Романтики с большой дороги

      Потом Фурина ещё не раз вспомнит про всё, что случилось дальше, и не раз, поморщившись, признает, что план был идиотский и обречённый на поражение. Её собеседники по-разному, в зависимости от степени их близости или от той легенды, которую она им скормила, не раз предложат ей самые разные аргументы, почему она в тот конкретный момент не могла поступить никак иначе, основанные у кого на логике, у кого на эмпатии, у кого просто на богатом жизненном опыте, а у кого на всех трёх и вдобавок на богатом опыте общения лично с ней. Фурина же в ответ не раз скривит губы и отмахнётся — толку, мол, от того, что ты тут говоришь. Мне всё равно лучше знать.       Их остановили ещё до полудня.       Клевавшая носом Фурина даже не сразу заметила, как из-за окружающих барханов, которые ничем не отличались от предыдущих барханов, оставленных позади полчаса назад, выскользнули первые бурые тени, и опомнилась, только когда у неё на руках зашипела, вздыбившись, Кошка.       Прошитая страхом, как пулей, Фурина немедленно выпрямилась и схватила поводья, махнув Нилу рукой, чтобы она остановилась. Она считала быстрее, чем приходила в себя от жары и усталости: раз, два, вот ещё трое, пять, шесть-семь, за ними ещё три человека, десятеро… И это только те, кто спереди, и только те, кто решил дать себя увидеть — она не сомневалась, что в родной пустыне контрабандисты могли спрятаться так, что к ним вплотную подойди — ничего не увидишь, кроме вездесущего песка.       Говорить первой Фурина не стала и молилась, чтобы Нилу тоже промолчала. Её основным — единственным — аргументом было обещание безопасности в виде круглой суммы денег, которое могло успокоить даже отпетых маргиналов. Те, кто планирует откупаться, никогда не начинают торги первыми.       — Вы далеко от дома, — голос первого заговорившего — рослого, с широченными загорелыми плечами, одно из которых было перечёркнуто шрамом от чьих-то когтей, звучал низко и гулко даже сквозь натянутую на рот красную повязку.       Фурина выругалась про себя. С самонадеянным и почти наверняка самовлюблённым мальчишкой было бы в разы проще, но им уже не повезло нарваться на главаря постарше и поумнее.       — Мы не ищем ни беды, ни драки, ни денег, — ответила Фурина абсолютно спокойно — для «женской» истерики время всегда найдётся, а она должна казаться рациональным и сдержанным собеседником, готовым идти на компромиссы.       Даже забавно, как люди цеплялись за собственные предрассудки. За пятьсот лет жизни Фурина много раз сталкивалась и с опасностью, и с болью, и со смертью. Истерили все одинаково.       — Но что-то же вам надо, раз вы сюда заявились, — главарь вышел на солнце. Фурина зацепилась взглядом за седеющие пряди среди тёмных. Плохо. — Мы не ждали гостей из города.       Он стоял в трёх широких шагах от её яка. Животное недовольно тряхнуло головой, дёрнув поводья. Фурина предупреждающе сжала его сердито раздувающиеся бока ногами, умоляя успокоиться. Но если уж она и гидро-то не владела, то дендро и подавно.       — Мы ищем своего друга, пришли сюда только за ним. Заберём его, уйдём, и я обещаю, что больше вы ни про нас, ни от нас ничего не услышите.       Главарь оценивающе склонил голову к плечу. Фурина сжала поводья беспощадно трясущейся левой рукой и взмолилась кому угодно, чтобы этого оказалось достаточно.       Боги в Тейвате, как подумала она минутами позже, вообще, такое ощущение, никого кроме себя не слушали по определению.       — Какие вы замечательные друзья, — отозвался наконец главарь.       Он прекрасно знал, о ком она говорила.       Фурина почувствовала, как по спине пробежал нехороший холодок, и выпрямилась, вдруг болезненно чётко осознав, как далеко она от людей, от дома и даже от родины — от воды. Разве она будет знать хоть толику покоя, если умрёт и останется сохнуть здесь, в безразличной пустыне?       — Ну, со своим ряженым идиотом вы скоро точно увидитесь, — продолжил он почти весело и — Фурина моргнула — вдруг легко выдернул у неё поводья. — Слезай, красавица. Дальше пойдёте пешком.       Кошка зашипела, перебравшись ей на плечо подальше от его ладоней, як зафырчал пуще прежнего, сердито топнув ногой.       — Каролина? — натянутой тетивой прозвенел сзади голос Нилу. Фурине послышалось, как вместе с ним зажурчала подзываемая ближе вода, и немедленно повернулась, уставившись прямо в перепуганные синие глаза.       — Всё хорошо! — никакого гидро! Не вздумай даже драться! Не сопротивляйся! — Всё хорошо.       Она неуклюже спешилась, едва не запутавшись ногой в стремени, и приземлилась в предательски рассыпавшийся из-под ног песок, криво взмахнув руками. Бёдра и ляжки отозвались болезненными судорогами в такт всё дрожавшей левой руке.       Главарь оказался на добрую голову выше неё. Фурина запрокинула подбородок — весь её двор почти всегда был выше её, все её противники были выше её, её судья был выше её, — и всё равно все эти люди плясали под её песню пять чёртовых веков, и никто не докопался до правды. Что ей какой-то стареющий пустынный мерзавец?       — Её хотя бы отпустите, — сказала она совсем другим голосом, ниже и серьёзнее. — Я останусь, пойду добровольно, за двоих заплатят больше, чем за одного. Как вы собираетесь получить за нас выкуп, если Зубаир просто решит, что мы умерли в пустыне?       — Красавица, ты думаешь, у нас своих людей в городе нет?       Мерзкое обращение прошлось наждачкой по и без того натянутым нервам. Фурина так сильно стиснула левую руку в кулак, что, кажется, порезала ногтями кожу.       — А вы думаете, им хоть кто-то поверит? — и, склонив к плечу голову, позволила себе улыбнуться, как улыбалась Фурина де Фонтейн — кокетливо, понимающе и при этом весело, будто они с собеседником смеялись над им одним известной шуткой. — У вас же такая обстоятельная репутация…       — Захотят увидеть вас живыми-здоровыми, и не в такое поверят, — усмехнулся в ответ главарь и поднял голову куда-то ко второму яку. — Спускайте её!       Одновременно с этим Фурине в спину ударила неестественная прохлада — а на загривок брызнули первые холодные капли.       Гидро.       — Нилу!       Развернувшись, Фурина успела сделать только один шаг вперёд, прежде чем главарь ухватил её за то плечо, на котором не сидела Кошка, и с размаху рванул на себя.       Мощным залпом воды Нилу просто впечатала в землю человека, который попытался выхватить у неё поводья. Её перепуганный шумом и поднявшимися криками як бросился вперёд, выставив огромные рога, Нилу от неожиданности повалилась на него, обхватив толстую шею, и только чудом осталась в седле от очередного резкого рывка.       Не успевшему увернуться разбойнику повезло меньше — як поднял его на рога и просто отшвырнул в сторону, как настырную тряпку.       Что-то влажно чавкнуло. Стекавшая на песок вода окрасилась в красно-бурый цвет. Фурина в беспомощном ужасе прижала руку ко рту, чувствуя, как подкатил к горлу завтрак, не в силах не то что сдвинуться с места, а даже закричать.       Следующего смельчака Нилу просто отбросила от себя поднявшейся от одного взмаха её ладони волной, ещё одного, подбежавшего сзади, с силой пнула ботинком в нос — до Фурины долетел хруст костей и сдавленный болезненный вопль. Парень повалился наземь, зажимая руками окровавленное лицо.       — Вы совсем там что ли расслабились, хряки? — рявкнул главарь. — Стащите чёртову бабу с яка!       Ровно в этот момент Нилу, словно в издёвку, зарядила по уже насквозь мокрым и пытающимся откашляться бандитам очередным столпом ледяной воды. Один из уцелевших бандитов поднял руку, в которой было зажато какое-то странное устройство.       Устройство выплюнуло в воздух россыпь фиолетовых искр и начало постепенно нагреваться, из серого превращаясь в раскалённый белый. Искры быстро превратились в маленькие молнии, и до Фурины дошло, что это такое, и её инстинкт самосохранения полетел куда-то в Бездну, составить компанию ухнувшей туда сотни лет назад самооценке.       — Нилу! — заорала она во всё горло, поверх горького кома, поверх страха, поверх собственной выученной беспомощности. — Нилу, электро! У них электро, бей их пер… — висок взорвался болью, щёку, подбородок и шею обожгло чем-то густым и горячим, голова стала ещё тяжелее.       Она неуклюже повалилась на колени, едва успев выставить ладони, чтобы не приложиться подбородком об землю, и сквозь рассыпавшиеся по плечам волосы попыталась разглядеть склонившегося над ней главаря — по привычке силясь заглянуть в лицо, потому что при дворе ей ничего другого не оставалось, кроме словесных перепалок и потом долгих бессонных ночей, проводимых за анализом каждого крохотного жеста собеседника в попытке понять, попытается он её убить в этом десятилетии или подождёт, пока ему дадут маркиза, то есть, где-то в середине следующего.       Но это был не двор. Это был даже не Фонтейн.       Это была чёртова… засушливая…       Перед глазами всё взорвалось истеричной синевой — а потом её прошило фиолетовыми острыми вспышками.       Не то завыли, не то просто заорали яки, разум обожгло отборной бранью.       А потом закричала Нилу.       Разъярённая, Фурина рванулась вперёд. От неожиданности главарь разжал хватку, выпустив её на целых два мгновения. Этого было больше, чем достаточно. Она пнула ногой наугад — к её почти звериному восторгу, каблук сапога попал во что-то мягкое — и, развернувшись, навалилась на него всем весом, тоже, кажется, заорав во всё горло.       Сработало. Мир вокруг несколько раз перевернулся: это они покатились по мокрому окровавленному песку, не то пытаясь ударить побольнее, не то пытаясь схватиться за какой-нибудь камень, пока не разбили об него головы.       Фурина дралась, как могла, напоминая себе странную дурную мельницу, но она никогда не сражалась врукопашную, владела только одноручным мечом, и то предпочитала изящное декоративное фехтование по десятистраничным правилам, а ещё у неё была разбита голова, и она категорически не переносила пустыню. Поэтому главарь легко скинул с себя её тощее и уставшее тело, заодно вышибив из него дух, и для верности опять огрел её по виску рукоятью огромного кинжала. Голова взорвалась болью, солнце перед глазами заполонило все небо нестерпимо ярким сиянием, и на секунду Фурина провалилась в один из дней своего необъятного прошлого. Ей показалось, что она опять лежит посреди сцены почти законченного большого зала фонтейнской оперы, где её впервые попытались убить фатуи, двести лет назад, тоже зачем-то ударив в висок, и смотрит на бриллиантовую люстру прямо над их головами.       Тогда незадачливого ассасина с неё стащил примчавшийся на крик Нёвиллетт — и просто отшвырнул его через весь зал, прямиком на последние кресла партера, так, что в суде, который отправил его на пожизненное, чудом не послав по такому же маршруту и осмелившегося что-то там возразить адвоката, убийца сидел уже в инвалидной коляске.       Сейчас у Фурины больше не было Нёвиллетта. Но зато у неё была её ярость, а уж в ярости она ему никогда не уступала. Просто прятала её ещё лучше, чем страх.       Когда главарь занёс руку с кинжалом в очередной раз, она плюнула кровью ему в горящие яростью глаза. Сразу же, не давая опомниться, расцарапала лицо ногтями, задев губу, схватила руку с кинжалом и рванула его на себя, смогла врезать коленом по животу и слишком поздно вспомнила про вторую руку, заметив её краем глаза.       Но на второй руке повисла вылетевшая из ниоткуда Кошка, мигом разодрав её в кровь и придавив своим немалым весом к земле. Главарь со сдавленным проклятием швырнул Фурину обратно на песок, легко выхватил из её рук кинжал и…       Фурина закричала, срывая горло, и выбросила вперёд руки, сама не зная, к кому: к нему, к ней, к Фокалорс — рванулась всем телом, извиваясь, как схваченная за основание головы обезумевшая змея, захлебнулась собственной кровью, беспомощно рухнув обратно на землю, откашлялась, глотнула такого же окровавленного, железного воздуха, закричала снова, всё протягивая и протягивая жалобно и доверчиво раскрытые ладони, как тогда, в спасённом Фонтейне, спрятавшись под деревом, ненавидя себя и умоляя о втором шансе.       Её пальцы так и не коснулись ни длинной шерсти, ни всегда любопытно поднятых ушей, ни даже когтистых лап.       Вместо этого её снова — в третий раз — ударили по разбитому виску, и Фурина провалилась во тьму, чтобы в ней слушать своё сердцебиение — и молиться, но так и не услышать второе.