Циркадные ритмы

Потери

      Во рту ни крошки уже два дня. На третий стало настолько невыносимо, что Че ощущает, как желудок начинает пожирать самого себя, отзываясь мучительными болями. Поесть необходимо уже просто жизненно, только есть ли смысл себя спасать, если зайдя в столовую, его снова заставят пожалеть, что всё никак не позволит себе сдохнуть?       Их столик самый дальник, в углу, у окна. Проскочит по-быстрому, схватит что-нибудь перебиться и снова уползёт в самый дальний угол, отсрочивая очередное своё убийство. Сейчас смешается с толпой и пробежит незамеченным. Не получается… — Порче! — окликает Накхон.       Хочется проигнорировать. Хочется сделать вид, что это не он, вообще никакого Порче не существует. По крайней мере он не тот Порче, который им нужен. Какой-то другой, живущий за пределами этого, не тихо плачущий в подушку каждую ночь, чтобы никого не разбудить, который улыбается чуть больше, чем этот. Он хочет навсегда из памяти стереть его голос и ощущение его рук. Хочет всё забыть. Прямо сейчас сбежать и не знать ничего этого. Только хорошо знает, что за непослушание будет только ещё хуже, чем может быть.       Повинуется, без всякого иного выбора. На негнущихся ногах идёт в их сторону. Старается не замечать похотливые взгляды на себе. Он их и не видит из-за опущенной в пол головы, просто эти животные иначе не умеют, и до того они ощутимые, словно осязаемые. — Чего это ты мимо проходишь, птенчик? — от его лживой ласки в голосе тянет блевать. От рук, схвативших за талию и утянувших на колени, тянет ещё больше. — Бегаешь от меня чего-то. Я уже думал к тебе наведаться придётся.       Его гадкие дружки смотрят ебучими гиенами, едва от восторга не уссываясь, питаясь чужим страхом и беспомощностью перед ними.       Порче старается не дрожать от смеси отвращения, ненависти и совсем немного замучившего голода, но контроль над телом ему уже не подвластен. Накхон наслаждается его мучениями, зная, что никуда ему не деться. Этого урода заводит быть над кем-то властным и подчёркивать свой авторитет перед всеми остальными наличием смазливого мальчика для ебли рядом с собой.       Он проводит пальцами по тёмному синяку на скуле, обманчиво-нежно и даже будто бы сочувствующе, словно не этой же рукой была испорчена миловидная мордашка уродливой гематомой. Порче жмурится, когда Накхон ведёт кончиком носа от ключицы к уху, вдыхая с шеи сладковато-фруктовый аромат. — Вот видишь, так намного лучше, — хвалит он. — Не надо больше со мной играть.       Ему никто не верит. Ни один, кто мог бы помочь. Точнее, им и не надо верить, они все и так знают, но затыкают рот, стоит только заговорить о проблемах этих стен. Никому не нужен лишний геморрой. Полицейские разбирательства со строгим спросом с каждого, кто посмел это допустить с последующим увольнением, или ещё хуже — закрытие учреждения и потеря рабочих мест всеми сотрудниками. Тётечкам, трудящимся тут за ничтожные четырнадцать тысяч бат в месяц, не жаль заставить замолчать ради них крысёнышей, и без того лишённых света в будущем. А ещё есть страх потерять всех искренне заботящихся о бедных сиротках спонсоров, чьи деньги они без зазрения совести складывают в свой карман. Ну или как минимум ради того, чтобы не вносить в свои размеренные будни какие-то лишние трудности. Че не уверен даже, что если вдруг по его вине это утечёт дальше дозволенного, то с ним самолично не разберутся те, кто с жизнерадостной улыбкой просит обращаться к ним по любым вопросам, но злятся и кричат не выдумывать чепуху, когда Че приходит для этого.       Пытается справляться своими силами. Безуспешно. С ещё худшими последствиями, чем при бездействие. Порче целенаправленно не мылся несколько дней, перестал бриться, расчёсывался через раз, одежду не менял и не стирал, никак не готовился перед походом к нему, вообще перестал за собой ухаживать. Всё возможное сделать пытался, чтобы тело его перестало быть привлекательным. От самого себя конечно воротило, но главное было, чтобы воротило Накхона. Это вызвало лишь злобу. По лицу получать не в первой, только в следующий раз могло быть явно хуже. — Поешь с нами, — говорит Накхон, проводя большим пальцем ему по губам. — Я не хочу, — пищит Че. С голода лучше умрёт, чем с ним за одним столом. — Да не ври, — прерывает он с насмешкой, беря в руки палочки. — Давай, птенчик, открой рот.       Накхон подцепляет кусок курицы со своей тарелки, поднося ко рту Че. Секундно мелькает надежда, что он сейчас сжалится и отстанет, но ещё ни одного раза не было такого, поэтому она потухает так же быстро. Порче неуверенно разжимает губы и берёт кусочек в рот, прожёвывая с нарастающим отвращением. Курица просится назад, только если хотя бы посмеет проявить каплю брезгливости, оставшуюся часть порции его заставят съедать уже с пола. — Пи', можно я пойду? Я правда не голоден, — жалобно просит Порче. — У меня контрольная сейчас, я бы ещё хотел подготовиться.       И, о чудо, впервые он милостив. — Хорошо, иди, — он убирает с него руку, позволяя встать. — Только больше не заставляй меня скучать по тебе.       Уносится так быстро, как может, в пределах дозволенного ослабшим организмом. Спотыкаясь и едва держа равновесие, Че покидает столовую, ощущая взгляды на себе, всё такие же мерзкие, лишённые чего-то человеческого. В коридорах учебного корпуса пусто. Все возможные его обитатели сейчас на обеде. У Че есть ещё целых десять минут насладиться тишиной до того, как эти стены снова наполнят голоса. Он залезает на скамейку у кабинета математики вместе с ногами, обнимая колени. Подкрадывается знакомое желание расплакаться.       Давление нестерпимо. Одиночество и безысходность сжимаются вокруг него, как железные тиски. Ему никогда не понять, какая именно вещь сделала их такими. Все они делят одну участь, но почему-то одни решили идти по пути превращения жизни других в ад. Он знает, что это место — ловушка, из которой нет выхода. Никто не придёт на помощь. Никто не заметит его страдания.       Интересно, как у него сейчас дела? Ещё вспоминает? Че вот каждый день. Закрывая глаза, сладко мечтает о его спасении, снова хоть раз почувствовать тепло его кожи, нежность поцелуев. Только Порче бы не дал ему себя ни касаться, ни целовать. Слишком много грязи теперь на нём. Kao (≧◡≦) 27 мая Пожалуйста, ответь, Че 01:10 Я очень скучаю 01:10 07 июня Как только будешь готов, напиши мне, пожалуйста 19:45       Здесь больше никогда не появятся новые сообщения, Порче лишил себя их целенаправленно, уверенный, что так будет лучше для Макао. Он слишком хороший парень для него, слишком замечательный, чтобы свешивать на него такое бремя — мерзкого детдомовского отброса, теперь точно не имеющего ничего в перспективах на будущее. Сам же сообщения его к ранам душевным прикладывает и воспоминания бережно хранит. Единственное, что к чертям свихнуться пока не даёт. Каждый раз тянет разблокировать его, ответить наконец, что тоже скучает и слёзно молить спасти, хотя бы на день позволить глазам не плакать. Останавливает себя тем, что он Макао больше не нужен. У него своя жизнь, и в ней нет места всяким использованным подстилкам. Да и он просто не позволит себе пачкать Као несмываемым слоем гнили на себе. Даже думать о нем уже непозволительно, только без этого Порче совсем не может. Нагло позволяет себе такую дерзость. — Это так ты к контрольной готовишься? — Накхон неожиданно вырывает телефон с открытой перепиской из рук. Снова он говорит так спокойно, что страшнее намного, чем видеть его в гневе. — Нет, верни, пожалуйста! — Порче унизительно подпрыгивает за ним на грани истерики. Только не это, нет. Это же чуть ли не последнее, что осталось после Као. — Кто это? — холодно спрашивает он, до дрожи пробирая сталью в тоне. — Мой школьный друг, мы общались раньше. Сейчас уже нет, я давно заблокировал его, — Порче едва выдавливает из себя слова, чувствуя, как горло сдавливает паника.       Накхон смотрит на него, прищурившись, потом бросает взгляд на экран телефона. Секунды тянутся мучительно долго. Порче чувствует, как холодный пот проступает на лбу. — Заблокировал, говоришь? — Накхон скептически поднимает одну бровь. — А почему же тогда переписка всё ещё открыта? Видимо, ты всё-таки скучаешь по своему дружку. — Нет, правда! Я просто… я просто смотрел старые сообщения, — голос Порче дрожит, и он знает, что выглядит сейчас жалко и жалобно.       По его глазам видно, какую вещь он хочет сделать и Че уже заранее знает, что не переживёт этого. — Нет, Пи', умоляю, не разбивай! — слёзы всё же выступают на щеках, Порче хватает его за руки. — Ну что ты, — издевательски усмехается Накхон. — Зачем мне его разбивать? — он убирает телефон в задний карман. — Вечером зайдёшь ко мне и заберёшь.       Накхон медленно удаляется, а у Че внутри всё колотится от отчаяния и злости. Как же всё это заебало. Осточертела собственная беспомощность, вызванная страхом за свою никчемную жизнь, уже давно не несущую такую ценность. Порче даже не понимает, есть ли смысл за неё ещё бороться. Ежедневные издевательства, в которых им вертят, как хотят, безжалостно наступая на раздавленную гордость. Ради чего продолжать терпеть? Почему до сих пор верит, что однажды он проснётся, и весь этот кошмар останется во сне? Никакой веры в это, а сегодня его окончально раздавят просто за то, что разрешил себе оплакать те дни, когда в нём были силы улыбаться. Его мысли скачут от одного ужасного сценария к другому, но он знает одно: Накхон не оставит его в покое. Сегодня вечером будет нечто хуже, чем когда-либо.       Иногда он ищет поводы, а иногда говорит прямо. И всё лишь из желания показать превосходство. Дело даже не в телефоне, если чтобы его вернуть нужно наглотаться чьей-то спермы и дать в себя слить, то и к чёрту его, но если Че не придёт, то придут за ним. Накхон дикий собственник, ему нравится контролировать Порче, нравится его ущемлять, и этим вечером он будет не возвращать свою вещь, а молить прощение за то, что позволил себе в мыслях держать кого-то другого.       Первые пару раз было больно. После стало уже никак. Иногда Накхон даже старается быть нежным, словно самого себя убеждает, что они пара, но Че по-прежнему ничего не чувствует, если говорить о физических ощущениях. Во всём остальном чувствует только то, как марается ещё сильнее, что уже не отмыть. Даже и не поймёт, как людям это нравится. Хотя, возможно, удовольствие раскрывается, когда между вами двумя любовь, а не вынужденное согласие под страхом быть забитым до смерти. Если Накхон сегодня просто отъебёт его раком, дав нажраться своей спермы, то это будет подарком, самым милосердным наказанием.       Порче уже не хочет оттягивать момент. Поскорее даст этому случиться, поскорее оно и закончится. Потому не медлит около его двери, пока все остальные находятся на ужине. Накхон на них редко ходит, пользуется пустотой за стенкой. В этот раз точно не исключение. Он ждёт его. Только Че, кажется, всё же прогадывает. — Мне зайти позже? — испуганно мямлит, видя в комнате не одного Накхона, а всю его шайку в придачу.       Голодные взгляды в звериных глазах и ехидные ухмылки говорят, что только его они и ждали. Их ужин подан к столу. — Нет, Че, — Накхон закрывает за ним дверь, проворачивая замок. Звук, который звучит как-то нечто, доносящееся из самого ада. — Ты как раз вовремя.       Паника накатывает разрушительным цунами. Осознание приходит пока где-то глубоко-глубоко, не выбираясь наружу. Это ведь невозможно, совсем дикость, с ним так не поступят, но то как Накхон смотрит на него с той самой хищной улыбкой, а его дружки разглядывают Че с ещё большей жадностью, говорит, что всё реально. Все его инстинкты кричат бежать, но ноги не слушаются, как будто приросли к полу, да и бежать-то некуда, его уже хватают за руки амбалы Накхона. — Пи', нет, прошу, не отдавай меня! — молит Че, в секунду сражённый истерикой. Он падает на колени около его ног, рыдая. — Пожалуйста, я же только твой мальчик.       В нём ни капли жалости. Мольбы даже и грамма человеческого в нём не пробуждают. Жестокость превышает собственничество. — Ты что, забыл, птенчик? — Накхон наклоняется к Порче, хватая за челюсть. — В приюте всё общее. Ты тоже.       Он отходит в сторону, давая полный карт-бланш своим дружкам, а те ещё хуже измученных голодом животных. Порче хочется сдохнуть прямо в этой секунде, чтобы не переживать все последующие.       Попытки сопротивления ему обрывают сразу же — Порче даже и пытаться нет смысла выстоять против них четверых, где каждый сильнее его раз в десять. Однако он всё равно пытается. Что есть мочи вырывается, когда они тащат его к кровати, попутно срывая с него всю одежду. Че укладывают лицом в постель, удерживая каждую конечность, и у него даже дёрнуться не выходит, они слишком сильные, чтобы хотя бы допустить возможность справиться. Он яростно кричит, хоть и знает, что спасения не будет, старается кусаться, потому что другой возможности защититься у него нет, пусть и эта такая глупая и только больше их злит. Всё вокруг становится сплошным сумбуром. Порче уже не различает кто и где. Злоба берёт под контроль, застилая глаза белой пеленой. — Рот ему заткните, а то сейчас все сбегутся на вопли его, — раздражённо плюётся кто-то на отчаянные крики.       Один из них снимает с себя носки и, разжав Порче челюсть, проталкивает их едва не до глотки, вызывая рвотные позывы. Следом доносится треск скотча, и ему заклеивают рот, несколько раз обмотав им голову. Дышать становится совсем невыносимо, только Че был бы и не против сдохнуть, продолжает вырываться лишь потому что знает, что этого не произойдёт. Это ни к чему не приводит, хоть и ярость бушует адская, способная дать ему возможность убить их голыми руками, если бы на то были силы.       Ничего более позорного, ни за жизнь, ни за месяцы здесь, с Че не случалось. Он голый, грязный, стоит перед перед ними раком, не в состоянии пошевелиться или снова закричать. Слёзы удушливо градом скатываются из горящих гневом и обидой глаз, впитываясь в простыни. Они трогают его, шлёпают до красноты, размазывают смазку по всему заду, тыкают своими мерзкими членами. Че чувствует, как вопль застревает в горле, заменённый глухими стонами сквозь заткнутый рот. В тот момент, когда первый из них входит в него с резкой болью, сравнимой лишь с остриём ножа, унижение пронзает тело, казалось бы, до самых костей. — Какого хуя, Кит? Моя очередь сейчас, ты вторым занимал! — орёт с наездом один из голосов.       Очередь. Они занимали очередь, чтобы изнасиловать его. Надо же, попытались быть честными. Он для них просто вещь, попробовать которую встаю в очереди. Кусок мяса, над котором издеваются ради забавы. — Давай вместе! — находит компромисс Кит. — Да кого вместе? Не войдёт, — сомневается его друг. — Войдёт, растяните нормально, — подсказывает кто-то третий.       Порче закрывает глаза, пытаясь отключиться от реальности, но боль продолжает пронзать его, не давая шанса сбежать в такое необходимое сейчас забвение. Он старается вырываться, начинает ещё сильнее, борясь до последнего. Грубые руки держат в железной хватке, ногти впиваются в кожу. Их ебучие пальцы, лезущие по несколько штук в него, целыми ладонями, тянущие так, словно ничего он не чувствует и чувствовать не может. Переломал бы каждый, через мясорубку пропустил. Ублюдки. Сволочи. Пусть сдохнет каждый.       Они делают своё. Суют свои гадкие члены, не обращая внимания на то, как его выкручивает от боли, а если бы не заткнутый рот, Порче бы уже сорвал голос. Слёзы текут ручьём, смешиваясь с потом и их выделениями, которые они размазывают по нему, надрачивая об его лицо. С каждым толчком ярость становится всё тише, усиливая ненависть только к себе. Он не знает, как сможет жить дальше в этом теле, использованном, опороченном донельзя. Ничего нет, кроме отвращения.       Он чувствует, как реальность размывается под гнетом унижения. В глазах темнеет, и Че готов был бы погрузиться в эту тьму навсегда, чтобы только не видеть, не чувствовать, не быть. Но тьма не приходит — только яркие вспышки боли, пронзающие насквозь, и мерзкие голоса вокруг. Умом он знает, что это не закончится быстро. Они будут долго наслаждаться его муками.       И во всём этом ужасе Че до сих пор позволяет себе думать о нём. Стыдно очернять Као, держа его светлый образ в своей грязной голове во время этого бесстыдства. Просто это пока единственный маячок в непроглядной тьме. Что-то тёплое, дающее согреться в лютый мороз. Утешает мысль, что он никогда не узнает об этом. Не увидит в таком виде — опозоренным, сломленным. Нет, Порче не верит, что Макао однажды спасёт его, но страстно этого желает. Мечтает о протянутой руке, которая повела бы за собой и вывела из тьмы. Или может, Че просто хочет, чтобы его спасли? Хоть кто-то, кто-нибудь, пусть найдётся тот, кому под силу вырвать его из ада. Пожалуйста… — Чёрт, он такой сладенький, — говорит один из шайки, водя ладонью по члену, пока его дружок продолжает долбиться уже в развороченную дырку, а остальные дрочить на эту картину, обтирая головки об кожу Че. — Хочу, чтобы он отсосал мне. — Да ну его нахуй, укусит ещё, бешеный, — хватает ещё и на насмешки.       Странно или нет, но Накхон пятым так и не присоединяется, наблюдая со стороны, и только сейчас подходит ближе. — Что? — удивляется он, грубо хватая Порче за волосы, заломив шею. — Че бешеный? Не может быть, он же самый послушный мальчик. Не так ли?       Они останавливаются, и Порче наконец-то чувствует пустоту внутри себя с саднящими остатками. Шайка притихает, с интригой и аппетитом ожидая действий Накхона. Тот срывает с него скотч и освобождает рот. Че задушенно откашливается, жадно вдыхая воздух. — Давай, птенчик мой, покажи ребятам, какой ты умничка, — Накхон ухмыляется, силой направляя голову Порче к себе.       Че больше даже и не пытается сопротивляться. Пусть сделает это, наплевать, он давно мёртв. Не станет больше умолять, унижаться, предел этому достигнут. Подчиняясь, Порче открывает рот. Отвращение, ставшее уже частью него самого, переполняет, но так уже привычно. Накхон толкается вперёд, заполняя его рот. Че борется с рвотным рефлексом, стараясь не закрыть глаза от омерзения, пускай смотрят и видят, сколько в нём презрения к ним. — Вот так, птенчик, вот так, — говорит Накхон, двигаясь всё глубже. — Хороший мальчик. Видите, парни? Он очень послушный. Остальные одобрительно угукают, но один из них не выдерживает и снова начинает трогать Порче. Грубые руки хватают его за ягодицы, пальцы вонзаются в тело. Вскоре он снова чувствует боль, когда другой член начинает проникать в него сзади. Опять едва не задыхается, однако продолжает сосать. — Накхон, ты посмотри, как он старается! — мерзкий смех, и Порче снова захлёбывается унижением. — Такой славный мальчик.       Накхон, кажется, не слышит этих слов. Он только сильнее сжимает волосы Порче, ускоряя движения. Его лицо искажено в похотливом наслаждении, а глаза светятся жестокостью. Рот наполняет самый гадкий вкус из всех, когда Накхон кончает в него. Следом разносятся издевательские овации. — Ахуеть, я тоже ему в глотку слить хочу. — Пусть глотает!       Зажав ему рот огромной ладонью, Накхон наклоняется к его лицу и произносит: — Ну конечно он проглотит. Порче, ты же такой умничка. Ты проглотишь, верно?       Это не выбор, на этот вопрос только один ответ. Порче медленно сглатывает им на потеху. Они вновь расходятся на радостные возгласы. — Порче, а ты что, для нас не кончишь? — кричат они. — Да, шлюшка, давай. Мы для тебя так стараемся, кончай! — Мы тебя никуда не отпустим, пока не кончишь!       Разумеется, они не шутят. Только у Че голове кричит одно желание — погибнуть, но даже этого не может добиться. Сердце зачем-то продолжает отсчитывать ему пульс.       В него снова вгоняют пальцы, продолжая долбиться в обмякшее тело ими. Кто-то хватает его за член, надрачивая в охапку вместе со своим. Мерзкие поцелуи по телу, дразнящие соски губы. Сука, они правда думают, что смогут вызвать у него наслаждение? — Ух ты, — ублюдок выдёргивает из него пальцы. Порче размыто видит на них нечто красное. — Пиздец. — Фу, — кривится его дружок следом, — тёлка, что ли, месячными истекать? — Сожрать его это заставьте!       Но голос Накхона звучит неожиданно строго: — Всё, стоп, — прерывает он, только Порче в благосклонность уже не верит. — Достаточно наигрались. Съёбывайте все отсюда. — Погоди, но ты говорил, что мы можем… — пытается заспорить, и тут же оказывается перебит его холодным гневом: — Я сказал, пошли на хуй. Вам хватило времени поразвлекаться.       Никак меру почувствовал? Неужели она наступает тогда, когда дело доходит до крови? Не решаясь на протесты, шайка спешно собирается и уходит, оставляя их одних. Порче содрогается от рыданий. Кровать прогибается под весом Накхона, Че никакого внимания не обращает, захлёбываясь в истерике. Наконец-то появились силы не сдерживать то, что навалилось в душу. — Ну чё ты плачешь? — с непониманием, словно искренним, словно правда не понимает причины, не видит даже самой маленькой для слёз.       Че рыдает так, что кажется, будто в собственных слезах можно утонуть. Он уже не пытается сдерживаться, не пытается найти в себе хоть каплю силы. Всё, что у него осталось, — это отчаяние, боль и гнев. Накхон наблюдает за этим сценарием с безразличием, как будто перед ним не сломленный человек, а просто игрушка, которая выполнила свою роль. — На вот, — Накхон швыряет на грязную постель телефон. — Можешь одеваться и идти.       Он кидает ему его как подачку, как награду за хорошо проделанную работу. Рыдания постепенно стихают, тело содрогается в последний раз. Порче поднимает глаза на Накхона, в его взгляде на него больше нет ни страха, ни мольбы. Только пустота и сильная как никогда ненависть. Физическая боль почти парализует, однако, превозмогая её, Порче всё равно находит в себе силы встать. Натянув на себя обрывки одежды, изуродованной вместе с ним этими подонками, он убирается отсюда так быстро, как может.       Че сжимает в руке телефон. Понимает, что такую высокую цену пришлось уплатить не за него. Наказание последовало за то, что он до сих пор позволяет себе любить и надеяться. Ему не оставили больше такой возможности. Все до единой переписки безжалостно стёрты. Не менее безжалостно у него в сердце отобрали всякое место для любви, оставив в нём только бездонную яму. У Порче больше нет причин жить.       Он никогда уже не отмоется. Хоть часами стой под струями душа и намылься тысячу раз, удастся смыть только смесь чужой спермы и собственной крови, а остальная грязь останется с ним навечно. Порче сидит в душе уже больше часа. Даже мимолётное ощущение чистоты не приходит. Слёзы смешиваются под каплями проточной воды. Голова раскалывает от того количества, сколько он плачет. Каждая мышца болит. Че чувствует, что из него до сих пор течёт кровь. И всё ещё это ничто по сравнению с тем, какие пытки происходят в груди.       Кем-то забытая бритва на полочке рядом с куском мыла привлекает внимание заманчивой возможностью. Как в трансе Че дрожащей рукой тянется за ней, подцепляя пальцами. Совсем новая. Порче разбирает её и вытаскивает оттуда лезвие, проводя на пробу пальцем по его острию. Подушечка сразу окрашивается красным. Оценив результат, он вжимает лезвие в кожу на запястье.       Порче больше не хочет жить. Он не видит в этом смысла, когда всё дорогое ему давно жестоко убито и похоронено. Он не верит в силу завтрашнего дня, что однажды вдруг может стать лучше. Его будущее покрыто непроглядным мраком, в нём нет и капельки солнца, способной стать ориентиром к свету. Это не может быть испытанием судьбы, чтобы убедиться в его достойности. После таких испытаний не живут. И Порче не собирается.       Он смотрит почти равнодушно, всё сильнее и сильнее нажимая на кожу. Это последний аккорд его боли. Сейчас всё закончится. И может быть, в следующей жизни повезёт немного больше.       Но вдруг он замирает, останавливаясь. Сознание атакует чей-то голос, звучащий будто из другого мира. Порче пугается, не понимая, кто это говорит, но так отчётливо звучит в голове «слабак».       Действительно ли это слабость? Он не бежит трусливо от проблем, он столкнулся с ними лицом к лицу, не найдя иного выхода. Этот самый простой. Разве есть нужда искать сложнее, когда нет в нём никакого смысла? Просто дать себе сдохнуть наконец-то было бы в разы правильнее. Но всё же действительно сделало бы его слабаком. Умереть означать дать себя победить.       Лезвие выпадает из рук и утекает по несущейся к сливу воде. Порче обнимает себя, расходясь на раздирающий крик. Ну сколько ему ещё нужно ждать, чтобы всё закончилось? В самом ли деле однажды его будут ждать в месте, которое он станет называть домом, где встретят самый родные объятия? Порче не верит. Слишком сказочно.       Но на следующий день всё действительно меняется.       Порче в это утро не идёт на занятия. Даже Ют не старается узнать, в чём дело, видя его вид. Болит всё, он не в состоянии даже самостоятельно одеться, не то что встать с постели и изображать на занятиях полнейший порядок. Укутавшись с головой одеялом, он остаётся в кровати. Жизнерадостный щебет птиц за окном не вписывается, но успокаивает.       Никакого внимания на вошедшего в комнату человека он не обращает. Возможно, у Юта закончились занятия пораньше или он в очередной раз забыл тетрадь с домашкой. Только по тяжести шагов Че понимает, что это не Ют. Да и тихонько стучать в дверь перед этим он бы не стал. Порче в ужасе отрывает голову от подушки и вылезает из-под одеяла. Мужчина в полицейской форме заставляет всё внутри сжаться. — Здравствуй, Порче, — осторожно начинает он. — Я детектив Навин Буатонг. Мне сказали, что тебе сегодня нездоровится. Сможешь сейчас со мной немного пообщаться?       Господи, что ему нужно? В полиции как-то узнали, что вчера произошло? Кто-то увидел и доложил в полицию? Если он здесь за этим, может, это шанс? Сам же Порче ничего плохого не сделал, они должны помочь ему. А если у них не получится? Тогда нужно было кончать с собой вчера, не останавливать, Накхон за визит полиции всё равно убьёт его, но сделает это в разы мучительнее. — Что-то случилось? — хрипло и неуверенно спрашивает Че, боясь как огня ответа. — Да, Порче, случилось несчастье, — прискорбно сообщает детектив. — Сегодня ночью твой друг Накхон Ситвонг был найден мёртвым в черте Бангкока. Мы обязательно найдём виновника, но для этого полиции нужна будет твоя помощь. Ребята из твоего класса сказали, что с тобой он был близок. Расскажи, пожалуйста, когда вы виделись с ним в последний раз?       Порче не слышит ничего дальше после оглашения новости. Мысленно усмехается с того, как полицейский называет Накхона его другом, однако сразу после чувствует оглушительный удар словом «мёртвый». В это не верится. Такого просто не может быть. Вероятно, они ошиблись. Так хорошо не бывает. Судьба не может быть к нему наконец-то благосклонной. Дурацкая шутка.       Накхон мёртв. Его мучитель получил по заслугам. Завтрашний день действительно разгоняет для него тучи, одаривая надеждой, а убийца так и не находится. Лишь спустя годы Порче выясняет, кто стал для него освободителем. Если бы не он, возможно, второй раз рука бы не дрогнула.       Ким в курсе обо всём, что пришлось пережить его мальчику, и каждый день винит себя за то, что не мог быть там, не мог уберечь или хотя бы спасти, прекрасно понимая, насколько это невозможно. Он испытывает зависть перед Поршем, ведь ему удалось наказать обидчика, а у Кима уже такой возможности не появится. За это же он и благодарен ему. Благодаря нему его солнышко с обломанными лучами вновь начало сиять.       Сейчас лучики снова начинают меркнуть. Так быть не должно. Земля погибнет, если лишится Солнца. Ким погибнет через секунду, если оно померкнет. Состояние Порче беспокоит. Последние две недели хуже, чем все минувшие месяцы. Уже невозможно видеть его таким, сердце на клочья разрывается всякий раз, когда приходится видеть его испуганным, обеспокоенным, вскакивающим каждую ночь от очередного кошмара, держащим Кима в поле зрения каждую секунду, боясь остаться один. Смысл жизни только в улыбке Порче. Только он не знает что нужно сделать, чтобы её вернуть. Мечтает уже наконец-то положить всему этому конец, но его словно нет, всё циклично. Им будто никогда не достигнуть той точки, в которой у них свой домик у моря, успокаивающий штиль и лишь любовь в сердце.       Всего полчаса прошло, Ким уже соскучился невыносимо, но больше, разумеется, играет неутолимое беспокойство. Ему никогда не будет спокойно, пока рука Порче не зажата в его собственной. Не нужно меня отвозить, отдыхай. Глупенький. Будто не знает, что отдыхает Ким только рядом с ним. Во сне покой чувствует, только когда под боком мирно сопит его милый ангел. Досуг получается проводить, лишь когда Че разделяет это время с ним. Все остальные часы, самые худшие и нелюбимые, проходят в бесконечной тоске и переживаниях. Нужно позвонить, утолить навязчиво желание знать, что он в порядке.       Только любимый контакт «Солнышко» не отвечает ни с первой попытки дозвониться, ни с пятой. Что за хуйня? Чтоб он хоть раз от него звонок проигнорировал? Да вообще ни разу.

You

Родной, всё хорошо? 17:32

Почему не отвечаешь? 17:32

      Но Порче и сообщения оставляет в игноре. Ким знает, что он всегда подпрыгивает и с довольной лыбой кидается отвечать, потому что сам так делает, только ответа нет уже добрых десять минут. Снова звонит, и снова нет ответа. — Да блять!

You

Порче, ответь мне 17:45

Немедленно трубку возьми 17:46

Я волнуюсь блять не изводи 17:46

      Дальше не дожидается ответов. Набирает номер Порша. Сейчас узнает, чем они таким ахуительно важным заняты, что Порче позволяет себе давать ему едва не орать от негодования. — Алло? — буднично звучит в трубке. Ким ему сейчас это «Алло» в очко затолкнёт и прокрутит. — Что с Порче? — раздражённо спрашивает сразу. — Почему он на мои звонки не отвечает?       Непонимающее молчание заставляет сердце сжаться, а ответ вовсе отрывает его, разрывает на куски и вышвыривает в стратосферу. — Понятия не имею. Почему ты спрашиваешь?       Блядство, блядство, блядство! — Он, сука, сказал, что едет к тебе, твой водитель за ним приехал! — орёт Ким в трубку, параллельно быстрым шагом направляясь в спальню. — Какой ещё водитель? Мы ни о чём не договаривались, — Порш сам начинает паниковать.       Нечто тянет взять в руки пистолет. Почувствовать мнимую безопасность, которую он знает, что не сможет дать Порче даже с ним в руках. Может, по другой причине его туда ведёт, но странное чутьё подсказывает, что он там не найдётся. И не находится. — Сука! — Ким въёбывает по ящику с такой силой, что тот точно трескается внутри. — Успокойся, мы найдём его, всё будет в порядке, — просит Порш, засобиравшись.       Хочется на хуй послать его со всеми этими успокоениями, однако здравый смысл, ещё не до конца отнятый яростью, говорит, что помощь конкретно этого человека ему сейчас будет очень кстати. — Попытайся узнать всё, что сможешь, — вразумительно говорит он. — Я уже еду.       Ким в последний момент сдерживается, чтобы не швырнуть телефон в стену, но закричать во весь голос себе не отказывает. Ну куда, блять, его понесло? С чего вдруг решил поиграть в героя? Дурак, дурак, Порче, ну что за дурак. Всё в башке складывается как один плюс один. Венис не потерялся, а был похищен этим уебаном, и с того момента Че был загнан в клетку страха, не слепой же, чтобы не увидеть эти испуганные глазёнки, поедаемые паранойей. Ебучий подонок все эти дни руководил им как куклой, позволил себе, тварь поганая, прикасаться к его солнцу.       Нахуй не переживёт, если с ним что-то случится. Ну вот прямо сразу же на месте прикончит себя, даже не раздумывая. Просил же, умолял рассказывать всё. Ким бы обязательно что-то придумал. Нет же, у его храброго львёнка беспокойства за жизнь своего Муншайна намного больше, чем рациональности. Впрочем, у Кимхана тоже, только в случае с Че он это осуждает, убеждённый, что дороже его жизни нет ничего. Выпорол бы за это выходку покрепче. Только бы увидеть ещё хоть раз. Живым увидеть. — Вегас! — не контролирует повышенный тон и снова орёт в трубку, едва на звонок отвечают. — Узнай местоположение Порче, срочно! — Чё случилось? — тупой и неуместный по времени вопрос. — Да блять, без вопросов давай! — раздражённо плюётся Кимхан.       Вегас, уловив серьёзность ситуации, затихает и принимается стучать по клавиатуре, не донимая расспросами. — Повиси.       И это несколькосекундное «повиси» превращается в словно вечность, в которой Кима едва не разрывает. — Скинул тебе его геометку в смс, — отвечает Вегас. — Взял на контроль, сообщу, если начнёт двигаться. Отзвонись мне потом.       Сдавленное «спасибо» — всё, на что его хватает, после чего он сбрасывает звонок. Судорожно открывает сообщение. Ебучий случай, расхераченные ебеня какие-то хуй пойми где. Каким его боком туда угораздило? Ну зачем этот глупый мальчишка туда без него сунулся? Ким сейчас себя просто уничтожит за то, что не смог уследить.       Он пересылает смс Поршу, дрожащими пальцами, почти не попадая по буквам, пишет, что едет туда. В эту же секунду прилетает короткий ответ, что он тоже выезжает.       Ким однажды точно въебётся в чей-то зад или угол дома, гоняя на таких скоростях, не ведая контроля. Страшно не успеть. Страшно приехать и увидеть его в том виде, который пережить не получится. Тогда это станет их общей могилой. Колошматит хуже, чем под конской дозой мефедрона, даже руль в руках держать нормально не выходит, а за дорогой следить уж тем более. Разрывает страхом за жизнь самого драгоценного, самого важного человека, колотит яростью и желанием расхуярить каждого, кто хотя бы подумал к нему прикоснуться. Нужно только сначала не угробить себя, это будет потом, если не успеет, а пока стоит быть осторожным, иначе Порче не помогут. Ким делает несколько глубоких вдохов, нихуя не помогающих и старается хоть немного взять в себя в руки.       С Поршем они подъезжают одновременно, одинаково криво тормозя у обозначенного дома. У него ситуация получше, чем у Кима, но всё равно мелкой дрожью руки ему бьёт. Вместе с ним из других машин вываливается дюжина человек охраны. Ни о чем не сговариваясь, вслед за Кимом все влетают во внутрь старых апартаментов. Пусто, словно тут никто и не живёт. Возможно, так и есть, если судить по слою пыли и обшарпанности каждой из десятков дверей. Это место определённо служит притоном для всяких блядей и нариков. — Разделяйтесь, осматривайте каждую комнату, — приказывает Порш своим людям, держась стойко и даже не позволяя голосу дрогнуть.       Но неожиданно и он теряет рассудок. Переменяется в секунду, выглядя таким растерянным и напуганным, словно встречается с самой смертью. В его глазах запечатляется неподъёмный ужас, и из них будто вот-вот хлынут слёзы. Из-за угла, еле передвигаясь, выбегает девушка. Потрёпанное худощавое тело обнажено, волосы спутаны, по заплаканному лицу размазана косметика, на шее болтается кляп из куска ткани, а руки связаны. Порш в ней видит не иначе, как призрака. — Нин? — с ужасом слышится его шёпот. Перед ним рушится целая вселенная.       Он нервно пытается стянуть с себя пиджак, чтобы накрыть её. Она же плачет в истерике, дезориентированная, но в каждом силуэте видит шанс на спасение. Мямлит что-то невнятно, заикаясь. — Он убил их, убил! — наконец-то получается закричать у неё, снова сорвавшись на рыдания.       Ким же уже ничего не соображает, у него целиком отключается сознание, оставляя место только гневу, способному на убийство, потому что там, откуда она прибежала, находится его Че.       Он срывается с места и мчится в направлении, откуда выбежала девушка. Взгляд метает молнии, сердце бьется как безумное, каждый шаг словно приближает к границе между жизнью и смертью. Ким чуть не срывает голос, без остановки продолжая выкрикивать родное имя, разрушаясь изнутри всё больше, никак не получая ответ. Его крики эхом разносятся по заброшенным коридорам. Ким врывается в комнату за комнатой, его глаза выискивают хоть какой-то след, но вокруг только пустота и тишина. Он должен найти Че, обязан, обязан найти здоровым и невредимым, иначе даже просто сдохнуть за ним следом будет непозволительно. Ким, и плавясь в адском котле, никогда не сможет себя простить.       И вдруг он видит дверь. Единственную распахнутую, говорящую этим, что она та самая, которую Ким ищет. Пугает отсутствие всяких звуков за ней. Ему бы лучше хотелось услышать душераздирающие вопли, плачь, стоны. Так он бы знал, что там ещё есть кто-то живой. Тишина ему этого не говорит, она только подсказывает обратное. Уши закладывает грохотом биения сердца, словно оно долбит прямо у него в мозгу. Да, от него определённо не останется ни кусочка, если заглянув внутрь, предстанет та картина, которая способна завести собой в могилу.        Ким шагает за порог с закрытыми глазами, разлепляя их несмело, в страхе эту темноту променять на вечную, которая его никогда не покинет. Увиденное не получается понять сразу. Он видит это, но не осознаёт. Три мужских трупа, убитых кривыми выстрелами, и ещё один, пока живой, повезло ему меньше всех, ведь пуля вошла не совсем удачно, чтобы прикончить мгновенно, как его товарищей. Зажимая дыру в животе, он что-то беспомощно кряхтит, со злобой глядя куда-то в сторону. Ким с неменьшим страхом, чем до этого, поворачивает голову. Не знает, легче ему или ещё ужаснее от вида Че, забитого в угол комнаты.       Белоснежная кофта на нём безжалостно порвана и залита кровью — большая надежда, что чужой. Во взгляде у него пустота. Такая бездонная, какой ещё никогда не было в его прекрасных глазах. Лицо безжизненное с застывшими на нём слезами, Че всё ещё дышит, тело бьёт крупной дрожью, но выглядит он так, будто тоже мёртв. Рядом лежит тот самый украденный из дома пистолет. — Порче! — Ким кидается к нему, падая рядом с ним на колени, однако Порче взвизгивает и отползает ещё дальше, вжимаясь в стену. — Солнышко… — растерянно произносит. — Это же я, Ким, твой Муншайн. Всё закончилось, милый, я больше никому не дам тебя обидеть. — Не подходите! — с ужасом шепчет он едва слышно. Порче прикрывается руками, в попытке защититься. — Не трогайте меня!       Он едва не плачет, когда понимает, что самые родные, красивые, невероятные глаза, вызывающие столько тепла в нём, некогда блестящие и влюблённые, смотрят на него как на чужака. Они это сделали с ним. Они погасили его солнце.       Ким поднимается на ноги, ощущая, словно каждая мышца в нём стала металлической. Его трясёт. Он не знает, будет ли это считаться убийством, если он просто поможет бедняге не мучаться, истекая кровью, а прикончит его немного быстрее, но если всё-таки считается, то сейчас впервые Ким совершит убийство. — Помоги… — хрипит мертвец. — Я заплачу тебе, только помоги…       Ему не нужно об этом просить и тем более предлагать денег. Помочь ему в какой-то степени и будет наградой. Схватив мужика за грудки, Ким, зарычав, встряхивает его со всей силы, ударяя головой об пол, тот болезненно стонет. — Что вам надо, блять?! — орёт Кимхан не своим голосом. Он больше смахивает на рёв освирепевшего зверя. — Говори, сука, зачем вас послали?!       Мужик не отвечает, только кашляет. Он не осознаёт серьёзности, что Ким заставит подыхать его мучительные несколько дней, если сейчас ебучие игры в молчанку не прекратятся. Напоминает ему об этом, посильнее шибанув полулысую башку об пол. — Тварь ебаная, не молчи, когда я с тобой говорю, отвечай!       В страхе перед ещё одним ударом или в надежде на спасение он тараторит: — Да никто нас не посылал, Кинн просто предложил мальчика на вечер! — Ким старается не задумываться, что речь идёт о его милом Че, но… — Он часто даёт нам поразвлекаться со своими шлюхами, а этого на видео так классно трахали, мы сразу сог…       Ким не даёт договорить, одним ударом вышибая ему сразу три зуба, вместе с тем ломая и челюсть. Его хриплые предсмертные вопли звучат как музыка. Он собирается выдавить из него их ещё больше, чтобы он орал и умолял о пощаде. Заставит визжать резаной свиньёй до тех пор, пока у него горло до крови не раздерётся от собственных оров, или пока Ким сам с корнем не выдернет ему язык. — Паскуда, да как ты вообще подумал, что можешь касаться его? — его рёв нечеловеческий. — Кто дал тебе право думать, что он твоя игрушка?       Кровь на руках смешивается с его собственной, костяшки все сбивают от ударов по жирной морде, больше напоминающей кровавое месиво на одной сплошной гематоме. Всякие черты лица на нём стираются под натиском ярости. Вместо одного глаза теперь пустая впадина — глазное яблоко вытекает, дополнив своим отсутствием удовольствие от вида развороченного куска мяса. Руки трясутся, но он не останавливается.       Это его Саншайн. Ничей больше. Только для него он может существовать. Никакие уёбища не имеют право касаться его своими вонючими пальцами. Сдохнет каждый, кто по наивности решит, что достоин такого. Ким сделает из любого кусок гнилого фарша, заставит собственным дерьмом давится каждого, кто тронет его нежное сокровище. Им о его роскоши и мечтать непозволительно, а уж тем более пускать в голову мысли очернить, надругаться, сделать ему больно. Ничего, Ким сейчас просто раскрошит её, чтобы больше нечем было думать. Если башка этого ебучего пидараса позволяет думать о Че, то она ему не нужна.       Ким тяжело поднимается и заряжает ногой ему по голове так, словно это футбольный мяч. Тот отлетает едва не на метр, впечатывая виском в ножку кровати. О, вот здесь со своими дружками он собирался трахнуть его Порче? Отлично, ему тогда понравится и лишиться оставшихся зубов благодаря этой же кровати. Схватив за волосню на затылке, Ким со всего маху въёбывает его мордой об деревянную спинку.       Пожалуй, просто сломать ему череп будет маловато. Нужно выковырять то говно из него, которое ему подсказало, что трогать чужое, его недостойное, идея отличная. Он, наверное, называет это мозгом, но Ким не уверен, что там внутри всё-таки есть что-то кроме огромного количества кала. Он вскроет ему коробку и вытащит это, натолкав ему в крикливую глотку.       К слову, в какой именно момент его поросячьи визги перестают звучать, Ким не понимает. Большее наслаждение приносят звуки рвущейся кожи и ломающихся костей. Волшебная симфония. Такая правильная. Возможно, раскалывает черепную коробку Ким уже бездыханному трупу, но ему до сих пор кажется, что это слишком мало. Если бы у него была возможность вынуть из него душу и искромсать уже её, намотать на кулак кишки и вывернуть каждый сустав, то определённо он это сделал бы. — Ким! — зовут его, но так плевать, он продолжает. — Ким, мать твою!       Влетевший в комнату со своей охраной Порш оттаскивает его, прикладывая все силы. Ким не собирается отпускать свою добычу. Реагирует только на единственное, что может на него повлиять: — Оставь, он уже умер. Помоги лучше Порче.       Ким как ошпаренный отрывается от трупа. Взгляд его метается по комнате, наталкиваясь на Порче, который по-прежнему сидит в углу, обхватив колени. Ярость затмила разум, заставив позабыть о самом дорогом. Охрана хочет подойти к нему, из-за чего Ким едва не охватывает новым приступом. — Съебались! — рычит он. — Ещё шаг к нему, я каждого здесь поушибаю!       Те не злят его, по молчаливому приказу Порша все отходят на приличное расстояние, а Ким садится на колени перед Че. Обтерев руки об джинсы от крови, касается его медленно, осторожно, боится напугать ещё больше. На деле же просто не считает, что всё ещё достон такого. — Маленький мой, посмотри на меня, — зовёт ласково. — Ты цел? Порче, ответь мне, молю. Он все ещё не реагирует, будто не слышит. Ким не выдерживает и притягивает его к себе так крепко как может, не выпустит ни за что, никакая сила не сможет вырвать. — Глупенький, ну зачем же ты сюда пошёл? — окровавленные пальцы успокаивающе поглаживают по затылку. По щеке скатывается слеза. От обиды за то, что всё это происходит именно с его малышом. От гнева на себя за то, что позволил этому произойти. От счастья, что всё ещё ощущает биение сердца в нём. — Кимхан… — слышится слабый шёпот, такой потерянный и напуганный, вмиг заставляющий встрепенуться. — Да, зайчик, это я, — подтверждает, улыбаясь через силу.       Порче смотрит на него мутными глазами и роняет голову ему на плечо. Душа рвётся в клочья от представления, сколько страха пришлось перенести одному его любимому мальчику. — Ким, — вмешивает осторожно Порш, — вези Порче домой и глаз не спускай. Мы тут приберёмся.       Он сам выглядит помятым и даже разбитым. Та девушка прилично подкосила его помимо всей ситуации. Однако Порш всё равно пытается быть стойким. Ким смотрит на него с благодарностью и кивает. — Давай, родной, пойдём скорее домой, — Кимхан поднимает Че на руки, держа бережно, но крепко. Этими руками он только что жестоко убил человека, но для него всё равно в них найдётся нежность.       Вынося его из этого ада, аж дышать становится легче. Ким может дать ему безопасность, может защитить. Порче теперь с ним, у него на руках, жмётся, начиная узнавать родное тепло и запах, перебитый стальным ароматом крови. Никто не отнимет, Ким не позволит.       Теперь позволить разъебаться по пути он точно не может. В машине слишком ценный пассажир. Ким опускает его на переднее сиденье, пристёгивает и быстро ныряет следом за руль. Вести ровно получается с трудом, когда самого шатает во все стороны, а руки трясутся как при треморе. Но за дорогой по большей части не получается следить из-за другого. Ким не может себя заставить смотреть прямо, без конца бросая беспокойные взгляды на Порче. Тот по-прежнему выглядит безжизненно, потерянно. Его бедный котёнок. Сейчас, ещё немного, и они будут дома.       Нужно помыться, смыть с себя это. Вода унесёт с собой всё: всю грязь, кровь, грехи, чужие прикосновения. Она успокоит, поможет. Ким первым же делом набирает ванную, на пять раз убедившись, что вода комфортной температуры. Порче стоит посреди комнаты. Там, куда Ким его поставил. Манекен, статуя или безжизненная кукла, он даже не моргает. От каждого взгляда на него нечто внутри трескается. — Давай, Че, нужно помыться, — надломлено произносит.       Не реагирует. Приходится взять себя в руки, чтобы не расплакаться. И так слабаком себя показал, ещё больше не опустится. Аккуратно снимая с Че одежду, на дрожь пробивает всё сильнее. Среди его бледных следов и совсем недавних ярких мелькают чужие — уродливые синяки, кривые царапины и те, что невидимые, мерзкие и похотливые. Те, которые глубоко внутри, оставленные прямиком на душе. Становится удушливо.       Подняв на руки, Ким опускает его в тёплую воду. Че не шевелится, смотря бездонно, как из крана капают мелкие капельки, пуская круги по воде. Вздохнув, Кимхан раздевается и садится к нему следом, прижавшись грудью к спине. Порче словно не здесь, а в каком-то другом, страшном месте, из которого ему уже не выбраться.       Выдавив на ладонь немного геля, Ким, стараясь сохранять спокойствие, начинает аккуратно мыть его. Нихуя только не получается, представляя, что стекает с него вместе с водой. Он знает, какое это значение для Че. Один из самых ужасных страхов — вновь оказаться в своём прошлом. Снова стать для кого-то вещью, пущенной по кругу шалавой, замараться чужими, липкими руками.       Этот поганый уёбок всё знал. Решил прикончить их двоих одним выстрелом, ведь Порче скончается, если снова на коже появятся чьи-то отпечатки помимо его Муншайна, а Ким сдохнет сразу же, если допустит это. У него отлично получилось. Хочется удавить себя за то, что ни капли света в его солнце. Оно опять не сияет.       Единственное радует, явный успех — Порче ощутимо расслабляется от скользящих по нему пальца, излучающих родное тепло. Вода быстро становится мутной, но оно и хорошо, пускай забирает с собой всё, что делает кошмар явью. И вдруг Ким слышит всхлип, прорезающий тишину и, кажется, огромную дыру у него в сердце. — Порче… — обеспокоенно зовёт, но Че, захлёбываясь от слёз, вдруг оборачивается и обнимает его за шею. — Он сказал, что убьёт тебя, если я не приду или расскажу всё кому-то, — выпаливает, рыдая. Ему стыдно, и это всё только ухудшает. — Я не знал, зачем меня там ждут. Мне так страшно было, что я больше тебя никогда не увижу и даже попрощаться не смогу.       Каждое слово — резкий удар ножом прямо в грудь. Ещё один, и ещё, снова. Ким истекает кровью. — Это не твоя вина, Че, — шепчет, утирая слезу с щеки. — Никогда не была и не будет.       Виноват только он один. — Прости, что не уследил за тобой, — извиняется Ким. Знает, что Порче это не примет, но ему нужно это сделать, чтобы хотя бы перед собой, хотя бы чуть-чуть эта мерзкая вина поутихла.       Нельзя было доверять лживой улыбке, зная, что-то не так. Эта ебаная сволота терроризировал Че, столько дней держал в страхе, а Ким как последний идиот слепой ходил в неведении, дал всему этому случиться. Дал обидеть своё сокровище. Позволил кому-то заставить его плакать. — Они же… не сделали с тобой ничего? — не уверен, что хочет знать ответ. Жить может стать вдруг до крайности омерзительно.       Порче в очередной раз всхлипывает, утыкаясь в его плечо, словно стараясь спрятаться от страшных воспоминаний. — Кинн затолкал меня в комнату и захлопнул дверь, а там… они насиловали какую-то связанную девушку, — говорить даётся тяжело, через силу и сквозь заикания. — Они переключились с неё на меня. Я попытался достать пистолет, но его вышибли у меня их рук, а потом… — Порче прерывается, и Киму приходится сильнее обнять его, поглаживая по голове. — Они лапали меня там… везде, где только тебе можно. Не знаю как у меня получилось вырваться, я схватил пистолет, а дальше всё как в тумане. Я ничего не помню. Пришёл ты, забрал меня.       Стоит просто оглушительный треск — это у Кима ломается всё внутри, обрывается и лопается. Ярость поднимается из самой глубины его существа, охватывает его, как огонь, и Ким готов сгореть в этом огне, лишь бы стереть с лица земли тех, кто причинил боль его Саншайну. Поднял бы всех тех тварей из преисподней и отправил туда обратно, но те уже давно запекаются в жерле ада. Одна только осталось. Блядский урод за всё заплатит. Сдохнет хуже, чем дружки.       Кимхан едва сдерживается, чтобы не закричать от беспомощности и злости. Ему хочется разбить всё вокруг, выплеснуть это безумие наружу, но вместо этого он крепко держит Порче, стараясь передать ему хоть каплю своего тепла и защиты. — Я с тобой, ягодка, рядом, — повторяет он, снова и снова, как мантру, убеждая не только Порче, но и себя. Теперь точно не отпустит, защитит. Никогда из-под защиты не выпустит.       Порче случайно цепляется взглядом за отметены от чужих пальцев у себя на руке и задерживает на них взгляд, пропитываясь отвращением. К самому себе, а не к тому, кто это сделал. — Не смотри на них, солнышко, не смотри, — шёпотом просит Кимхан, с трепетом подцепляя его подбородок и заставляя смотреть себе в глаза. — Пи'Ким, — выдыхает Порче, приподнимаясь с плеча. Ким замирает, даже дышать перестаёт, слушая. — Сотри их прикосновения своими, пожалуйста. Я хочу забыть.       Ким ощущает себя как при падении в бездну. Он будет падать бесконечно, бесконечно оставляя с собой и это чувство. С края туда толкает просьба Че. И слёзы больше не сдерживают. Ким позволяет себе заплакать вместе с ним. Аккуратно прикасается к коже Порче, стараясь быть нежным, самым ласковым, как никогда. Его пальцы скользят по дрожащему телу, стирая все следы боли и страха, оставленные чужими руками. Каждое касание — обещание, что больше никто и никогда не причинит ему вреда.       Его губы — по-прежнему самое вкусное, что Ким пробовал. Ничего не изменит их вкус, даже солёные слёзы, застывшие на них. Поцелуй с Че ощущается самой большой роскошью. Он едва не лишился этой возможности. Они оба чуть её не потеряли. Целуются медленно, нежно, стараясь раскусить весь объём любимого вкуса, будто они снова могут быть отняты друг у друга. И пусть сдохнет каждый, кто посмеет отобрать.       Вода остывает спустя долгое необходимое им молчание и наслаждение теплом. Ким встаёт только тогда, когда перестаёт его чувствовать. Порче покрыт мурашками, это не проигнорировать. Вытащив его из ванной, Кимхан укутывает Че в толстый махровый халат и накидывает на голову полотенце. Не удерживается от трепетного поцелуя в лоб, не может не радовать, пусть и почти незаметная, но на нём появляется тень улыбки и вновь что-то ожившее в глазах. — Пойдём в постель, сладкий, тебе отдохнуть нужно, — Ким берёт его за руку и тянет из ванной в спальню.       Порче послушно идёт за ним, едва держась на ногах, но уже чувствует себя немного лучше от заботы. Когда они доходят до спальни, Ким усаживает его на постель и собирается отойти к шкафу, только вдруг в запястье впивается такая сильная хватка, что становится совсем неожиданной. Он оборачивается. Порче смотрит на него такими глазами, словно тот пошёл в открытое окно. — Милый, ну что ты? — Ким нежно улыбается, оглаживая его лицо. — Я просто за одеждой, никуда от тебя не ухожу.       Он смотрит недоверчиво, с испугом, будто Ким действительно сможет оставить его, но всё-такие доверяется и отпускает, не сводя с него взгляд. Кимхан быстро достаёт из шкафа чистую одежду и возвращается к Порче. Одевается сам и берёт полотенце, хорошо протирая волосы Че, а после помогает надеть ему футболку. Кимхан обхватывает ладонями его щёки. Какой же Саншайн красивый. — Вот так, — улыбаться теперь легче, хоть и всё ещё в ней больше боли, чем радости. — Давай теперь спать. — Ты не уйдёшь? — всё боится. — Конечно нет, детка, — успокаивает. — Я от тебя ни на шаг не отойду.       Поверив, и то только благодаря тому, что Ким укладывается к нему под одеяло и крепко прижимает к себе, Порче позволяет себе прикрыть глаза. Засыпает он долго. Известно, какие картины встают перед глазами под закрытыми веками. Кимхан старается всячески отгонять их, гладя и целуя, пока наконец-то он не начинает мирно посапывать, уйдя в сон.       Обещал не отходить, но курить хочется до ломки ещё с момента, как Че вышел за дверь, как он, идиот, позволил ему это сделать одному. Если честно, осознание, что Порче в безопасности всё ещё не приходит. Больше в самом себе уверенности нет, что защиту он ему дать сможет. У него увели его прямо из-под носа, вдруг и сейчас моргнёт всего на секунду, а постель окажется пуста?       Всё-таки проигрывает. Выбирается из постели и быстро спешит за пачкой, оставленной в куртке. Нервно выкуривает одну, сидя на краю кровати, одну руку держа на плече Порче. Становится легче примерно на один процент, если не на его половину.       Спокойствие кажется эфемерным. Это будто какая-то недостижимая реальность, в которой самый лучший исход по факту откровенное дерьмо, но лишь об одной мысли, что всё могло бы быть в разы хуже, тошно. Киму до блевотни страшно всё ещё. Потому что вдруг напридумал, вдруг сознание напоследок просто разыграло перед ним картинку, где всё хоть немного лучше, чем фатальный пиздец, в котором они оказались. Он параноидально несколько раз задерживает взгляд на Порче, особенно всматриваясь в его грудную клетку. Дышит. Живой.       Очухивается в моменте, когда в дверной звонок настойчиво жмут уже раз пятый. Сердце учащает биение. Какого хуя? Охрана понатыкана на каждом углу, без их чёткого досмотра до этого этажа, а тем более до их двери даже муха не пролетит. Только если на их месте уже не лежат застреленные чётко в лоб трупы. Даже с места не может сдвинуться, чтобы посмотреть. Не может оставить Порче одного, сейчас тем более. Звонок переходит на стук, Че морщится во сне, реагируя на шум, не оставляя другого выхода. Сука, да кого принесло-то, блять?       Порш? Вряд ли, он бы не стал трогать их сейчас. Не удосужится явиться лично, когда существует телефон. До истерики страшно оставить Че хоть на секунду. До смерти страшно увидеть рожу, которая в кошмарах будет преследовать ещё долго. Однако отпускает, когда превозмогая страх, Ким смотрит в глазок. Не успевает открыть входную дверь полностью, как его резко дергают вперед, вытаскивая на лестничную клетку как куклу. С силой прижимают к стене, хуяря кулаком по лицу до ноющей боли. — Сволочь! — злобно рычит Макао полупьяно. — Ты же, блять, больше всех в грудь себя бил, что защищать будешь!       Снова прилетает, в этот раз в живот, сгибая пополам. Боль эта какая-то правильная, её в самом деле хочется ощущать сильнее. Кимхан не сопротивляется, напротив, подставляется под удары, смотря с вызовом. В каждой пульсирующей волне боли, в каждом глухом стуке кулака о кожу он находит искупление за свою ошибку. Катарсис. — Ублюдок, всё из-за тебя, — металлический вкус крови наполняет рот.       Удар, еще один, боль становится почти невыносимой, но в то же время странным образом обостряет чувства. Он чувствует запах алкоголя, исходящий от Макао, слышит, как гудит кровь в ушах, видит размытые контуры лестничной клетки. Ещё, пусть бьёт ещё, пока больно физически, боль внутри утихает хоть на мгновение. Потому что Ким заслужил, заслужил так, чтобы лицо всмятку, чтобы хоть немного агонию Че на себе прочувствовать. — Ещё… — хрипит он, оседая на пол. — Давай же.       В какой-то момент Макао замедляет удары, его дыхание тяжелое и неровное. Он отступает на шаг, оставляя Кима лежать на полу, затянутого синяками и кровавыми подтеками. В глазах читается смешение ярости и сожаления, но он молчит, словно не находя слов, которые могли бы оправдать или объяснить происходящее. В последний раз получая пинок под дых, Кимхан расплывается в улыбке, блаженной. Он смотрит вслед удаляющимся кожаным туфлям, шатающейся походкой сбегающих по ступенькам вниз. А затем пробирает на смех. Ядовитый, захлёстывающий чувством собственного комичного ничтожества, смешивающийся со слезами и кровью на лице.       Кимхан не может остановиться от смеха. Он захлёбывается в этом безумии, лежа на холодной лестничной клетке. Кажется, что и сам ад сейчас кажется более логичным и ясным, чем тот мир, где он потерял своё солнце. Смех сменяется рыданиями, из груди вырывается громкий крик. Со своей единственной миссией у него не получилось справиться, на что тогда ещё годится? Он сломан. А ночь эта никогда не закончится. Будет вечно длиться у него в голове, каждую секунду напоминая о ничтожности.       Он больше не достоин своего солнца.