Романтики с большой дороги

      На следующий день у труппы был выходной, а Фурина снова напросилась покопаться в чужой библиотеке. За прошедшую неделю, почти каждый вечер которой она проводила за чтением манускриптов на самых разных диалектах Лиюэ, она успела проклясть и тамошних мыслителей, у которых вдохновение било хлеще самого живого горного ключа, и, грешным делом, самого Моракса, который всеми достижениями отечественной литературы живо интересовался и делился ими с дорогим другом-ценителем, коим он считал Фурину. Себя она проклинать не стала, Фокалорс с этим сама хорошо справилась.       К сожалению, у Фурины не было в запасе шести тысяч лет времени, чтобы ознакомиться с художественным наследием самого поэтически одарённого — да, даже на фоне её дома! Вопреки слухам, Фурина де Фонтейн верила в здоровую конкуренцию и умела признавать поражение — региона Тейвата. У неё было чуть меньше трёх месяцев.       Со стеллажом Зубаир, конечно, слукавил. Стеллаж оказался не скромным шкафчиком, а обыкновенной стеной, которая отделяла большую гостиную от гостиной поменьше, и был с обеих сторон заставлен книгами, свитками и даже — на нижних полках, во избежание беды, — каменными табличками. Эти Фурина рискнула оставить в покое: в конце концов, Моракс рассказывал про свою Гавань, а таблички, как правило, описывали эпохи, когда её ещё в помине не существовало.       Но даже с такими допущениями объём работы сильно не сократился.       Себе в помощники Фурина запросила Куроша: ему было полезно лишний раз потаскать тяжести, чтобы потренировать руки. Зубаир, хоть в театре и спрашивал с него строго, возражать не стал, словно его совершенно не волновало присутствие сразу двух лишних людей в доме, и спокойно кормил их обоих ужином, если им случалось слишком засидеться.       К родительской библиотеке сумерский шейх относился, конечно, с сыновьим почтением, но не на грани одержимости:       — Просто возьми книгу себе домой, а не отвлекайся от работы, — сказал он Курошу на второй день, после того как в четвёртый раз застал его за чтением какого-то талмуда мондштадтского происхождения, которым при большом желании можно было убить человека.       — Правда можно? — чуть не выронил книжку тот.       — Если вот эта колонна до конца часа не будет разобрана, то станет нельзя.       Фурина только улыбалась, украдкой наблюдая за их общением во время поисков. Пока что ничего похожего на историю Моракса ей не встретилось, однако несколько знакомых работ, которые они обсуждали в прошлом веке, уже попались, так что надежды она не теряла.       Но сегодня, взглянув на часы и поняв, что надо срочно сворачиваться, пока они не возложили на плечи воспитанного в светском обществе Зубаира обязанность в очередной раз опустошить на них холодильник, Фурина поняла, что с нужной пьесой она в гостиницу не уйдёт.       Тем не менее, одну из небольших книжиц с истрепавшимися от времени краями страниц она аккуратно взяла в руки — нужно будет чуть-чуть подклеить переплёт, с этим она справится в театре, на ровной поверхности и имея под рукой три разных клея, — и вышла с ней на небольшую уютную террасу во внутреннем дворике.       — На будущее, если захочется поставить ещё что-то из Лиюэ после «Журавля», — объяснила она поднявшему голову от отчётности худруку, бережно положив свою ношу на свободное место у него на столе, подальше от очередного стимулятора в форме остывшего час назад кофе со сливками.       Кошка, в такие книжные вечера выступавшая в качестве эмоциональной поддержки для любого, кто нуждался в оной больше всего, приветственно мурлыкнула ей со своей обтянутой бархатом табуреточки и потянулась потереться об её пальцы обеими щеками — по очереди.       — Про что?       — Про якш. Они тоже адепты, боролись против теней, которые порождали умирающие боги. Защищали Лиюэ. У них печальные судьбы, но эта повесть про их первую общую победу. Очень деликатно поданная будущая трагедия. Нужно будет задействовать всю труппу и помучаться с декорациями, но этого того стоит. И хореография красивая, я её хорошо помню.       И ещё в этой истории достоверности было побольше, чем в добром десятке «исторических» романов, которые она сегодня вежливо пролистала, про себя жалея, что родители Зубаира потратили на это мору.       Пока Зубаир читал первые пару страниц, Фурина забрала Кошку себе на колени с милостивого её разрешения и принялась чесать заметно округлившиеся серые бока, наслаждаясь долгожданной вечерней прохладой. Жара никак не спадала: за последние пару дней она несколько раз водила растерянных и бледных людей в специально открытые для такой беды медпункты. Вместо рассылки по Акаше стражи порядка совместно с академиками развесили чуть ли не на каждом столбе подробные инструкции, как избегать солнечного удара и что делать, если ничего из этого не помогло, но привыкшие к собственной информационной автономности люди только приучались обращать на них внимание.       — Посмотрим, мне кажется, может выйти хорошо, — одобрительно кивнул Зубаир. — Послушай, что я вспомнил. Это издательство всегда славилось малыми тиражами, и отец их переставил повыше, чтобы я раньше времени не дотянулся. Может, твоя пьеса тоже там окажется, раз она такая неочевидная. Пойдём посмотрим?       На северной стороне стеллажа Зубаир легко пробежался пальцами по старым корешкам, бормоча что-то себе под нос, и, подняв руку к одной из верхних полок…       Наткнулся пальцами на пустоту.       — Странно… — пробормотал он. — Курош!       — Я! — отозвался парень из-под очередного завала, который Фурина после себя оставила.       — Ты на тридцать восьмой полке ничего не трогал?       — Я? — Курош даже вскочил и подошёл к ним, заметно встревоженный. — Н-нет. Нам досюда ещё далеко, мы с Катариной пока только на десятых.       — Точно?       — Точно, — отозвалась Фурина, пока у Куроша не случилась паническая атака, подмигнув своему помощнику за спиной его нахмурившегося ещё сильнее руководителя. — Что такое?       — Хотел показать тебе один сборник, а его нет. Куда я мог его деть? — Зубаир сердито потёр пальцами висок. — Память совсем ни к чёрту.       — М-может, вы его с собой в театр взяли? — рискнул предположить Курош, нервно переводя взгляд со шкафа на худрука и обратно. Фурина ободряюще подтолкнула его бедром и показала палец вверх — здравое предположение, молодец.       — Всё может быть. Я посмотрю завтра, — Зубаир покачал головой, с силой вжимая пальцы в лоб, и кинул быстрый взгляд на часы. — Ночь уже. Заканчивайте на сегодня, я попрошу Шэто погреть ужин.       — Мы же тебя объедаем! — ужаснулась Фурина, но вполсилы.       — Глупости. Курош, пойдём. Сегодня ничего не берёшь?       Тот отрицательно покачал головой, смущённо спрятавшись за волосами, и вдруг ожил, бросив быстрый взгляд на пустующую полку:       — А вы не могли его тоже кому-нибудь одолжить? Ваш сборник?       Страдающий мигренью Зубаир только рукой махнул, поэтому тему загадочного сборника пришлось на время отложить. Вместо этого Фурина завела за столом лёгкую, не требующую особой вовлечённости беседу про репетиции и подготовки к премьере. Ребята решительно настроились провести эту самую премьеру до того, как Каролина разыщет свою пьесу, чтобы успеть показать ей результаты их общих трудов. Фурина, тронутая до глубины души, в ответ всегда напоминала про важность качественной подготовки, но про себя надеялась, что переносов не будет и их постановка увидит свет через десять дней.       Если к тому моменту она ничего не найдёт у Зубаира, придётся обращаться к академикам. Но даже в таком случае, если и те не смогут ей ничем помочь, она успеет добраться до Лиюэ и потом обратно до дома. Если уж и на родине Моракса ей не смогут ничем помочь, то…       Так, ну дотуда Фурина ещё не додумала! Эти два этапа уже значительно расширили её горизонт планирования, который последние лет двадцать ограничивался буквально следующими сутками.       После ужина Курош остался с Шэто пить кофе (перед сном? Безумцы…), а Фурину принялась настойчиво звать Кошка. Она забралась на излюбленный ею журнальный столик, и потёрлась шеей об одну из средних полок на южной стороне. Фурина, не совсем понимая, чего от неё хотят, послушно присела на корточки и достала с избранной полки первую попавшуюся книгу — с хорошо знакомым гео-символом на обложке, таким же, каким было запечатано каждое из её тщательно охраняемых писем.       — Ох, малышка, — прошептала Фурина. — Как ты только запомнила-то?       Легендарные эдикты Моракса, сокровище для дипломированных экономистов и юристов и настоящее мучение для студентов этих же специальностей. В отличие от своих плодовитых авторов, сам бог Лиюэ занимался исключительно наукой. Во всяком случае, Фурина всю жизнь считала торговлю именно наукой, и на все россказни про интуицию и врождённое умение договариваться смотрела со снисходительностью человека, который мастерски заговаривал всем зубы, но торговаться при этом не умел совершенно.       — Боюсь, тут мы с тобой нашу пьесу точно не найдём, моя хорошая, — Фурина почесала Кошку за изодранным ухом, но книгу всё-таки открыла — просто посмотреть на знакомый почерк. Оттиски, конечно, не оригинал, написанный живой рукой, но хоть что-то.       На первом же предложении длиной в половину страницы Фурина признала свою полную несостоятельность в данной области и дальше стала листать, не вчитываясь: вдруг на двухсотой странице великий бог смилостивился над своей паствой и разрешил добавить картинки? Хотя бы статистику какую-нибудь…       — Я их до конца так и не осилил, когда учился, — мягко посмеялся занявший своё кресло Зубаир, водрузивши на лоб холодное мокрое полотенце. — Молился — ему же, кстати, Кусанали стыдно было о таком просить, — чтобы мне выпал билет по первому или второму тому. Ну, максимум по третьему. Сложный материал.       — Закон суров, но он закон, — отозвалась Фурина эхом.       Справедливость этого суждения она испытала на собственной шкуре. Неприязненно и зябко передёрнув плечами, она поспешила поставить книгу на место, чтобы лишний раз не напоминать себе ни про законы, ни про их радетельных исполнителей. Моракс, которого она помнила и держала в голове, чьи письма потащила с собой через всю страну и чьим наследием решила поделиться с собственным народом (просто с соотечественниками, когда ж ты это запомнишь, народ был у Фокалорс, а не у тебя), был спокойным, красноречивым и доброжелательным собеседником, а не замкнутой безэмоциональной глыбой, взиравшей на всё — и на неё в том числе — с вершин своих исключительных юридических устоев.       Фурина прекрасно понимала, что она мало того, что ведёт себя жестоко и нечестно, так ещё и объективно ошибается, но пока что её хватало только это на осознание.       Заставить её чуть ли не расплакаться от бессилия у Люмин на плече, а потом сделать это бесхребетное позорище достоянием широкой общественности тоже было и жестоко, и нечестно, и…       — Ладно, — натянуто улыбнулась Фурина. — Они мне в поисках не помогут. Рекс Лапис, — так его звали люди, — много кем был, но точно не писателем.       — Кто его знает, — пожал плечами Зубаир, не открывая глаз. Фурина жалела, что никаких божественных сил у неё никогда не было и она никак не могла ему помочь. А все свои сильные обезболивающие, которые помогали ей пережить круглые сутки судебных заседаний, перемежавшихся иной раз с приёмами на сто с лишним человек, она оставила во дворце за сотни миль отсюда. — Архонты долгожители, в отличие от нас, всё могут успеть попробовать. Фурина де Фонтейн, насколько я знаю, страстная любительница театра.       Раз. Два. Три.       Выдержав эту социально приемлемую паузу, она безразлично пожала — не дёрнула! — плечами:       — Что она такого может написать со своего божественного трона? Она, Рекс Лапис, да кто угодно из Семерых. Они… невообразимо далеки от человеческого общества. А люди пишут про людей, потому что им это знакомо и понятно и нужно.       — Типичная мондштадтская философия, — задрал нос Зубаир. — «Далеки». Может, мы с тобой по несколько раз за жизнь с ними поговорить успеваем.       Фурину — без преуменьшений — распирало от истеричного хохота.       — Типичное сумерское мечтательство! — сокрушенно сказала она в ответ.