In the Soul

«Жить трудно, но можно. Так что давай, живи…» — сказала мне мама, отдавая миру взрослых мечтательную душу. Миру, наполненному холодными брызгами, звоном разбитых надежд и кровожадными тварями. Но если назойливый страх будто смыло прибоем, а разум обдала волна тепла, то, поздравляю, где-то рядом ходит ваш соулмейт. Тупая и всем известная детская сказка. Чёрт! Почему от этого термина всё тело передёрнуло, как от мощного разряда тока? Впрочем, неважно. Или, может, важно? Знаете, док, соулмейты чем-то напоминают мне трафареты, в точности повторяющие контуры друг друга так, словно когда-то являлись единым организмом. А внутри них чувства — призрачно-мягкое золотистое сияние, похожее на тончайшую масленую плёнку, обволакивающую все изгибы и углы. Ну, честное слово, прямо кварцевый песок, отлитый в две разные формы для изготовления матовых бутылок. Ах, при одной мысли о бутылках выпить хочется, да чего покрепче… Не-не, Вы что! От алкоголизма меня лечить не надо! И не записывайте всё в старый блокнот, залитый чаем, и не смотрите на меня так ясными синими глазами, хотя… нет, смотрите, смотрите себе на здоровье! Кхем, о чём это я? А, вспомнил! Знаете, либо наш мир для Бога был всего лишь грандиозной шуткой, либо Он что-то там неправильно вырисовывал. Сами подумайте, нам с детства впаривают, что встреча с соулмейтом — это всегда невообразимое чувство всеобъемлющей радости, громко стучащиеся сердца, смутное желание и болезненное удовольствие от ощущения ответных жадных взглядов… А на деле? На деле всё так, не спорю, однако есть одно ма-а-аленькое «но»: никто не знает, когда колесо фортуны придёт в движение. Метка может появиться и через двадцать лет, и через восемьдесят, а может вообще не появиться. И такое бывало! Что же делать, если твой партнёр вдруг оказался не твоим? Ответ на вопрос, к счастью или скорее к несчастью, один. Вы его знаете? Если нет, то заранее предупреждаю: лучше оставаться в неведении, пребывать в собственных иллюзиях относительно себя и окружающего мира, чем наблюдать за падением разбитых вдрызг розовых очков. Вам всё равно интересно? Хорошо, но не забывайте, что это Ваше решение и винить кого-то другого за принесённый эмоциональный дискомфорт бессмысленно. Моя шестая зима запомнилась бесформенными кусками дыма из мёрзлых труб и лютыми морозами, которые навевали тоску и в без того скабрезной ситуации. Я заболел воспалением лёгких, мама день и ночь не отходила от меня, выхаживая. Её любовь, забота распустили в груди цветок тёплой нежности, который тут же сожгла изнуряющая боль. Мне хотелось больше сладостного чувства, которое встряхнуло так, что комната посветлела и начала расплываться; того чувства, что вспыхивало посреди сплошного океана боли и помогало держаться на плаву. Казалось, ещё немного, и я бы выкарабкался наверх, ухватившись за нежные материнские руки, торчащие из метафорической темноты. Но каждый раз спотыкался и проваливался в кроличью нору, которая вела прямиком к озеру раскалённой лавы. Мне нужна была крепкая мужская ладонь, которая бы выдернула меня из плотной огненной субстанции, обхватившей грудь крепче, чем паутинные путы. Я начал звать отца, полностью сорвал голос криками о помощи, но отец не откликался. Мне хотелось рыдать навзрыд, вцепиться мёртвой хваткой в рукав кофты домашней вязки, чтобы как-то отвлечься от ноющей под сердцем дыры, но сил попросту не осталось. Вылечился я, когда пейзаж особо не радовал — растаявший снег обнажил мёрзлую чёрную землю, а суровое серое небо висело над головой, приглушая своим мрачным светом и так неяркие краски молодой весны. Душу травила горькая обида на отца, который ни разу за месяц не навестил больного меня, чтобы справиться о здоровье. Моё мертвенно бледное костистое лицо пылало возмущением; я ежесекундно выкрикивал ругательства, на что матушка горестно вздохнула и указала на глаз. Лишь после этого жеста мне стало ясно, что отец ушёл, с шумом захлопнув дверь, оставив позади зиму и ненужную, «фальшивую» семью. К девяти годам мой левый глаз стал отливать небесной синевой. К одиннадцати — бездонным синим; точно драгоценный камень, смотрящий из глубины веков. В «камне» рыбкой плавала туда-сюда яркая циановая искра, беся своим неиссякаемым оптимизмом, но мне ничего другого не оставалось, кроме как возмущаться в голос. В двенадцать глаз раздражал одним своим видом, злил настолько, что я умудрился вырезать его в кромешной темноте. Но тут же на месте старого вылез новый, ещё более густого синего цвета, ярко блестящий. Думал, плевать, всё равно соулмейту предпочту обманутую, обездоленную женщину, чтобы показать, что «инкубаторы» вроде моей матери имеют право на святую и чистую любовь. Ага, доказал, называется. Но сейчас не об этом… Едва переступив возрастной порог юности, я увидел интересную картину: добропорядочные отцы семейств, как на подбор лысые, толстые, в клетчатых рубашках и матери в платьях пастельных тонов «вылетали» из домов к соулмейтам, аки журавли в золотистый шёлк поднебесья. А позади изменников — горько плачущие супруги и дети, утирающие слёзы ситцевыми платками; их лица бледны, как побелённые извёсткой стены. Мне кажется, что лучше заботиться о синице, за годы прирученной к руке, чем любоваться славным журавлём в небе. К сожалению, не все согласны с моим мнением. Я ходил по издательствам (ещё тогда Ваш пациент увлекался литературой и испытывал некую тягу к письму), смотря с грустью на тысячи исковерканных судеб, разрушенных семей, детей, оставшихся без родителей. Тогда же мне повезло столкнуться с Габриэлем Агрестом — толстокожим, требовательным и очень тщеславным, но при этом справедливым и добросовестным человеком. Он не красавец; черты лица довольно грубые, но так между собой удачно сочетающиеся, что надолго притягивают внимание. В общем, не личность, а сплошное противоречие, постоянно бросающее вызов окружению. Впрочем, не лишним будет уточнить, что именно «мистер-противоречие» помог мне издать детективные романы с разной «фэнтезийной ерундой» и посоветовал обратиться к Вам. В конце прошлого года я приобрёл известность и важные люди захотели познакомиться со мной. Мне не чужда болезненная жажда внимания, оттого я с лучезарной улыбкой встречал индюков, пытающихся за притворной мимикой, сладким голосом и лестными словами скрыть брезгливую неприязнь. Мои рассказы вызывали множество споров, обрастали различными толкованиями, но, несмотря на всё это, оставались жить в сердцах читателей. Поклонники иногда присылали длинные и глубокие письма, а я читал, не сдерживая улыбки — на щеках обозначались ямочки. Единственное, что омрачало мою радость — неправдоподобные истории и факты обо мне. Да, я понимаю, что люди готовы зацепиться за самое убогое объяснение, лишь бы их мир оставался привычным, удобным. Но… иногда они перегибают палку. Ни в разговорах, ни в книгах я не выступал против соулмейтов и не ходил по улицам с гордо поднятой головой под приветственные крики одиноких и брошенных (интересно, какой журналист написал эту ересь?). Поверьте, мне не хочется обострять светлое чувство разделённой любви разлукой, я лишь мечтаю, чтобы все дети на планете наслаждались родительским теплом, ощущали себя нужными и важными. Что? Время сеанса истекло, и мне пора бы и честь знать? Жаль, ведь от одного взгляда на Вас по телу разливается тепло и дышать становится легче… Всё-всё, заканчиваю с обольстительством. Да и Вы в свою очередь прекращайте возмущаться; я же вижу, как в глубине мудрых глаз блестят циановые смешинки. Что ж, надеюсь, мне удалось пояснить свою позицию по поводу соулмейтов, и Вы перестанете сомнительные факты принимать на веру. Лучше уплетайте Ваши любимые пирожные с начинкой из сладкой лимонной цедры и возвращайтесь ко мне, моя дорогая и горячо любимая жена.