Para bellum

"Все это правда, Несущий Свет, но ты знаешь... Мне нравится быть в команде победителей.„

— к Люциферу.

Он частенько вспоминал о той кровопролитной войне между верхним и нижним миром. Когда всемогущий Господь не угодил своим детям, когда врата Рая дрогнули, не успев принять в себя ни единой души, и когда впервые отворились Врата Ада. В тот злополучный день его по-девственному белые крылья стали черными, а в его окровавленные по локоть руки всучили ключ, который он тут же чуть было не швырнул прямо в лицо самому Спасителю. Его безликий образ стоит перед глазами по сей день, напоминая о лицемерии и эгоистичности самих небес. Ведь Господь создал ангела, чтобы его руками расправляться с неугодными Божественному замыслу, и назвал Разрушителем. Он долгое время был правой рукой Бога, следовал Его приказам, которые состояли только из требований избавиться от кого-то из других ангелов. О нем вспоминали лишь при упоминании слова "смерть", из-за чего за долгие годы службы для всех он стал отождествлением страха и казни. Так было, пока не пришел Люцифер. Он пообещал ему право выбора, право не убивать кого-то против своей собственной воли, право больше не называться самым жестоким творением Господа. И все напрасно. Когда появились первые люди, демонам стало чуточку интереснее жить. Отныне противостояние небес и Ада превратилось в вечную холодную войну, по крайней мере, пока бесполезных созданий не уничтожит Армагеддон. На земле умирало столько людей, что врата Ада не успевали закрывать, и ключ от них в руках демона стал бесполезен. Ангелов по приказу Господа перестали казнить, попросту ссылая всех неугодных в преисподнюю, а разрушение и война постепенно стали явлениями, присущими исключительно людям. Тогда то он и явился впервые на землю, где демоны стали намного нужнее, чем в самом Аду. Демон стал чаще являться к людям, которые смогли отыскать способ намеренно призывать его к себе во служение для расправы или исполнения своих грязных желаний (не без поддержки надоедливых ангелов, старавшихся изо всех сил занять демонов и отвлечь их от своего влияния на земле). Разрушитель не был против коротать свою вечность таким образом, всегда получая хорошее вознаграждение за свои деяния от людей. Они оказались на удивление щедрыми и глупыми, отказывались от своего места в Раю и вручали демону абсолютно все, чего тот пожелает, в обмен на ничтожные мирские желания. В конце концов, ангелы решили вмешаться, узрев тысячи жестоких войн, созданных демоном разрушения, и осознав тупость своего решения. К их удивлению (вот это да), демона стали призывать далеко не обычные люди, а наиболее влиятельные, в чьих руках была власть над множеством других людских жизней. Небеса засуетились. Влияние церкви на земле возросло, и все книги с инструкциями по призыву большинства сильнейших демонов успешно сожгли, оставив его доживать свою вечность на седьмом кругу Ада. Один надоедливый ангел с зелеными кудрями, лично удостоверился в уничтожении последней книги с упоминанием Разрушителя (по его словам, ради блага самого демона, ну конечно). Он вновь остался один на один с пустотой и постепенно дичал, неустанно внимая истошным крикам грешников и наблюдая за их мучениями. Демон около трех сотен лет не имел ни с кем общения, не видел ничего, кроме боли и страха. Его характер черствел, он вновь обрел ту беспощадность и жестокость, с которыми был создан. Он регулярно ухудшал вечные страдания особенно мерзких душ собственными руками, по самые глаза опуская тех в огненные пески и засовывая свои руки по локоть в их грудную клетку, чтобы отыскать там прогнившее сердце и вырвать его в очередной раз. Он питался их болью и страхом, пока однажды не ощутил свой собственный. Руку вдруг дернуло током. Он ощутил, как знакомый разряд прошиб все тело, поднявшись по позвоночнику к затылку, заставляя в предвкушении втянуть раскаленный воздух носом и блаженно закрыть глаза. Клыки засверкали на кровожадной ухмылке, а глаза наполнились ярко алым цветом: он размашисто облизнул свое окровавленное предплечье, увидев на нем горящий символ. Бесполезный Деку снова облажался. Демона призвали.

***

Тяжелая дубовая дверь противно скрипит, открывая проход в узкий коридор, тускло освещенный теплым желтым светом пары настенных факелов. Отказаться от свечей и факелов — непостижимая вещь, о которой отец и слышать не хочет. «Это традиция», «это поддерживает атмосферу настоящей церкви» и множество других, безусловно, железобетонных аргументов, которые Тодороки успел выучить наизусть. С отцом спорить сложно, сказать точнее, совсем бесполезно. Его религиозно отъехавший ум понять невозможно, да и не то чтобы Шото вообще пытается. Он прячет в карман своей рясы мобильный, предварительно выключив на нем фонарик, без которого в хранилище попросту невозможно находиться. Уже который раз он тайком заглядывает в это место, отчаянно пытаясь найти книгу, в существовании которой он даже не до конца уверен. Надежда умерла бы последней, если бы не сегодняшний день. Пройдя буквально пару ступеней вверх по лестнице, парень слышит перешептывания двух послушниц из монастыря, стоявших прямо у выхода, в конце лестницы. Шепчутся девушки явно о нем. Как же невовремя. Тодороки быстро сует свою находку куда-то за пазуху, придерживая рукой снаружи, и продолжает подниматься к выходу с привычно невозмутимым выражением лица. Женская часть монастыря уж слишком часто оказывает знаки внимания сыну священника, вопреки правилам и заповедям о небывалой скромности. Хотя, возможно, лишь это их и сдерживает. Правда не ясно, что они нашли в человеке, занятием которого с раннего детства было неустанное чтение всех известных отцу молитв в маленькой тёмной комнате под землей. — Девушки! Как не стыдно глазеть на юношу! — на нижней ступеньке, прямо за спиной Тодороки, из ниоткуда появляется монахиня и решает отчитать послушниц. Сердце парня пропускает удар от неожиданности. Он уступает матушке дорогу, прислонившись к каменной стене, и следит за ней взглядом. — Прости, ради Бога, Тодороки, — в раскаянии за поведение своих подопечных, женщина склоняет голову перед парнем, и раздраженно вскидывает руки, спеша увести провинившихся. — Марш по комнатам, бесстыдницы! Я устрою вам еще! Как только за ними закрывается дверь, Шото беззвучно выдыхает, прикрывая глаза. Не хватает быть пойманным по такой глупой случайности. Выждав пару мгновений, он поворачивается к одному из горящих факелов, нащупав возле него неровно лежащий камень, и вытаскивает тот из стены. Внутри немного места, что-то вроде тайника: такие разбросаны по всей территории монастыря, ведь Тодороки Энджи уверен, что его сын настолько боится факелов, что никогда не осмелится искать что-либо в такой опасной близости с ними. Шото возвращает на место ключ от хранилища, чтобы поддерживать легенду отца и иметь полный доступ ко всем запертым дверям. Засунув камень назад, парень наконец спешно поднимается к выходу, стараясь покрепче придерживать ткань рясы. Оказавшись на улице, Тодороки вновь облегчённо вздыхает, чувствуя лёгкий ветер в волосах и наполняя лёгкие свежим воздухом. Он слегка жмурит глаза, подняв голову к закатному солнцу. Несмотря на общую докучливость этого места, Тодороки все же находит здесь некое умиротворение временами, когда ощущает, что где-то с небес за ним наблюдает его истинный Господь, а не тот, которого выдумал отец. Счастье и безмятежность продлились совсем недолго. Тодороки настороженно поворачивает голову, услышав голос своего отца, выходящего из главного здания церкви. Большая фигура, облаченная в черные одежды, с огромным дорогим крестом на шее. Взгляд безразличен, брови сведены к переносице, а в руках богато украшенная библия. Чтоб его. Приходится быстро спрятаться за кирпичной стеной и прислониться к ней всем телом, чтобы укрыться от взора священника. Когда-нибудь, он обязательно почувствует себя в безопасности и забудет про все укромные места этого монастыря, наконец обретет столь желанную свободу. Если он действительно нашел сегодня то, что искал эти долгие месяцы, свобода уже на расстоянии вытянутой руки. Эта мысль будоражит сознание, но Шото нужно сосредоточиться. Он оглядывается по сторонам: внимание отца привлекает один из служащих церкви, и парень ловко пользуется моментом, ускользнув из своего укрытия в сторону злополучного места. Дверь здесь ещё более скрипучая, разваливается буквально в руках, но все же кое-как поддаётся. Тодороки видит длинную тёмную лестницу, что ведёт, кажется, прямиком в преисподнюю (какая ирония), и хмурится. Сколько же раз отец силком затаскивал его сюда и оставлял без питья и еды. Тряхнув головой, Шото спускается вниз, закрывая за собой дверь на ключ, ни разу не споткнувшись в абсолютной темноте. Он слишком часто спускался по этой лестнице. Оказавшись в тёмной маленькой комнатке без окон, Тодороки поджигает спичку, поднося огонь к фитилю маленькой старой свечи. Здесь нет пола, лишь холодная земля и глина, голые прогнившие стены и одна единственная икона, от поверхности которой отражается слабый свет свечи. Шото чувствует, как по спине бежит строй холодных мурашек, воздух вокруг начинает давить на лёгкие, и Тодороки вновь трясет головой, смешивая красные и белые пряди, чтобы собрать мысли воедино. Здесь он провел множество дней и ночей, без конца молившись об освобождении, стучась сухим языком о нёбо, когда желудок сводило с неимоверной силой, голова кружилась, а тело переставало слушаться. Это намоленное место насквозь пропитано страданиями, но только здесь Тодороки мог остаться в одиночестве, чтобы свершить задуманное. Он больше не собирается потакать отцу и проповедовать слепую веру в нечто, что заставляет людей идти на риск и беспрекословно выполнять любую "волю Божью". Шото был уверен, что прихожане исполняют волю самого Энджи Тодороки, а далеко не Господню. Тодороки ежится от пробирающего тела холода и достает из под рясы обветшалую книгу, какое-то время просто разглядывая ее в руках. Шото не знает, уверен ли он в том, что собирается сделать, не знает, чего просить. Крест на шее становится донельзя тяжелым — он идет на страшный грех, за который ему никогда не будет прощения, если он окажется неправ. Парень надеется, что Господь его поймет, ведь Ему наверняка известно о деяниях треклятого Энджи. Но Шото прекрасно понимает одно — он хочет, он должен положить конец всему тому, что происходит. Освободить себя и найти способ освободить остальных, положив конец вакханалии отца. Даже, если придётся серьёзно заплатить за это. Даже, если Господь его не поймет. Тодороки пролистывает несколько страниц книги, бережно и осторожно, чтобы та не распалась в руках: на вид ей больше ста лет уж точно. Бумага отсырела, некоторые фрагменты текста безвозвратно утеряны, однако нужный ему ритуал сохранился дословно. Выдох. Шото принимается рисовать на земле солью, как указано в книге, очерчивая вокруг себя два круга. Один совсем подле ног, второй — на расстоянии вытянутой руки, не сомкнутый до конца. В образовавшийся проем он ставит две свечи, символизируя некие ворота в их мир. Гетерохромный взгляд снова возвращается к тексту на сложном, но известном ему языке (спасибо, отец, что обучил его латыни, знал бы ты, зачем Шото этот навык использует).

"Antequam incipit rituale, sta in circulo parvo.

Ne circulum relinquas donec paciscor concluditur." Прежде чем начать ритуал, встаньте в маленький круг.

Не покидайте круг, пока сделка не будет заключена.

Тодороки кивает сам себе и уверенно шагает внутрь маленького круга. Дороги назад вот-вот не станет, она испарится перед ним прямо как лестница в Рай. Повернувшись к иконе спиной, он видит перед собой только темноту и две маленькие свечи внизу. Книгу приходится держать под наклоном, чтобы увидеть хоть что-то.

"Funde sex guttas sanguinis tui recentis inter cereos."

Пролей между свечами шесть капель своей свежей крови.

Книгу приходится зажать подмышкой, чтобы достать из кармана припрятанный кусок стекла. Ножи в монастыре хранились лишь на кухне, да и те были настолько кривыми и большими, что пронести один из них сюда было бы намного проблематичнее, чем достать книгу из секретного хранилища под храмом. Шото подносит острый край осколка к ладони и, прикрыв на мгновение глаза, резким движением делает глубокий разрез. Хмурится слегка от болезненных ощущений, вытягивая руку прямо перед собой, и позволяет теплой струйке крови побежать вниз по пальцам, каплями падая между свечей. Свободной рукой Тодороки вновь открывает книгу и читает последние слова вслух, как только на землю падает шестая капля его крови.

"Para bellum." Готовься к войне.

Тишина. Даже, когда воздух будто бы тяжелеет и полноценный вдох даётся уже не так просто, Шото не отрывает глаз от книги. Атмосфера давит, ужасно хочется убежать, заперев это место на веки вечные, внутри телится животный страх, но Тодороки стоит на месте, лицо его спокойно, а взгляд все так же прикован к последней фразе. Простояв неподвижно, по ощущениям, целую вечность, Шото начинает задумываться, получилось ли у него вообще. Никто не давал гарантий успешности ритуала, да и советоваться было не с кем. Как-то не заведено в стенах монастыря призывать демонов, да еще и таких сильных. В звенящей тишине вдруг раздается шелест крыльев. Буквально всем телом Тодороки ощущает чье-то присутствие, откликающееся где-то в затылке, где волосы буквально стоят дыбом. Температура комнаты становится еще ниже, воздух сжимается настолько, что вдох полной грудью теперь и вовсе невозможен. Шото понятия не имеет, как должен выглядеть демон, что он должен сказать и как пройдет их встреча вообще. Страх неизвестности оседает где-то на задворках сознания, вынуждая парня не терять бдительности ни на секунду. Получается плохо. Раны на ладони вдруг касаются чем-то острым, проводя по разрезу нарочито медленно, после чего облизывают кончиком языка, собрав все капли крови в клыкастый рот. Шото поднимает глаза и встречается с пристальным алым взглядом, наполненным дикостью лесного животного. От такого по спине непроизвольно идет ощутимый холод, а ноги немеют и подкашиваются. Демон заглядывает в душу, не моргает, кусает кубы и облизывается с неописуемым наслаждением, смакуя вкус человеческой крови. Он все еще копошится в ране ногтем, доставляя Тодороки сильную боль, но вдруг охвативший тело ступор не дает вырвать руку из стальной хватки. — Пришёл, — срывается с уст ледяным тоном, хотя в гетерохромных глазах отчетливо читается напряжение. Спустя мгновение, ему наконец удается преодолеть себя и вырвать руку, прижав ее к себе. Демон не реагирует, опасно ухмыляясь, и принимается слизывать кровь Шото со своих пальцев, все так же не сводя с него жуткого взгляда. Он шагает в круг, вплотную приблизив свое лицо к Тодороки, будто разглядывая в нем каждую деталь. — Папенькин сынок, маленький ты ублюдок, ты хоть знаешь, что натворил? — голос у демона басистый, глубокий, чарующий. Шото читал где-то, что демоны созданы для искушения человеческого рода, поэтому абсолютно все в них привлекает людское нутро, вынуждая прислушиваться к каждому их слову. В кромешной темноте ему удается разглядеть только сверкающие кровавые глаза и клыки, которые демон горделиво демонстрирует в широкой ухмылке. — Ты знаешь, кто я такой? Твоя тупая попытка защититься подсказывает мне, что нихуя ты не знаешь, придурок. Демон вытягивает руку вперед и в одно мгновение без последствий пересекает круг, нарисованный у самых ног Шото, всем телом прислонившись к человеку. Кладет руку ему на шею, обхватывая, и впивается острыми когтями в загривок. — Говори, — прислоняет лоб к чужому, — зачем сынок священника призвал самого дьявола?