In the Soul

Ветки вишнёвых деревьев лениво колыхались под высоко стоящим полуденным солнцем. Мне нравился тяжеловатый, резкий запах белокипельных лепестков, которые я срывал и медитативно растирал между пальцами. Приятно-прохладные, травянисто-ароматные, не то что лондонские трубчатые нарциссы, вызывающие лёгкое оцепенение и неприятное головокружение. Как знать, может, именно яркая вишня, пропитавшая своим запахом тёмные волосы, помогла мне понять глубину чувств, важность заветных встреч и порывистых объятий?.. Может, именно она помогла зародиться любви, что проросла сквозь тяжесть предательства, многочисленные мнимые отговорки, гроб из устоявшихся связей и постылого быта?

***

Дело было раннею весною, помнится, Адриан пригласил в гости… Теперь уж не забыть просторную столовую, пропитанную запахами терпкого кофе и свежеиспечённых булочек с корицей. Никогда не запятнают годы в памяти моей светлый образ, окружённый облаками белого шёлка, в розовом венке, с буйными кудрями и голубыми глазами, лучившимися улыбкой. Сердце сжалось от отдалённого странного предчувствия, очарованный мозг, будь он неладен, потерял контроль, рисуя в мыслях неправильные картины. Испуг, так не похожий ни на что, когда-либо мною пережитое, охватил резко, будто обухом ударил. Гряда облаков закрыла светило, мгновение повисло между нами уютным домашним полумраком, он пропах свежей вишней, обдал мягкостью и трогательной звонкостью. Руки задрожали противной трусливой дрожью, вызывающей мелкий хладный пот. Создавалось ощущение, что над нашими головами, настолько в сущности глупыми, наивными, возникла тёмная дыра, дыра недоразумений и зачатков подлого вранья. Я сипло кашлянул в кулак, избавляясь от выдуманного напряжения. Адриан и Маринетт за столом понимали друг друга с полуслова, а то и вовсе без слов, потому мне показалось, что они гармоничны, отнюдь не производят дурного впечатления, но и влюблёнными не выглядят. Нет в них любования, прежней вдохновлённости, свойственной влюблённым, особо чувствительным и глубоким душам. Они — друзья, въедливая привычка, местами, может, даже полезная. Мы с Дюпен-Чэн разговорились, обнаружили сходство интересов, взглядов и вкусов, у нас были общие любимые книги, фильмы, спектакли. Речь Маринетт лилась непринуждённо, напевно, сама собой, хорошо подобранные слова приятны на слух, действовали завораживающе, пленяще. Её бессознательная жестикуляция, мимика столь очаровательны, что я позволил себе засмотреться на неё. Мне прежде редко удавалось увидеть Дюпен-Чэн вживую, но отчего-то каждая её чёрточка была мне знакома, облюбована, бесконечно мила. Я не имел права даже на крупицы романтичных мыслей о ней, не имел, но продолжал воображать наши походы на свидания и завязавшуюся любовную связь. Здесь, вдали от родных краёв, я впервые стал очарованным красавицей мальчишкой, будто бы весь опыт, всё нажитое за двадцать пять лет самообладание истаяли, уступив место немеркнувшему задорному блеску в глазах. После завтрака мы прошлись по бутикам, затем перекусили запечёнными сэндвичами с креветками и кресс-салатом и наконец отправились в крупные магазины модной одежды. В одном из таких магазинов Маринетт нашла бледно-розовое платье с короткими рукавами-фонариками и широким голубым поясом, завязывающимся сзади бантом. Видят боги, от увиденного любой мужчина встанет на колени и разрыдается, потому что дева невероятной красоты выбрала человека, чьи крупинки приязни, жадно облепившие сердце, являли собой нечто несильно превосходящее дружескую нежность. Совершенно внезапно брата вызвали в офис, между нами воцарилось неловкое молчание, сменившееся негромким, но явственным хихиканьем. Мы направились в Гран-Рекс, обошли оживлённо переговаривающихся зрителей и сели в уютные бордовые бархатные кресла. Почему-то стало легко и радостно на душе от осознания, что рядом, почти касаясь локтем, сидит девушка, о которой ещё сутки назад ты мало что знал, а теперь только о ней и думаешь. Дюпен-Чэн смущённо накрыла мою руку аккуратной мелово-белой ладошкой и улыбнулась уголками губ так, словно я составлял всё счастье её мира. В груди что-то оборвалось, налилось болью и, перекрыв на секунду дыхание, рухнуло вниз. Фильм закончился вполне стандартно — счастливым концом с некоторой долей умеренно-пафосной грусти по изжившим себя отношениям. Прощание казалось чудовищной ошибкой, немыслимо, чтобы два настолько похожих человека, дополняющих, восполняющих друг друга, расходились по разным домам, купаясь в нудной мороси затяжного дождя. Ну почему, почему брат встретил её раньше? По дороге я сорвал крошечные белые цветочки, спаянными со стеблем почти прозрачными тонкими цветоножками. Пять лепестков. Пять месяцев мы шептались, говорили, кричали, молчали, но не признавались друг другу в тёплой связи, не давали ей название, оберегали её робко, упрямо, со страстью. Но вскоре сокрытия, все эти встречи в тёмных переулках потеряли надобность и всякий смысл. В августе Адриан купил маленькую бархатную коробочку, перевязанную вишнёвой атласной ленточкой. Мне не привыкать глотать пепел, но в тот момент я отказался от всего: от привычного течения жизни, добросклонности со стороны общих друзей и от чрезвычайно важного для меня доверия брата. Когда Адриан встал на колено и протянул кольцо стремительно белеющей от шока Маринетт, я взял её за руку и сделал твёрдый шаг вперёд. — Адри, нет. — Дрожь женского тела прекратилась, и сразу смолкли слабые раскаты грома. Дюпен-Чэн сжала меня в мягких и очень жарких объятиях, крепко прижалась щекой к моей спине и удовлетворённо вдохнула. — Я не хотел предавать тебя, брат, но раз уж пути назад нет, предпочту предать тебя в открытую. Прости... — Я... понимаю, — в голосе Адриана ни намёка на грусть, лишь всеобъемлющая нежность и мягкость. Душа заметно потяжелела, но, даже если вина пожрёт нас целиком, даже если нам предстоит скорая разлука, мы проживём день, месяц... сколько судьбой отведено в любви и понимании.