Романтики с большой дороги

      Повисла тишина. Словно костёр — и тот решил затрещать потише, чтобы ему не прилетело.       Фурина сделала ещё шаг, надеясь, что её не слишком заметно мотает из стороны в сторону, и с апломбом развела руками, брезгливо отбросив в сторону развязанные верёвки и откинув с лица белоснежные волосы:       — Ну? — досталось невезучему контрабандисту, кого послали проверить заложников. — Я до вечера ждать буду? Или уже сразу до полуночи?       Тот непонимающе заморгал, словно увидел вместо избитой пленницы пустынное привидение. Фурина примерно на это и рассчитывала, поэтому специально помахала у него перед лицом рукой — чтобы светлые рукава её рубашки, мельтешащие у сонного, усталого после дня дороги с дракой дозорного перед лицом, окончательно сбили его с толку. И чтобы девочка смогла незаметно проскользнуть на другой край лагеря за их спинами, держась в тени.       — Ау-у? Есть кто дома? Друзья, — обратилась Фурина уже к сидящим у костра людям, уперев руки в бока, так, чтобы не было видно, как дрожит левая, — то что вы живёте, — она сморщила нос, — в пустыне — однозначно не повод вести себя совсем уж по-дикарски! Подумайте, какое вы производите впечатление!       — На кого? — рискнул поинтересоваться один из контрабандистов, совсем ещё ребёнок с не до конца сошедшими прыщами, за что немедленно получил подзатыльник от соседа постарше.       Вожак, сидевший через костёр и бинтовавший прокушенную руку какими-то тряпками, — Фурина от всего сердца пожелала ему гангрены, на большее у неё не хватало времени и концентрации, потому что голова слишком рано начала подозрительно кружиться, — смотрел на неё с гаденькой насмешливой ухмылочкой. Фурине, надо сказать, было наплевать, как он на неё смотрел (он такой далеко не первый), пока он при этом сидел, а не шёл на неё с ножом разбить ей второй висок.       — На кого? — повторила она изумлённым тоном и всплеснула руками. — На ко-го! — три слога, каждый отчётливее и резче предыдущего, наконец-то с родным произношением. — Святая вы простота! Милый друг, вам всегда есть, на кого производить впечатление! Ведь скажите — вы существуете? Существуете. А люди вокруг вас? Тоже! Они воспринимают вас, а вы — их. Так и рождаются впечатления — важнейшая часть человеческих взаимоотношений!       Контрабандисты, прям как народ после восхождения нового крио архонта на престол Снежной, безмолвствовали. Фурина сочла это за крайнюю степень удивления и продолжила импровизировать, теперь куда более мягким и увещевающим тоном:       — Поверьте, вы даже не представляете, как хорошее впечатление может повлиять на успех любого задуманного вами предприятия. Вот чего вы добиваетесь? В чём ваша цель?       — Делать бизнес, — усмехнулся главарь, подтянув бинт между пальцами. Фурина со звериным наслаждением всмотрелась в тёмные засохшие разводы на растянутой ткани, жалея, что не разорвала ему руку своими зубами.       Странное какое чувство. У неё же зубы для такого решительно не приспособлены.       Темнота вокруг сделалась гуще, как на дне океана, сквозь толщу которого не пробивался никакой свет.       — Мне кажется, — обратилась Фурина к вожаку, при этом не глядя на него и щедро подбросив в голос деликатной издёвки, — ваша организация могла бы иметь куда больший размах, успех, объём, выгоду — сами решите, что вам нужнее, — если бы вы с самого начала избрали другую тактику. — Наживка заброшена.       — И ты-то, конечно, в этом лучше нас всех разбираешься? — поинтересовался один из бугаев, которому досталось от Нилу.       А теперь и проглочена. Как по нотам.       Девочка, сама того не желая, натолкнула Фурину на интересную мысль. Бандиты жили в пустыне, каждый день боролись за выживание и праздновали каждый привал, на котором их не кусал ядовитый скорпион и их труп не оставляли на погребение пескам. У них были проблемы с едой, они всегда боялись остаться без воды и шли долгими однообразными неделями в замкнутом коллективе куда-то вглубь барханов, чтобы там попытаться у таких же беспринципных уродов выторговать цену получше за свои мучения и за книжки, которые часть из них, наверное, даже не смогла бы прочесть, не то что понять.       Разумеется, эти люди не откажутся от развлечения за чужой счёт. Например, от выслушивания бредней тронувшейся рассудком богачки-пленницы, которая уже попортила всем настроение и здоровье, а теперь, по их логике, получала по заслугам своим сумасшествием. В смехе над чужим безумием всегда был оттенок лихорадочного облегчения: мол, слава богу, это случилось не со мной. Слава богу, я смеюсь со всеми, тыкая пальцами в очередного юродивого, а не дрожу от беспомощного осознания, что это они тыкают пальцами в меня.       Поэтому её никто не торопился затыкать, хотя для этого хватило бы одного точного удара.       Поэтому Фурина могла нести вообще всё что угодно, пока в горле окончательно не пересохнет, а девочка не уведёт Нилу и мальчишек подальше от этой проклятой горы.       Эх, люди-люди. Милые, милые люди.       — Разумеется, — снисходительно ответила она. — Вы хотя бы осознаёте, кого вы — повторюсь, как последние дикари! На месте Кусанали мне было бы за вас стыдно! — взяли в плен? Перед вами, — она встала в пафосную позу, выставив вперёд правую ногу и уперев дрожащую левую руку в бедро, — регина вод и законов, Фокалорс, Богиня Справедливости!       Например, она могла нести чистую правду. С определённой точки зрения.       Кто-то из контрабандистов прыснул. Главарь перестал ковыряться в повязке и упёрся ладонями в песок, словно собирался встать, и это напугало Фурину в разы сильнее, чем её же оскорбили раздавшиеся по бокам от неё смешки. Не мог же он ей в самом деле поверить и напрячься? Она поспешно подхватила брошенную нить, пока пауза не затянулась:       — И если мне никто сейчас же, сию же секунду не ответит, кто несёт ответственность за ваш, — она скривила губы в таком отвращении, будто ей подали вчерашнюю булочку к чаю, — бизнес, вы узнаете, каким беспощадным бывает правосудие!       В стиснутую в кулак правую руку что-то толкнулось, словно требовательная кошачья морда. Фурине показалось, что воздух сделался прохладнее и влажнее, как если бы в небесах над ними собирался дождь. Но это невозможно. Какой дождь в пустыне, когда вечером не было ни облачка? Откуда ему тут взяться?       И всё же, даже одно далёкое воспоминание о суровых фонтейнских грозах придало ей уверенности. Фурина расправила плечи, словно и она тоже несла в себе всю мощь тейватских вод:       — Или вам даже храбрости не хватает взять на себя ответственность за свои грабежи, нападения и шантаж, а? Конечно, наваливаться толпой на гражданских вы все горазды, таким как вы только по счетам платить не нравится.       Вокруг костра поднялся недовольный ропот — закономерно, подумала Фурина, где это видано, чтобы сбрендившая дурёха позволяла себе оскорблять таких гениальных разбойников, обманщиков доверчивой системы. Главарь однозначно начал подниматься, но слишком медленно, пока его помощники принялись сердито друг с другом перешёптываться, кидая на неё злые взгляды. Достаточно медленно, чтобы Фурине хватило времени закончить представление своим любимым приёмом — грешной божественной тщеславностью:       — Я жду ответа, клопы.       Один из контрабандистов — одноглазый, с ожоговой тканью вместо половины лица, со сдавленным возмущённым воплем вскочил и попытался замахнуться на неё невесть откуда взявшимся ножом. Главарь перехватил его за руку и небрежно толкнул в плечо, так что одноглазый унизительно грохнулся на задницу.       Отличное начало! Фурина повернулась к остальным бандитам, оголодавшим, хорошенько пропесоченным гидро Нилу, уставшим, озверевшим и жалким, и в голос расхохоталась.       Она смеялась долго — даже когда на неё снова кто-то замахнулся, на сей раз кулаком, и она, шатаясь, отступила в сторону, едва не споткнувшись об полетевшее наземь тело — кто-то, видимо, не договорился с соседом об очереди нападения. Даже когда в отсветах пламени перед ней мелькнуло чьё-то перекошенное яростью лицо, оскаленное так, что она различила желтизну на сколотом переднем зубе и серую пену на иссохших губах. А когда кто-то из контрабандистов, неудачно наступив на вдребезги растоптанную яком ногу, повалился прямо в костёр и занялся пламенем, которое он начал истерично сбивать, у неё аж слёзы из глаз брызнули. Собственный визгливый хохот ободрал горло сухими когтями.       Ох, люди, ох, человечество!..       Вокруг неё в очередной раз хлынула кровь. Фурина, всё ещё посмеиваясь, вежливо отступила в сторонку — не хватало ещё испачкать свою немногочисленную одежду: кровь очень неприятно отстирывать, если рядом нет приличной прачечной. Всё казалось ей каким-то очень далёким и ненужным.       Признаться, она рассчитывала, что кто-то из бандитов бросится с ножом и на неё, и тогда у неё, слабой, смертной и безоружной, был бы повод, чтобы…       А впрочем, неважно.       Воздух вибрировал, словно заряженный электричеством, — ещё мгновение, и грянет гром, а следом хлынет дождь непроницаемой стальной пеленой. А может, кто-то просто вытащил электро-пращу. Зря, там же рядом костёр.       Скучающе-непонимающе Фурина скользнула взглядом по тёмному камню — и по знакомым светлым силуэтам на его фоне. Мир вдруг резко обрёл неестественную точность.       Какого драного вишапа они ещё не спустились с этой проклятой горы?       — Пленники! — поднялся над порождённым ею обесчеловеченным хаосом чей-то исступлённый вопль. — Не дайте им уйти!       Дальше Фурина воспринимала реальность рваными кусками, словно у продюсера её жизни начала заканчиваться лента, и он решил под конец проекта сэкономить на плёнке.       Вот один из дозорных, сидевший далеко от костра, с ножом бросается на Куроша в его изодранном и бог весть чем перепачканном красном дублете. Тот шарахается назад, пытаясь закрыть едва стоящую на ногах Нилу. Здесь Фурина моргнула, а когда она открыла глаза снова, бугай уже валялся на песке без сознания, вокруг него рассыпались в темноте крохотные изумрудные искорки, а из-за спин ребят выглядывала девочка, и дендро светилось у неё в руках и лилось из глаз.       Вот к ней же, задев застывшую столпом Фурину, рвануло ещё двое, один с электро, другой с пиро — два элемента, против которых одиночное дендро сделает целое ничего. Нилу поднимает дрожащую руку, Фурина не может понять, это её рыжие волосы к шее прилипли или кровь, но с её пальцев срывается только пара жалких бесцветных капель. Они исчезают в жадной песчаной пасти пустыни.       Вот первый электро-заряд срывается с пращи, попадает выскочившему ему наперерез Астету в грудь, чуть повыше сердца. Тот подрезанной куклой без ниточек валится на землю. Девочка вдруг оказывается рядом с ним, испуганно прижимает крохотные ладони к его вискам, совершенно не замечая нависшего над ней бугая с пиро-кинжалом. Нилу падает рядом с ней на колени — конечно, закрыть её собой, и Фурина так устала безвольно смотреть, как все вокруг неё постоянно чем-то успешно жертвуют и умирают (а она даже повторить за ними нормально не может, хотя хотела бы, видят боги, хотела до безумия, потому что каждый раз выживает), и она просто хотела сдержать свои чёртовы обещания и отвести домой свой чёртов театр!       Над головой что-то взорвалось. Фурина не придумала, как описать этот звук другими словами, потому что ей показалось, что она оглохла, а тоненький писк в ушах — это её смертные барабанные перепонки не справились со звуковым ударом.       Потом, впрочем, с небес хлынул ледяной дождь, мигом прошив её до костей. Нет, не взрыв, значит. Просто гром.       Вода потекла по щекам, неуклюже смывая-смахивая слёзы, по волосам, окрашивая их голубым свечением поверх криво обрезанных прядей, по пальцам, превращая их в жемчужные когти. И всё равно, сколько бы дождя ни лилось на эту забытую богами скалу, Фурине было мало. Запрокинув голову навстречу потоку, она вслепую, наслаждаясь полосующими лицо каплями, подняла руку с широко расставленными пальцами, и в этот раз всё сошлось, как должно было сойтись после премьеры, а может, как должно было сойтись ещё раньше, когда они с девочками закрывали окно, навыдумывав кучу смешных мизансцен, а может, как должно было сойтись сразу, как меч небесного суда отсёк Фокалорс голову, поставив жирную точку в её пятисотлетнем обмане…       Её пальцы сомкнулись на холодной первородной воде, заключённой в безупречную сферу.       Фурина сжала гидро в руках. Подумала одно свирепое, дикое, драконье — «Разорви».       Вода повиновалась.