Дева в башне

Утро выдалось тёплым и безоблачным, но стоило ветру смениться, как набежали тучи и обрушился ливень. Сцилла вышла на балкон — ветвистый купол спасал от дождя, — разделась и бросила одежду на пол с кусочком мыла и широкой веткой. Поманила двумя руками — капли, словно сдуваемые, полились на платье и рубаху, пришпиленные обнажённой ножкой. Как только ткань намокла, Сцилла села на корячки и натёрла розовым мылом одежду с одной стороны, потом с другой. Хорошенько побила палкой, промяла, беспощадно сжимая в кулаках. Луж не оставалось, грязная вода с мутной пеной утекала сквозь прорехи в корзине балкона. Ещё раз побила и снова промяла, бурча под нос проклятия. Стену дождя прорезало чёрное ядро — грач описал круг и сел на парапет у каменного льва. Мокрый, вытянулся, распахнул крылья и отряхнулся. Глянул боком на Сциллу, каркнул. — Давай без шуток, я и без тебя знаю, как выгляжу. Снова промяла, снова побила. Отставила похудевший кусок мыла и палку в сторону, одной рукой приманила дождь, другой, матерясь и отплёвываясь, простучала рубашку, потом — платье. Кое-как сполоснула, отжала двумя руками. С трудом поднялась. Матюгнулась. Пришпилила ножкой одежду и начала всё заново. В процессе иногда поглядывала на грача, который заинтересованно поглядывал на неё. Взъерошенный, он приоткрыл клюв, не двигаясь с места. Сцилла невольно улыбнулась, но заговорила лишь после того, как отшвырнула результат своих мучений ко входу в покои, чтобы развешать на парапете позже, когда выйдет солнце. — Скажи, Пернатый, ты заколдованный принц? Иначе как ещё объяснить, что ты зыркаешь на меня так вожделенно. Бесстыдник, прикрой хотя бы глазки крылом! Грач повернул голову, открыл клюв и, не шевелясь, извлёк из себя хриплое и низкое: — Глазки крылом! Сцилла лишь отмахнулась: Пернатый не впервой пародировал её. Да и не стоило тратить время на пустые разговоры, ведь дождь мог закончиться в любую минуту, а одежда не единственная нуждалась в хорошей стирке. Кусочек мыла в руке походил на размятую глину, к тому же оставшуюся в скудном количестве, но Сцилле хватило и этого, чтобы намылить себя, иногда приманивая дождь. Она тщательно растёрла и проскребла всё тело, промыла волосы, долго и не без боли расчёсывая, распутывая пальцами колтуны. С Пернатым не кокетничала, а потому спокойно и даже с наслаждением сморкалась и харкала. Грач каркнул неожиданно и так пронзительно, что Сцилла, промывавшая уши, вздрогнула и чертыхнулась. Опустила руку, которой приманивала дождь, и тут же вгляделась в лес под башней. Пернатый уже издавал подобные крики, и всякий раз они обозначали лишь одно. — Если это опять ничтожный волк или лиса, я оборву тебе… То были не волк и не лиса. У основания башни, вычищенного от деревьев, стояли люди. Трое мужчин, которые, пускай их лица и были смазаны расстоянием и к тому же прикрыты капюшонами, любовались обнажённым телом Сциллы. У последней аж сбилось дыхание и запылали щёки, но не от стыда. В одном из образов она углядела недоброго знакомого. — Эмрис! Эмрис в сопровождении двух мужчин подошёл ещё ближе к башне и тем самым пропал из виду, сокрытый чашей балкона. Сцилла, не теряя ни секунды, вознесла руки и вновь приманила дождь. От волнения аж ненадолго вернулись крохи истинных сил. Приманила слишком много — водопад с грохотом обрушился на неё, оглушил и почти сбил с ног. Вспенившаяся волна подхватила рубаху и платье, но, к счастью, унесла их за порог. Всплески прошлись и по грачу, что с яростным криком улетел в покои. Сцилла, фыркая, оплёвываясь и выжимая волосы, пошла за Пернатым. В ту же секунду, как она переступила порог, камень дальней стены задрожал, покрылся извергающими пыль трещинами, расщепился и ушёл внутрь, образуя тёмный проход. Послышались шаги, а вскоре из тьмы вышла фигура. — Какое… безобразие. — Я тоже рада тебя видеть. Эмрис был один. В полутьме Сцилле удалось разглядеть его получше, чтобы удостовериться в том, что в чертах и одежде он остался таким же, каким она его запомнила. Статусным и незамысловатым. Из нового — мокрым. Фетровый берет, обшитый рубинами, был примят, красный пелиссон потемнел от дождя, беличий мех на манжетах и вороте слипся. Расшитое драгоценностями, словно женское, красно-зелёное блио снизу было облеплено свежей грязью, однако же на шоссах с сапогами не было и пятна. — Торопился, когда читал очищающее заклинание, Эмрис? Комично выглядишь: шкурка в навозе, а хвостик чистый. Он не ответил и даже не среагировал, разглядывая интерьер. Сцилла, чувствуя нарастающую ярость, ждала, пока Эмрис насмотрится на мёртвых птиц на полу и живых — на каменных выступах. На сажу, лизнувшую стены, на уголья и хворост, лежащие в лужах, на разворочённую кровать и изодранный в клочья балдахин, а также на саму Сциллу, стоящую посреди всего этого кошмара. Больше по потребности, чем для издёвки, она почесала грудь. Эмрис кисло поморщился. — Ублюдочный педераст. — Сцилла, дорогуша, галантнее. Ты не в тех условиях, когда можно терять лицо. — Это какие же такие условия, какого рода комфорт и достаток мне следует винить за то, что приходится тебя встречать в дерьме и наготе — кричаще непристойной даже для шлюхи? Условия, говоришь? Вполне хороши твои условия для того, чтобы ублюдочного педераста называть ублюдочным педерастом. — Жаль лишь, — Эмрис смотрел прямо в глаза, — что такое незрелое проявление агрессии меня нисколько не оскорбляет. Засим предлагаю перейти к делу, или ты не до конца удовлетворила позывы погавкать? Я могу подождать. Несовершенный женский организм не способен к аналитическому мышлению, пока эмоции переполняют голову, это мне известно. Замечу, правда, что дело касается условий твоего нынешнего существования. Их улучшения. — Настолько ощутимого, что после этого моё существование покажется жизнью? До того, как Эмрис успел ответить, с одной из колонн сорвался Пернатый, пролетел над волшебником и испражнился. Не попал. Помёт мазнул лишь краешек дорогих сапог. Сцилла едва сдержала улыбку. То, что случилось дальше, вызвал нисколечко не шелохнувшийся Эмрис, — Сцилла не сомневалась в этом. Неожиданно башня шевельнулась, стены и потолок задрожали, дёрнулись скрежещущими волнами, вынуждая птиц, крича и щебеча, вспорхнуть, перелететь с одной негостеприимной поверхности на другую. Сонную пустельгу, пару пискнувших ласточек, синицу и старого глухаря зашибло камнями. В итоге вся живность вылетела на балкон. Исключением не стал и Пернатый, что напоследок громко каркнул. Как только комната опустела, пол в тех местах, где были лужи и птичьи тела, разошёлся и тут же, стоило только воде стечь, а тушкам провалиться, сомкнулся вновь. И как будто ничего не произошло. — Как понимаю, Эмрис, удушить тебя в стенах твоей же башни — дело гиблое? — Правильный вывод. — Так чего ж ты при такой мощи только обувку колдовством подсушить и очистить смог? — Сцилла… — Он выдохнул. — Дорогуша моя, нас ожидает долгий и оправданно тяжёлый разговор. Но до этого, так и быть, я позволю тебе спуститься в мои покои, принять горячую ванную и насладиться всеми благами, каковыми моя скромная обитель располагает. Без спешки, размеренно, не боясь, что дождь вот-вот прекратится. После чего, как и я и говорил, нас будет ждать долгий и оправданно тяжёлый разговор, но за по-королевски пышной трапезой, ведь после жесточайших лишений только такую ты и заслуживаешь. Прошу лишь об одном: меньше сарказма. И оденься. У меня нет предрассудков и комплексов, но — только не обижайся — одежда тебе идёт больше наготы, да и будет повод оценить подарки.

***

Подарки оказались уродскими — старушечьи шерстяные платья, лишающие их носительницу даже намёка на грудь, талию и бёдра. Иного от Эмриса ожидать не стоило. Впрочем, тепло, прочность и удобство были компенсацией безвкусия. В свою очередь, компенсацией аскетичности кельи Сциллы была пышность нижних этажей. Одни лишь стены умывальни были почти целиком увешены гобеленами, портретами, естественно, изображавшими хозяина башни в образах легендарных героев прошлых эпох. Но вершиной самолюбования казался витраж огромного окна. На нём статный волшебник сражал дракона молниями из рук, закручивающимися в спираль золотого масверка. Добротная ванна стояла напротив этого самого окна, а как иначе. Одного лишь Сцилла не могла понять: почему кувшины-рукомойники были в форме быков, а не всё того же Эмриса, что благосклонно извергал бы воду на ладони страждущим из медного зада? Загадка. Загадкой посерьёзней казалась степень контроля Эмриса над башней. Если фокус с изгнанием птиц не удивлял, то появление горячей воды в ванне — ещё как. Или возникновение, словно из воздуха, полотенец, цветочного масла, мыла, щёток, гребня. И всегда в самый нужный момент. Всё это заставляло ощущать слизкие щупальца чужого взгляда на спине. Всё это Сцилла не хотела оставлять просто так: — Ты следил за мной с первого дня заточения, не так ли? Они сидели в большом зале за маленьким, но заслуживающим уважения столом, изящные ножки которого ломились под весом всевозможных яств. Дождь стучал по стенам, малость заглушая голоса. — Дорогуша, мне раскрыть все секреты своей башни? — Неужели она настолько хрупка, что стоит опасаться даже обессиленной меня? — Тебя стоит опасаться в любом твоём состоянии. И это комплимент. Эмрис безразлично подцепил вилкой куриное мясо, отправил в рот. Сцилла, подуставшая от птиц, нарезала бобриный хвост, политый чесночным соусом. Один только запах сводил с ума. — Успокою тебя, так и быть. Ты, наверное, уже заметила, что башня наполнена разными воплощениями меня любимого — в портретах, в пейзажах с далёкими фигурами в моих одеждах, в натюрмортах с моими кольцами, шляпами, перчатками, в гобеленах, триптихах, скульптурах, статуях, узорах утвари. И это не какое-то тупое самолюбование, к тому же я объективно оцениваю свою красоту. Дело в ином. Кроме проявлений явных есть и детали сокрытые — наличие кусочка плоти, волоса, ногтя, капли крови в каждом камне стены, в каждом предмете мебели, который тебя окружает. Уже догадалась, к чему я веду? Башня — это живой организм. Мой организм, — гордость в голосе Эмриса была нескрываемой. — Моё творение, отнявшее десятилетия, но полностью себя оправдавшее. — Что же касается слежки, — продолжил он с малость недовольным лицом, не дождавшись, видимо, похвалы, — то обвинения беспочвенны. Я не извращенец, да и этика для меня не пустое понятие. Но что гораздо важнее — у башни нет глаз, я не увижу тебя, если прикрою веки, однако, так сказать, буду чувствовать. Когда я вблизи, то явно, во многих аспектах. Когда далеко, то… лишь трепыхание жизни. — И я должна этому верить? — Да, ведь я не вру. — Эмрис отпил красное вино из кубка с рельефом в виде своего лица. — Просто недоговариваю. Негоже артисту показывать все номера за раз. — А ты покажи. — Сцилла нехотя оторвалась от марципанов в малиновом пюре. — Я, знаешь ли, крайне притязательный зритель, да и своим описанием ты уже раскрыл пару секретов. — Например? — Например, поделился составом «приправы», которой припорошил каждый камень своей башни. Оберег. Я помещена в самый обычный, но просто чертовски огромный оберег от чужой магии. Не могу не похвалить тебя за изобретательность. Эмрис поигрывал кубком и улыбался, словно сытый кот. — Механизм похож, да, хотя не без нюансов. Продолжай. Мне льстят твои слова. — Что же насчёт движения стен, пола и мебели, то в самом начале я решила, что это простейший телекинез, но сейчас понимаю — чары. Ты зачаровал всё до самой последней трещинки, и теперь для контроля этой самой трещинки не потребуется даже крохи сил. Что ж, умно, экономно. Жаль лишь, грязные штанишки портят эффект. Великий волшебник, создавший великую башню, а сил на мелочи как не хватало, так и не хватает. Улыбку словно стёрли ластиком, но лишь на мгновение. Эмрис тут же снова улыбнулся, правда, кривовато, поставил кубок на стол. — Я рад, что ты сама перешла к делу. Довольно занимать себя пустыми беседами, когда у нас есть неразрешённая проблема — ты. Понимаешь, Сцилла, ты не просто так до сих пор жива. Человека с твоими прегрешениями неплохо бы казнить незамедлительно, но всё-таки подобные порывы — пустые эмоции без доли интеллекта. У тебя есть связи, у тебя есть влияние, у тебя есть знания, которые нужны миру несмотря на то, что миру ты приносила в основном один лишь вред. Мы с собратьями, твоими уважаемыми коллегами, долгое время думали, что же делать со всем упомянутым наследием. И зачали потрясающую идею. Сцилла, всё это время жевавшая мясо молочного поросёнка, хохотнула. Запила, с трудом проглотила. — Что бы вы делали с этим самым упомянутым наследием, если бы к моменту, как потрясающая идея посетила ваши головы, трепыхание моей жизни, как ты недавно выразился, трепыхать бы прекратило? — Исключено. Я контролировал ситуацию, да и, признаться, трепыхала ты с каждым днём всё сильнее. Но не будем отвлекаться. Наше предложение таково: мы позволяем тебе жить полноценной жизнью, насколько это вообще возможно в заключении, ты же употребляешь свои знания во благо человечества. — Эмрис, меньше тумана, больше ясности. — Поделись рецептом, даровавшим тебе мощь. Сцилла хотела рассмеяться, но сдержалась. Наклонилась над развороченной грудью поросёнка, вгляделась в лицо Эмриса, высматривая эмоции, которые он так неумело скрывал до этого. Вроде, увидела то, что искала. — А ты изменился… Любопытно. Очень-очень любопытно. Или я ошиблась? Скажи-ка мне, Эмрис, ты дурак или хитрец? — Сцилла, меньше тумана, больше ясности. — Не играйся со мной. Я целиком и полностью в твоих руках, другие волшебники никогда смогут войти в этот титанический оберег из зачарованного плотью и кровью камня. Сила — будем рассуждать гипотетически, словно я уже поделилась ею — достанется только тебе. К чему попытка одурачить остальных? Хочешь ослабить бдительность? Чтобы они не успели подготовиться, чтобы, прикончив меня, ты аккуратно и без рисков прикончил их? Эмрис брезгливым жестом поправил манжеты пелиссона, взбил осевший под дождём мех. Сцилла поняла, что ошиблась. — Жаль, а ведь я на мгновение поверила. Всё-таки ты дурак. — Пускай так. Ради процветания человечества не стыдно назваться дураком, дорогая моя. Представь, что бы сотворила чистая душа, обладай она твоей силой и моим мастерством. Сцилла тяжело выдохнула, невольно потянулась за вином. — С утра до ночи лечила бы бесплодие и проказу у деревенщины. — И это тоже, не вижу ничего плохого в подобном. Но я больше склоняюсь к эпохе спокойствия, мира и довольствия. Сцилла демонстративно медленно налила вино из кувшина в кубок с рельефом в виде лица Эмриса — такого же претенциозного, как и сейчас на оригинале. — Ага. — Тебе не понять. Будучи женщиной, то бишь изначально обладая предрасположенностью к низшим формам наслаждения, ты родилась с искажённой душой и, возможно, мутациями в развитии одного из полушарий головного мозга, что повлекло за собой тягу к насилию. Ты и твоя сила принесли миру разруху. — Разве? Твои мечты принесут миру разруху, если вдруг воплотятся в реальность. Я принесла миру ничего: ни войн, ни разрушенных городов или королевств, — потому что к нему, к миру, не прикасалась. Волнует меня не человечество, а, как ты верно подметил, достижение низших форм наслаждения. И я не дура. Желание вершить судьбы, подобно какому-нибудь королю, звучит как страшная тягомотина. Мне приятнее живётся в здоровом разврате, с мелкими проказами и редкими убийствами людей простых и для истории пустых, только если кто-либо из власть имущий не перешёл мне дорогу. Ты же, строя своё процветание, поймёшь, что каждый первый монарх мешает твоим планам. И начнёшь их устранять. И сам не заметишь, как станешь монстром, перепутавшим идеалистичную сказку с жестокой реальностью. Эмрис зевнул. — Ты полюбила читать романы? Не замечал за тобой тягу к беллетристике, много книжных стереотипов в твоей речи. Какие убийства монархов? Я люблю методы более изящные, продуманные и, по возможности, лишённые насилия. Политика не так вульгарна и, признаться, не так ярка, как ты её представляешь. Проливают кровь из-за недостатка влияния, а не наоборот. Сцилла заглянула в пустой кубок и с сожалением отметила, что слаще слова Эмриса звучать не стали. Дождь всё не затихал, барабаня по стенам, ветер задувал в трапезную прохладу и запах плесени. Сцилла ощутила, что наелась и устала. — Правильно ли я понимаю, Эмрис, что вы обчистили мои дома, разрушили лаборатории и библиотеки, вскрыли личные записи, допросили слуг, обнюхали всё до последнего грязного исподнего, но не нашли желаемого? А потому теперь будете методично изводить меня в башне и делать это не пытками, а академическими беседами о великом, которые могут продолжаться год, два, три, пока я окончательно не свихнусь и не выдам рецепта? — Звучит грубо, но, если опустить кое-какие детали, то поняла ты правильно. И не забывай, что раскрытие тайны спасёт мир, а заодно повысит комфорт твоего существования. — Представляю, да, — отмахнулась Сцилла. — Например, у меня появятся пара слуг, два мужика, которых ты притащил вместе с собой и благородно позволил отсидеться под дождём, пока мы трапезничаем. — Они на первых этажах, вполне комфортных. В тепле, с пищей. И это не слуги, а мои неплохо оплачиваемые провожатые, к тому же люди проверенные, умеющие хранить секреты. Раз в два дня они или ещё две женщины будут приходить к башне, приносить воду, пищу, забирать грязную одежду, возвращать выстиранную. Полагаю, будут очищать подножье от испражнений и трупов птиц, чтобы сохранять какое-никакое лицо и не распространять смрад, ощутимый даже во время ливня. Чтобы ты знала, мы повстречали уйму падальщиков ещё за полверсты от башни. Также тебе предоставят бумагу, чернила для общения со мной и другими волшебниками, чтобы не тратить наше драгоценное время и не менее драгоценные силы на томительные путешествия. — И это всё я получу за содействие? — Просто так. Часть — сейчас, например, воду и еду, чтобы без проблем дождаться оставшихся даров. Всё-таки я пришёл, как ты видела, на легке во имя экономия времени. За содействие же покои заполнятся мебелью, еда станет качественнее, одежда — краше. Ты получишь книги, доступ к моим этажам, волшебным сферам для бесед с собратьями. Любые твои мелочи, не противоречащие заточению и здравому смыслу, будут тотчас исполнены. — Я смогу общаться с твоими провожатыми? Эмрис улыбнулся. — Нет. Башня сама будет доставлять тебе посылки, ну либо для самых лёгких вещей и чтобы не беспокоить меня частым магическим контролем, я установлю на твоём балконе лебёдку. Хрупкую, с хлипкой корзиной и тонкой верёвкой, так что без самоубийственных фантазий о побеге. Однако уже звучит многообещающе, да? Тем более по сравнению с жизнью дикарки, отгрызающей бедным птицам головы. Что ты скажешь на наше предложение, Сцилла? Сцилла не отвечала, смотря вдаль — куда-то за самодовольные портреты и зачарованные стены. Эмрис пожал плечами. — Сразу отвечать не обязательно, моя дорогая, у тебя на раздумья есть целая жизнь. Взаперти.