In the Soul

Ложь липкой паутиной окутала со всех сторон, одновременно невесомая и прочная, от неё невозможно сбежать, полностью освободиться. Она оплетала Феликса шевелящимся коконом шелкопряда, резала кожу, вспарывала её, заставляя вязкие красные капли течь по запястью и расплываться на белоснежной ткани брюк кровавым пятном. Фел до скрипа сжал зубы, жадно всматриваясь в толпу. Прохожие похожи на раскалённые стеклянные статуэтки, окутанные чёрными ветвями совести, часть которых смотрела прямо в низкое безрадостное небо, в то время как остальные царапали мёрзлую землю. На торсе и спинах каждого Феликс видел старые глубокие шрамы и облупившуюся полировку, но поверхности, несмотря на повреждения, продолжали переливаться всеми оттенками синего. Люди будто забыли о ранениях, однако, стоит только сделать неловкое движение в сторону прошлого, и «статуэтки» начинают морщиться от острой боли. Только вот лечиться у терапевта и психоневролога никто так и не думает. Все обжигаются напускным равнодушием и ранятся о колючки недоверия, но продолжают идти вперёд, изредка убирая кисти за спину, чтобы невзначай почесать поясницы, испещрённые наростами, белёсыми метками и следами старых порезов.

***

Шея Фела чесалась от ответных взглядов, ноги — от желания вылететь из этого чёртова мира арбалетным болтом. Но он стоял посреди улицы открытой мишенью и глазел на людную дорогу, уходящую в беспроглядную темень. Едва уловимые шаги послышались за спиной. Краешек губы ушёл вверх, щека чуть дёрнулась. Выражение красивого личика, плохо видимое в тусклом свете фонаря, было слегка озабоченным. От этого факта гнев постепенно сменился чем-то непонятным, сладостно-тягучим. — Ну, что же ты, Бри, так долго, я уж заждался, — капризно протянул Феликс, наспех пригладив светлые и непокорные волосы. — Прости, — тихо произнесла она, ловя заинтересованный взгляд, от которого сердце от стыда будто студенело и раскалывалось на мелкие жужги. — Не прощаю, — Фел высокомерно задрал нос, словно подруга была самым большим разочарованием в его жизни, однако зрительный контакт не прерывал. Бриджит остолбенела, сжалась под неусыпным вниманием. Ей до ужаса захотелось разреветься и, лучше, рвануть обратно в общежитие с глаз долой, но что-то в поблёскивающих серой сталью глазах приковало её к земле, ноги налились тяжестью. — Сама позвала и молчишь. Как-то некрасиво получается, ты со мной согласна? — он постучал пальцем по губам, изображая задумчивость и, получив кивок в ответ, продолжил: — О чём хочешь поговорить? — Ч-что… — голос оборвался сдавленным хрипом. Бри звучно прочистила горло. — Что ты чувствуешь ко мне? — Хэ… — нотка удивления проскочила в интонации короткого возгласа, но изумлённое выражение лица постепенно сменилось привычной маской хладнокровности и уверенности. Тонкие обветренные губы Феликса искривила садистская ухмылка, и он, в очередной раз осмотрев хрупкое тельце, густо покрытое многочисленными рубцами и выщербинами, выдал: — Ни-че-го. Такой ответ тебя устроит? — Фел склонил голову набок, не моргая глядя на неё. — Да, вполне, — прозвучало уверенно, но скользящие по румяным щечкам слёзы выдали зажатую внутри боль. Зеркальная поверхность треснула, кажется, в тысячный раз. Громадный кусок затуманенного стекла вывалился из груди, разлетаясь серебряным фейерверком к немужественно тонким ногам. Бриджит улыбнулась тёплой искренней улыбкой, прямо посмотрела в проницательные серые глаза так, будто её сердце грубо и безжалостно не разбили секундой ранее. Феликс почти ласково улыбнулся в ответ, машинально касаясь шрама на собственной груди. Фел никогда не прощал обид и всегда возвращал долги даже тем, чей облик никогда бы не стёрли минувшие лета и бесконечная вереница ненужных, чужих «статуэток».