Романтики с большой дороги

      — Надеюсь, что моя скромная персона не отвлекла вас от более срочных дел, — почти искренне виновато сказала Фурина, опустившись в удобное кресло напротив собеседницы.       Нингуан оказалась гораздо моложе, чем Фурина подсознательно ожидала, хотя всё, что ей сообщали про новую главу Цисин, совпадало с тем, что она увидела в действительности. Взять на себя колоссальную ответственность управления центром тейватской торговли в столь юном возрасте — доказательство не только храбрости и решительности, но и исключительного интеллекта, а то и предприимчивости. Фурина не сомневалась, что и того, и другого у сидевшей перед ней молодой женщины в избытке.       И хорошо. Того, кто твёрдо стоит на ногах, не собьют с выбранного пути никакие трудности. А значит, Лиюэ даже без Моракса остался под надёжной защитой.       А это, в свою очередь, значит, и Фонтейн тоже справится со своей жизнью после проклятия, какие бы трудности ни стояли дальше на жизненном пути её дорогого дома. Даже без неё.       — Для меня нет дела срочнее, чем лично встретить вас в нашей гавани, Ваша Честь, — на столе уже стояли лёгкие закуски, но Нингуан, оценивающе склонив голову, вдруг моргнула и жестом остановила слуг: — Простите, мне… не сообщили, что вы будете не одна. Что мы можем предложить вашему спутнику?       Конечно, они уже знали, что произошло в Фонтейне, значит, и знали, что у Фурины не осталось ничего даже отдалённо божественного, если это божественное вообще когда-то было. И всё же глава Цисин очень внимательно осмотрела обычную уличную кошку, которая внимательно разглядывала её книжные полки, высоко подняв пушистый хвост. Внимательно — и с опаской. Будто ожидала, что та вдруг превратится в крылатого тигра. Или, ещё хуже, в гуманоида неопределённого уровня силы. Друг, как всегда почуяв на себе чужой взгляд, развернулась и протяжно мяукнула, словно поняла, что говорили о ней.       Никогда мы с ней не избавимся от титула фамильяра, подумала про себя Фурина. Кого только ей в эти несчастные фамильяры не приписывали за эти пятьсот лет. Конечно, самая распространённая версия, которую тиражировали домашние газеты в авторских колонках, как правило, анонимных, — это что Нёвиллетт при ней был как Яэ Мико при Райден Сёгун. Фурина подозревала, что если Нёвиллетт об этом хоть раз услышит, то никакое человечество в жизни не простит, хорошо, если сам не утопит за такую наглость, поэтому старалась с ним это не обсуждать, а авторские колонки всего-то за пятьдесят лет спрятала за страницами с анекдотами — они её «фамильяра» отпугивали надёжнее, чем угроза приглашения на светские рауты.       Вот, теперь эту неблагодарную работу решили водрузить на плечи Другу.       — О, она бы не отказалась от рыбы, — беззаботно пожала плечами Фурина. — Или от мяса. Или от птицы. Мы не хотим вас затруднять, Воля Небес.       — Можно просто Нингуан, — оправилась правительница и заняла место напротив Фурины, явно усилием воли заставив себя перестать следить за Другом.       Зная Друга, Фурина не сомневалась, что та теперь нарочно приклеится к книжному шкафу и не успокоится, пока не найдёт там что-нибудь, что поставит на уши весь Нефритовый дворец.       — Тогда и вы зовите меня просто Фурина, — предложила она, улыбаясь. — Я здесь, как вы правильно сказали, лишь с неформальным визитом. К чему эти громоздкие титулы.       Первые полчаса, как требовала традиция даже таких кулуарных переговоров, они с Нингуан трещали, что называется, ни о чём. Многие политики, даже с её родины, считали эту прелюдию пыткой, этаким лимбом, в котором не было места как бессмысленным и даже унизительным разговорам о погоде, так и основательным вопросам, требовавшим делового ответа. Фурина, напротив, чувствовала себя в такой болтовне как рыба в воде: кто кого куда назначил и как назначенный справляется со своей работой; как идёт торговля — настоящие мастера двусмысленности на этой теме умудрялись обсосать кости всем геополитическим соседям, кроме, собственно, государства собеседника; какие последние культурные новинки может предложить принимающая страна, а какими могут похвастаться гости.       Даже жаль, что Фурина не могла рассказать Нингуан про постановку театра Зубаира — формально в Лиюэ не знали, чем она занималась в Сумеру, и явно не ожидали от неё таких откровений, а она не стремилась в них ударяться. Воля Небес Цисин оказалась крайне образованной женщиной, где-то находившей время и на театры, и на оперу, и даже на поэтические вечера.       — Может, вы и сами что-то пишете? — поинтересовалась Фурина скорее из искреннего интереса — лесть с такими собеседниками срабатывала редко.       — О, нет, нет, разве что только законы, — засмеялась Нингуан. — Возможно, мне есть, чем поделиться с миром, но чтобы перенести эти мысли на бумагу, нужно раздобыть где-то хотя бы два лишних часа в сутки.       — Увы! — посочувствовала Фурина. И уже серьёзнее продолжила: — Видите ли, в последние годы мне часто приходила в голову мысль, что произведения искусства — неважно, какого, — это единственное утешение, которое доступно смертному, уничтоженному неминуемостью своей кончины. Возможно, поэтому люди с таким отчаянием отдаются своему вдохновению? Чтобы, когда не останется их самих, осталось хоть что-то от них?       Не дожидаясь ответа, она поставила небольшую пиалу на отведённое ей место на чайном столике и продолжила:       — Как видите, мне никак не избежать мыслей, которые привели меня в гавань. Можно даже сказать, они не дают мне покоя. Поговорим о них?       Нингуан ответила не сразу.       Когда она заговорила, Фурине показалось, что даже она — собранная, сдержанная, скорее всего, узнавшая о потопе в день потопа, — на мгновение забыла, что говорит с обычным человеком, а не всезнающим божеством.       — Что я могу для вас сделать, Ваша Честь?       От книжной полки мяукнула Друг. Ещё не повернув к ней голову, Фурина уже знала, что обнаружит её сидящей рядом со знакомым ей сборником законов с гео-символом на обложке. На одном из столиков Нингуан — которых по всей комнате было как минимум три, разной степени захламлённости, — лежал один из этих томов: огромный раскрытый на середине талмуд, испещрённый заметками, вложенными листочками и, кажется, она углядела даже засушенный лепесток иназумской сакуры, служивший закладкой.       В расположении бумаг на столиках даже за пределами официального кабинета, несомненно, была какая-то своя тайна. Фурину, которая в глубине души обожала вести себя как любопытная светская дива, гораздо больше заинтересовал лепесток из закрытой страны, куда Нингуан точно ни разу не путешествовала за весь срок своего правления, — ей бы тогда доложили — и куда она вряд ли бы успела сплавать за то время, пока она из дворца добиралась до гавани.       К сожалению, удовлетворить своё любопытство она сегодня не сможет. Вместо этого Фурина достала из рюкзака многострадальный тубус, который она, разумеется, заранее подготовила к досмотру, выложив из неё все остальные письма, кроме того, чьё значение Нингуан, связанная со стихией гео самыми прочными узами, не считая, собственно, архонтских, явно почувствовала: она расправила плечи, и на мгновение оранжево-янтарный ромб, который она пристёгнутым к платью, вспыхнул ярче в своей золотистой оправе.       Друг ещё раз мяукнула, уже недовольнее, словно почувствовала скопление в воздухе чужой, не близкой ей стихии. Дар гидро на поясе Фурины откликнулся недовольным гулом.       Спелись, посмотрите на них!       Фурине с каждым днём становилось всё сложнее отказывать себе в возвращении в город после спектакля девочек — желание послушать, как Нёвиллетт будет ей как-то объяснять принцип работы этого чудо-творения стихии, пересиливало даже горечь от совершённого им правосудия.       Будет её маленькая — реализуемая, между прочим, исключительно в рамках закона! — месть.       — Мораксу я обязана многим. Бессчётное количество раз его опыт и наставления помогали мне вести Фонтейн в тот трудный период, когда я взошла на гидро-престол, — слегка нараспев, лишь наполовину осознанно перейдя на привычный архаичный диалект Лиюэ, заговорила Фурина. — Но вы, я думаю, лучше меня знали своего владыку — он не любил говорить прямо.       Нингуан фыркнула, неожиданно широко и юно улыбнувшись.       — И я боюсь, что один из его советов так и остался незаконченным — во всяком случае, не в этой переписке.       Фурина предложила ей письмо со сломанной гео-печатью. Самое первое, с началом истории — ту часть, где они обсуждали очередной торговый контракт и поправки в визовое соглашение, а также, признаться, бессовестно сплетничали про нового посла Натлана в Фонтейне, Фурина красноречиво подвернула. Нингуан намёк поняла, и свиток приняла с филигранной аккуратностью, не развернув ни на дюйм. Друг вспрыгнула на подлокотник её кресла, с любопытством сунув нос прямо в бумагу. Едва подавив смешок (Нингуан уважительно опустила руку себе на колени, словно чтобы не мешать Другу — кошке, понятия не имевшей, что такое иероглифы, — тоже читать), Фурина поспешила продолжить:       — Я не смею считать себя знатоком вашей древней культуры, поэтому обратилась ко всем библиотекам, которые были в распоряжении моего престола, — Нингуан быстро подняла взгляд от письма, разумеется, догадавшись, про какую большую, с огромной кроной и выстроенным на её стволе городом, библиотеку Фурина говорила в первую очередь, — но нигде не нашла ответа, о каком произведении говорит Моракс. По языку могу предположить, что оно очень древнее, но это, — она улыбнулась, словно только что вспомнила про заявленную неформальность своего визита и поторопилась исправить собственную забывчивость, — не то чтобы слишком сужает круг поисков.       Пока Нингуан читала, Фурина жестом позвала Друга к себе. Та заняла привычное место у неё на плечах, тут же довольно затарахтев.       — Вы не будете против, я выйду на балкон? — спросила Фурина, уже подойдя к приоткрытым дверям.       Дождавшись кивка, она вышла на холодный вечерний воздух и опёрлась ладонями на перилла. Дворец висел слишком высоко, чтобы городской гомон долетал до его комнат, но людей разглядеть можно было: вовсю горели жаровни в уличных забегаловках, вокруг них носились юркие фигурки поваров и официантов, у воды наконец добравшиеся до порта грузчики разгружали торговые корабли, а капитаны — может, среди них был и Нарей — сравнивали свои ведомости с бумагами торговых консультантов. Люди жили, веселились, ругались, смеялись, задумывались и восторженно дёргали соседа за рукав, чтобы тот тоже посмотрел на необычный фонарик.       В Фонтейне не было фонариков, и всё равно картина была ей знакома до боли — в первую очередь, конечно, своей недоступностью. Сколько заседаний Фурина провела на своём величественном троне, одинаково далёкая как от участников процесса, так и от прочих зрителей? Сколько вечеров она просидела на подоконнике окна своих покоев, выходивших на город, жадно вглядываясь в неразличимые из-за стекла крохотные фигурки и гадая, о чём они друг с другом разговаривают? Формально никто бы не запретил ей выйти на улицы в простом по своим меркам наряде и присоединиться к этой тихой выходной прогулке, однако что Фурина могла предложить этим людям — своим людям, своему народу? Только беспомощность — и ложь.       А потом, даже если на этом зыбком, холодном обмане что-то и вырастет, как много раз она сможет пережить горе разлуки, когда смерть заберёт тех немногих, с кем она осмелилась бы заговорить не о политике и моде, прежде чем её и без того слабое сердце не выдержит этой боли? Она каждое новое назначение художественным руководителем театра со слезами подписывала, всякий раз думая, что уж предыдущего-то постановщика никто не заменит.       Его заменяли, конечно, просто как-то по-другому, но так, что и эта новая манера вновь впивалась ей в сердце очередным ледяным осколком, чтобы потом она снова рыдала над очередным приказом, ещё не сменив траурный чёрный дублет на свои обычные павлиньи наряды.       Даже издалека, если не руками своих многочисленных приспешников, так своим аспектом, любовью, Царица умудрялась делать ей больно.       Она больше не была богом, напомнила себе Фурина. Прохладный освежающий ветер смахнул с щёк слёзы, встрепал ей волосы. Ей больше не нужно было фантазировать, о чём говорят друг с другом люди, — она могла просто спуститься и говорить вместе с ними.       — Мне незнаком этот текст, — сказала Нингуан, поравнявшись с ней, и почтительно отдала ей свиток. Фурина приняла свою хрупкую ношу и бережно спрятала письмо обратно в тубус, стараясь не показывать разочарования. — Признаться честно, я с трудом представляю, как вы его без словаря читаете.       — Это даётся мне даже проще, чем говорить на современном.       — Понимаю, — отозвалась Нингуан. Из вежливости, конечно. Часто она с кем-то на древнем диалекте разговаривала? — Но, Фурина, мне кажется, я знаю, кто может вам помочь.       — Вот как?       — Да, — Нингуан протянула ей небольшую визитку. — Пожалуйста, не сочтите странной мою рекомендацию…       — Ох, и правда, повезло вам, что я в этот раз без свиты! — рассмеялась Фурина, глядя на адрес ритуального бюро «Ваншэн».       — Хозяйка бюро, Ху Тао, сможет связать вас с одним из своих консультантов, — Нингуан вместе с ней бросила взгляд на неспящий город. — Именно господину Чжунли мы обязаны тем, что смогли проводить нашего господина Рекса Лаписа в последний путь так, как подобает провожать богов, — с почестями и уважением, которые он заслужил своей долгой и бескорыстной службой нам, своему народу.       …Насколько подробную новостную сводку совет Цисин получал от своего представительства в Фонтейне?       — Благодарю, — ответила Фурина. Сама даже не зная, за что. Формально — только за визитку. — Для меня это очень важно, Нингуан. Если я могу что-то сделать и для вас…       — Можете. Примете моё приглашение остановиться во дворце?       Вряд ли это было недоверие, решила понадеяться Фурина. Да, пусть с гидро-даром, но они же должны понимать, что имеют дело с обычным смертным-долгожителем, который в жизни никому не пожелает причинить вред. Отказываться в любом случае было несолидно, кроме того, она успела подзабыть, кто ещё кроме Нингуан входил в совет Цисин, а информация эта могла здорово пригодиться, потому что после потопа им всё равно потребуется время и ресурсы на восстановление, а самый широкий ассортимент этих самых ресурсов могут предложить Снежная и Лиюэ.       За такое любой житель Фонтейна окрестил бы её предвзятым человеком — божеством? Океанидой? — но торговать она всё равно предпочитала со вторыми.       Она вдруг поймала себя на мысли, что свалилась в старую привычку рассуждать как важный фонтейнский политик, чьи решения оказывают весомое влияние на поведение государства на международной арене. Определённо, это всё Нингуан виновата — больно профессионально себя ведёт, вот Фурина и пытается тоже держать марку.       — Сочту за честь.       — И, возможно, вас не затруднит присоединиться ко мне за чаепитием ещё раз, как-нибудь на неделе? Как и сегодня — в неформальной обстановке. Мне кажется, лидерам всегда есть, о чём поговорить.       Как интересно, однако, воспринимал её Тейват. Она уже не была лидером, и вряд ли станет им снова, если только об этом не попросит народ, потому что Фурина не посмеет отказать им в исполнении своего долга и промучается столько, сколько продержится, лишь бы хоть чем-нибудь им помочь. Да что там лидером, она даже не была особо эффективным управленцем.       Но что Нахида, что Нингуан, похоже, считали иначе.       — С превеликим удовольствием, — улыбнулась Фурина. — И, возможно, вы мне подскажете, что же это всё-таки за устройство у вас стоит на дальнем от окна столике.