A Hunger Still Unraveling

Никого нет дома. Это становится очевидным, когда Джеймс топает ботинками по коврику для гостей. Свет выключен, шума нет. Он не удивлен, нисколько. Франческа, вероятно, ушла к подруге. Он опускает сумку в коридоре и на всякий случай здоровается, но ответа не слышит. Он вздыхает, почесывает волосы. Он проверяет кухонный стол и холодильник и не находит ни записки, ни объяснения, куда она ушла, ни признаков того, что она вернется. Поэтому он открывает бутылку Bombay Sapphire и направляется в свою комнату, понемногу снимая с себя одежду, пока она ложится на ковер позади него. Всего пять дней назад они с Франческой ссорились из-за какой-то ерунды, в которой виноват он, как обычно виноват. Всегда уезжает без предупреждения, оставляя ее позади. Джеймс назвал ее сукой, она толкнула его, а он, вместо того чтобы ударить ее в ответ, просто захлопнул дверь машины и уехал. Он смотрит на себя, голого, в зеркало. Его лицо загорело, борода заросла. Он делает глоток джина, видит отражение этого движения и следит за ним. Наблюдает, как движется его горло, когда он глотает. Он знал, что так или иначе все испортит. И поскольку нет никакого удовлетворения в том, чтобы наблюдать, как пророчество исполняется, он дотягивается до ночного столика, берет стационарный телефон, вытягивает шнур до упора и кладет телефон на крышку унитаза. С бутылкой в руках он залазит в ванну, переставляя одну ногу, затем другую. Он шипит из-за температуры воды, холодной, но все равно садится на задницу. Джеймс пальцами ног перекрывает кран, и мокрая кожа со скрипом скользит по металлу. Его нога, как якорь, опускается в ванну, создавая приливную волну, которая переливается через край фарфора. Его левая рука неуклюже поднимает трубку и набирает запомненный номер. Гудки, гудки, гудки. Сказать нечего. Ничего, что могло бы что-то изменить. А гудки все еще идут. Он кладет трубку. Джеймс запивает это еще одним глотком прямо из бутылки и опускается в почти ледяную воду. Он думает о том, чтобы эта ванна стала его смертным одром. Он опускается на дно, погружается под воду, пока не видит только джин и свои колени. Воздуха в легких нет, и они горят. Он ждет, пока это не станет невыносимым, прежде чем вынырнуть на поверхность и задыхаться.

-

Rangers обыграли Sharks на пять очков. Поездка от арены в Сан-Хосе до округа Марин превращается в часовой пересказ того, что в игре пошло не так. Джеймс высаживает Ларса возле своего обширного особняка на вершине холма, два соседних участка которого были приобретены в качестве упреждающего удара, чтобы защитить его частную жизнь. Ларс спрыгивает с пассажирского сиденья, огибает капот и упирается обеими ладонями в дверь, где окно Джеймса опущено в ожидании — еще один ритуал. Ларс вздыхает, вглядывается вдаль. — Что ж, всегда есть следующий месяц. Наши играют с Blackhawks. — У нас есть эта штука, помнишь? Спор, — Джеймс качает головой. — Бля, точно, — Ларс вымученно застонал и откинул голову назад, параллельно подъездной дорожке. Он хихикает, глядя на небо, а затем позволяет себе подняться, упираясь кончиками пальцев в дверь, — Ну и дела. Джеймс тоже смеется. Но на самом деле, не так уж глубоко в душе или втайне, он не хочет, чтобы этот день заканчивался. Он почесывает ничего не удерживающую ладонь, поправляет какой-то хлам на консоли, пытается выглядеть непринужденно. — Хочешь поесть? Я умираю с голоду. — Что ты хочешь? — Что-нибудь дешевое, — он пожимает плечами. — Taco Bell? Напускное, драматургически впечатляющее колебание пролетает между ними, как перышко, прежде чем Джеймс возражает. — Wendy's. — Серьезно. Гребаный Wendy's? — когда Джеймс только кивает в подтверждение, Ларс усмехается. Секунду изучает его, глаза бегают по лицу, — Ладно. Давай я поведу машину. — Ты достанешь до педалей? — хмыкает Джеймс — Очень, блядь, смешно, — Ларс скрежещет стиснутыми зубами, нанося ему удар по руке, а Джеймс вскидывает руки, чтобы отбить следующий. Смех, все еще смех. Он чувствует головокружение. — Ладно, вот, — он позволяет своему хихиканью утихнуть, роясь в переднем кармане джинсов, достает ключи и протягивает их Ларсу, — Но ты заплатишь за мою еду. На лице Ларса появляется улыбка, большая, с неровным наклоном на правую сторону. Он дергает за ручку двери со стороны водителя и прислоняется к ней, ожидая, пока Джеймс спрыгнет из кабины. — Бездельник. Они направляются в восточную часть Тибурона, к воде. Идея Ларса, не его. Он был бы счастлив просто поесть на парковке. Но у Ларса есть потребность превратить все в событие, сделать его особенным. Джеймс наблюдает за тем, как он вылезает из машины, и лишь спустя мгновение перепрыгивает через решетку на капот. Он стучит по лобовому стеклу костяшкой пальца, дважды стучит по окну. Джеймс не может отказать, поэтому следует за ним. В грузовике все еще жарко, и в ночной прохладе, царящей прямо у берега, он чувствует себя хорошо, согревая сиденье своей задницой. Он ставит сумку с едой между ними и смотрит на воду, на огни, разбросанные так далеко вдали, что они похожи на светлячков. — Думаю, отсюда можно увидеть старый дом. — Какой? — спрашивает Ларс. — Наш, — Джеймс роется в сумке в поисках своего бургера, чтобы занять себя. Он не хочет видеть, какое выражение сейчас на лице Ларса, — Эль-Серрито. Ему интересно, кто живет там сейчас, знают ли они, кто жил там до них. Знают ли они, что Джеймс любил Ларса в этом доме с таким юношеским восторгом? Знают ли они, что делили крошечную кровать, целовались в темных углах, несли свою непомерную любовь в болящих руках? — Ты что-нибудь написал? — отрешенно спрашивает Ларс, уплетая картошку фри. Вопрос убивает все иллюзии Джеймса о том, что он может подойти прямо к входной двери, рассказать обо всем, сказать, что ничего больше нет. Может быть, даже о том, как он потратил месяцы на то, чтобы заново научиться вести себя. Какие прикосновения допустимы, какие признания в любви скорее дружеские, чем романтические. Сколько внимания следует уделять, а когда нужно просто уйти. Так что даже сейчас, когда ему хочется протянуть руку и заправить длинную прядь волос Ларса за ухо, он этого не делает. Вместо этого Джеймс пожимает плечами. Откусывает кусочек, задирает нос от хруста, открывает булочку, чтобы рассмотреть бургер. Он отрывает толстый кусок лука, который, как он уверен, сам попросил не класть. — Немного. — Я не играл целую вечность. — Слишком много хоккея, — и дайвинга, и путешествий по островам, и охоты, и рыбалки. Джеймс откусывает еще один кусок от своего бургера, хотя еще не проглотил первый, — Может, пора вернуться в строй? — Да, может быть, — Ларс говорит, но как-то нерешительно и мягче, чем Джеймс ожидал. Украдкой взглянув на него, он замирает, увидев, что тот утопает в тиловой майке больших размеров, — После того случая с MTV. Может быть. — Это не должно быть большой проблемой, — он проводит салфеткой по рту и бороде, на всякий случай, — Только я и ты в подземелье. — Я, типа… не знаю. Я пиздец нервничаю. — Я понимаю, — соглашается Джеймс. И он понимает, действительно понимает. Потому что ему снятся страшные сны, от которых его бросает в холодный пот, кошмары, в которых Ларс уходит от него и от группы и находит что-то более полноценное, чем то, что Джеймс когда-либо мог предложить. На несколько минут наступает тишина, пока он просто жует. Потом Ларс вздыхает, потирает левую бровь и шумно глотает воздух. — Думаю, мы не сделаем ничего лучше, чем последний альбом. — Мы не должны делать ничего лучше, — эту мантру Джеймс повторяет про себя с тех пор, как закончился тур, с тех пор, как провалилось дно, — Просто что-то новое. — Ага. — Молния в бутылке, понимаешь? — он сворачивает обертку и бросает получившийся из нее шарик в сумку, — Больше мы ее не поймаем. Так что мы и не будем пытаться. — Хорошо, — Ларс говорит шатко. Брови сведены, на щеках ямочки беспокойства. Джеймсу физически больно видеть его таким неуверенным, таким испуганным. Он протягивает руку, чтобы дотронуться до него, как раз в тот момент, когда Ларс пытается отвернуться. Это остается незамеченным, — Да, хорошо. Его рука так и остается протянутой, когда Ларс бросает ему ключи и направляется к пассажирской стороне. И это мучительно жалко — жить жизнью, которая так полностью зависит от кого-то другого. Джеймс хочет поехать в Эль-Серрито и сказать им об этом.

-

The Big Rigour Chophouse поразительно напоминает церковный подвал с низкими потолками, звукоизоляцией и деревянными деталями. Это также домашняя студия Джейсона, где они собираются, чтобы сыграть джем вместе с победителями конкурса MTV и съемочной группой. Джеймс не очень-то хотел, чтобы камера весь день была направлена ему в нос, да и сейчас не хочет, но это для фанатов. Джейсон постоянно напоминает ему об этом, благородно похлопывая по плечу и излучая счастливую энергию. Но это первый раз за семь месяцев, когда они играют вместе. В глубине души он надеется, что после всего этого они все еще звучат как группа. Джейсон бесконечно болтает с победителями конкурса — Пи-Джеем и Би-Джеем, — а ведущий переминается с ноги на ногу с безудержной гордостью за свое помещение и свои недавние начинания. Он изо всех сил старается подслушать, улавливая лишь отрывочные фрагменты разговора через настройку гитар. — Че это? — Ларс назойливо пытается повесится на плечо Кирку и ткнуть пальцем в пирсинг под его нижней губой. Их узел конечностей врезается в Джеймса, заставляя его споткнуться. — Отебись, — Кирк полусерьезно уворачивается от его пальцев, напевая случайную мелодию, пока настраивает свое снаряжение, — Оно все еще заживает. Джеймс поправляет ремень на плече и встает прямо. Не упуская случая подшутить над Кирком, он решает вступить в разговор. — У тебя в лице больше дырок, чем в шаре для боулинга. — Как ты с этой штукой трахаешься? — Ларс прислонился к барабанному щиту и подтянул рукава своего бордового свитера; Джеймс всегда считал, что ему идет красный цвет. Кирк закатывает глаза. — Дамам это нравится. Не зря меня называют мучителем гениталий. — Никто тебя так не называет, — посмеивается Ларс. Прежде чем Кирк успевает защититься от клеветы, Рики подзывает его к себе. Он присоединяется к их разговору о джазе, рассказывая, что, хотя они не играли вместе после тура, он играет каждый день. Джеймс не был таким дисциплинированным и уж точно не брал дополнительную работу. Когда Джейсон начинает рассказывать о своих выступлениях на местных концертах, о том, как он наслаждается свободным временем, в Джеймсе снова вспыхивает ревность. Страх, что он останется в пыли. А потом возникает желание прижать к себе любое живое существо, до которого можно дотянуться, задушить его. Он сглатывает. — Мы можем начать это ебаное дерьмо или как? — Ларс стонет, проверяя часы. — Ты помнишь, как играть? — Джеймс кивает в сторону барабанов. — Думаю, это как ездить на велосипеде, — Ларс бросает колючий взгляд через плексиглас, как будто эта установка его оскорбляет. Как будто у него с этим проблемы. А может, так и есть, и это его ахиллесова пята, — Однажды научившись, ты уже никогда не забудешь.

-

Франческа держит телефон перед ним, нетерпеливо помахивая им. Джеймс снимает наушники с правого уха тыльной стороной ладони. Она смотрит на него скучающим взглядом, голос у нее холодный. — Это тебя. — Спасибо, — он говорит, опустив глаза. Он чувствует себя маленьким мальчиком на стуле, которого безжалостно наказывают. Он пытался наладить отношения после их последней ссоры, но она держала его на расстоянии, уклоняясь от всех попыток завязать разговор, — Это Джеймс. — Это я, — Ларс вздыхает, — Ты занят? Действительно, занят. Работа над риффами для следующей пластинки еще никогда не была такой сложной. Но теперь Джеймс снимает наушники и кладет магнитофон на журнальный столик перед собой. — Разговариваю с тобой. — Ты слышал? — пауза, — Курт Кобейн мертв. — Да, чувак. Это было неделю назад, — когда Ларс ничего не говорит в ответ, он продолжает, — Где ты был? — На дайвинге. Я не видел новостей, пока не вернулся домой, — раздается шорох — одежда, простыни или что-то еще. Джеймс не уверен. Он представляет себе Ларса, лежащего в его постели, телефон, зажатый между щекой и голым плечом — ведь сейчас только полдень, — Это чертовски грустно. — Не знал, что ты такой фанат, — Джеймс говорит безразлично. Ларс довольно открыто критиковал всю ту музыку, которая появилась в результате их популярности, говоря, что не понимает ее. За эти годы он подслушал как минимум несколько споров о достоинствах сиэтлского гранжа между ним и Кирком. — Не был. Я не фанат, — Ларс протестует, — Это просто такой позор, понимаешь? Теперь настала очередь Джеймса вздыхать. — Разве это не ты всегда говорил, что если не можешь справиться со славой, уходи? Перестань жаловаться и освободи место для всех остальных? — Но я думаю, он был искренне несчастен. — Да, чтобы вышибить себе мозги, нужно быть таким, — Джеймс пожимает плечами, хотя Ларс не может этого видеть. Смех, который он выдавливает из себя, пустой, бессмысленный. Звучит глупо, — Понимаешь? Полный пиздец. За то время, пока Ларс говорит, что-то прорастает, как сорняки. Что-то навязчивое, от чего трудно избавиться. — Похоже, многие люди такие же.

-

— У тебя прямо здесь прыщ. Джеймс уворачивается от тыкающих пальцев в воротник рубашки, но гитара на коленях не слишком помогает. — Я знаю. Я чувствую. — Дай я его выдавлю? — Ларс преследует его, выставив когти. Он проводит ими вдоль позвоночника Джеймса, пытаясь обездвижить его. Ему это удается — по крайней мере, на несколько секунд. Неожиданное прикосновение повергает его в шок, и он почти перестает дышать, пока не чувствует, как ноготь царапает его нежную кожу. — Эй, ублюдок! — Джеймс вскрикивает, сжимая лопатки, — Прекрати ковыряться в нем! — Да ладно. Просто дай мне его выдавить. — Нет! У меня и так шрамы. Хватит, — он пинает Ларса по икрам, подталкивая его к установке, — Возвращайся в свою клетку. — Здесь никто никогда не хочет веселиться, — Ларс жалуется, не скрывая яда за своими словами. Джеймс привык к ненужным стенаниям, — И не указывай мне, что делать. Он игнорирует его. — Твои тарелки теперь ближе? — Да. Я убрал две, — лаконично отвечает Ларс, опускаясь на свой трон. Они работают над сетлистом для летнего тура, который быстро приближается. Это будет первое возвращение в дорогу за почти год; Джеймс более чем обеспокоен тем, какой ящик Пандоры он открывает. Ларс возится с затычкой в ухе, подхватывает то, на чем они остановились, но через четыре такта останавливается с страдальческим видом. Он начинает сначала. Джеймс кивает ему в знак поддержки, пытаясь телепатически удержать его ритм. Но все довольно быстро разваливается, и Ларс в разочаровании бьет кулаком по тарелке. — Бля! Кто написал эту хуйню? — Джеймс изо всех сил старается сдержать смех, зажав рот. Ларс написал эту хуйню, — Ты можешь это спеть? Джеймс фыркает. Он тихонько, медленно набирает мелодию. — Нужен клик-трек? — Просто спой ее один раз. — Не думаю, что смогу, чувак, — признается Джеймс. Он пытался, много-много раз. Но сколько бы вокальных разминок он ни делал, сколько бы чая ни пил, его голос звучит странно. Высоко. Это чертовски пугает его. Брови Ларса сами собой сходятся. — Ты уже не помнишь студийную версию? — Я больше не могу это спеть, — его горло напряжено, а голосовые связки толстые и покрыты шрамами. Пытаться попасть в верхний регистр практически невозможно, и нота срывается, — Моему голосу пиздец. — Типа… навсегда? — Ларс смеется, с тревогой вдыхая воздух и полуулыбаясь. Но улыбка сходит на нет, когда Джеймс пожимает плечами, — И что теперь? — Джейсон на вокале? — Конечно. Как хочешь, здоровяк, — Ларс отбивается, как раз когда звонит телефон. Он в несколько шагов пересекает пол и прислоняется к стене, на которой висит трубка, — Алло? Привет, как дела? Правда? Да, подожди. Подожди, я включу громкую связь. Джеймс здесь. Ларс нажимает на кнопку автомата и кладет трубку, шепнув Джеймсу, что это их менеджер на линии. Он кладет гитару на пол. — Эй, чувак. Че такое? — Нет смысла болтать без умолку, — Менш вздыхает, — Alice in Chains отказываются от тура. — Почему? — Джеймс вступает в игру, пылая оружием, не успевая контролировать себя. — Проблемы со здоровьем. — Я недавно виделся с Кинни. Он ничего не сказал, — Ларс закрывает лицо руками, заглушая слова, — Какого хуя? — Возможно, Лейн участвует в программе, по крайней мере, мне так сказали. — Рехаб? — уточняет Джеймс. Он сжимает ладони на бедрах, где они бессознательно превращаются в кулаки. Наступает долгая пауза, и почему-то молчание кажется грустным. — Да, Джеймс. — Позвони ребятам из The Offspring и предложи им место, — Ларс, как и всегда, предлагает решение. Первая и вторая линия обороны, он готов на все, чтобы они продолжали двигаться вперед. — Они отказались, — Менш прочищает горло, — Они хотят играть на небольших площадках. — Твою мать. Блядь, найди кого-нибудь. Кого угодно, — Ларс беззлобно смеется, а потом выпрямляется, — Не доводя до абсурда. — Мы свяжемся с некоторыми людьми, — Ларс закатывает глаза, поднимает трубку в предвкушении того, как захлопнет ее и завершит разговор, — Я перезвоню тебе. Будь на связи. — Ты можешь поверить в это дерьмо? Ебаный в рот, — он раздраженно наворачивает круги по помещению, а Джеймс молчит. Это у него получается лучше всего. Ларс возвращается на свое место, берет палочки и безучастно смотрит на малый барабан, словно в нем открывается какая-то древняя мудрость, — Будет чудом, если кто-то из нас останется в живых до конца десятилетия.

-

На середине фильма Джеймс понимает, что его девушка крепко спит на противоположном конце дивана. Он достает пульт и выключает звук. На самом деле ему было все равно, что смотреть. Это была скорее оливковая ветвь, чем что-либо еще. Когда он вернулся домой, Франческа ждала его, скрестив руки. Она сказала, что им нужно поговорить, а это никогда не бывает хорошо, и повела его к столу. Это было похоже на увольнение. Она поставила ему ультиматум: вернуться к терапии или она уйдет. И как будто этого было недостаточно, она обвинила его в том, что он специально затевает с ней ссоры, потому что жаждет конфликтов, не знает, как функционировать в здоровых отношениях. Он думает об этом в сиянии телевизора — сине-белом пятне на экране. Он любит драки, любит спорить. Его колени ободраны до крови и синяков, но он все равно ползет. Он не встал бы, чтобы идти, даже если бы мог. Он выключает телевизор, берет одеяло и накрывает ее. Секунду он стоит и смотрит, как она дышит. Она выглядит умиротворенной. Он наклоняется и проводит носом по пудровой сладости ее волос. Ничто безопасное не кажется реальным. Он целует ее в лоб и уходит.

-

— Я всегда знал, что это будет он, — говорит Ларс, сразу же открывая входную дверь. Джеймс даже не успел постучать, а значит, наверняка наблюдал из окна, как он поднимается по дороге, — Джейсон. Разве я не говорил, что это будет он? Джеймс мог бы целый день метать мысленные дротики в стену, и все равно у него не закончились бы претензии. Он садится за стол, сдаваясь. — О чем ты? — Этот ублюдок ломает строй. Что дальше, устроит переворот? По столу скользит футляр и ударяет его в локоть, как шайба. Он поднимает его и переворачивает. Это альбом группы IR8, что звучит знакомо. Он снова переворачивает его и читает надпись на обороте. Спродюсировано Джейсоном, в его студии, он сам играет на кассете. Его имя повсюду. — Позвони ему, — Джеймс скрещивает ногу над коленом и держится за нее голенью. Он оставляет все это на секунду, дважды постукивает кейсом по столу, — Скажи ему, чтобы приехал. Сорок минут тянутся слишком долго. В фойе раздается задорный йодль, возвещающий о прибытии Джейсона. Увидев Ларса, он шагает к нему с едва сдерживаемым максимализмом, который, кажется, постоянно от него исходит. Никогда еще это не раздражало Джеймса так сильно, как сейчас. — Пора зажигать, или что? Мое оборудование снаружи, — Только после этого он осматривает комнату и опускается на свободное место за столом. Он сидит через несколько стульев, и мозг Джеймса решает сосредоточиться на этом, — В чем проблема? — Ты — моя проблема. Эта ебаная кассета — моя проблема, — Ларс насмехается, забирает у Джеймса кейс и бросает его на стол, — Чего именно ты пытаешься добиться, действуя за нашими спинами? Я не понимаю. — Все не так. Я просто делаю музыку со своими друзьями, вот и все, — подчёркивает свои заверения, проводя раскрытыми ладонями по столешнице. — Да? Мне все в штате Калифорния звонят и спрашивают об этом. Неужели ты думал, что это дерьмо не дойдет до нас? — несмотря на смертоносный тон, Ларс отодвигает стул достаточно далеко, чтобы закинуть ноги в носках на стол. Затем он смеется, — Я имею в виду, Господи Иисусе. Осмотрись вокруг. — Я не думал, что мне придется это скрывать, — Джейсон неловко улыбается и бросает на него взгляд, — Джеймс, да ладно. Ты же тоже занимался сайд-проектами. — Не так. Мое имя там не фигурировало. — Простите. Я не знал, что это будет так важно, — Джейсон говорит пиздец как искренне. Джеймс верит, что он сожалеет, — Я буду играть без указания имени. Вся доброжелательность, которую он питал к нему, тут же испаряется. Джеймс качает головой. — Нет. — Чего? — Это не сработает, — он зарывается еще глубже, — Ты с нами. Ты записываешься только с нами. — И что, это все? Я проделал весь этот путь только для того, чтобы предстать перед расстрелом? — его отвисшая челюсть на секунду захлопывается, пока он ищет лицо Джеймса. И, видимо, ему не нравится то, что он видит, потому что он отворачивается, — Ларс? — Ты не можешь делать такую хуйню, Джейс. Я не знаю, что у тебя на уме. Если ты не сосредоточен на сто процентов на нашей музыке, на том, что мы делаем, то ты просто не такая сплоченная единица. — Потому что последние две пластинки были такими совместными, — Джейсон презрительно фыркает, — Точно. — Я говорил не это, — Ларс поправляет его, вскидывая палец вверх. Джеймс знает, что если он начнет тыкать пальцем по сторонам, это будет некрасиво. Или еще хуже, — Я сказал… — Если у тебя с этим проблемы, ты можешь уйти, — Джеймс перебивает. Даже Ларс оборачивается и смотрит на него так, будто он сошел с ума. Но гнев внутри него шпарит, как уголь, — Больше не хочешь этим заниматься? Отлично. Мы найдем кого-нибудь другого, кто захочет. Джейсон смотрит на него. Нет, не смотрит, а видит насквозь; видит его насквозь во всем его уродстве, во всей его слабости. Даже со стиснутой челюстью глаза Джейсона стекленеют. Слеза скатывается по щеке, и он тяжело сглатывает. В спешке он едва успевает смахнуть слезу. — Этого больше не повторится. Джейсон встает и уходит. И он лучше Джеймса, потому что не хлопает дверью с такой силой, что она ломается. Он скорее предпочтет драку с выбиванием денег, чем отставку, свидетелем которой он только что стал. — Отлично, бля, — Ларс тяжело вздыхает, — Тебе не нужно было доводить его до слез.

-

Он чувствует себя плохо в Индиане. Вычерпано и пусто. Просто находиться за кулисами — это слишком, когда его кожа напрягается, он поднимает руки и видит, как они дрожат. И он знает, что ведет себя неправильно, не показывает то, чего от него ждут. Сегодня вечером он даже не пытается. — Это твоя новая униформа, что ли? — Кирк показывает на футболку Suicidal Tendencies, которую Ларс стащил со столов с товарами. — Че? — Ты как мультяшный персонаж. Это единственная одежда, в которой я вижу тебя уже несколько недель, — Джейсон подтверждает. Джеймс опускается на диван рядом со своей девушкой и пытается расслабиться, но у него ничего не получается, он чувствует себя скованным. Ему кажется, что он сейчас упадет в обморок. — Ой, отвалите. Оно удобное. Скрывает то, как я потолстел. Он просто должен продержаться до конца этого тура. А он невероятно короткий по сравнению с предыдущим, поэтому ему кажется, что он не должен жаловаться. Он должен быть благодарен. Он пообещал Франческе, что когда вернется домой, то снова пойдет к врачу. — Тебе следует начать диету, на которой сидит Джеймс, — Кирк говорит, а потом взвизгивает, когда Ларс бросает в него маленькую круглую диванную подушку, — Ну что? Ты не можешь есть так каждый день и надеятся, что не наберешь вес. Взгляд Джеймса сужается до стола, заставленного закусками и напитками. Его диета — это джин и все, что он не выблевывает обратно. Франческа хихикает над их выходками. Джеймсу не хочется смеяться. — Может, заткнешься? — Ларс отшатывается от Кирка, поднимая руки в знак капитуляции. Ларс думает, что победил, но не видит, что Кирк стоит у него за спиной и развратно дергается, — Самый раздражающий человек на планете. В тебе есть что-то такое, что… Кирк, клянусь богом. Джеймс наклоняется вперед и тянется к охлажденному пиву, запотевшему на столешнице. Франческа останавливает его, положив ладонь на предплечье, и активно тянет назад. Он изо всех сил пытается улыбнуться, но улыбка выходит слабой и дерганой. Он накрывает ее руку своей и держит так, словно если он будет давить достаточно долго и сильно, она останется в постоянной удушающей цепи.

-

Джеймсу, лежащему на незнакомой кровати в незнакомом номере, требуется секунда, чтобы сориентироваться и вспомнить, что он находится в отеле. Он знает, что ушел с какой-то случайной девчонкой, которую встретил за кулисами, но он не хотел засыпать здесь, в ее номере. Он лежит и смотрит на дымовую сигнализацию, пока не чувствует руку на своем животе. Девушка без имени и лица в темноте переворачивается и садится ему на ноги. Она говорит ему, что нужно расслабиться, что она сделает всю работу. Он почти ничего не видит, но все равно закрывает глаза. Он проводит пальцами по макушке ее головы — волосы достаточно длинные, чтобы запутаться в них. Хорошо. Кожа на ее спине мягкая под его мозолями, и это тоже хорошо. Бедра обхватывают его, как змея, скользят по нему. Он вдыхает запах духов, цветочный и терпкий. Нет, это не то. Это не мыло и кожа, не пот и пряности. Он хватает ее за бедра; они широкие и круглые там, где должны быть узкими. Сиськи прижимаются к нему там, где он жаждет твердой груди. Его глаза распахиваются, он задыхается без всякой причины, кроме как от того, что не хочет этого. У него даже нет стояка. Он отталкивает ее, и она издает смущенный, оскорбленный вскрик. Она говорит с ним, но он не слышит — он слишком занят тем, что собирает охапки своей одежды и голый направляется к двери. — Извини, — бормочет он, когда крутит дверную ручку, — Просто… извини. Он идет по устланному ковром коридору в поисках выхода. Какого хуя он делает? Как неловко оплакивать того, кто еще не умер, но уже ушел. Как ужасно, что воспоминания и человек могут сосуществовать, сходиться и ни разу не пересечься. Он останавливается на месте, натягивает трусы и джинсы, пока его не арестовали за наготу. Затем рубашку, помятую и грязную, потом ботинки. Он почти бежит к лифту и несколько раз ударяет по кнопке вызова. Двери открываются, он входит внутрь, и тут плотину прорывает. Он приседает, цепляется за поручень. От грохота спускающегося лифта у него сводит живот. Он закрывает глаза и видит только Ларса — руки и плечи, напряженные мышцы, когда он наклоняется над Джеймсом, пытаясь вместить его всего в этот теплый, влажный рот. Розовые губы, припухшие и блестящие от слюны. Джеймс открывает глаза, стряхивает с себя воспоминания, как паутину. А потом его тошнит.

-

Каким бы он ни представлял себе Вудсток, это было не то. Здесь жарче, чем в аду, и он уже, наверное, дал тысячу интервью. Он может повторять одно и то же, пока не устанет от собственного голоса. Когда в дело вмешивается MTV, оно начинает приобретать политический характер. Он не решается делать какие-либо комментарии на камеру; он здесь не для того, чтобы проповедовать, он здесь для того, чтобы играть музыку. Ларс отвечает на все вопросы с изяществом дипломата, к счастью, потому что Джеймс так не может. По дороге к охраняемой зоне фермы для групп и персонала, пустому пространству за всеми сценами, они проходят мимо ряда баррикад, отгораживающих проход. Кто-то хватает его за руку. Это девушка, и она плачет. Он не может понять, почему она плачет. Он здоровается с ней, но она выкрикивает его имя и говорит, что любит его. Из-за суматохи группа посетителей концерта бросается к нему. Все они начинают вопить, выкрикивать разные вещи. Джеймс пытается оторвать ее ногти от себя, и ему это удается всего на две секунды, после чего она вцепляется в его рубашку и тянет за собой, как пиявка. Он поворачивается, чтобы отчитать ее, но тут в ее глазах появляется взгляд. Чертовски безумный, бешеный и тревожный. Охранник подходит и отталкивает девушку, разнимая их. На мгновение он отходит и видит лишь массу рук, тянущихся к нему. Его уводят за кулисы, где Ларс охотно пересказывает историю остальным ребятам, как всегда преувеличивая. Он проскальзывает в их трейлер и устраивается на диване. Это ненормально, он ненормальный. Он не тот, кем должен был быть. Все вокруг хотят что-то для него, какую-то его частичку, чтобы забрать домой. Он не обязан быть здесь. Он может начать все сначала, побриться налысо, сменить имя. Уехать в глушь, оставить все это дерьмо позади. Не перед кем отчитываться, не перед кем выступать. Он может сделать это, стать личностью, а не просто телом. Он может быть свободным. Он задается вопросом, не так ли чувствовал себя его отец все эти годы назад, не обращая ни малейшего внимания на зеркало заднего вида, когда мчался прочь от Джеймса. Ни прощания, ни объяснений. Может, он тоже хотел быть свободным? Может, они ничем не отличаются друг от друга. Может быть… Кирк дважды стучит в открытую дверь. — Ты в порядке, мужик? — В порядке.

-

Ларс делает пометки на блокноте, просматривая третью кассету с риффами Кирка. Он ставит красную звездочку, когда думает, что это хорошо подойдет для песни, которую он, вероятно, уже аранжирует в своей голове, как композитор. Джеймс всегда завидовал тому, как организован его мозг, насколько он логичен, хотя никогда бы в этом не признался. — Боже мой. Я свожу себя с ума, — простонал Ларс, вставая, чтобы покопаться в звуковой панели и окружающих ее полках. Бумаги разбросаны повсюду, кассеты сложены на полу. На пульте управления даже стоит пустая кружка из-под чая, — Бля, здесь такой бардак. Где мой ебаный… — Я думал, у тебя есть слуга, чтобы все это убирать. — Не будь грубым. Ты же знаешь, что ее зовут Линда. — Где она? — Она съехала, — Ларс говорит это отрывисто, снова усаживаясь с блокнотом. — Чего? Когда это случилось? — Около месяца назад, — он пожимает плечами. И не может быть, чтобы Ларс не помнил точную дату и время, когда она в последний раз выезжала за ворота. Он человек-календарь. Раньше он заучивал расписания рейсов для развлечения, — Похоже, турне стало последним гвоздем в крышку гроба. — Вот тебе и дорожный кодекс, — Джеймс пытается усмехнуться и приземляется где-то рядом с ним. — Нет, это было не так. Она сказала, что я… Как там было? Ну, что я не умею разговаривать с женщинами и что у меня нет подружек, потому что я не отношусь к ним как к людям, — Ларс немного перемотал пленку, — Неважно. Она, блядь, права. — Но вы же были вместе много лет, — Джеймс хочет добавить, что это нормально, что Ларс расстроен тем, что у них ничего не вышло, нормально, что он грустит по этому поводу. Но его прерывают прежде, чем он успевает произнести эти слова. — Ага, — Ларс говорит, и это звучит как точка в конце предложения. Подразумевается, что да, они были вместе много лет. Так же, как он и Джеймс были вместе долгие годы. И нет, он не скучает ни по одному из них, — Просто мы устали. — Верно, — похоже, эта боль глубже, чем Джеймс мог себе представить. — Кто знает, может, в следующий раз получится, — он смеется. А потом снова смеется над явно обиженным выражением лица Джеймса, — Что? Что я сказал? И Джеймс чувствует себя глупо, все еще переживая из-за того, что потерял Ларса. В то время он считал, что решение было обоюдным. После этого, в одиночестве, всегда в одиночестве, он был озадачен и разочарован. Счастье, которое, как он думал, он найдет, не существует. — Ничего, — это разрывает его на части. Сможет ли он позаботиться о себе? Кто он на самом деле, без Ларса, чтобы очертить границы ясности вокруг пространства, в котором ему позволено существовать? Как ему снова сблизиться с кем-то еще? Он ни черта не знает, — Иногда это трудно. — Джеймс. Он нащупывает уголок блокнота, проводит по нему пальцем, складывая и разворачивая. Его шея начинает гореть от смущения, от признания правды. — Я так ревную. Зная, как тебе легко. — Как легко что? — Ларс действительно не понимает. Джеймс выбрал бы его, сделал бы все, чтобы он был рядом с ним, ближе чем все остальные. Но этого отчаяния, этой преданности было мало. Этого было недостаточно. — Все. — Посмотри на меня. Нет, правда, посмотри на меня, — он слегка сжимает предплечье Джеймса — теплая кожа, маленькие пальчики, — но это все равно больно. Когда их глаза встречаются, он потрясен искренностью, которую находит, — Это нелегко.

-

Состоялся напряженный телефонный разговор с адвокатом, менеджерами и всеми участниками группы. Он длится часами, не требуя никаких усилий, пока все они решают, что делать дальше. И вот сегодня они официально подают иск против Elektra по поводу условий их контракта. Джейсон и Кирк разделились в холле отеля, где проходила встреча. Ларс выпустил весь воздух из легких и уперся руками в колени, словно только что пробежал марафон. Затем, отдышавшись, он приглашает Джеймса на обед. Поездка на машине до ресторана проходит в молчании, Ларс все время причмокивает губами и смотрит в окно сквозь тени. Джеймс чувствует себя придурком, сидя за столиком, пока водитель ждет их на улице. — Боже, это было просто ужасно, — Ларс потирает глаза, сетуя. Затем он тяжело вздыхает и упирает ладонь в углубление у виска, чтобы подпереть себя. Джеймс сдерживает инстинкт, чтобы сказать ему, чтобы он убрал локоть со стола. — Я думал, все прошло нормально, — говорит он вместо этого, — Ты казался очень умным. Ларс высоко хихикает. — Правда? Моя актерская игра была настолько убедительной? — Да, — Джеймс отпивает глоток воды. На столе так много стаканов и посуды, что он не знает, что со всеми ними делать. Он расчесывает усы и прочищает горло, — То есть, знаешь, ты все правильно сказал. Профессионально, что ли. У тебя это хорошо получается. — Окей, — Ларс фыркает от смеха, забавляясь. А когда это слышит Джеймс, это больше похоже на «спасибо». Сервер выносит их тарелки, ставит на скатерть сначала тарелку Ларса, а затем Джеймса. Он разворачивает салфетку, кладет ее себе на колени и замечает, что в его заказе что-то напутали. Он кивает в знак благодарности, и готовится съесть блюдо, но прежде чем он успевает вонзить нож в лосося, Ларс останавливает его. — Простите? — он тихо обращается к официантке, протягивая к ней руку. Джеймс чувствует, как его собственное лицо становится красным от унижения, — Вы можете забрать это обратно? Он просил спаржу. — Конечно, сэр, — говорит она хрипло. Черт, да она, наверное, тоже в ужасе. Она поворачивается к Джеймсу и забирает его тарелку, извиняюще улыбаясь, а он так озадачен, что ничего не говорит. Хорошо, теперь он выглядит как болван и слабак, — Простите за это. Ларс, естественно, не замечает всего этого. Он перебрасывает волосы через плечо, где они едва пробиваются — самые короткие из всех, что Джеймс видел за все годы знакомства с ним, — и криво ухмыляется. — Она назвала меня сэром. — Тебе не нужно было этого делать, — Джеймс тихо вздыхает. — Нет, нужно, — он настаивает на своем так уверенно, что Джеймс просто опускает руки. Ларс откусывает кусок от своей еды, частично пережевывает, а затем снова говорит, невнятно, — Передай соль, пожалуйста. — А? — Соль, — Ларс указывает вилкой на солонку. Он начинает передавать ее через центр стола, но прежде чем Ларс успевает ее схватить, Джеймс отступает назад. Его рука закрывается. — Пять баксов, — Джеймс торгуется, хихикая. Ларс разражается громким, раздражающим смехом, который ему ужасно нравится. Он вырывает солонку из рук Джеймса. — Съебись отсюда. Между ними воцаряется затишье, не считая болтовни других посетителей в столовой и Ларса, который ест как свинья. Он смотрит в окно, на лодки, причаленные к пристани, и мост за ней. Его глаза становятся сухими, потому что он не моргает. — Я читал твое интервью. Смешок. — Господи, какое именно? — То, где ты сказал, что у меня были проблемы с алкоголем, — Джеймс не знает, почему он делает это сейчас, именно здесь. Пока он ждет свою ебаную спаржу. Он не знает, зачем ему ковыряться в этих струпьях, он знает только то, что он должен это сделать. Должен. — И че? — спрашивает Ларс, не выражая никаких эмоций, будто ему наплевать. Он изучает все вокруг — не застегнутую пуговицу, щетину, легкую темноту под глазами. Он выглядит усталым. Джеймс старается тщательно подбирать слова. — Зачем ты это сделал? Сказал всем, что мне лучше? — Тебе лучше. Это не так. Лучше — это не лежать в постели без одежды, пока его девушка не устанет ждать. Лучше — это не блевать в душе каждое утро. Лучше — это не планировать весь свой день с учетом того, когда он сможет еще выпить. Он не думает, что когда-нибудь было время, когда он чувствовал себя чистым. И так или иначе, он скучает по тому, чего у него никогда не было. — Я алкоголик. Это не проходит просто так, — бормочет Джеймс. Официантка возвращает ему тарелку с правильной едой, и на этот раз он благодарит ее. Она даже не смотрит ему в глаза. Ларс ждет, пока она уйдет, пока он не опустит вилку. Он тщательно пережевывает пищу. Они с Кирком говорят, что есть — это все равно что заниматься любовью с едой, и Джеймсу это всегда не нравилось. — Почему бы тебе не сказать то, что ты хотел? — Хорошо. Тебе стыдно за меня? — Джеймс старается, чтобы его голос звучал ровно, — Поэтому ты сказал, что мне лучше? — Чего? — Франческе стыдно за меня, — он запинается на полуслове; быть честным ему не стало легче, — Я спрашиваю — а тебе? Ларс смотрит на него с таким выражением, что он одновременно прищуривает глаза и нахмуривает брови. — Ты спрашиваешь меня об этом сейчас? После всего? Нет, я не стыжусь тебя. — Тогда в чем дело? — Я должен верить в это, — его лицо полностью меняется, становясь более мягким и печальным. Он рассеянно перекладывает еду, лишь на мгновение откинувшись на спинку кресла, — Я должен верить, что мы, блядь, на твердой земле. — О чем ты говоришь? — О группе, — Ларс скрещивает руки на животе, — Все это дерьмо, которое произошло — или все еще происходит — просто, знаешь. Без тебя я не знаю, как это работает. Но Джеймс — как дерево, каннибализирует сам себя, заражен грибком, который питается им и оставляет за собой черные следы. Страшно представить, кем он мог бы стать, если бы исправился, если бы захотел исправиться. Тем, кто все делает правильно. Когда он смотрит вниз, то видит только себя, тянущегося вверх. — Я никуда не ухожу.