Dandelion

Есан стоял на балконе своей комнаты, наблюдая за играющими внизу разноцветными огнями. Хотя солнце уже село и ночь окутала все вокруг, город, казалось, даже и не думал спать. Он слышал доносившиеся со всех сторон звуки: сигналы автомобилей, музыку, громкие голоса. В его дистрикте такого никогда не было. Там, откуда он приехал, он вел уединенную жизнь недалеко от гор, вдали от шумных деревень, что были и близко не настолько людными и шумными, как Капитолий, но он все равно предпочитал высовываться как можно реже. Тишина, что поглощала его, пока он прогуливался по тихим тропинкам вдоль гор, была его единственным другом. Сладкий аромат травы после дождя, солнце, светящее сквозь ветви деревьев тысячей распадающихся лучей, — чистая красота, что возникла буквально из неоткуда. Теперь этого больше не было. В Капитолии едва ли можно было найти живую природу, и хотя его дистрикт и был известен своими каменными джунглями, заметно контрастирующими с вечнозелеными районами, как Дистрикт 12, там все же была частичка матери-природы, и он ей очень дорожил. Сейчас же, среди светящихся небоскребов и искусственных ландшафтов, все казалось странным. Есан вздохнул, выпуская клубы пара в прохладный воздух. Он оперся о перила, металл которых холодил кожу. Парад закончился несколько часов назад, но он до сих пор слышал рев толпы в своей голове. Крики тех, кто теперь решал их судьбу, когда колесницы с громким шумом проносились мимо. Он пытался вообразить, как он выглядел, стоя там. На нем был золотой наряд, призванный приковывать к себе внимание всех вокруг. Он сделали его похожим на божество, используя его так называемую красоту для того, чтобы завлечь спонсоров. Самый простой способ для тех, кто искал дешевые пути купить общественность, так он думал. И, возможно, по этой причине он чувствовал себя совсем другим человеком во время Парада. Он взглянул на свои руки, все еще раскрашенные золотой краской, на которой настоял его стилист. Это было чуждо, будто маска, которую он не мог снять. Как бы сильно он не старался смыть краску, некоторые ее кусочки, казалось, навсегда прилипли к коже, и он ненавидел это. Он хотел поскорее отмыться. Из-за краски он снова вспомнил Парад и того человека, которым он был во время него. Аплодисменты и приветственные крики Капитолия не умолкали в его сознании ни на секунду, хотя не имели для него никакого значения. Они были очарованы его внешностью и блестящим костюмом, созданным стилистом, а не им самим. Красота была его проклятьем, маской, оставляющей его истинную сущность скрытой и незамеченной. И он сохранял молчание в качестве легкого протеста. Не махал публике, как это делали другие трибуты, и не показал ни одной улыбки. Вместо этого на протяжении всей поездки он смотрел прямо перед собой. И никакие последствия его не волновали. Он все время хотел снова вернуться к прошлой, привычной версии себя, которая существовал до того, как ему предоставили эту прекрасную возможность представлять свой дистрикт. Он закрыл глаза, позволяя нахлынуть воспоминаниям о доме и горах. Они помогли ему хотя бы ненадолго забыть обо всем том, что он пережил за сегодняшний день. Он вспоминал маленький домик, в котором жил с семьей, то, как мама напевала мелодии, ухаживая за садом, и успокаивающее тепло камина холодной зимой. Мелодию эту он хранил в памяти и часто напевал сам. Звук ее был приятен как ушам, так и сердцу, из-за чего тоска по дому и желание сбежать становились все сильнее. Внезапный стук в дверь вырвал его из раздумий. Он обернулся и увидел одного из членов своей команды, стоящего в дверях спальни, и понял, что время пришло. — Ужин готов, мистер Кан. Кивнув, он отпустил слугу. Еще раз посмотрев на оживленный мегаполис внизу, он приготовился к тому, что скоро должно было произойти. Он хотел было отвлечься на сверкающие огни, но ничего не получалось. Они были так далеки от той безмятежности, к которой он привык, ведь лишь тишина успокаивала его. Капитолий никогда бы не смог дать ему чувство умиротворения. Есан глубоко вздохнул и направился обратно внутрь, закрыв балконную дверь. Его спальня была большой, как и любые комнаты в этом здании. Он даже не удосужился включить свет, когда сбежал сюда после Парада, и ему это не мешало. Темнота приносила странное чувство комфорта, которое, как он знал, могло исчезнуть в любую секунду. Он позволил себе недолго насладиться им, прежде чем покинуть комнату. В роскошной столовой все было доведено до совершенства. На столе стояли всевозможные блюда, о существовании которых он даже не догадывался. На самом деле, хоть его дистрикт и был одним из наиболее развитых, он никогда еще не видел столько разной еды на одном столе, и чем дольше он на нее смотрел, тем хуже становилось его состояние, ведь другие дистрикты тонули в нищете. Большинству людей не удавалось даже обеспечить себя регулярным ежедневным питанием, а он был здесь и смотрел на все эти богатства и излишества, думая о том, что половина всего этого будет выброшена. Оторвав взгляд от стола, он заметил еще несколько человек, присоединившихся к ужину. Его сопровождающий, мужчина сорока лет, что уже приступил к еде, стилист, его напарница, Идитта Крэйсас, с такими улыбкой и осанкой, что всегда действовали ему на нервы, и, наконец, его наставник. В большинстве случаев считалось, что наставники были предыдущими победителями Игр или тренерами, которые посвящали всю свою жизнь хорошей фигуре и образованию собственного стиля тренировок, чтобы потом передать эти знания трибутам. И для обоих типов этих людей была одна общая черта, которую ждали от любого наставника: все они были уже очень взрослыми. Но наставник Есана был не такой. Фактически, он был не только одним из тех немногих, кто не являлся победителем, но и возрастом он был ближе скорее к Идитте Крэйсас. Имя Чхве Чонхо было нарицательным. Его торговая марка была известна всему Капитолию, а наставником он стал официально в семнадцать лет. Многие принимали его за глупца, полагая, что никто в таком возрасте не смог бы привести трибутов к успеху. Многие считали, что смерть была единственным результатом их работы. Поэтому, когда приблизилось начало 46-х Голодных игр и люди узнали, что он стал новым официальным наставником Дистрикта 2, они были шокированы. Но Дистрикт 2 не только одержал победу в тех Играх, он одержал самую впечатляющую победу из когда-либо зарегистрированных. Судьи изначально были настроены настороженно по поводу заявленного Чонхо успеха и даже не смогли дать его трибуту, Кастору Клинеасу, достойное количество очков до начала игр, ограничившись всего лишь шестью. И все же в тот момент, когда его трибуты покинули свои пьедесталы и побежали на арену, все изменилось. Было ли это из-за Кастора, который, кажется, скрывал свою силу, или же из-за стратегии Чонхо, заключающейся в том, чтобы Кастор притворялся слабым игроком, это не изменило факта того, что из двадцати трех павших трибутов тринадцать были убиты именно им. Он превратился в машину для убийств, заслужив награду за наибольшее количество павших от рук одного трибута, а после и победу в Играх. Таким образом, дебют Чонхо в качестве наставника полностью изменил траекторию всей его карьеры. Люди больше не сомневались в его способностях, и когда его трибуты одержали еще две победы подряд, он стал настоящей легендой. Сейчас, в его двадцать лет, многие люди без раздумий делали ставки на Есана и Идитту просто потому, что Чонхо был их наставником. И даже не смотря на то, что большое количество аудитории было на их стороне еще до знакомства, Есан думал, что сегодняшний Парад все испортил. Есан тихонько уместился в кресло напротив Чонхо, не чувствуя никакого аппетита ни после парада, ни тем более теперь. Изысканная люстра наверху отбрасывала на стол сверкающий узор, освещая собой роскошное пиршество. Это резко контрастировало с простой едой, которую он ел дома, каждый кусочек которой зарабатывался тяжелым трудом и был съеден с большой благодарностью. Теперь же причиной того, что он мог так щедро поесть, заключалась в еще большей жертве. Жертве, которую его заставили понести. Слуги, находящиеся в столовой, назывались, как стало известно Есану, людьми Эвокса, которые были наказаны за свои проступки отрезанием языка и были направлены в Капитолий, чтобы служить ему до конца своих дней. Они подошли к нему с блюдами. Каждый раз они предлагали еду, что находилась на их подносах, и каждый раз Есан отказывался. Пока остальные были заняты едой и светскими беседами, Есан молча смотрел на свою пустую тарелку. Большую часть времени он игнорировал происходящее в ожидании, когда сможет вернуться в свою комнату. И только когда речь зашла о Параде трибутов, он прислушался. — Идитта, я должен вам сказать, — начал Чонхо после того, как отпил дорогого вина и поставил бокал на стол. — Вы отлично выступили на Параде. Я уверен, что вы привлекли многих спонсоров. Идитта отложила приборы и улыбнулась с набитым ртом. Есан старался изо всех сил, чтобы не закатить глаза, потому что знал, что скрывалось за этой улыбкой. Она была настолько отталкивающей, что Есану отчаянно хотелось стереть ее с лица напарницы, ведь она не выдавала ее искренних чувств. — Благодарю вас, — воскликнула Идитта чересчур громким и веселым, как показалось Есану, голосом. — Я старалась следовать всем вашим наставлениям. Я даже подмигивала в камеру, как вы и сказали! Чонхо усмехнулся и одобрительно кивнул. — Многим это понравилось, и я невероятно горжусь тобой. Если ты так же преуспеешь в индивидуальных оценках, я уверен, ты заработаешь много очков. Есан уместил локти на столе и оперся головой о руки. Глядя на стеклянную тарелку перед собой, он знал, что Чонхо заговорит и о его выступлении. Он уже чувствовал на себе его пристальный взгляд. — А ты, Есан, — наконец заговорил Чонхо. — Как ты оцениваешь себя сегодня? Есан вздохнул, одной рукой бездумно царапая вилкой свою тарелку. Он понимал, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет, так что глубоко вдохнул и заставил себя поднять голову и посмотреть на наставника, тут же встретив его суровый взгляд. — Я не знаю, — пробормотал он, слегка поерзав на стуле. — Все прошло так быстро, что я уже и не помню, если честно. Чонхо промычал и кивнул, приняв ответ Есана. В комнате воцарилась тишина. Даже другие находящиеся тут не осмелились ничего сказать. Для Есана это казалось затишьем перед бурей. — Знаешь, тебе повезло, что ты красив. И вот опять. — О, прошу вас, — мямлил Есан с легким раздражением в голосе и опустил глаза, — это не было так уж плохо. Как только мы приступим к обучению, я… — Ты что? Будешь стоять там с видом абсолютного безразличия и делать из себя легкую жертву? — стал отчитывать его Чонхо повышенным голосом, пока Есан сидел молча с сжатым в тонкую линию ртом и опущенными от стыда глазами. — Ты разве не понимаешь, на что обрек самого себя? Ты вообще осознаешь серьезность происходящего? Есан молчал. Он сделал вывод из прошлого опыта, что это был единственный способ избежать чего-либо. И пока Чонхо кипел от ярости, он ничего не говорил. — Весь этот спектакль касается не только тебя, он касается и меня, — продолжил Чонхо. — Публика запомнила тебя за твою внешность, Есан. Они сказали, что ты можешь стать победителем, потому что твоя внешность показалась им привлекательной. Тебе не кажется, что это смахивает на то, будто ты в шаге от того, чтобы вонзить нож в собственную грудь? И это должно помочь тебе выиграть? Есан закусил губу. Он пытался хоть немного успокоиться, больно вонзая ногти в собственные ладони. — Идитта действительно кандидат на победу, но ты, Есан… у тебя потенциал еще больше, — честно признал Чонхо и краем глаза заметил, как Идитта, казалось, вжалась в сидение. — Вы видели трибутов четвертого дистрикта. Чхве Сан уже Фаворит Капитолия просто из-за своей внешности. Они играют умно, выдают его за какого-то Принца. — И что, вы хотите, чтобы я продался публике, как какой-то красивый товар? — наконец заговорил Есан, все же посмотрев в глаза Чонхо. — Только как эстетически приятный образ? Ничего больше? Тишина, образовавшаяся после его вопроса, кажется, ранила больше всего. Когда его отобрали на Жатве, он возлагал большие надежды на своего наставника, заранее зная, что это будет именно Чонхо. Его дистрикт хорошо отзывался о нем, говоря, что им был очарован даже Капитолий. Но сейчас, сидя напротив, он не чувствовал ничего, кроме обиды, ведь надеялся на настоящее обучение, на раскрытие способов выиграть Игры честно. Но все свелось к его внешности. Именно такую стратегию выбрал Чонхо, и Есан ненавидел это всем сердцем. — Невероятно, — пробормотал Есан себе под нос и незамедлительно поднялся из-за стола, отодвинув стул так, что шум разлетелся по всей комнате. Смотря прямо на Чонхо, он шел к выходу из помещения, но тот остановил его. — Тебе не должно быть все равно, Есан, — сказал Чонхо, прищурив глаза, хотя теперь он, кажется, успокоился. — Если мне нужно полностью изменить тебя, чтобы ты выиграл, я это сделаю. Нас обоих это касается, и я не дам тебе проиграть из-за одного лишь упрямства. Есан встретился с Чонхо глазами, жестко глядя на него, и, только лишь усмехнувшись, продолжил путь к своей комнате, раздираемый изнутри тем, что произошло за последние сутки. Снова вышел на балкон в поисках прохладного ночного воздуха. В городе внизу все еще кипела жизнь, и, как и ожидалось, он не нашел утешения в ее огнях. Он почти смог вообразить возвышающиеся вдалеке его родные горы, высокие и тихие, стоящие под темным небом. Ему хотелось оказаться там, в спокойствии. Ему хотелось просто исчезнуть, исчезнуть из всего, что приписал ему Капитолий. Он хотел стать никем. Возможно, только так он смог бы вернуться в тишину гор.