Дева в башне

На второй день голодного заточения Сцилла в отчаянии решила поймать птиц, то и дело кружащих у башни. Стены из зачарованного камня съедали силы, но даже крупицы должно было хватить. Первым был ворон. Она свернула ему шею ещё до того, как чары растаяли, вырвала перья и, почти не брезгуя, вцепилась зубами. Отгрызла кожу, дорвала руками и кинула голову с раскрытым клювом в балконный проём. Кровь высосала из невесомого тельца, как сладкую кашицу из переспелой финиковой сливы. Жажда и голод подсластили мерзкое блюдо. Отвращение Сцилла не чувствовала, только задавленный стыд. Трапезу продолжила. Сил хватило лишь на то, чтобы парализовать стрижа, худого вяхиря и ещё одного ворона. А чуть позже — на то, чтобы добежать до балкона и, цепляясь за каменную колонну в виде рычащего льва, извергнуть из себя кровавую рвоту на ковёр безбрежного леса. Теряя сознание, Сцилла свесилась с балкона, что выступал из башни как огромная плетёная корзина. Сквозь полубред, в котором колышущиеся кроны деревьев манили её спрыгнуть, увидела кронштейн в форме ещё одного льва с безумно знакомой улыбкой. Мягкой, почти что вежливой. Поразительно похожей на нисходящую ухмылку создателя башни. «Не дождёшься, Эмрис. Сдохнешь ты! Сдохните все вы!» С невероятным трудом, цепляясь за многострадальную колонну, поднялась. Отпнула тело вяхиря, лежащее у ног. И, пошатываясь, прошла в покои. Рухнула на холодный пол, в центре. К кровати не хотелось прикасаться, та казалась Сцилле издёвкой — крупная, с ажурной спинкой, превосходным тюфяком и подушками. Вызывающе красный королевский балдахин держался на трёх колоннах — одной у основания и двух у изголовья, — увенчанных всё теми же львами со всё теми же мерзкими ухмылками Эмриса. Больше в покоях не было ничего, за исключением тёмного камня стен, узорного балкона и простенького ведра, к третьему дню изрядно подванивающего испражнениями. Драгоценные условия от драгоценных собратьев-чародеев. «Интересно, кичатся ли они тем, что низвергли меня в помои? Скорее всего, да. Поглощая за завтраком соловьиные языки или моло́ки мурен, размазанные по булочке с шафраном, представляют, как я поглощаю собственные фекалии, размазанные по ладони в укусах от клопов. Вряд ли мои побратимы догадывались, что я буду пожирать птиц. Слишком уж "безрассудно" для них. Да и где они, почему до сих пор не явились?! Вымрут же редкие виды, — парадоксально спокойно подумала Сцилла, смотря на трупик стрижа у ножки кровати. — Неправильно. Где же их хвалёная приверженность порядку, законам природным и человеческим? Я догадываюсь, чем они все сейчас занимаются, сытые, довольные. Раз не прикончили меня на месте, то явно утопли в судебной волоките, регулярно прерываясь на устриц и вино, сплетничая, хохоча и празднуя. Типичные процессуальные крысы. И так будет неделю или две. А может, три. Они будут смаковать моё дело, облизывать каждую мелочь, чтобы позже Эмрис — я знаю, что это будет он, — принёс мне рукопись на сотни страниц. Он ухмыльнётся, а как же, и голосом старого кастрата продекламирует заключение: казнить. Но потом, выждав паузу, притворно смягчится и скажет, что это неофициальный приговор, дескать, позже на него и его коллег снизошёл глас разума и порядка, и они решили, что казнь — это, видите ли, неправильно. Непрогрессивно. Что должна я вместо того сидеть в затраханной башне и до конца своих дней думать о том, что совершила. Ну и заодно благодарить за возможность обгладывать стрижей и срать в ведро, а не в лесную пучину, присев на балюстраде, словно пьяная потаскуха». Сцилла выпрямила ноги, затёкшие от сидения на коленях. Расправила платье, вышитое серебряными нитями на зелёной парче, испачканное и порванное, без двух жемчужных пуговиц, которые валялись где-то на полу. Или там, в городе, где Эмрис напал на неё. И победил. — Крыса. Сцилла вздохнула. Синяков и порезов не осталось, атаковал Эмрис быстро, профессионально, подло — из-за спины. Пострадали только достоинство и самолюбие. «Я не смогу его убить. Чего уж там — в нынешнем состоянии я не смогла бы прикончить и подмастерье. Сейчас мне просто надо выжить. Назло. В дерьме в дерьмовой башне над дерьмовым лесом. Но, в первую очередь, надо позаботиться о еде и тепле. Что ж Эмрис, всегда такой галантный, не предупредил меня о ловушке? Я бы подготовилась — надела две пары чулок, плащ, взяла косынки, платки, да и обувь покрепче, а не эти туфли. А заодно прихватила бы двух слуг, закинула в кошель. Как же бестактно это всё с его стороны! Педераст затюканный». Сцилла усмехнулась, усмешка переросла в безумное хихиканье, но последнее быстро прервалось. — Нет, — сказала сама себе, успокаиваясь. — Он не дождётся. Поднялась, прислушиваясь к вою ветра, далёкому шелесту листвы и то тут, то там возникающему чириканью, щебетанью, пению, воркованию, свисту. Порыв ветра коснулся затылка — в покои залетела любопытная иволга. «Мне нужны силы. Надо бы поймать ещё одну птицу, и на этот раз оставить её внутри».

***

Сырое мясо невкусное. Общий вывод не стал для Сциллы откровением, на последнее больше тянули частности. Да, невкусное, но приемлемое, если смиришься и как следует распробуешь. Ничего мерзкого, почти что вкус собственной крови, скрашенной специфичным птичьим душком, возможно, во многом из-за перьев и пуха, так и норовящих залезть в рот. Сами перья и пух имели отличный друг от друга запах (а иногда запашок): пыль, смола, речная рыба, помёт, цветы, пряности. Но удивительнее всего был запах чистика, залетевшего в несвойственные ему лесные края. Он пах апельсинами. Сцилла отпустила его, к тому же чистик был худосочным — может быть, улетел подальше от морского берега в поисках еды. К сырому мясу невозможно привыкнуть, хотя Сцилла пыталась. Терпимый вкус в сочетании с текстурой то и дело вызывал рвоту. От жёстких волокон, не сравнимых ни с одной заветренной солониной, болели дёсны, от органов-студней в жидкой кровавой слизи появлялась кислотная отрыжка. Воля была беззащитна против тела, телу же такая диета не нравилась. В сыром мясе полно заразы. Ну а как иначе? Вульгарная очевидность. Только вот Сцилла не была дурой, она надеялась, что магия спасёт её, как спасала дюжину раз до этого. Наружу сила не могла прорваться, зато точно оставалась внутри. Сцилла никогда не считала себя специалистом в колдовстве, требующем ювелирной точности, но жизненные авантюры научила её нейтрализовать попавшие в тело яды, да и плесень, если сыр был уж слишком вкусным. Возможно, получится нейтрализовать и хвори, паразитов, которые разносят птицы. Да и почему бы просто не попытаться? Сырое мясо насыщает, но, к сожалению, один лишь желудок. Всего за пару дней тишины Сцилла ощутила, как сильно она изголодалась по пускай даже пресному, прогорклому, подпортившемуся, оставляющему после себя изжогу, но какому-никакому общению.

***

— Херотень поганая! Да почему вы не работаете, мать вашу, почему?! Руки не ответили. — Убожества! Я всё равно возьму над вами верх. А ты, а ну не пялься на меня, продолжай ковырять червей! Громадный, лоснящийся грач, до этого копошащийся клювом в башенной стене, прыгнул на голову каменному льву, а после — на бортик балкона, поближе к Сцилле, но так, чтобы она не смогла схватить его. — Издеваешься? Грач прилетел к ней вчера, полакомился трупом сородича или же мухами, роящимися над падалью. А позже, нисколько не боясь, переночевал на спинке кровати. Сцилле он понравился, а потому до сих пор не стал ужином. — Не думай, что твоя чудаковатость будет поводом терпеть выходки, Пернатый! Грач повернул голову в профиль, потом в анфас, поглядывая чёрным глазом. — Дурак. Сцилла отвернулась. Сжала кулаки, расслабила, повторила. Растёрла пальцы и ладони так, чтобы они покраснели, встряхнула. Онемение прошло. Встряхнула ещё, а после выставила руки вперёд, целясь в лесную гущу. Держалась долго, но так и не дождалась результата. За все три дня — никакого. Грач хрипло каркнул, а когда Сцилла обернулась, вытянулся, расправил крылья и пару раз взмахнул, не взлетая. — Да, я ничтожна, спасибо, знаю и без тебя, Пернатый. Мои руки просто не хотят работать, понимаешь? Да и плевать на них, силой управлять можно любой выпирающей конечностью. Я трясла ногами, махала локтями, даже язык высовывала — а кто его знает. И ничего. Вообще. — Цокнула. — Никогда не была сильна в теории; подванивающий кишечными газами академизм — это к Эмрису. Но ведь сила… не может просто так уйти. Она принадлежит мне. Сцилле показалось, что у грача что-то изменилось во взгляде. — Ну а как же. При должной подготовке я могла бы поднять эту чёртову башню в небо и даже метнуть в Эмриса, окажись этот галантный ублюдок на виду. Я потратила всю жизнь на развитие своих способностей: отвары, эликсиры, кровавые ванны — из девственниц самые лучшие. И с гордостью могу сказать, что преуспела, ведь сила, идущая от плоти, плотью подпитываться и должна, не считаешь? Но сейчас… сейчас я как будто вернулась в начало своего пути. И даже хуже. Моя нынешняя стезя — фокусы крайне неинтересного уличного циркача. Но ведь должна быть лазейка? Грач наклонил голову к декоративной каменной лиане, обтягивающей парапет балкона. Клюнул пару раз. Отколол кусочек размером с горошину и клювом подтолкнул к Сцилле. Расправил крылья. — Говори уж прямо, чего хочешь, — я и так почти сошла с ума, мне не до угадываний. К забавной позе добавился раскрытый клюв. Сцилла фыркнула. Растёрла руки и подняла одну над сколом. Через некоторое время он воспарил над парапетом. Следуя за пальцами, переместился влево, вправо, разделился на неровные половинки, что играючи закружились. Сами половинки поделились на ещё меньшие части, и ещё, и ещё. Похожие на рой мошкары крупицы, по велению Сциллы, собирались в искривлённые портреты обидчиков. Изобретательная детская шалость. Неожиданно пришло осознание — лоб мгновенно покрылся холодным потом. Рукой, которой манипулировала каменным сколом, Сцилла тут же схватила грача за брюхо — последний больше визгливо, чем хрипло, закричал, — быстро притянула и поцеловала в шею. Крик дорос до невозможных высот. Освобождённые крупицы подхватил ветер. — Умница! Пернатый, ты умница! Выпустила. Грач, всё ещё крича, неловко перелетел на голову льва. Униженно каркнул. Но Сцилла уже не обращала на него внимания, она повернулась к лесу, выжидая. Как только к балкону подлетел дрозд, вскинула руку. Птичка, не сбавляя скорости, с хрустом врезалась в угол. — Сука. Стрельнула пальцами в сторону ласточки, присевшей на выступ над колонной. Клювик приоткрылся, левый глаз лопнул. Ласточка рухнула в пучину. — Чертовщина! Отследив новую жертву, Сцилла вновь вытянула руку.

***

Эксперимент окупился сполна, хоть и не сразу. Если в парализации птиц не было ничего сложно, то контроль разума требовал сотни неудачных попыток. Сцилла понимала, что чуда ждать не стоит, а потому воздействовала топорно, грубо. Прикасалась к самым базовым потребностям и, нащупав нужные, использовала себе во благо. В самом начале ей, словно птенцу, приносили червей, жуков, мышей и даже одного зайчонка. Последних она зажарила на костре из деревянных креплений балдахина, которые с трудом отодрала от колонн. Позже, когда Сцилла окончательно освоила импульсы, передаваемые в птичьи мозги, её рационом стали ягоды, грибы, лесные яблоки и всё те же мыши. В дальнейшем костры на балконе она жгла из хвороста, а иногда и гнёзд, любезно предложенных одурманенным зверьём. Один раз с полудюжиной яиц. Приятной неожиданностью стал хлеб в лапах сороки. Сцилла не прикоснулась к нему: размякший кусок был вывален в грязи. Важнее было то, что где-то рядом есть люди, которых нельзя заколдовать, но вполне можно обмануть. Вера в свои силы, пускай их были крохи, дарила надежду, а наличие рядом поселения предоставляло шанс.

***

Оказывается, у одного и того же вида птиц различаются голоса. Сцилла осознала это, когда впервые за два дня услышала крик Пернатого. Не сомневаясь в том, кто это, она поднялась с изрядно потрёпанной кровати и быстро прошла на балкон. Каменный пол был холодным и мокрым от росы. Чтобы увидеть грача в рассветных лучах, пришлось прикрыть глаза рукой. — Пернатый! А я думала, ты помер где или нашёл себе курицу покраше. Признавайся, куда… Это… это мне? У лап лежало зеркальце. Простенькое, с металлической рамой и округлой выемкой у основания ручки — видимо, до этого туда был инкрустирован какой-то дешёвый камень. Зеркальная поверхность пережила полёт не без приключений, ведь нижний угол отвалился, пошли трещины. Однако это не помешало рассмотреть себя. — Спасибо, — голос дрогнул, Сцилла тут же рассмеялась. — Ты приревновал меня к другим птицам, ко всем их червям и плавунцам? Зря. Но всё равно спасибо. В нынешнем положении такие подарки — невероятная драгоценность. Да и вдвойне приятно думать, что ты своровал его у какой-нибудь крестьянки. Сцилла поцеловала грача в макушку. Он не отстранился и, кажется, глаза его прищурились в блаженстве.

***

— Мне не нравится твой подарок. Не каркай. И не отворачивайся. Он прекрасен, но вижу я в нём какое-то недоразумение. Погляди. Подлети поближе, давай. Да, в отражении я. В грязи, осунувшаяся, платье — половая тряпка. А что стало с моими волосами! Свет мой, зеркальце, скажи: кто на свете всех страшнее? Уродина. Не смотри на меня так серьёзно, да, я отчасти кокетничаю. А отчасти в самом деле горюю. Твои птичьи стандарты красоты мне неведомы, поэтому хотелось бы с приятным собеседником выглядеть приятно по стандартам человечьим. Тебе бы тоже не мешало помыться. Опять каркаешь? Не придуривайся. Быть чистым и вкусно пахнуть — хорошо для всех, просто ваш род, Пернатый, до этого ещё не додумался.

***

Утром на кровати она обнаружила кусочек мыла. Лепестки розы застыли в полупрозрачной массе, были видны следы когтей. Пахло приятно — цветами и оливковым маслом.

***

— Прекрасный закат, да, Пернатый? Не понимаю только почему. Может, потому, что он ярче и сочнее вчерашнего, может, потому, что орлица принесла нам исключительно вкусного кролика. А может, потому, что я просто сегодня сентиментальна. Хочется восхищаться природой: безбрежным лесом, поблёскивающими из-под листвы прудами и озерцами, виднеющимися вдалеке вершинами гор. Хочется мечтать, загадывать на будущее всякие несбыточные глупости. Эх, красивый закат… Точно разлитая по небу кровь. Наверное, такими вот мазками я и разукрашу стены каждого дома, где живут мои собратья-чародеи: София, Лазарь, Мельхиор, Гален, Роксана и многие-многие другие. Но, чтобы композиция не казалась слишком пустой, выпущу каждому кишки, повырываю руки, ноги, отрежу головы. Моего же любимого Эмриса измельчу, изотру в кровавую пыль и развею по ветру над этим безбрежным лесом, поблёскивающими из-под листвы прудами, озерцами и виднеющимися вдалеке вершинами гор. Красота… Посидим ещё немного, Пернатый? Не хочу идти спать, хочу любоваться и мечтать как можно дольше.

***

— Проникаю ли я в головы твоим сородичам, когда их контролирую? Да. Мыслей там почти нет, то, что я чувствую, больше похоже на намерение, не обличённое словом. Либо я просто не умею их читать. За твоими же глазками, я уверена, роится много слов и идей, а как же. Нет. Не проси меня. Нет. В тебя я не проникну, мне не требуется подтверждения: ты говоришь со мной взглядом, мимикой, движениями. Нет. Ни за что. Почему? А ты погляди. Погляди на синичку, что уже второй день клюёт воздух в углу. Я сломала хрупкий механизм её мышления, ведь по-другому нельзя вскрыть разум живого существа, а тем более заставить его действовать против воли. Боюсь, если я проникну в тебя, то ты станешь другим. Будешь не Пернатым, а каким-нибудь Крылатым. Или того хуже — Клювожором. Это будет… грустно. Меня устраивает то, какой ты есть, желать большего — страшнейшая глупость.