Шесть цветов для Императора

Голова Чонгука ощущается слишком тяжёлой, когда касается коленей Тэхёна. Старший омега сразу вплетает руки в его волосы и мягко поглаживает круговыми движениями, расслабляя и усыпляя. Малиновый туман пахнет сладостью и свежестью, и парит вокруг них облаками. У Чонгука слезятся глаза, когда Тэхён выдыхает облако дыма прямо ему в лицо. Серебряный мундштук зажат его изящными пальцами, а в колбе бурлит сладкая малиновая вода. — Когда придёт Намджун? — тихо спрашивает Чонгук, не желая нарушать атмосферу их уединения. За окном уже раскинулись летние сумерки, Кёнбоккун спит, а у них, здесь, в просторах тэхёновой галереи, снова свобода, полёт, ощущение замедленности времени и приятная тяжесть в руках и ногах. Они не часто собираются вот так, втроём. У Намджуна неизменная позиция за плечом Императора, у Тэхёна — забота о маленькой Саранг. Чонгук и сам занят: он только недавно приступил к полноценной работе в лечебнице и продолжает обучение и тренировки. Так что он безмерно рад, когда выпадает возможность побыть в полумраке галереи, развалившись на подушках, и вдыхать разноцветный сладкий дым. С того самого первого раза, когда они разделили на троих фиолетовый туман, Чонгук считал это их маленькой тайной, секретом. Было приятно иметь что-то общее, существующее только между ними троими. Намджун не часто присоединялся к ним, занятый делами в императорском кабинете, поэтому каждый раз, когда бета обещал прийти, Чонгук с замиранием сердца ждал его, словно чуда. Намджун ни разу не нарушил своего обещания. — С минуты на минуту, любимый, — улыбается Тэхён. — Мне кажется, я уже слышу его шаги. Сам Чонгук не может сосредоточиться на внешних звуках: в голове только приятная тишина и биение собственного сердца с шумом текущей по сосудам крови. Поэтому он просто кивает, доверившись Тэхёну, который оказывается прав — дубовые сёдзи распахиваются через несколько секунд. — Начали без меня? — снисходительно улыбается Намджун, остановившись у входа. Чонгук с усилием приподнимает голову, чтобы увидеть, как бета смотрит на них с мягкой улыбкой, оголяющей ямочки. Это наполняет одурманенное сердце Чонгука благоговением и теплом. Намджун тихо прикрывает сёдзи и твердыми шагами направляется к ним, присаживаясь рядом и отбирая мундштук из пальцев Тэхёна, перед этим поцеловав каждый палец, не разрывая зрительного контакта. У Чонгука сбивается дыхание, когда Намджун делает глубокую затяжку и сразу, без промедления и всяких прелюдий, притягивает Тэхёна к себе, жёстко зажимая и оттягивая его волосы. Дым выходит через нос, а глубокий поцелуй с открытыми ртами не оставляет места для фантазии. В самый первый раз развернувшаяся перед ним откровенная картина смутила Чонгука, опалила волной стыда и желания запретного. Сейчас же он более чем честен с собой и своим телом, и может признаться себе, что это возбуждает его больше, чем следовало бы. Чонгук делает рывок, чтобы вернуться в вертикальное положение и потянуться рукой к шее Тэхёна, привлекая к себе внимание. Резкое движение вызывает лёгкое головокружение и сбивает дыхание. — Наш милый мальчик тоже хочет взрослый поцелуй, — ухмыляется старший омега, отвлекаясь от губ беты. Чонгук легко раздражается на потворствующую интонацию Тэхёна и сразу затыкает его своим ртом, без промедления пробираясь языком к внутренним сторонам щёк, нёбу, дёснам. Этот сладостный поцелуй мгновенно распаляет, разжигает огонь, страсть, поднимает волну возбуждения изнутри. Чонгук не успевает даже перевести дыхание, когда Намджун тянет его волосы, отрывая от поцелуя и выдыхая в его губы новую порцию сладкого дыма. Это ещё больше туманит голову и лишает всякого остатка разума. Чонгук перебирается к Намджуну на колени, лижет контур пухлых губ, царапает нежную кожу щёк. Бета опускается губами к его чувствительной шее, оставляя бледные розовые следы, пока наспех развязывает ленты кимоно. Это уже давно знакомо и привычно — они делали это множество раз. Но сегодня… сегодня Чонгук ощущает на себе ещё одну пару глаз, и это заставляет его нехотя оторваться от поцелуя и перевести мутный взгляд на Тэхёна. Старший омега держит в руках небольшой холст и будто вслепую наносит на него отрывистые мазки. В полумраке комнаты его глаза блестят ярче свечей, на губах лопнули гранатовые косточки, волосы спутались нитями, раскинувшись по плечам — он выглядит внеземным и будто существующим только в воображении, потому что не может существовать такая красота в реальности. Эта мимолётная мысль заставляет Чонгука застонать, привлекая к себе внимание. Тэхён переводит на него свой горящий взгляд и облизывает припухшие губы. — Продолжайте, — повелительно шепчет Тэхён. — Покажите мне, как вы занимаетесь любовью. Я хочу запечатлеть вас. Намджун отрывает губы от чонгуковой шеи и тоже смотрит на Тэхёна. Они разговаривают между собой одними взглядами, импульсом, взмахом ресниц, тогда как сам Чонгук едва способен связно мыслить. — Чонгук-и, покажем Тэхёну красивое зрелище, да? — Намджун своим шёпотом обжигает ухо. — Покажем, каким милым и нуждающимся ты можешь быть, как красиво умеешь просить и сколько способен вынести, да? Боже, да. Это то, что Чонгуку нужно, когда он так возбуждён и блуждает на грани со своим рассудком. Он кивает, когда Намджун снова целует его, избавляясь от верхней части кимоно и оставляя в полупрозрачных чогори и паджи. Его тело уже горит, желая избавиться от остальной одежды, но бета лишь дразнит его, не проникая руками под оставшуюся ткань. Это заставляет Чонгука протестующе замычать. Даже лёгкая ткань ощущается тюрьмой для его пылающего тела. — Давай, милый, используй слова. Скажи, что жаждешь, чтобы я взял тебя прямо на глазах у Тэхёна, пока он рисует нас. Скажи, что тебя это возбуждает, скажи, что ты сходишь от этого с ума так же, как я, — тяжёлое дыхание ложится в выемку ключиц, разгоняя мурашки по телу. — Да, пожалуйста, я схожу с ума, — стонет Чонгук, подставляясь под каждое прикосновение, будто изголодавшийся. Будто не чувствовал намджуновых рук и губ на себе веками. — Мне это… так нравится… сильно. — Какой ты… невозможный, — хрипит Намджун, толкая его со своих колен прямо на подушки. Он, наконец, пробирается руками под подол чогори и ласкает огрубевшими пальцами нежную кожу боков, живота, добирается до сосков, сильно и грубо сжимая их. Это заставляет Чонгука выгнуться дугой. — Тебе бы самому не помешало раздеться. Чонгук слышит бархатный голос Тэхёна и открывает глаза, когда руки беты покидают его тело. Чонгук пытается сфокусировать взгляд, чтобы увидеть, как старший омега возвышается над ним вместе с Намджуном, снимая с беты тяжёлую ткань кимоно несколькими элегантными плавными движениями. Тэхён с Намджуном снова целуются: неряшливо и грубо, и Чонгук ощущает горячие спазмы внизу своего живота и влажность между бёдер, просто наблюдая. Они так прекрасны и изящны, словно вылеплены руками богов из самой любви, из жизни, из смерти, из начала и конца времён. Тэхён избавляет Намджуна от оставшейся ненужной ткани, почти разрывая её, царапая кожу, что-то шепча в губы. Омега целует снова, едва позволяя бете вдохнуть, а после, нечеловеческими усилиями оторвавшись от припухших губ, оборачивается к Чонгуку и тянет руки к его чогори. — Тебе тоже не нужна одежда, милый. Я хочу нарисовать вас нагими, когда Намджун будет глубоко в тебе, а ты будешь стонать, и просить большего. Я запечатлею этот момент и оставлю его в веках: вечным и незыблемым. Это снова заставляет Чонгука протяжно застонать. Тэхён опаляет своими дымными прикосновениями его горящую изнутри кожу, когда снимает чогори и выпутывает из паджи. И Чонгук уже знает, какую картину собой представляет в свете танцующего пламени свечей и малиновой дымки: он весь мокрый и возбуждённый, распластанный на подушках, со спутанными волосами и давно сбившимся дыханием. И пока они смотрят на него жадно и голодно, он отвечает им таким же нетерпеливым и жаждущим взглядом. А когда опускается ниже и видит тяжёлый налитый кровью член Намджуна, то снова не сдерживает стон и выгибается в спине, нарочно соблазняя их. Он больше не желает медлить. Мышцы натягиваются, вены рисуют замысловатые узоры под тонкой кожей — он купается в малиновом тумане, улыбаясь и облизываясь, призывая их поскорее начать. — Наконец-то наш дерзкий мальчишка показал своё истинное лицо. Так-то лучше, — ухмыляется Тэхён, возвращаясь на место у хуки и снова беря холст в руки. — Продолжайте с того, на чём остановились. Или мне сказать, что вам нужно делать? — В этом нет необходимости, — хмыкает Намджун, наклоняясь к Чонгуку. Они снова целуются, и теперь нет препятствий — можно дать волю рукам: оглаживать плечи, живот, дразнить соски, спускаясь по грудной клетке вниз, к паху. Чонгук словно плывёт по волнам в своём затуманенном сознании. Он вдруг вспоминает, как когда-то давно впервые увидел Чимина в императорских объятиях, и как полыхал, как сгорал от стыда и возбуждения, боясь быть обнаруженным. А сейчас кто-то так же смотрит на него: с вожделением, почти безумием — не воровато, не скрытно. Тэхён смотрит прожигающе, пробирающе. Старший омега прямо сейчас высекает линии на полотне вслепую, не отрывая горящего взгляда своих пронзительных глаз. Это заставляет выгибаться, стонать, желать большего. Чонгук впервые думает о том, как бы чувствовал себя, находись здесь вся стая. Что было бы, если бы они все развалились на этих подушках, сплелись клубком тел, ласкались, обнимались… трахались? Эти сумасшедшие мысли поднимают новые волны жара и ударяют сильнее, чем он может выдержать. Его тело горит, а между ног так мокро, что пальцы Намджуна скользят в него настолько легко, что он почти этого не чувствует. — Ты такой чертовски мокрый, — шипит Намджун, неожиданно вытаскивая пальцы из нутра Чонгука и ложась на спину. — Давай, милый, сядь мне на лицо, чтобы я вылизал тебя. Для Чонгука это слишком. Одна мысль о том, чтобы Намджун коснулся его там, лишает всех здравых мыслей… лишает любых мыслей. — Намджун чертовски хорошо работает языком. Давай же, тебе понравится, — призывает Тэхён, снова облизывая губы. Чонгука ведёт, когда он перемещает бёдра к лицу беты. Большие руки Намджуна сразу впиваются в мягкую плоть ягодиц, удерживая на месте и оставляя розоватые следы. Чонгук чувствует горячее дыхание Намджуна и его язык, проникающий внутрь без предупреждения. Это заставляет его дрожать, изнывать от желания и ожидания большего. Намджун действительно так хорош, что Чонгук подходит к краю уже через несколько минут ритмичных повторяющихся движений. Ему так хорошо, так чертовски приятно — никакого стыда, никакой неловкости и смущения — только чистое наслаждение. — Чонгук-и, Намджун так старается, чтобы тебе было хорошо. Разве тебе не хочется тоже его порадовать? — Тэхён снова отставляет рисовальные инструменты и на четвереньках, шурша тканью, подбирается ближе, дёргая Чонгука за подбородок. Старший омега тоже на взводе — Чонгук хорошо это ощущает и по блеску глаз, и по томному дыханию, и по сладкому аромату, которым пышет его тело. Чонгук кивает, когда Тэхён притягивает его к своим губам, яростно вылизывая рот, полностью забирая контроль в поцелуе. Тонкая нить слюны не разрывается, даже когда они отстраняются друг от друга, запыхавшись. Тэхён больше ничего не говорит, лишь давит на его затылок, призывая наклониться к возбужденному члену Намджуна. Чонгук охотно поддаётся и касается губами головки, высовывая язык и слизывая предэякулят. Вибрация намджунового мычания разносится возбуждающими мурашками под кожей. — Вот так, молодец. А теперь возьми его так глубоко, как только можешь. Я знаю, ты способен на это, — голос Тэхёна твёрдый, с чёткими повелительными нотками. Чонгуку кажется, словно они две марионетки, а Тэхён — опытный кукловод, что управляет ситуацией, а сам остаётся в тени. Это будоражит и сводит с ума. И, судя по хватке Намджуна на его бёдрах, которая точно оставит синяки, бета тоже наслаждается своим беспомощным положением. Чонгук повинуется и берёт член в рот, стараясь сразу пойти до конца. Он делал это множество раз. Ему не составляет труда медленно насаживаться и подавлять рвотный рефлекс, пока он носом не уткнётся в пах. Член Намджуна большой и горячий, он пульсирует внутри, заставляя задыхаться. Намджун сминает его ягодицы, насаживает на свой язык, пока Чонгук двигает головой вверх и вниз, закатывая глаза под веки. Тэхён наблюдает за ними неотрывно и, кажется, что-то говорит, но Чонгук его уже не слышит. Он тонет в этом блаженстве, в нескончаемом удовольствии. Он бьётся в агонии, рассыпается на куски, не чувствуя своего тела. Ему так чертовски хорошо, так приятно, что он вот-вот… Чонгук доходит до грани, его тело сводит приятными спазмами, конечности немеют, удовольствие затапливает так, что он на секунду теряет связь с пространством. Сколько бы раз Чонгук ни занимался любовью, каждый раз удовольствие кажется ещё более ярким, острым, всепоглощающим. Он задаётся вопросом, существует ли предел этому удовольствию, достигнет ли он когда-то этой черты? Когда волна наслаждения утихает, он приходит в себя и снова обретает чувство собственного тела. Первое, что Чонгук видит, это склонившегося над ним Намджуна с припухшими губами, перепачканными его смазкой. Это заставляет омегу простонать, когда волна тепла приливает к низу живота. — Ты так хорошо постарался, — хрипит Намджун, поглаживая его спутавшиеся лианы волос. У беты дикий взгляд, и Чонгук видит его всё ещё возбуждённый член, тяжело лежащий на бедре. — Так красиво кончил, это было впечатляюще, малыш, — воркует Тэхён, целуя его в щеку. Чонгук хочет ответить на поцелуй, хочет принести им обоим ещё больше удовольствия, и обычно его хватает на продолжительное время. Омега всегда хвастался своей выдержкой, когда дело касалось секса. Но сейчас малиновый дым всё ещё держит в плену его голову, мысли ускользают одна за другой, оставляя блаженную пустоту. В теле же будто не осталось ни одной кости. Он чувствует себя слишком лёгким, чтобы двигаться. — Наш малыш устал, не так ли? — продолжает Намджун, оставляя влажный поцелуй на его шее. — Я могу… продолжать, — шепчет Чонгук, удивляясь тому, что даже в его голосе нет упрямой силы. — Не стоит. После языка Намджуна едва ли кто-то способен сохранить рассудок, — говорит Тэхён, подползая ближе к Намджуну. — Не волнуйся, я позабочусь о нашей драгоценной бете вместо тебя. Просто смотри и наслаждайся. Тэхён притягивает Намджуна ближе к себе, в тягучий сладкий поцелуй. Чонгуку нравится на это смотреть: то, как красиво они смотрятся вместе, как сплетаются языками, руками, как двигаются, какие звуки издают — это похоже на танец, на искусство, на любовь. Тэхён толкает Намджуна на спину и забирается сверху. Омега лишь поднимает подол кимоно и стягивает паджи с одной ноги, чтобы пристроить член у своего входа и сразу сесть на него, издавая низкий глубинный стон. — Меня даже не нужно растягивать, — усмехается Тэхён. — Я смотрел на вас и стал таким мокрым, таким возбуждённым. Вдвоём вы просто нечто. — Всегда знал, что тебе нравится наблюдать, — подхватывает Намджун, сжимая ткани его одежды. Они двигаются плавно, будто под музыку, звучащую только у них в головах. Им, кажется, не нужно времени, чтобы привыкнуть, чтобы войти в общий ритм: они знают и чувствуют друг друга по прошествии стольких лет на ином уровне. И метки на их шеях никогда не дадут забыть о связи, что формировалась годами. Теперь и у Чонгука есть шесть меток на стыке шеи и плеча: светлые шрамы, от которых всегда исходит тепло. Омеге нравится ощупывать их кромки руками, это всегда успокаивает его и заставляет улыбнуться. Сейчас, однако, метки приятно жгутся, разнося по телу мурашки возбуждения. Чонгук полностью заворожен сценой, развернувшейся перед ним: Тэхён двигается на Намджуне, издавая низкое мычание, пока тот подмахивает бёдрами и рычит. — Такой красивый подо мной, — ласкает слух Тэхён и тянется руками к шее беты, сдавливая её. Это заставляет Намджуна затаить дыхание, захрипеть, сильнее запрокидывая голову и отдаваясь в его власть. Омега переходит на дикий темп, никого не жалея, и давит на шею сильнее, пока не слышит шипение. У Чонгука тугие узлы завязываются внизу живота, и он легко возбуждается снова. Его тело будто вмиг забывает об усталости. Это новая сторона близости, о которой он пока мало, что знает, но которая уже отдаётся сладкой истомой внутри. И Чонгук отмечает, что тоже хочет попробовать так. Меж тем Тэхён убирает руки с шеи беты, хищно улыбается и припадает губами в глубоком поцелуе. Намджун сильнее перехватывает его талию, продолжая двигаться в диком темпе. Они оба шипят, кусаются, царапаются и безумно улыбаются друг другу. Они будто кружатся в вихре обострённых эмоций и чувств — и Чонгука уносит вместе с ними. Никто не знает, сколько времени проходит, но все они слишком возбуждённые и доведённые до края, чтобы быстро и почти одновременно достичь высшей точки удовольствия. Чонгук не знает, виновата ли их связь или то, как красиво и гармонично Намджун и Тэхён занимались сексом, но он снова смог достичь удовольствия, едва прикоснувшись к себе. Тяжелое дыхание наполняет пространство, их смешанные запахи представляют собой сладость вперемешку со свежестью малинового дыма. Это хорошо: остатки удовольствия ещё бродят по телу неспешными волнами, не торопясь исчезать. И несмотря на то, что они уставшие и потные, Чонгук не сопротивляется, когда они с двух сторон обнимают его, прижимая к себе. Этой ночью их близость заставляет его сердце трепетать по-новому.

***

Для Чонгука это был незабываемый опыт. Ему открылась новая сторона секса, иной путь получения удовольствия. Ему понравилось то, как на него смотрели со стороны, ему самому понравилось смотреть и находить в движениях чужих тел звуки и мелодию, и возбуждение, и желание, и удовольствие. Он говорил себе не думать об этом, не ублажать себя под покровом ночи, представляя, как все они могли бы наслаждаться друг другом в одном пространстве, любя неистово и непредсказуемо. Но каждый раз, когда член наливался возбуждением, а пальцы ласкали липкий от смазки вход, под веками то и дело всплывали запретные образы их нагих сплетённых тел. И Чонгук сгорал от желания. Он достаточно долго пробыл в стае, чтобы перестать стесняться и смущаться чего-либо. От робкого потерянного мальчика, коим он предстал на пороге императорского кабинета, мало что осталось. Однако это новое неизведанное и тёмное желание, что томило его и заставляло изнывать, вытянуло изнутри новую волну стыда. Чонгук боялся просить их о чём-то столь запретном и порочном. Он думал, это скоро пройдёт: он каждый день был занят в лазарете, изнурял своё тело силовыми тренировками, занимался с преподавателями и старался находить время для Джунхёна и Саранг, которых беззастенчиво любил и баловал. Поэтому эти грязные запретные мысли должны были остаться погребёнными под грузом других обязанностей и ответственности, которую он нёс как омега Императора. Но проходили дни, недели, а навязчивые образы всё не покидали сознание, подкидывая новые, более откровенные образы. И даже когда Чонгук занимался сексом с кем-то одним, то неизбежно представлял картину того, как кто-то мог бы в этот момент смотреть на них, любоваться ими… присоединяться к ним и доставлять в два раза больше удовольствия. — О чём ты думаешь? — в один из дней спрашивает Чимин, когда они сидят в библиотеке. Чонгуку нужно найти несколько рукописей с заметками о западной медицине, но вместо этого он уже около получаса дырявит взглядом книжный шкаф. — Ни о чём, из-за чего стоило бы волноваться, — неловко откашливается он, переступая с ноги на ногу и воровато оглядываясь, будто его застукали за чем-то постыдным. — Твои щёки горят, ты бегаешь взглядом из стороны в сторону, и вдобавок ко всему совсем не умеешь врать, — посмеивается Чимин. Его глаза превращаются в полумесяцы, и весь он светится весельем и игривостью. И всё же интонации его голоса звучат серьёзно и обдуманно. Не только Чонгук за прошедшие годы успел повзрослеть. Чимин тоже изменился. Рождение Джунхёна сделало его более внимательным ко всему, что его окружает, и омега мог легко почувствовать любые колебания настроения — настолько он стал чувствительным. — И так продолжается уже несколько недель, так что не думаю, что это то, о чём мне действительно не стоит волноваться. Чонгук… он весь как на ладони. Стая всегда читает его как открытую книгу, так что омега знает, что ему не уйти от честного ответа. Это даже немного разочаровывает. В любом случае, говорить об этом именно с Чимином, который старше него всего на пять лет и который всегда поддерживает все его даже самые глупые и дерзкие идеи, не так сложно. И он знает, что даже если его тайные желания противоречат всем правилам приличия и выходят за какие-либо рамки, Чимин не осудит его, разве что добродушно посмеётся. А с этим Чонгук вполне может справиться. Он делает глубокий вдох и старается выдержать ожидающий взгляд Чимина. Чонгук заправляет выбившуюся из причёски прядь волос за ухо и тихо выдыхает: — Знаешь, я много лет назад видел тебя и Хосока здесь, в библиотеке. Вы занимались… вы занимались любовью. Щёки Чимина приобретают милый розовый оттенок, однако он вовсе не смущается, а лишь облизывается, выглядя заинтересованным и любопытным. — Продолжай. — Вы выглядели очень… красивыми вдвоём. Мне было невыносимо на вас смотреть. Я тогда ещё не был частью стаи, поэтому убежал в стыде и молился, чтобы вы меня не заметили. — Как интересно, — ухмыляется старший омега. — И как? Тебе понравилось? Ты возбудился? — А разве могло быть по-другому? — усмехается Чонгук. — Вы были невероятными, и я чувствовал исходящий от вас запах возбуждения и желания. Тогда я так хотел быть на месте кого-то из вас, но сейчас… — Сейчас что? — подсказывает Чимин, когда Чонгук на секунду останавливается и хватает воздух в разгорячённые лёгкие. — Сейчас мне бы хотелось присоединиться к вам… или смотреть на вас, или чтобы вы смотрели на меня, пока кто-то другой… ласкает меня. И сначала я думал, что это просто моя грязная тёмная фантазия, которая пройдёт, словно наваждение, стоит один раз попробовать. Но недавно… несколько недель назад Тэхён смотрел на меня с Намджуном, пока мы… ласкали друг друга… и я словил себя на мысли, что хотел, чтобы вы все были там, все смотрели друг на друга, любили друг друга, как умеют только любовники. И эта мысль глубоко укоренилась во мне и преследует меня изо дня в день, даже если я приказываю себе не думать об этом. Нет, когда приказываю — ещё хуже. — Я понял тебя, — мягко продолжает Чимин, нежно касаясь его руки. Солнечный свет из больших окон струится по его лицу, заставляя кожу сиять. Тёмные волосы волнами ласкают лицо, целуют губы и ресницы. Чимин прекрасен как в самый первый раз, когда Чонгук увидел его в своих покоях поутру: подобие ангела, чистой невинной спиреи. Чонгук теперь знает, что это лишь образ: никто из них не был безгрешен. Однако внешность обманчива, и Чимин может этим пользоваться, потому как следующие слова омега произносит с интонацией шипящей змеи. — Тебя терзают мысли о том, как мы все трахаемся в разных позах и комбинациях, пока наши тела не онемеют и мы не потеряем сознание от оргазмов, грязные, наполненные и… — Не говори об этом так! — возмущается Чонгук, закрывая рукой рот старшего омеги, что, конечно, оказывается бесполезным, потому что Чимин размашисто и противно лижет внутреннюю сторону его ладони, вызывая щекотку и заставляя тут же отнять руку от пухлых губ. — Но ведь это просто правда, — хохочет Чимин, заваливаясь Чонгуку на плечо и пытаясь утереть выступившие от смеха слёзы. — К тому же, в твоих мыслях нет ничего зазорного. Мы уже делали это раньше. Ещё до того, как Сокджин привёл тебя. Чонгук в немом шоке открывает рот. Сотни откровенных образов в одно мгновение проникают в его голову. Среди них он не может отыскать ни одну здравую мысль. Когда он только стал частью стаи, то даже не подозревал об этом: не было ни единого намёка. Они все, казалось, существовали вместе и отдельно, и обычно любили проводить время вдвоём или втроём, насколько Чонгук мог об этом судить. Может быть, были какие-то знаки, которых он не понял? Может, он был недостаточно внимательным, чтобы проследить между всеми иную динамику? — Ты выглядишь феноменально удивлённым, — усмехается Чимин. — Почему я об этом не знал? — спрашивает Чонгук, отыскав свой голос среди всего прочего, свалившегося на него. — Я в стае уже несколько лет и даже не догадывался об этом. Все эти недели ему явно было бы проще, если бы он знал об этом. Тогда не пришлось бы корить себя за неправильность мыслей и впервые за долгое время снова стыдиться собственных желаний. — Это было давно. Я сам успел поучаствовать всего два раза. Потом Сокджин и Юнги оборвали свою связь, Хосок с Намджуном денно и нощно пропадали на встречах и собраниях из-за непрекращающихся угроз войны. Тэхён с выставками уезжал на всё большие сроки — много всего произошло и не до этого было. Да и физически это было сложнее: всё же нужна определенная подготовка для чего-то столь… продолжительного и интенсивного. Нужно умение подстраиваться и органично действовать в симбиозе с другими. Это больше не о расслаблении, а о контроле себя и своего тела. Однако, те разы были… довольно интересными и весьма горячими, — заканчивает Чимин, погружаясь в воспоминания, мечтательно улыбаясь. Обжигающий кончик языка вопрос так и норовит слететь с губ. Чонгук их облизывает несколько раз и осторожно спрашивает: — Ты бы хотел повторить? Чимин переводит на него заинтересованный взгляд и тоже облизывает губы. — Я бы хотел, — честно признаётся он. Это наполняет Чонгука доселе невозможным ощущением облегчения и предвкушения. И определённо… толикой надежды. — Думаешь, это возможно сейчас? — Многое изменилось, — пожимает плечами Чимин. — Но наша любовь осталась прежней. Нет, она теперь тоже совсем другая: более мощная, сильная. Мы чувствуем друг друга так, как никогда раньше. И мне кажется, никто не откажется попробовать снова сейчас. Тэхён так точно будет в числе первых, кто зажжётся этой идеей. Я удивлён, как он раньше сам не поднял эту тему. Обычно наше совместное времяпровождение всегда было его инициативой. — А что насчёт остальных? — интересуется Чонгук, заламывая пальцы и ощущая волны возбуждения, проходящие по телу от одной лишь мысли о том, что это может быть возможно. — Намджун только кажется свирепым, ты сам знаешь. Он пробовал многое и разное в жизни, и никогда не был против попрактиковать с нами что-то плохое. О да, Чонгук знает это. Намджун многому его научил, многое показал: грани удовольствия особо извращённого, оттого и более желанного. Одно лишь воспоминание об этом уже сладкой истомой пронизывает тело. — Сокджин всегда не прочь поиграть, так что он тоже поддержит. Хосок же, если мы все придем к нему, не сможет нам отказать. Не было ни разу в жизни, чтобы он выстоял под нашим напором. Не то, чтобы он так уж упирался. На самом деле ему это всё дико нравится, но кто-то в этом буйстве должен оставаться благоразумным. Обычно это альфа и Юнги. — Ах, а что насчёт Юнги? Чонгук знает, что кроме Сокджина, никто из омег не интересует его в сексуальном плане, несмотря на то, как на самом деле сильно Юнги любит и заботится о них. Но представить его среди всех них кажется самым диким и возбуждающим, что Чонгук может себе позволить. — Юнги уважает и поддерживает наши желания, а мы уважаем его предпочтения. Знаешь, физически невозможно быть со всеми и сразу, даже если очень хочется. Мы играем и ласкаем друг друга, и органично разделяемся на пары, потом меняемся или не меняемся — всегда по-разному, зависит от настроения, от интенсивности, от желания. Иногда эти желания совпадают, иногда нет. Именно поэтому быть вместе трудно — нужно думать обо всех, нельзя никого оставить позади. Тем не менее, это весело и оно того стоит. Уверен, Юнги тоже согласится, но, конечно, ты знаешь, что он любит, чтобы перед этим его вдоволь поупрашивали. Чонгук улыбается и кивает, преисполненный волнением, желанием и предвкушением. Чимин обещает помочь ему уговорить остальных, и омега вне себя от переполняющего ожидания. Они решают предложить всем гнездование с продолжением в виде секса, и добиться согласия стаи до конца недели.

***

Все реагируют так, как и предсказывал Чимин: Тэхён сразу же воодушевляется идеей и говорит, что и сам хотел предложить нечто подобное. Сокджин отвечает, что если они подстроят гнездование под его расписание, то он, так и быть, снизойдет к ним и побалует своим вниманием, что вызывает неподдельных смех Чимина и Чонгука. Намджун закатывает глаза, называет их детьми и говорит, что они спятили, но тем не менее сам обещает поговорить с Хосоком и Юнги, снимая с них часть обязательств. И через несколько дней сообщает, что те дали своё согласие. — Как у тебя это получилось? — нетерпеливо спрашивает Чонгук, даже не пытаясь скрыть своего восторга и восхищения. — У Джун-и свои методы, — хитро тянет Чимин, переглядываясь с бетой. — Я надеюсь, ты не пытал их. — Если удовольствие считается пыткой, то пытал, — усмехается Намджун. Его глаза переливаются опасным красным, и Чонгук сглатывает, ощущая сухость во рту. Боже, как же сильно он хочет их всех прямо сейчас. Это жгучее желание заставляет Чонгука ещё больше и отчаяннее ждать гнездования, для которого они вместе выбрали дату на следующей неделе. Дни тянутся медленно: работа в госпитале не отвлекает от мыслей о том, что вся его стая может сделать с ним, что он может сделать с ними. Томное ожидание топит в себе, заставляет нервничать, желать показать себя с лучшей стороны, чтобы все увидели, каким он может быть для них. Вместе с тем он помнит слова Чимина о том, что нужно думать и учитывать желание всех. Это заставляет Чонгука немного волноваться, но ведь его стая более опытная и уже практиковала подобное раньше, поэтому он уверен — их руки направят и подскажут ему, что нужно делать. А он, как и множество раз до этого, просто бесстрашно доверится им.

***

Когда наступает тот самый день гнездования, весь Кёнбоккун превращается в шумный и непредсказуемый рой пчёл: нухи снуют туда-сюда, подготавливая купальню и общую комнату: взбивают подушки, переносят холсты, меняют свечи. Повара готовят императорский ужин, разнося блюда по маленьким столикам. Рисовое вино льётся по чашам, запах сандала от благовоний заполняет пространство. Лунный свет проникает в окна, сплетаясь с танцующими огнями свечей. Сердце Чонгука отбивает неровные ритмы, когда нухи помогают ему принять ванну и втереть в кожу ароматные масла. Он рассматривает свои раскрасневшиеся щёки в зеркале, пока его волнистые волосы расчесывают, вплетая в пряди золотые нити. Омега немного волнуется, но больше предвкушает. Знание того, что все точно так же готовятся к предстоящей ночи всего через пару стен от него, будоражит и вызывает мурашки, заставляя нетерпеливо облизываться. Чонгук следует по узким коридорам в своей лёгкой длинной чогори и делает несколько глубоких вдохов, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем отворить сёдзи в главную комнату. — Ты вовремя. Теперь осталось дождаться только Хосока, — говорит Тэхён, развалившись на подушках и поедая виноград. Рядом с ним сидит Чимин, доливая в хрустальную чашу вина. Сокджин с Намджуном тихо шепчутся на другой половине одеял, а Юнги музицирует на каягыме у камина. Ловкие пальцы перебирают струны ритмично и чувственно. Тихая мелодия разливается по комнате, нежа и усыпляя. Они все выглядят красивыми и умиротворёнными, и это наполняет сердце Чонгука желанным спокойствием. Незадолго до этого они все немного говорили о том, как будет проходить гнездование. Чонгук знает, что всё начнётся как обычно: они будут лежать, разговаривать, кормить друг друга и наслаждаться объятиями и поцелуями, а потом всё случится естественно и само собой. Омега уже хорошо знает их, он близок с каждым, и ему незачем волноваться. Поэтому Чонгук улыбается и ложится на подушки рядом с Тэхёном и Чимином, легко и органично вливаясь в их разговор. Сокджин предлагает ему вино и виноград, Чонгук соглашается и открывает рот, требуя, чтобы его накормили. — Такой ребёнок, — усмехается старший омега, но всё же подносит большие виноградины к его рту. Чонгук как всегда окрылён и опьянён заботой остальных, он принимает их ласки, похвалы, их лёгкие поддразнивания и невесомые поцелуи. Ему нравится быть в центре внимания, нравится дразнить всех в ответ, дарить им улыбку с прищуренными глазами и свой звонкий смех. — Рад видеть, что все вы уже здесь и отдыхаете, — с улыбкой произносит Император, как только тихо отворяет и так же тихо захлопывает сёдзи. — Прошу прощения, что заставил вас ждать. Я спешил закончить все дела и привести себя в порядок. Лицо Хосока немного уставшее, но всё равно сияет умиротворением в свете свечей. Волосы распущены, немного влажные после купания, они лианами спадают на плечи, ласкают лопатки, спадают вниз по позвоночнику и достигают поясницы. Альфа выглядит красивым в лёгкой одежде, без украшений и тяжёлой короны. Альфа нежно улыбается им и всё пространство озаряется светом этой улыбки. — Всё в порядке, мы не так уж долго ждали, — отвечает Тэхён, раскрывая объятия, к которым Хосок тут же склоняется. Теперь, когда их снова семеро, Чонгук чувствует себя полным и счастливым. Юнги играет для них, пока они тихо перешёптываются между собой, лёжа друг на друге и переплетая конечности. — Юнги-я, иди к нам, — зовёт Император, и омега будто нехотя встаёт, отставляя тяжёлый инструмент, и разминает затёкшее тело. Он молчаливо умещается под боком Императора и слушает чужие разговоры. Чонгук тоже слушает, время от времени что-то дополняя. Он смеётся над свежими историями Сокджина из Дома Кисэн, с открытым ртом слушает захватывающие рассказы Намджуна и вместе с Чимином шепчется о последних сплетнях Кёнбоккуна, после яростно отрицая, что это вообще его волнует. И так проходит час или два, а они всё ещё не могут наговориться, будто не виделись несколько столетий. Чонгук в какой-то момент так погружается в разговоры, что даже забывает конечную цель их сегодняшнего гнездования. — Я покажу вам кое-что из своего последнего, — говорит Тэхён, поднимаясь из общих объятий и разворачивая холст, накрытый льняной тканью. Он легко сдёргивает накидку, и перед всеми предстаёт картина в масляных красках, где два тела сплелись в одно, окутанные малиновым туманом и купающиеся в лунном мареве. Чонгук без труда узнаёт в переплетении тел себя и Намджуна в ту ночь, когда они ласкали друг друга, пока Тэхён смотрел и управлял ими, словно куклами. Горячий клуб стыда и возбуждения поднимается из низа живота и жалит кожу изнутри, приливая к щекам. Это личная картина, это тайна, теперь доступная им всем. Но Чонгук сам хотел, чтобы они знали, чтобы они видели его таким… красивым и разбитым, купающимся в томном удовольствии, в изнеможении, в желании. — Вы так красиво смотритесь, — вдруг слышит Чонгук пробирающий шёпот у своей шеи. Хосок прижимается к нему сзади, перехватывая поперёк груди и целуя пульсирующую метку. Это заставляет Чонгука заскулить и запрокинуть голову, давая больше доступа для губ альфы. — Поверить не могу, что вы делали это без меня, — усмехается Сокджин, придвигаясь ближе к нему и опаляя горячим дыханием щеку. — В следующий раз я присоединюсь. Чонгук скулит от одной только мысли о том, что это возможно. Представив нагих Намджуна и Сокджина в малиновом дыме, в темноте тэхёновой галереи, Чонгук несдержанно стонет и Сокджин тут же накрывает его рот своими губами, затягивая в глубокий чувственный поцелуй. Теперь две пары рук ласкают его тело через тонкую ткань чогори, и это ощущается подлинным раем. Хосок целует его шею, пока Сокджин вылизывает рот, а Чонгук сходит с ума оттого, что остальные прямо сейчас смотрят на них. Так, как он мечтал все эти дни и ночи, когда ублажал себя, когда думал о них, когда позволял этим стыдливым желаниям переполнять его. Чонгук с усилием поворачивает голову, чтобы увидеть, как Тэхён и Чимин целуются. — Ох, боже, — ещё один стон срывается с искусанных губ. Это так красиво. Тэхён ласкает рот Чимина, пока их руки проникают под одежду, исследуя уже знакомые пути. Они похожи на видение в отблеске свечей и полной луны. — Красиво, правда? — шепчет Хосок, подталкивая Чонгука поднять руки, чтобы стянуть ненужную ткань. Оставаться нагим привычно, но прохлада комнаты всё равно будоражила тело, вызывая мурашки. Однако горячие губы Сокджина и Хосока тут же вернулись на свои места, создавая контраст. Они целуют его тело, не пропуская ни одного участка: шея, плечи, вздыбленные соски, вниз к выемке пупка и к паху. Хосок целует его спину, ласкает полувозбуждённый член, а Сокджин ловит губами его тихие стоны. — Мы только начали, а Чонгук-и уже так возбуждён, — слетает с губ Юнги. Это заставляет Чонгука повернуться и увидеть совсем рядом старшего омегу, прожигающего их взглядом кошачьих глаз. Его фарфоровая кожа блестит от пота, а волосы спутались. Дыхание нарушено руками Намджуна, шарящего под его лёгким кимоно. И боже, Юнги выглядит непозволительно маленьким и изящным в больших руках беты. Тело Намджуна будто окутало его, спрятав ото всех. Это ошеломляющее зрелище, и Чонгук не уверен, что когда-либо сможет забыть его. — Чонгук-и просто очень нравится на нас смотреть, — ухмыляется Сокджин, подразнивая пальцами его соски, оттягивая и шлёпая по ним. Это грубо и обжигающе приятно, и заставляет его тело выгнуться дугой. Руки Хосока и Сокджина двигаются в унисон, словно исполняют симфонию в четыре руки. А Чонгук — это инструмент, на клавиши которого они нажимают, заставляя издавать нужные звуки. Они двигаются синхронно и отточено, будто делали это множество раз. Чонгук даже не пытается думать, как было у них было до него, иначе долго не протянет. Мелодичный стон Чимина доносится до ушей, и Чонгук снова пытается сфокусировать взгляд. Пальцы Тэхёна уже глубоко в омеге: растягивают и ласкают. Тело Чимина гибкое, сильное, и одновременно с этим изящное и хрупкое — и Тэхён рисует на нём узоры, ведомые лишь ему одному. Они голые, красивые и сплетённые между собой: со спутавшимися волосами, опухшими губами и тяжело вздымающимися грудными клетками. — У нас здесь есть ещё два нетерпеливых, — выдыхает Хосок ему в затылок и легко входит пальцами внутрь. Чонгук вскрикивает от неожиданности, но тут же обмякает, когда Сокджин склоняется и захватывает губами его сосок, руками лаская член. Это интенсивно, но всё ещё так недостаточно. Чонгук хватает волосы старшего омеги в кулак и немного оттягивает, направляя вниз, к своему возбужденному члену. Ему жизненно необходимо, чтобы Сокджин прикоснулся своими божественными губами к его возбуждению, иначе он умрёт. Сокджин ухмыляется, но всё же спускается вниз и проходится лёгкими поцелуями по всей длине. Одновременно с этим пальцы Хосока надавливают на приятную точку внутри, вызывая дрожь и накатывающие волны наслаждения. — Боже, пожалуйста, — хнычет Чонгук, не в силах больше сдерживаться. Он хочет их прямо сейчас, он жаждет их губ, рук, членов. Он хочет принять узел альфы, пока все на него смотрят. — О чём именно ты просишь, милый, — хрипло спрашивает альфа. — Скажи это всем нам, чтобы мы услышали. Они в который раз вынуждают его произносить вслух все свои постыдные желания, обнажать свои пороки, просить запретного, оттого более сладкого и желанного. Как хорошо, что Чонгук знает, что все они чувствуют то же самое. — Хочу… хочу, чтобы ты вошёл меня, альфа. Хочу, чтобы сделал приятно, чтобы… завязал узел. Хочу… губы Сокджина на своём члене, мне нужно это… пожалуйста, — облизывает вмиг пересохшие губы Чонгук, чувствуя обжигающий стыд и возбуждение. И ему это нравится. Нравится, как все вдруг на секунду застывают, чтобы послушать его, чтобы посмотреть на его разбитость, на то, как хорошо он умеет просить. Это доводит до головокружения. — Такой послушный мальчик, такой хороший для нас, — хвалит Хосок, вынимая пальцы и пристраивая головку члена у входа. — Мы не можем тебе отказать, когда ты просишь об этом так отчаянно, — ухмыляется Сокджин, обхватывая губами его член и сразу принимая глубоко в своё горло. Одновременно с этим Хосок полностью входит в него и даже не позволяет привыкнуть к растяжке, сразу начиная двигаться. Это на секунду отключает Чонгука от мира, от всех звуков. Есть только обжигающий импульс острого удовольствия, пронзающий его насквозь. Он ощущает себя тряпичной куклой в их руках, пока Хосок вбивается в него ритмичными размашистыми движениями, а Сокджин высасывает душу, крепко держа его бёдра. Они двигаются в унисон: так правильно, так хорошо, что Чонгук может лишь стонать, кусать губы, цепляться за волосы Сокджина и выворачивать шею, чтобы ухватить смазанный поцелуй от альфы. Теряющийся в своём удовольствии, Чонгук не сразу улавливает стоны Чимина, что перекликаются с его собственным, создавая особую мелодию их высоких голосов. Когда он находит в себе силы повернуть голову, то видит Чимина, стоящего на четвереньках, пока Тэхён берёт его сзади и звонко шлёпает по ягодицам. Это выглядит ещё более ошеломляющим, когда Чимин склоняется к лицу Юнги, затягивая в глубокий поцелуй, позволяя слюне течь по подбородку. Юнги всё ещё в одежде — лишь ткань шёлкового кимоно сползла с одного плеча — но между его раздвинутыми ногами двигается Намджун, приподнимая бёдра и заставляя Юнги почти висеть в воздухе. Вены на руках беты вздуваются, пока он насаживает на себя тело омеги. Намджун издает хриплые стоны и сильно закусывает губу, пуская тонкую полоску крови. Это будоражит Чонгука: развернувшаяся перед ним картина, которую он не думает, что сможет когда-либо забыть. Это горячо, грязно, это доводит его до грани, до потери сознания. Хосок хватает его за подбородок и притягивает к своим губам в развратный поцелуй с открытым ртом. Чонгук насаживается на член Хосока, а после отчаянно двигается в тепло сокджинового рта. Время и пространство искажается, танец свечей смазывается нахлынувшими слезами. — Как… как хорошо, — стонет Чонгук, желая всего и сразу. Жадность была его спутником многие годы. И хорошо, что у его стаи всегда хватало сил эту жадность утолить, притупить, насытить. Чимин сладко мычит в рот Юнги, Тэхён перехватывает его крепче и двигается более жёстко и непредсказуемо. Юнги опирается на локти, приподнимая своё тело, чтобы обеспечить Намджуну более удачный угол для движения. Он откидывает голову и бета припадает к нему в поцелуе, оставляя розовый след. Они все, кажется, на сладкой грани, на пределе своих чувств. Чонгук ощущает это кожей, на которой все метки вздулись, покраснели, пульсируя. К ним прикоснуться — и точно провалится в небытие. Вот, насколько это приятно и головокружительно. — Я сейчас… ах, — Чонгук даже не может связать нескольких слов, теряясь в удовольствии. — Давай, детка, отпусти себя. Мы все хотим посмотреть, как красиво ты кончаешь, — ухмыляется Сокджин, отрываясь от его члена, но двигая рукой в ритме рывков хосоковых бёдер. У старшего омеги опухшие губы и липкая улыбка, что сводит с ума, как только Чонгук её видит. Это становится последней каплей, он переваливается за грань удовольствия, а за ним следом, кажется, и все остальные. Чонгук словно сквозь толщу воды слышит пронзительный сладострастный стон Чимина и хриплые выдохи Юнги и Намджуна. Ему нужно время, чтобы отдышаться, прийти в себя, снова осознать себя во времени и пространстве. Но даже будучи глубоко в своём удовольствии он ощущает узел Хосока внутри своего тела, губы Сокджина на своих, мягкий шёпот Чимина и Тэхёна, и прикосновения намджуновых рук. Чонгук старается сморгнуть слёзы удовольствия, отвечать на поцелуи и благодарно улыбаться за доставленное удовольствие и внимание. Ему нравятся их липкие потные тела, блестящие глаза и сплетённые конечности. Уже не разобрать, где чьи руки и губы — они сжались в один комок ласки и любви — и это то, чего жаждало его сердце долгое время: множество томных дней и ночей. Когда узел ослабевает, Хосок выскальзывает из него, заставляя почувствовать прохладу и озноб, но альфа тут же прижимает его обратно к себе, к своему горячему телу и быстро бьющемуся сердцу. Омега Чонгука танцует от сладости их смешанных ароматов. — Ты всё ещё возбуждён. Позволишь мне? — слышит он низкий шёпот Тэхёна. Чонгук смотрит, как омега проходится пальцами по налитому кровью члену Сокджина. Тот перехватывает руку омеги и затягивает в сладкий продолжительный поцелуй. — Глупый вопрос, — усмехается Сокджин после. Они трутся влажными блестящими телами, постанывая друг другу в рты, а Чонгук, затаив дыхание, не может отвести от них глаз. Он не знает, хочет ли присоединиться или просто вот так лежать и наблюдать за ними, как за ожившей картиной. — Возбуждает, правда? — шепчет на ухо Юнги, вдруг оказываясь рядом. Чонгук утвердительно кивает, не находя подходящих слов. Старший омега вдруг касается его плеч, мягко поглаживая. Это непривычное прикосновение, потому что он никогда не был близок с Юнги. — Тебя же не привлекают омеги, — тихо выдыхает Чонгук, закусывая губу, когда рука Юнги движется к его мягкому члену. — Это правда. Но это не значит, что мне не нравится приносить удовольствие тем, кого я люблю. Это признание выбивает из Чонгука весь воздух и спазмом сжимает живот. Это ново и непривычно: руки старшего омеги прохладные и успокаивающие. Они дарят лёгкое возбуждение, но больше расслабление. Чонгук сладко выдыхает, продолжая смотреть на Тэхёна и Сокджина. Те наслаждаются друг другом, кажется, не замечая никого вокруг. Их тела сплелись, они вылизывают шеи друг друга и будто борются за первенство. Но всё заканчивается в одно мгновение, когда Тэхён седлает Сокджина и направляет его член в себя, низко простонав. И даже так они не прекращают бороться за контроль, не желая уступать. Юнги горячо дышит ему в затылок и медленно, будто немного лениво, двигает рукой по возбужденному члену. Чонгук тихо постанывает и не отрывает глаза от развернувшейся картины, в которой Тэхён двигается на Сокджине в издевательски медленном темпе. Старший омега рычит, находя опору в ногах и перехватывая талию Тэхёна, врезаясь в него глубже, более грубо и несдержанно. Низкие стоны Тэхёна вибрирует будто где-то в груди Чонгука, он не может перестать смотреть на них: внеземных, красивых, порочных в своём желании и погребённых под весом своих глубоких чувств. Чонгук бы так и смотрел, разомлевший под умелыми руками Юнги, но высокий стон Чимина отвлекает его, заставив обернуться. И увиденное выбивает из Чонгука разом весь дух. Чимин плавно и медленно двигается на члене Намджуна, пока Хосок стоит за его спиной и так же медленно входит в него. Чимин принимает их обоих, извиваясь и издавая стоны, руками выкручивая собственные соски. Намджун тянется через плечо омеги и смазано целует Хосока, стягивая копну волос в кулаке и притягивая ближе. Это выглядит дико и красиво, и Чонгук даже не знал, что так можно. Он вдруг представил, как сам растягивается на двух членах: до боли, до хрипоты, до ушедшей земли из-под ног. Возбуждение горячими узлами завязывается внизу живота и Чонгук, кажется, готов снова дойти до пика из-за одной только мысли обо всём этом удовольствии. — Чимин всегда был немного сумасшедшим, — хрипит Юнги, сильнее сжимая возбуждение Чонгука и тоже наблюдая за развернувшейся картиной. Чимин извивается, прижимаясь то к Намджуну, то к Хосоку, и ноет, если их руки и губы хоть на секунду покидают его тело. Омега греховно красив, он словно падший ангел, отдавшийся пороку и наслаждающийся им, не испытывая раскаяния. Танец свечей отражается на его белой коже, и Чимин распускается ласковыми каликантом под их руками и губами. — Думаешь, тоже смог бы их так же принять? — соблазнительно выдыхает Юнги ему прямо в ухо. Чонгук мычит, не находя подходящих слов. Он не знает точного ответа, но… боже, он бы хотел попробовать. Смотрелся бы он так же изящно между ними? Это вопрос, на который Чонгук ставит себе цель найти ответ в скором времени. Юнги быстрее двигает рукой, пальцами пробираясь во влажную тесноту чонгукового нутра. Невозможно сдержать стон сладостного удовольствия. Перед глазами размазывается и картинка зажатого между телами Чимина, и стены с пляшущими узорами свечей — смазывается и время, и пространство, оставляя его наедине с реакциями собственного тела. Чонгуку кажется, что он вот-вот снова перевалится за грань удовольствия — ещё более сильную, чем в прошлый раз. Но внезапно руки Юнги замирают, и Чонгук, сам того не осознавая, протяжно и протестующе мычит, преследуя тень удовольствия. — Тише, детка, — успокаивает его из ниоткуда взявшаяся рука Сокджина. Она прохладная и заземляющая, и поглаживает его горячее лицо с особой нежностью. — Я просто предложил вам с Юнги присоединиться к нам. Чонгук промаргивается, пытаясь снова сфокусировать взгляд. Из-за концентрации на собственном удовольствии он даже не слышал и не видел, что происходило вокруг него — вот, насколько искусными были руки Юнги. Пальцы пианиста, что обычно порхали над чёрно-белыми клавишами, в этот раз играли на струнах его тела, прикасаясь методично, отточено и будто наизусть. — Хочешь? — спрашивает Сокджин, переходя поглаживаниями к его спутавшимся влажным волосам. Сейчас Чонгук может осознанно посмотреть на него: Сокджин с опьяняющим блеском глаз, гладкостью вспотевшей кожи, тяжело вздымающейся грудью. Он нечеловечески красив, сегодня даже больше, чем обычно. Или это Чонгук видит их всех особенно красивыми этой ночью? Впрочем, отвечать на вопросы он не способен — в голове непривычно тихо. Чонгук может лишь заторможенно кивнуть и быть ведомым руками и голосами, что направляют его. Сокджин мягко подталкивает его на подушках, целует глубоко и неторопливо растягивает, заменяя пальцы Юнги. За спиной старшего омеги Тэхён целует Юнги, придерживая за подбородок. И они сплетаются все вчетвером, целуясь и ласкаясь. Их сладкие запахи живут на кончике языка и забивают лёгкие, метки приятно жгутся, пульсируя. Чонгук старается сосредоточиться на всех сразу: отвечает на поцелуи Тэхёна, подставляется под пальцы Сокджина и оглаживает фарфоровое тело Юнги. Удовольствие становится почти нестерпимым, когда Сокджин, наконец, скользит в него мягко и даже осторожно. Это привычно: в конце концов они делали это множество раз. Старший омега знает все его чувствительные точки, умеет завести с полуоборота и за несколько минут довести до ошеломительного оргазма, а в иной раз томить его, играя с распалённым телом часами. Но в этот раз Сокджин склоняется над ним и заглушает свой стон в изгибе плеча. Чонгук смотрит за спину омеги и видит Тэхёна, пристроившегося и входящего в Сокджина, закусив губу. Юнги рядом с ним направляет младшего омегу, играясь с его сосками и поощряя похвалами. — Какие вы красивые, — выдыхает Юнги, слизывая каплю пота с виска Тэхёна. Язык скользит по его щеке к подбородку, по шее вниз, к пульсирующим меткам. Чонгук в этот момент ощущает жар дыхания Юнги будто на своей шее. Неужели они настолько крепко связаны, что каждое прикосновение ощущается на теле эфемерными руками, несущими теплоту, остроту и наслаждение. Чонгук закрывает глаза и пытается сконцентрироваться на глубокой связи со своей внутренней омегой. Где-то в своей глубине он будто может поймать след рук своего альфы — прямо сейчас они теплом обнимают его бёдра. Когда он открывает глаза и поворачивает голову, то видит, что это действительно так: руки Хосока крепко сжимают мясистые бёдра Намджуна, оставляя на коже розовые вмятины. Сейчас бета стоит на коленях меж раздвинутых ног разморенного удовольствием Чимина, и двигается в нём размашисто и хаотично, пока Хосок развязывает в Намджуне свой узел. Лицо беты блаженно: черты лица как никогда мягкие: край пухлой губы зажат между зубами, глаза полуприкрыты, из горла вырываются низкие хрипы. Чонгук даже не знал, что всегда сосредоточенный Намджун, привыкший держать всё под контролем, может выглядеть таким умиротворённым и расслабленным. И Чонгук даже не подозревал, что беты способны выдержать узел альфы. Но тело Намджуна сильное, крепкое, и кажется, способно наслаждаться болью. Когда Намджун, видимо, почувствовав на себе изучающий взгляд Чонгука, поворачивается к нему и хищно облизывается, проводя языком по раскрасневшимся пухлым губам, омеге кажется, что он сходит с ума. Порывистый громкий стон острого удовольствия вырывается из него, заставляя выгнуться от горячей волны возбуждения, атакующей тело. Это даёт возможность Сокджину приподнять его, сминая мягкие половины ягодиц. — Нравится? — сбивчиво шепчет старший омега. Тэхён прижимается к Сокджину, и вес их двоих наваливается на Чонгука, заставляя задыхаться. Боже, как же ему это нравится, как это головокружительно и хорошо. Их смешанные концентрированные ароматы ласкают его обоняние, губы жгутся от непрекращающихся поцелуев, тело ощущается раскалённым металлом: текучим, мягким, горячим. В голове только их имена, выученные наизусть на всех языках мира, отпечатанные в волокнах кожи, вбитые в кости, горящие под слоем мышц. И не забыть их никогда — не вычеркнуть, лишь шептать в агонии, в неистовом удовольствии, во грехе, в жизни, при смерти и даже после смерти. Оставить в себе на века и в каждой мысли возвращаться к ним, в каждом действии находить их след. Чонгук не может ответить: из его растерзанных губ вырываются лишь стоны и первобытные хрипы. Он теряет нить событий, когда на месте Сокджина оказывается Тэхён, осыпая его похвалами, пока Юнги седлает Сокджина рядом с ним. Он не помнит момента, когда Хосок оказывается позади и не прекращает его целовать. Губы Намджуна накрывают его собственные, а мягкое воркование Чимина щекочет уши. Они сплетаются в комок бесконечного удовольствия. И это что-то близкое к идеальному. Чонгук не знает, сколько это продолжается: наверное до тех пор, пока в их телах не остаётся ни одной клетки, способной испытывать удовольствие. Или пока усталость не накрывает их тела тяжёлым покрывалом, утягивая в небытие, или пока последняя свеча не догорает, уступая место природному свету нового дня. Ни время, ни люди, ни мир, ни война — ничего не имеет для Чонгука значения, пока он может просыпаться в их руках: липкий, с ноющим телом и лёгкой болью, но с горячим дыханием на своей шее и мягкой хваткой на груди. Новое утро застаёт Чонгука в их объятиях, заставляя щуриться от слишком яркого и рано вставшего весеннего солнца. — Доброе утро, — шепчет любимый голос, и Чонгук тут же на него отзывается, поворачивая голову. Император тепло смотрит на него, мягко улыбается и тянется рукой убрать несколько прядей за ухо. — Доброе утро, — вторит Чонгук, чувствуя першение в горле. Осознание того, что это из-за его непрекращающихся громких стонов этой ночью, заставляет палитру розового разлиться по щекам. — Милый, после всего, что между нами было, тебе не стоит смущаться, — снисходительно улыбается Хосок, наклоняясь ближе и оставляя лёгкий поцелуй на его искусанных губах. — Как себя чувствуешь? Чонгук прислушивается к собственным ощущениям: тело ноет, мышцы горят, горло болит, и у него нет сил даже пошевелиться. Но несмотря на это, он чувствует себя хорошо: он удовлетворён и спокоен. Эта ночь, когда они стали чем-то ещё большим, чем были раньше, заставляет омегу внутри него петь. Связь, нитями переплетающаяся между ними, стала ещё крепче, ибо близость тел укрепляет близость душ. — Я чувствую себя замечательно, — выдыхает Чонгук и улыбается. Как жаль, что у него нет достаточно слов, чтобы выразить всё, что он чувствует прямо сейчас. Нет слов, способных передать всю глубину его чувств: только прикосновения, только улыбка, только взгляд — если через глаза действительно можно увидеть душу, ибо они отражают любовь смотрящего. — Спасибо, что позволил мне этой ночью стать ближе ко всем вам, альфа. — Только скажи, и мы обнажим перед тобой все свои глубины, — шепчет Хосок в его губы, запечатывая это откровение между ними двоими. Чонгук чувствует, как весь изнутри наполняется светом, что заставляет его прижаться ближе к альфе, разделяя с ним это внутреннее тепло. — Я люблю вас всех, — выдыхает он. — Я люблю саму мысль о том, что люблю вас. Возможно, в моём маленьком сердце нет места для других: для народа, для каждого человека земли. Но я люблю вас так, что это порой разрывает меня. В хорошем смысле, потому что я знаю, что вы тоже любите меня, что каждое шестое биение вашего сердца посвящено мне, что каждая шестая мысль обо мне. Мне нравится любить вас, нравится быть с вами, нравится любить эту жизнь вместе с вами. Мне нравится становиться лучше, чтобы дотянуться до вашего величия и прикоснуться к вашему сиянию. И эта ночь… я буду беречь её сладким воспоминанием всю жизнь. — Милый, когда ты научился так складно говорить? — воркует Император, снова его целуя. — Но знаешь, я не согласен с тобой, потому что ярче всего сияешь ты. И именно ты заставляешь нас отражать этот свет, ведь любовь и красота в глазах смотрящего. Весь этот ужасный, несправедливый и жестокий мир… лишь тот, кто любит, способен узреть всю его печальную красоту. И это ты. Всегда был только ты. Это ты ведёшь нас к свету, это ты показываешь нам путь. И точно так же, как ты желаешь прикоснуться к нашему надуманному величию, мы хотим прикоснуться к твоему свету лишь чтобы преумножить его. И я тоже запомню эту ночь на века, но впереди таких ночей будет столько, сколько пожелают мои драгоценные омеги и бета. Столько, сколько я смогу дать. — Хосок, — выдыхает Чонгук, смаргивая влагу в уголках своих глаз. Кто-то скажет, что счастье — это когда ты можешь искренне улыбаться, но Чонгук думает, что истинное счастье — это когда не стыдно легко расплакаться от распирающих чувств. — Это, конечно, всё очень мило, но сейчас ещё слишком рано и мы все хотим спать. Можно отложить красивые слова на вторую половину дня? — недовольно бурчит Юнги, укутываясь коконом в одеяла. Тихие смешки слышатся отовсюду, подтверждая, что разговор Чонгука и Хосока потревожил сон всех. Чонгук чувствует, как кто-то плотнее прижимается к его спине, и по маленьким ладошкам на плечах, понимает, что это Чимин. Новый поцелуй Хосока щекочет губы, заставляя Чонгука улыбаться, смеяться, радоваться и любить ещё сильней. Чонгук думает, что, наверное, именно ради таких моментов создавался весь этот жестокий, несправедливый и печальный мир.