Романтики с большой дороги

      Ещё в самом начале плавания Фурина узнала о себе две вещи. Первая: у неё не случалась морская болезнь даже при сильной качке. Хорошо, потому что иначе это было бы просто унизительно. Вторая: по сравнению с бывшими коллегами, которые никогда, на самом деле, и не были её коллегами, у неё была слишком трепетная душевная организация. Либо пятисотлетняя каторга навсегда изменила для неё понятие скрытности. И деликатности тоже.       Всё это она вежливо рассказала некоему Венти, своему соседу по каюте. Венти, назвавшийся путешественником с любовью к поэзии и музыке, оскорблённо поднял брови, схватил её за руку, затряс ей ладонь в чрезмерно эмоциональном рукопожатии и на весь корабль провозгласил, как он рад путешествовать вместе со «странствующим культурологом с любовью к театру».       Фурина, бледно улыбнувшись зубаировским матросам, оттащила их поближе к краю палубы, делая вид, что ей страсть как нужно что-то ему показать на пока что виднеющемся на горизонте побережье Сумеру.       — Очень смешно, — сказала она сквозь зубы.       — А ты первая начала, — довольный, Венти развернулся к прекрасному виду спиной и облокотился на фальшборт, беззаботно подставив веснушчатое лицо солнцу. Подмигнул ей: — Привет, Фурина.       Её так и подмывало назвать его другим именем, чисто из вредности, но что-то в его выражении лица показалось ей таким древним, внимательным и при этом неумолимо знакомым, как будто кто-то взял её лицо, когда она смотрела на Нилу, и перерисовал его на чертах лица Венти, что вредничать вдруг перехотелось.       — Привет, Венти. Как дела?       Тот довольно, но с хитрецой прищурился.       — Замечательно! Вот, путешествую. В мире столько всего происходит, бедный старый бард не успевает за всеми присматривать!       С Барбатосом она виделась лишь однажды — пятьсот лет назад, когда только заняла место Эгерии. Он сильно отличался от юноши, стоявшего перед ней сейчас, — эфемерный, бледный, с огромными белоснежными крыльями за спиной, прячущий лицо за белым же капюшоном, с виду молодой, но на самом деле… не древний, нет, древним был Моракс. Вневременный, наверное. Как ураган не знает старости, так не знал её и архонт свободы, вцепившийся в свою лиру мёртвой хваткой, которую Фурина распознала только потому, что сама так же держалась за вычурную шпагу, молясь, чтобы никто из архонтов — как выживших, так и вновь назначенных — не догадался присмотреться к ней повнимательнее, и тогда так и не произнёсший ни слова.       С Венти виделась впервые и узнала его сразу же — может, по взгляду, вроде, весёлому, но всё равно с каким-то оттенком печали, может, по чуть менее красивой и изящной, но куда более потрёпанной жизнью и постоянными выступлениями лире, может, по тому, как он поднял голову, стоило ей ступить на борт, и улыбнулся — широко и с облегчением, не столько спрыгнув, сколько слетев с палубы ей навстречу.       А может, просто потому что он захотел, чтобы она его сразу узнала.       — Хотелось бы, чтобы происходило поменьше, — проворчала Фурина. — Бедный старый бард, случайно, не знает, найду ли я в Лиюэ историю, которую ищу?       — Я даже не представляю! — немедленно вскинул руки тот. — Моракс своими бесконечными притчами мог утомить и камень, меня утомлял и подавно. Я здесь не ради театра, это твоя вотчина.       Разумно, он и сам сочинял лучше многих.       — А ради чего тогда?       — Ради тебя, конечно, — пожал плечами Венти, будто это было само собой разумеющееся. — Ради тебя и твоей новообретённой свобо… — он с ужасом в глазах прервался и оглушительно чихнул.       …Романтическое впечатление оказалось слегка смазанным.       Кошка требовательно и протяжно мяукнула, запрыгнула Фурине на плечо и оттуда уставилась на чужака, принявшись мять её жилетку передними лапами, — пока что без когтей, но явно предупреждающе.       — Здравствуй, — сказал ей Венти, склонив голову, но не так, как здоровалась Нахида, ожидая понять ответ, а просто из вежливости. И чихнул снова.       Тогда Кошка начала нервно стучать хвостом Фурине по спине — люди при ней чихали редко, возможно, её просто встревожил новый звук. Фурина успокаивающе почесала её за ухом, там, где уже почти зажила рана, пока она не приняла эти чихания за боевой клич и не прыгнула на Венти первой.       — У тебя может быть аллергия на кошек?..       — Тело-то человеческое, — в нос выговорил Венти и обдал их троих слабым порывом ветерка, который почти неуловимо пах одуванчиками.       — Это Венти, — сказала Фурина Кошке, — он хороший. Я его совсем не боюсь. Иди дальше выпрашивай рыбу.       На всякий случай нашипев на Венти напоследок, Кошка всё-таки спрыгнула обратно на палубу и, крадучись, поспешила обратно к морякам, которые перегружали в специальные крио-ящики выловленные ещё в Фонтейне морепродукты, которые везли на продажу. Своей съедобной рыбы и в Лиюэ было достаточно, из фонтейнских морских тварей делали то ли лекарства, то ли уходовую косметику, то ли всё сразу, но Кошку такие коммерческие тонкости не интересовали. Её интересовала еда.       — Как вы друг друга нашли? — спросил Венти, когда они, чтобы их никто ненароком не подслушал и не удивился, какие разговоры ведут творческие люди, ушли на противоположный от штурвала край палубы.       — Да чудом. Я шла куда глаза глядят, наткнулась на неё. Она решила, я без неё не справлюсь.       — Она?       — Я пока не знаю, как её зовут, — сказала Фурина, не раздумывая. Потом подумала, что маятник слишком сильно качнулся в противоположную сторону — если раньше она слишком долго обкатывала фразу в голове, прежде чем её произнести, то теперь просто ляпала первое, что в голову взбредёт, не задумываясь даже о том, как странно это могло прозвучать. Она жалобно попыталась объяснить: — Я просто… она же и до меня как-то жила, и было бы странно, если бы я решила, что теперь её зовут вот так просто потому, что она решила быть со мной. Нельзя же за другого решать, кто он. Вдруг ей не понравится? Вдруг я ошибусь?       Кажется, стало только хуже. Фурина повесила было голову, как вдруг Венти поддел её плечом — по-дружески, но взгляд у него был очень серьёзный:       — Я понимаю. Имена — это примерно как созвездия. Ответственность. Ожидания. Определённый образ, в конце концов.       — И я не хочу это на неё возлагать, — кивнула Фурина. И, усмехнувшись, добавила: — Я даже не знаю, кто из нас с этим бы лучше справился. Мне иногда кажется, что она в разы умнее меня. Или это у всех кошек так?       — Ты это у аллергика спрашиваешь? — изумился Венти, и они оба прыснули — два великовозрастных дуралея. — Ну, кошки часто становятся фамильярами. Неслучайно же.       — Фамильяры — это у ведьм. Ведьмы умные, сильные и опасные. Явно не мой случай.       — Они же такими не рождаются, — пожурил Венти. В ответ на её изумлённый взгляд он только рукой повёл: — А что тебя так удивляет? После того, как свершилось пророчество, — на мгновение маска беззаботного поэта спала с вечно молодого и не принадлежащего ему лица, обнажив под ней что-то вневременное, всеобъемлющее и тем пугающее, — ты оказалась, с одной стороны, не у дел. Но покинуть своё прошлое окружение — означает оказаться на перепутье. В этом суть свободы — возможность выбора. А выбрать можно что угодно. В том числе и податься в ведьмы. В каком-то мире совершилось это. В другом ты осталась жить в Фонтейне. В третьем — ушла паломником в пустыню, смотреть на двери Каэнри’ах и думать о вечном. Она пошла с тобой, потому что тебе нужен был друг, а она готова была им стать — уже неважно, в роли фамильяра, домашнего питомца или просто спутника.       Фурина отвернулась от него и посмотрела на воду. Вода её чаще всего успокаивала, потому что Фурина была оттуда родом. В последнее время, правда, вода её больше пугала, потому что была символом неминуемого провала, а потом ещё и смерти от растворения.       Сейчас, впрочем, наличие рядом воды означало, что она могла уставиться на солнечные блики на слабых волнах, по которым, направляемый ласковым свежим ветром, легко шёл корабль, и сделать вид, что глаза у неё слезятся, потому что эти блики для них слишком яркие. И соль от воды слизистую режет.       И вообще.       Через какое-то время, чуть-чуть успокоившись, она рискнула поднять голову и, как могла незаметно, смахнуть слёзы. Венти деликатно — ага, значит, ему всё-таки знакомо это понятие, и он специально метнулся к ней через весь корабль, чтобы устроить сцену! В высшей степени возмутительно! Кто так делает! — сделал вид, что ничего не заметил.       А потом чихнул.       — Я же говорю, — пробормотал он, сердито утирая нос, и подвинулся, чтобы неслышно вернувшаяся к ним Кошка вспрыгнула на фальшборт и с силой боднула Фурину в мокрую щёку, при этом по-прежнему поглядывая на него с откровенным неодобрением. — Друзья печаль друг друга за версту чуют.       Фурина погладила Кошку, разрешила ей устроиться у себя в руках и ещё раз для верности боднуть себя на сей раз в подбородок. Кошка немедленно принялась там урчать.       — Ты мой друг, да? — спросила Фурина у Кошки, чувствуя себя полной дурой. Хотя Нахида же с ней разговаривала и явно получала ответы, так что вдруг Кошка хотя бы её понимает, раз уж ей покровительствует гидро, а не дендро, и возможности понять кошачий язык в полной мере у Фурины не будет никогда.       Кошка тихо мявкнула и извернулась посмотреть ей в лицо внимательными глазищами с добрыми, раздувшимися на всю радужку зрачками. Всё её крупное мощное тело вибрировало — так громко она урчала. Наверное, даже тарахтела.       — Друг, — повторила Фурина. Кошка ещё раз мяукнула, явно выискивая у неё на лице… что-то. И не находя этого самого чего-то.       Наконец она опустила голову и медленно потёрлась об Фуринины пальцы щекой. Потом, когда Фурина не тронулась с места, потёрлась и второй. И, в конце концов, боднула центр её ладони лбом и осталась лежать так, зажмурившись.       — Это ты со мной соглашаешься, — поняла наконец Фурина, вспомнив это же прикосновение давным-давно, под деревом, куда она забилась подальше от зловещей тени предвестницы фатуи. — Ты — Друг.       Довольная наконец состоявшейся коммуникацией, Друг прошлась ей по пальцам шершавым языком, стукнула хвостом по плечу, ещё раз, уже явно для проформы, нашипела на Венти — тот показал ей язык в ответ, но беззлобно — и ловко стекла обратно на палубу, оставшись где-то неподалёку, так, чтобы и Венти не чихал каждые пять секунд, и чтобы Фурина знала, что она рядом.       — Вот и познакомились, — довольно заметил первый. — Видишь, как иногда всё просто.       Слезливо улыбнувшись и в такт ему шмыгнув носом, Фурина тихо кивнула. Простое слово грело надёжнее самого яркого и тёплого пламени. Она теперь не одна. С ней Друг.       Что она, в общем-то, знала о друзьях? Во-первых, у неё их никогда не было — просто не могло быть. Во-вторых, мелюзины как-то засели у неё в кабинете и объясняли друг другу тонкости человеческих взаимоотношений, а она делала вид, что пьёт чай и читает документы, а на самом деле подслушивала, и Седэна важно заявила, что друзьям доверяли всё то же самое, что доверяли себе. То есть, и хорошее, и плохое, потому что никакой человек не мог жить без плохого. В-третьих, кто-то из её худруков — Монсье, наверное, это в его духе — шутил, что хороший друг, видя, что ты с кем-то дерёшься, сначала ломает челюсть твоему противнику, а уже потом разбирается, в чём суть конфликта и кто в нём виноват. В-четвёртых, Клоринда как-то сказала, что с друзьями было хорошо и говорить, и молчать, потому что вы так хорошо друг друга знали, что могли и не заполнять тишину болтовнёй ни о чём и всё равно получать удовольствие от компании.       Фурина тогда не совсем поняла, говорила ли она о ком-то конкретном или просто абстрактно описывала концепт, но на всякий случай решила, что это даже её главному телохранителю вконец осточертела её пурпурная проза в живой речи и она пыталась своей богине об этом намекнуть, чтобы не доводить дело до увольнения, и заткнулась в принципе. Высказать свои переживания можно и зеркалу, в конце концов. И подушке.       Вряд ли, решила Фурина сейчас, Клоринда имела в виду именно это — она суровая, но не жестокая. На этом её прогресс в восприятии своего архонтства закончился, и она поспешила вернуться в настоящее. Клоринды рядом нет.       Друг у неё есть. Она пережила с Фуриной каждую её истерику. Она разодрала лицо человеку, который её ранил. Потом разодрала ещё раз. Она любила развалиться где-то на Фурине, даже пока Фурина занималась своими делами или разговаривала с кем-то ещё.       Надо же. По всем пунктам подходит.       — Спасибо, — прошептала она наконец.       — За что же мне? Вы сами друг друга поняли.       — Ты меня подтолкнул, — настояла Фурина.       — Ну, как скажешь, — Венти снова поддел её плечом — немного неуклюже, будто не рассчитав интенсивность движения, и осторожно переступил с ноги на ногу, крепче схватившись за фальшборт. Фурина вдруг догадалась, что он каждый раз пытался это делать несуществующим крылом, и рассмеялась. — Спасибо и тебе, дорогой друг Фурина, мне очень приятно твоё сочувствие моему положению!..       Фурина засмеялась ещё громче.       — Ладно, ладно, — наконец сказала она, — я тебя понимаю. Мне иногда тоже плавников не хватает.       Тяжела была судьба негуманоидов, которых засунули в человеческие тела. Нёвиллетт на первую же сотню лет наловчился делать вид, что трость у него — просто стильный аксессуар, заодно запустив целую ветвь моды и привнеся в государственный бюджет кучу моры, но Фурина одна видела его вне судебных заседаний и тех светских вечеров, от которых он не успел своевременно и убедительно отказаться, и знала, как ему порой больно ходить на человеческих ногах. Когда они занимались проблемами законодательства — а такие возникали с завидной регулярностью — он, с её разрешения, к нужным книжным полкам просто левитировал, поддерживая себя наполнявшей его энергией гидро и иногда беспощадно заливая её сумерские ковры. Ковры какое-то время терпели. Потом переставали. Тогда Фурина их меняла.       Его комфорт — хоть какой-то — был ей гораздо важнее всяких тряпок.       — Я-то хотя бы могу летать, — фальшивка, которую Венти кокетливо носил на поясе, засияла чистым анемо, и поднявшийся ветерок буквально подбросил его в воздух. — А ты, регина вод, дочка глубин, давно плавала?       — Мне как-то не до этого было. Да и не хочу я, — Фурина передёрнула плечами, бросив тоскливый взгляд на морские глубины. Да, наверное, это тоже часть её нового существования — она ещё очень долго будет бояться воды.       И к тому же, у неё на поясе была своя имитация глаза бога с непонятными свойствами. Фурина даже представить боялась, как чистое гидро могло отреагировать на открытый океан. Она вообще старалась пореже думать о своём даре, чтобы тот ненароком не пробудился и не устроил ей новые проблемы. Как к нему привыкать, она не представляла.       Как ему после всего пережитого-то доверять — и подавно.       — Почему? — разумеется, Венти от неё не отстал, как отстала бы Нилу, побоявшись обидеть, и как отстала бы Нахида, побоявшись по незнанию задеть слишком сильно. — Это обычный океан, не первородный. Людей не растворяет.       — Всё-то ты знаешь! — огрызнулась Фурина.       Унизительно, но Друг не зашипела, когда Фурина возмущённо обернулась к ней в поисках поддержки. Да, она прижалась к палубе и напряжённо стучала по ней хвостом, выпустив когти и распушившись, но пока что считала, что Венти нужно дать шанс договорить.       Экое предательство. Нет, ещё лучше — бунт на корабле!       Кажется, Фурина могла бы стать неплохим комедиантом.       — Эй, — Венти взял её ладони в свои, неожиданно тёплые и надёжные. Почти человеческие. — Зачем себе самой что-то запрещать, если никто, кроме тебя, этого сделать не пытается?       Фурина попыталась было возразить, но возразить вслух означало озвучить свои ненормальные мысли вслух, а они были настолько ненормальные, что она старалась про них даже не думать, так, максимум, краешком сознания задевать, сразу бросать и ретироваться в безопасность своей привычной социальной паранойи, тревожности и обиды на весь белый свет.       Потом, впрочем, она задумалась.       — Я бы не сказал, во всяком случае, что это, — Венти мизинцем, не отпуская её рук, без особого почтения тыкнул на дар у неё на поясе, — похоже на запрет.       Где-то под кожей шелохнулся океан. Конечно, не тот, по которому они плыли.       — А что тогда?       — Да поди разбери. Если в Фонтейн вернёшься, спросишь. И то если захочешь. — Венти снова ей подмигнул: — Свобода, перепутье — помнишь? Путей масса. На каждом повороте — новое «если». Ни оков, ни обязательств. Что хочешь, то и делаешь.       — …Я так вечно не смогу.       — И это тоже будет свободный выбор, — пожал плечами архонт ветра и пресловутой свободы, страшно довольный этим коротеньким признанием. Для верности тыкнул ей пальцем в ладонь. — Главное, что он будет твой.       Фурина сама его поддела плечом — надо сказать, куда изящнее, не рассчитывая на растущую из лопатки конечность.       — Но начать можно с малого, — немедленно возвестил Венти, как натренированная гончая почуявший, что момент эмоциональной уязвимости прошёл, и немедленно через всю палубу метнулся — перелетел — к капитану. — Капитан, а разрешите искупаться?       Капитан — рослый бородатый сумерец с щедро просоленными сединой волосами — только брови поднял:       — Венти, мы едва ветер поймали. Якорь прикажешь бросать? Опоздаем. Потом покупаешься.       Венти упёр руки в бока. Фурина мысленно приготовилась к тому, что на корабль вот-вот обрушится страшный, непереносимый, чудовищный… штиль.       — Ну, раз ве-етер, — протянул Венти в ответ и убедительно печально вздохнул. — Ну ладно, капитан. Ваша правда. Пойдёмте, фройляйн Каролина, — засранец, — не быть нам с вами покорителями открытого океана.       В каюте их угостили обедом — собственно, рыбой, да ещё и с вкуснейшим сумерским вином. И Фурина уже была готова поверить, что разморённое качественным алкоголем и предложенными на десерт сытными сладостями божество про свой план просто забудет, но тут Венти неожиданно ловким для якобы подвыпившего человека движением наклонился к ней:       — Посмотрим-посмотрим, куда их ветер через три часа денется.       — А чего не через три минуты?       — Ну Каролина, — на всю каюту возмутился Венти, — я же тебе не лорд Барбатос!       И чихнул, словно в доказательство.