In the Soul

Леди горбится, стоя на коленях, после очередной битвы, больше похожей на избиение. Баг жалкая и разбитая, ничтожная, сломанная кукла, висящая на ниточках судьбы. Такая несчастная отважная девушка, отказавшаяся от личной жизни ради супергеройского долга, сейчас больше походит на падшее чучело, чем на человека. Даже солнце, отчётливо видимое через битые витражные стёкла, освещает её скорее из немого презрения, чем из жалости или в знак поддержки. Стоит на коленях, как будто её вздёрнули на нитках, перекрутив все жилки и хрящи, а потом переломали все кости, чтобы не посмела даже держаться сама. Леди почти мёртвая, но чувствует растерзанной, мерзко хлюпающей грудью нечто томительно-нежное и одновременно жгуче-острое, заставляющее затаить дыхание в предвкушении. Баг поднимает тяжёлую, готовую взорваться в любой момент голову, чуть наклоняет её по-собачьи жалко, чтобы посмотреть сквозь заливающую глаза кровь на белое чудище, которое улыбается печально и пугающе-безумно. — Моя Леди… — прозвище режет по сердцу, словно чёртов кинжал. Кот Блан говорит спокойно, на грани слышимости, нагоняя тревогу и леденящий душу страх. — Я так скучал по тебе… — И у Баг от этих слов порванные губы режет и жжёт, как будто произнесла их она, как будто всё нутро пропиталось родной-чужой звериной жестокостью. Бывший друг стоит перед ней и лучится горьким счастьем, словно окутанный сияюще-белым катаклизмом, и Леди смотрит на него снизу вверх. Так обычно смотрят на спасение или неожиданное предательство: с открытой шеей и оскалом, полным боли. Может, таково её счастье: ласки, выворачивающие внутренности наизнанку и сносящие психику к херам. Так хочется вырвать натянутую кошачью улыбку вместе с челюстью, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать Боль и Вину. Блан нагибается, говорит «je te respire» и истерично смеётся Баг прямо в лицо, словно произнёс неоспоримую истину, день за днём беспощадно убивающую его. Леди больше не может решиться прикоснуться к нему — тело не гнётся, противится. Чёртов срам, стерпеть клеймо на пизде было бы проще, потому что они у грёбанного алтаря, полностью свихнувшиеся и выпотрошенные до костей. Они у алтаря, и если жгучая ненависть не любовь, если тяга к смерти и убийству не любовь, их спасать — всё равно что повешенных — слишком поздно, и с таким успехом можно просто вместе спрыгнуть с Эйфелевой башни, чтобы стать единой кучкой мяса. «Je te respire?» — Баг шипит, и если бы у неё прорезался голос, застрявший между стёкол в гортани, она бы взвыла, прокричала до хрипоты. Ей так хочется перевернуть с ног на голову ад, и рай, и даже эту пыльную ожившую иллюстрацию разрушенного антиутопического города. Хочется собрать последние силы, откинуть тяжесть, сминающую плечи, и швырнуть «люблю» Коту под грязные ботинки, на которых никогда не высохнут пухлые кровяные пятна. — Ты почти так же безумна, как и я. — Леди давится отдающим пеплом во вкусе смирения, которое можно найти только в их извращённой исповеди. «Да, я тоже на грани; да, мы вместе вскроемся в один счастливый день; да, я люблю тебя, потому что разрушила тебя, а ты разрушил меня с особой жестокостью в ответ». Кот Блан улыбается до умиления нежно, но вместе с тем абсолютно отвратительно, пошло и жутко, словно его улыбка — первородный грех. Леди нервно смеётся, наблюдая за отражением в красной луже. Чёрт, пожалуйста, пусть Чувство окажется любовью, ведь хуже любви может быть только Безумие.