыла и отцепила от юбки злосчастный крючок… На ее голове был синяк. Ударилась об лодку, наверное. «Рощин! Господи, прости меня, ты как?» Ева плакала. Рощин — нет, разве что злилась — всю рыбу ведь распугали, и любимое платье было порвано. Она уже хотела закричать, высадить Еву на берег и прогнать ее, но что-то ее остановило. Бирн смотрела на нее так жалобно и плакала так навзрыд, что Рощин лишь обняла ее, положила свою голову ей на плечо и кивнула. «Нормально. Поплыли к берегу. Все равно ничего уже не поймаем». «Постой…» Ева вдруг отодвинула кудрявую челку Рощин, грустно посмотрела на ее синяк, будто снова пытаясь извиниться одним лишь только взглядом, и поцеловала О’Коннел в макушку. И тогда все стало понятно, небольно и правильно. Рощин почувствовала, как ее сердце забилось, как ее веснушчатые щеки зажглись румянцем… Ева, только что ставшая первородным грехом маленькой девочки, еще ничего не поняла, но Рощин, Рощин-то! Она уставилась на Еву, взяла ее маленькую пухлую ручку в свою, длинную и страшно худую, и поцеловала. Затем — в щеку, и, в порыве слепого чувства, нагнулась, чтобы поцеловать по-настоящему, но… Толчок — прямо в грудь, у сердца. Странное чувство во взгляде. Не испуг — отвращение. «Фу, ты из этих? Не подходи ко мне больше, грешница!» Рощин заплакала бы от стыда, если бы ей не было так обидно. Она злилась, и уже даже не пыталась держать это в себе — как только О’Коннел подплыла ближе к берегу, она всхлипнула, ударила кулаком по корме и закричала. «С радостью! Чертова дочь протестанта! Съебись нахуй с моей лодки и… Это ты больше никогда ко мне не подходи!» А затем было и взросление — болезненное, с кучей неинтересных ей женихов и без грамма настоящей любви хоть от кого-то. Был и побег из дома. Оглянув родную пристань в последний раз, Рощин, почти уже Сирша, поняла. То, на лодке — было лишь глупой влюбленностью, ей не нравились женщины, ей лишь нужно было найти того самого… Как же она ошибалась. Уже в Женском Совете все стало ясно. Она выучилась искусству убивать, начала называть себя Сиршей — и все пыталась не обращать внимания на то, какие чувства вызывали у нее все ее сослуживицы. Они были такими сильными, такими красивыми, и Салливан влюблялась то в одну, то в другую, убеждая себя, что всего лишь была одинока и хотела с ними дружить. Осознание пришло уже в тюрьме. Ее насиловал один и тот же человек. Раз за разом, этот мужчина выжигал ее сердце изнутри, делал ей больно, сколько бы она не боролась. С ее телом произошло столько, что Сирша, уже убийца в свои-то шестнадцать, хныкала, как маленькая девочка. Само ее существование казалось ей мерзким. Ее тело больше не принадлежало ей, ее душа разлагалась — и никто, никто не мог ей помочь. Сокамерницы делились с ней едой, пытались достать ей бинты или хотя бы тряпки, чтобы подложить в нижнее белье и не дать ей залить свои штаны кровью. Одна из них и была той самой подругой, ради которой Сирша избила полицейского. Ее звали Мэйв, и она заботилась о Сирше больше всего. Татуировка «это не сиськи» тоже была ее идеей, правда очень уж пьяной. В тот же день, сразу после того, как Салливан обзавелась новой надписью на теле, Мэйв отвела ее в угол камеры и вдруг поцеловала. «Я люблю тебя. Мне жаль, что ты тут… из-за меня…» «Мэйв, ты чего? Нельзя. Бог ведь…» Мэйв поцеловала ее еще раз — Сирша могла бы оттолкнуть ее, если хотела бы, но что-то внутри просто остановило ее. Салливан не двигалась — она позволяла себя целовать, и ей все больше это нравилось… А еще ей не нравилось, что ей это нравилось. «Если бог есть, любимая, разве он бы позволил тебе так страдать?» И Сирша треснула по швам. Шестнадцать лет убеждений смыло одной волной любви, перемешанной со злостью и порохом. Как Салливан вообще могла думать о каких-то принципах? Ее телом беззастенчиво пользовался сорокалетний ублюдок, которого дома ждала восемнадцатилетняя (и уже беременная) красавица-супруга. Относительно рядом с их камерой, полной честных революционерок, сидели местные авторитеты — они тоже насиловали заключенных, которые отказывались их слушаться. Так почему же Сирша отказывалась от любви по согласию и позволяла насиловать свое тело? Салливан вдруг поцеловала Мэйв, прижала ее ближе — соседки благоразумно отвернулись. «Если насиловать меня — недостаточно мерзко для наказания Господа, то ковыряться в чужой пизде — тоже нет». Сирша Рэйберн посмотрела на Эранаим. Та сидела, погаснув, в ступоре. Что тут говорить? Эта история и впрямь была слишком темной и слишком трогательной для Аспекта, сутью которого была Любовь. Но Любовь не знала границ — она лечила даже таких людей, как Сирша, спасала, давала новые силы… Эранаим обняла Сиршу, погладила ее по спине как-то не совсем по-дружески, и посмотрела ей в глаза: — Спасибо, что поделилась. Ты как? Чаю, может? Рэйберн вытерла нос, мягко улыбнулась, и уже хотела встать, но Эранаим сама пошла делать чай. Сирша пожала плечами и села обратно: уже через несколько минут перед ней и Эранаим стояли две чашки ароматного отвара из трав, источающего вкусный, теплый пар. Сирша взяла свою любимую кружку, — и как Эранаим догадалась? — и выпила, чувствуя, как знакомое, приятное тепло разливается по телу. — Я давно об этом не говорила — столько лет жила с Блейном, что как-то забыла о тех временах, когда мне нужно было принять свою ориентацию. Но спасибо, мне это было полезно. — Не благодари. Я- мне, наверное, не стоило. Личное ведь. — Похуй, — усмехнулась Сирша. — Мне как-то пришлось рассказать смертному, что я… Ну, не совсем человек. Была. Все для того, чтобы он дал мне без вопросов служить в ИРА. Дуглас меня тогда такое спрашивал! Эранаим усмехнулась. Сирша продолжила говорить о ПИРА, о Нолане с Шоном, о Ирэн, даже о Бетси, старой работнице архива. И Эранаим слушала — ведь Сирша любила этих людей, а она сама была Любовью. Теперь, после всего того, что Сирша пережила, будет ли у нее шанс на нормальную жизнь? Эранаим вдруг захотелось ей помочь, раз уж она решила стать смертной… А вот почему Сирша приняла такое решение, Эранаим спросит как-нибудь в другой раз. И так уже утомила ее своими разговорами. — Слушай, а ты, это… — вдруг начала Сирша. — Что ты тогда забыла на поминках моего мужа? Эранаим чуть не подавилась чаем, не ожидая такого вопроса. Она взъерошила свои короткие белые волосы, отпила еще глоток, смотря на Сиршу, и подумала, говорить или нет. Может, ей не стоило? Но все же, врать нехорошо, тем более после того, как Сирша поделилась такой сокровенной тайной. И Эранаим ответила: — У меня была сделка в Ирландии. Демоны второго круга сказали мне, что там, после терактов и прочего, живет много отчаявшихся. — Ты что, тоже хотела заключить со мной сделку? То Мероталь, то ты… — Да нет же, — прервала Сиршу Эранаим. — Я просто гуляла по кладбищам. Всегда так делаю, когда оказываюсь в новом городе. И вдруг, увидела. Я тебя сразу узнала, хоть… В Италии я не успела тебя увидеть, Мероталь постарался на славу. Эранаим вдруг встала с дивана, помыла свою чашку (в кружке Сирши все еще был чай) и, обернувшись к Рэйберн, посмотрела ей в глаза. У нее было какое-то странное выражение лица. Неужели она пыталась флиртовать? Рэйберн наклонила голову, и вдруг, Эранаим повторила слова, которые сказала ей при первой встрече: — Как я тебе уже и говорила… Он хорошо тебя спрятал. Но недостаточно хорошо, чтобы я не нашла. — Постой, — вдруг подскочила Сирша. — Так почему ты не сдала меня Эллонаксу еще в девяносто восьмом? — А вот тут-то и проблема, Рэйберн, — подошла ближе Эранаим. — В ту пору меня очень уж интересовали смертные женщины. Мне хотелось сначала посмотреть, как ты справишься со смертью мужа, а уже потом… Что? Интересовали? Сирша не могла понять, что чувствовала. То ли это звучало, как будто за ее жизнью все эти годы наблюдали, будто за сериалом, то ли так, будто Эранаим, еще нося другое имя, уже собиралась заняться с ней любовью. Рэйберн, в очередной раз пожалев, что бросила пить и курить, устало уставилась на знакомую и ответила: — На мне что, проклятая метка какая-то? То Мероталь влюбится, теперь еще и ты. — А я и не влюблялась. Пока. Эранаим подошла к двери, будто специально дразня Сиршу — могла ведь телепортироваться! Она открыла дверь, обернулась на Рэйберн, вздыхая, и нарочно повторила последнее слово уже в другом значении: — Пока, Сирша Рэйберн.