Шесть цветов для Императора

Сколько Хосок себя помнит, он всегда жил ради недостижимых целей. Он хотел прийти к власти и воссоздать Империю из руин, оставленных отцом. Он хотел быть справедливым и гуманным правителем, хотел избавить людей от голода и вечной зимы. Он хотел излечить мир от ненависти, легкомысленно полагая, что сможет поглотить её всю. Сейчас, с высоты прожитых лет, Хосок знает, что это нормально — иногда не справляться, иногда плакать и просить о помощи, иногда отступать и сдаваться. Это нормально — быть человеком. Не всесильным, не идеальным — всего лишь обычным. Ему понадобились годы и годы, чтобы прийти к этому осознанию. Хосок никогда никому не расскажет, что раньше в глубине души стыдился своих желаний и считал, что не имеет права на их осуществление. Он принадлежит народу и должен быть тем, кто посвятит процветанию империи всю свою жизнь. Так Хосок думал, пока стая не убедила его в другом. День за днём они показывали Хосоку, что могут любить его слёзы, его горе, его печаль и бессилие. Они говорили, что верят в него, что он способен на всё, когда сам альфа не чувствовал сил ни в своём теле, ни в своём сердце. Они любили Хосока каждый день и каждую минуту, и говорили, что ему не нужно быть кем-то другим, кроме как собой. И возможно, именно благодаря им Хосок научился любить себя в этом изменчивом, противоречивом, жестоком и несправедливом мире. Теперь он знает, что любить себя — значит желать чего-то только себе во благо. И у Хосока есть одно такое эгоистичное желание. Он мечтает умереть раньше своих любимых. Его прекрасные бета и омеги справятся с его гибелью. Но Хосок… он не думает, что выдержит смерть кого-то из них, даже если другие будут рядом. Он любит их до беспамятства, до жизни и после смерти. Поэтому он знает, что не справится. Он не сможет смотреть в любимое лицо, лишенное жизни — это убьёт его сразу, на месте. Поэтому мольбы его еженощно заключаются в том, чтобы боги подарили ему лёгкую быструю смерть в окружении тех, кого он даже не мыслил, что может так сильно любить. Однако, Император не властен над течением времени, и никому неизвестно, сколько отведено каждому. Хосок может лишь наслаждаться жизнью со своими любимыми до своего последнего дня. Это он и делает, когда видит продолжение своей любви в глазах их детей.

***

Альфа видит, как мелкие морщинки поселяются на некогда гладких любимых лицах, но ему хочется верить, что им ещё далеко до смерти, даже когда в волосах появляются тонкие седые пряди. — Нам ещё не время умирать, — говорит он на могиле Миён под зеленеющей плакучей ивой. Две могилы всегда убраны, свежие цветы высажены по кромке и огибают скромные надгробия. Чонгуку понадобилось три года, чтобы осмелиться посетить могилы родителей. В первый раз он приехал вместе с Намджуном. Как бета и обещал, он стоял за его спиной и встречал Чонгука успокаивающей улыбкой каждый раз, когда омега оборачивался. Сейчас же Чонгук посещает могилы родителей гораздо чаще. Свежие белые лилии из Зимнего сада сменяют друг друга, не успев завянуть. Вот и сейчас Хосок смотрит, как омега меняет подсохшие лилии на пышный букет свежих, и даже спустя десятилетия всё ещё не может отвести от него взгляд. Волнистые волосы Чонгука в этот раз убраны в хвост, но несколько прядей всё равно непослушно падают на сосредоточенное лицо. Хосок тянется смахнуть их. Он со всей нежностью касается лба омеги, очерчивает овал лица и заправляет пряди за уши, взамен получая улыбку. — Всё ещё такой красивый, — выдыхает Хосок, не в силах перестать говорить это снова и снова. — И молодой, в отличие от тебя, — поддразнивает Чонгук, на что получает снисходительную усмешку. — Мне оставить тебя наедине с родителями? — Проверь Минджи и Сухёна. Они наверняка уже замучили Намджуна, — просит омега, не скрывая свою улыбку при упоминании их детей. — Джун-и повезло, что у него уже седые волосы, ему нечего терять, — вздыхает Хосок, чем вызывает лёгкое хихиканье Чонгука. — Иди. Хосок отходит на пригорок лишь чтобы снова обернуться. Одинокая фигура Чонгука стоит у двух могил под тенью дерева, склонив голову. Ветер подхватывает лёгкую ткань его кимоно, развевая подол и широкие рукава. Сердце Императора переполняется трепетом, и он снова хочет спрятать омегу в своих объятиях и защитить, даже если никакой угрозы нет. Однако, Чонгуку нужно побыть наедине со своими родителями, и Хосоку приходится подавить своё желание снова приблизиться к нему. Вместо этого он ищет Намджуна и своих сыновей, что должны быть где-то недалеко от деревни. Он находит их скорее по наитию, чем действительно задумывается о том, куда они могли пойти. Привычно чувствовать нити связи внутри стаи, следуя за их переплетениями, чтобы найти друг друга и убедиться, что они в безопасности. Кровная связь с детьми обостряла все чувства. Хосоку казалось, он сможет почувствовать их даже на другом конце земли. Он никогда не знал, насколько сильны родственные связи, если подпитывать их. У него не было ничего общего с собственными родителями, поэтому каждый день Хосок воодушевлённо открывал для себя новые грани неизведанных чувств. Быть отцом, быть родителем, наставником, другом… он примерял на себя все роли, находя нового себя в каждой. Это было непередаваемым чувством. Добравшись до нужного места, Император наблюдает интересную картину. Намджун привязал яблоко на крону дерева и соревнуется с тринадцатилетним Минджи в стрельбе из лука, пока семилетний Сухён всячески пытается их отвлечь. Поистине занимательное зрелище. Хосок должен был знать, что дети будут обожать Намджуна, сильного и смелого воина, буквально не желая отпускать его от себя и всё время желая вызвать его на неравный бой. Бета был слишком слаб, чтобы отказать им хоть в чём-то. Хосок всегда подразнивал Намджуна за его мягкотелость, когда для других бета был буквально демоном, нависающим над императорским плечом. Намджун в долгу не оставался и каждый раз напоминал Хосоку о его собственной слабости перед детьми. Хосок ничего не мог с этим поделать. Все попытки быть строгим неизбежно проваливались, столкнувшись с большими жалостливыми детскими глазами. Императору не было суждено получить даже каплю отцовской любви, и он положил всё детство и юность, чтобы доказать ему, что заслуживает любви. Это было неправильно, и Хосок бы никогда не смог так поступить с собственными детьми, когда всё, что делало его сердце — это каждый день преисполнялось любовью. — Отец, ты видел?! — кричит Минджи вне себя от радости, когда оборачивается к нему с озорной широкой улыбкой. Хосок направляется вперёд, чтобы увидеть разрезанное пополам стрелой яблоко. — Ты отлично справился, — улыбается он, наполнившись отцовской гордостью. — Скоро даже Намджун не сможет с тобой соперничать. — Не списывай меня со счетов. Мне ещё есть, что показать, — усмехается бета, натягивая тетиву и с молниеносной скоростью выпуская стрелу. Та со свистом пронзает воздух вместе с яблочной косточкой, пригвоздив ту к коре. Хосок никогда не перестанет восхищаться навыкам Намджуна. Они пережили вместе очень много всего, чтобы было чему удивляться, но бета всегда находит, чем его взбудоражить. — Это было… — задыхается Минджи, не находя нужных слов, переполненный восторгом и воодушевлением. — Это было восхитительно! Научи меня! — будто не просит, а приказывает мальчик. — Ваше величество, я подумаю об этом, когда вы дотянетесь до моего роста, — насмешливо тянет Намджун, и так они начинают препираться, доходя до того, что Минджи со всей серьёзностью на маленьком насупленном лице вызывает Намджуна на поединок. Хосок не может не улыбнуться, наблюдая за притворной борьбой, когда замечает, что Сухён устроился под деревом и притих. Он подбирает полы кимоно и подходит ближе к сыну, присаживаясь рядом. — Всё в порядке? — ласково спрашивает Император, поглядывая на омегу, что пытается уйти от прямого отцовского взгляда. — Да. — Тогда почему на тебе лица нет? Минутами ранее ты был весел и задорен. — Я просто… немного устал, — Сухён то сжимает, то разжимает складки ткани на дорожном ханбоке. Его сын такой очаровательный, когда прячется за длинной чёлкой, что Хосок еле сдерживает себя, чтобы не заворковать. Если Минджи похож на него и внешностью и характером, то Сухён — полная копия Чонгука: нежный, ласковый, трогательный, но так же и упрямый и капризный, когда что-то идёт вразрез с его мнением. — Сухён-а, какое главное правило нашей семьи? — Хосок старается звучать строго, несмотря на своё мягкое сердце. — Быть честным, — отзывается сын, всё же решаясь посмотреть на своего отца. Хосок думает, что это уже маленькая победа. — Тогда честно расскажи мне, что тебя тревожит? И мы вместе это решим, обещаю. Омега ещё несколько секунд будто сомневается, а после поднимает подол ханбока и показывает окровавленные паджи. Сердце Хосока ухает куда-то вниз. Он приподнимает ткань и тщательно осматривает ногу. Рана, благо, оказывается не глубокой, и скорее похожа не большой порез. И когда только успел пораниться? Зашивать не придётся, но нужно обеззаразить. Императорский лекарь, что сопровождает их в любой поездке, находится в ханоке неподалёку, но Чонгук с этим справится гораздо лучше. — Не нужно, не зови папу, — просит ребёнок, когда Хосок порывается пойти за омегой. — Не хочу снова срывать его встречу с бабушкой и дедушкой. — Ты намного важней, — выдыхает Хосок, всё же подозвав охрану и отдав распоряжение привести лекаря. — Знаю, но всё равно не нужно. Хосок узнаёт это желание быть сильным, не жаловаться и не причинять никому неудобств. Эту черту, Сухён, к сожалению, перенял от него. Император думает, что для этого и существуют они, родители: чтобы подставить плечо, когда не на кого больше опереться; чтобы быть безопасным местом, где можно спрятаться от жестокости мира. И Хосок сделает всё, чтобы его дети никогда не чувствовали себя одинокими, обделёнными, нелюбимыми. Тот путь, через который прошёл он… этого никогда больше не должно повториться. Хосок мягко касается раненого колена и с успокаивающей улыбкой заглядывает в глаза сына. — Если у тебя что-то болит, ты всегда можешь прийти ко мне, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы заставить эту боль уйти: будь то твоё колено, твоя рука или твоё сердце. Я здесь для тебя. Как и Намджун, и папа, и твой старший брат. Ты не один, и никогда не будешь. — Я просто не хотел никого беспокоить. — Я знаю, но в этом нет ничего плохого. Я буду только рад, если ты побеспокоишь меня. — Даже когда ты занят в кабинете? — удивление ползёт по милому лицу, и Хосоку просто хочется отдать ему всю свою любовь. — Нет ничего важнее моих детей, моей стаи. Вы — самое важное в моей жизни. Когда Сухён позволяет себе зарыдать, больше не сдерживая слёзы, как и подобает ребёнку его возраста, Хосок перетаскивает сына себе на руки и укутывает объятиями. Когда возвращается Чонгук, у Сухёна уже обработано и перебинтовано колено, что не мешает омеге отчитать сына за то, что тот сразу не сказал о ране, пытаясь храбриться там, где этого не нужно. Хосок с Намджуном наблюдают за этой картиной со снисходительными улыбками. Подумать только, напуганный робкий Чонгук, что одной промозглой осенней ночью появился на пороге императорского кабинета, так повзрослел, что может выступать голосом разума для ребёнка. Чонгук расцвёл, распустился прекрасной тигровой лилией, что не просила о любви — ей и не нужно было. Любовь сама шла к нему в руки, потому что тот, кто умеет отдавать любовь, всегда возвращает её стократ. — Если хотим успеть до завершения ярмарки, нужно выдвигаться сейчас. Нам пять дней пути до Дворца, — говорит Чонгук, закончив воспитательную беседу и теперь поглаживая волосы сына с явным облегчением от того, что ничего серьёзного не случилось. — Дайте мне ещё пару минут, я хочу проведать Миён наедине, — говорит Хосок, обращаясь к Чонгуку. Тот смотрит на альфу, прикусив губу, и кивает, ничего не говоря. Они всё знают без слов. Знают, что время не залечивает раны, что боль лишь притупляется, но никогда не исчезает полностью. И ничто не вернёт прошлого, лишь память способна хранить человека вечно. Это самая большая награда и одновременно ужасное наказание. Память позволяет не забыть тех, кого любит сердце, храня в нём ноющую боль, которая покидает тело лишь с последним вздохом.

***

Дыхание Хосока сбивается, когда он приближается к пригорку, где две могилы спрятаны под ковром свежих лилий. Чонгук хорошо постарался, оформляя земляные бугорки. Император подходит ближе, любуясь отблесками солнца от гладких камней. — Миён, Джихён, не против, если я присяду? — Хосок умащивается на траву между двумя надгробиями, не беспокоясь о запачканной дорожной одежде. Ему нужна минута, чтобы перевести дыхание, и ещё несколько, чтобы начать говорить. — Столько раз приходил сюда с Чонгуком, но так и не решался остаться с тобой наедине, Миён. Я надеюсь, ты не обиделась на это. Просто, знаешь, это страшно, — тихий смешок невольно срывается с губ. — Старость уже подбирается ко мне морщинами и сединой, а я всё ещё боюсь поговорить с тобой, это смешно. Сказал бы кто, что Император робеет перед женщиной как мальчишка, никто бы не поверил. — он переводит взгляд вдаль, где солнечные лучи играют с изумрудной травой. Время и вправду быстротечно. Всегда есть лишь мгновение, чтобы насладиться жизнью, и вечность, чтобы вспоминать. — Знаешь, правда в том, что я ненавидел… не тебя, нет. Наверное, я ненавидел твою смерть. Задавался вопросом, почему ты не вернулась ко мне, когда я стал Императором. Я бы смог вас уберечь, и ты была бы здесь, со мной… ты бы смотрела на Минджи и Сухён. Они такие невероятные. — нежная улыбка касается уголков губ, и Хосок поднимает голову к чистому синему небу. Его сердце переполняется любовью, когда мысли о его детях заполняют голову. Раньше Хосок думал, что никогда и никого не сможет полюбить больше, чем он уже любил свою бету и омег. В глубине души он был напуган самой мыслью стать отцом. Он был лишён родительской любви, так сможет ли дать своим детям то, чего не знал сам? Но он не был один. Жизнь преподала ему множество уроков, и Хосок знал, что полагаться на кого-то — не признак слабости. Ему не нужно быть сильным рядом с любимыми, потому что они любят и принимают его со всеми недостатками. Хосок снова улыбнулся и поспешил смахнуть упавший листок с надгробия. Камень нагрелся под летним солнцем и излучал знакомое тепло. — Но и я тоже не искал тебя… всё спешил изменить что-то, спасти кого-то. Добивался цели и тут же гнался за новой. Но я не переставал думать о тебе. Никогда, Миён… Хосок ненавидел себя долгое время: за то, что не нашёл первым, за то, что не спас, не успел. Это грызло изнутри долгими ночами, когда он позволял себе побыть слабым в объятиях своих любимых. И время не лечило, ни через год, ни через два, и даже спустя десятилетия всё ещё отзывается ноющей болью где-то в глубине. — Я знаю, ты скажешь, что я дурак. Что тревожусь напрасно и ни в чём не виноват. Потому что ты всегда была такой, никогда никого не винила и не держала зла, — воспоминания просятся наружу слезами, и Хосок позволяет себе моргнуть, чтобы дать им волю. — И я тоже больше не хочу злиться и ненавидеть, поэтому… я прощаю себя. Слышишь, Миён? Я прощаю себя. Улыбка поселяется на губах, пока горячие дорожки обжигают кожу. Под пальцами тепло камня, в голове — вспышки воспоминаний. На надгробие падает несколько капель. Хосок поднимает голову к небу, наблюдая пару набежавших облаков. Накрапывает грибной дождь. Внезапно поднимается ветер, теребя полы одежды и спутывая волосы. Он гладит воздушными руками лицо и шею, и обнимает ветряными объятиями: тёплыми, летними. Так, как когда-то обнимала Миён, вытирая его слёзы. Теперь же ветер подхватывает и уносит их. В небе появляются проблески семицветия — радуга соединяет небо и землю, а на ладонь вдруг приземляется полевая ромашка. — Проделала такой путь, — улыбается Хосок, замечая её и сжимая в руке. Он знает — Миён так разговаривает с ним, говоря, что давно пора было отпустить и перестать винить себя за то, над чем он был не властен. Закрыв глаза, Хосок может представить, как Миён спускается к нему с радужного моста, чтобы поругать, утереть слёзы, расплакаться самой и сказать, что любит его так же, как любила много лет назад. Ведь, в конце концов, именно её сердце научило Хосока любить…

***

Когда Император возвращается, паланкин и охрана уже полностью подготовлены к обратному пути. Минджи и Сухён нарезают круги вокруг лошадей, пока Чонгук и Намджун тихо перешептываются между собой, но почувствовав альфу сразу оборачиваются, одаривая его своими нежными улыбками. — Ты долго. Я уже думал идти за тобой, — говорит Чонгук, подходя ближе и сразу захватывая его руку в свою. Тепло растекается под кожей, греет изнутри, успокаивает разволновавшееся сердце. — Я разболтался. — Ты плакал? — на красивом лице появляется обеспокоенная морщинка. Омега тянет руку, чтобы погладить щеку, но Хосок перехватывает её, целуя внутреннюю сторону ладони, а после прижимает её к своему сердцу. — Это неважно, уже нет. Всё в порядке. Хосок больше не злится на себя, он знает, что сделал всё, что мог. Нет смысла винить себя в том, чего он не мог предвидеть. Невозможно спасти всех, а он не бог. Всего лишь человек. И хорошо быть просто человеком. — Тогда поехали домой, — Чонгук дарит ему улыбку, и Хосок не может не улыбнуться в ответ. Домой… туда, где его любимые омеги и дети ждут их. Место, которое они вместе собирали из крупинок и наполняли любовью капля за каплей. — Да, пора возвращаться. Они взбираются в паланкин, отказываясь от помощи нух, а Намджун как всегда выбирает следовать за ними на своей чёрной лошади. Минджи и Сухён, измотанные путешествием и активностью, мило сопят на коленях Императора по обе стороны. Хосок с любовью смотрит на них, поглаживая по волосам. Вскоре к ним присоединяется Чонгук, кладя голову на колени альфы, упираясь коленями в пол. — Погладь меня тоже, — шепчет он, обнимая детей. — Всё ещё такой ребёнок, — Хосок улыбается, опуская руку на голову Чонгука, вплетаясь пальцами в волосы и массируя кожу. Как прекрасно слышать их мерное дыхание, чувствовать мягкость волос, запах тел. Как приятно осознавать, что они его любят, и любить их в ответ намного сильней. Любовь — это смысл. Это единственный смысл, который Император нашёл в своей жизни.

***

Несколько дней пути не ослабляют желания выбраться из паланкина и пройтись пешком по городу, который он так сильно любит. Хосок всё ещё ясно помнит каждую улочку, каждый угол каменных стен, за которыми прятался, когда сбегал из Кёнбоккуна вместе с Тэхёном, проводя весь день с местной детворой. Это яркие воспоминания его не яркого детства, капля светлой краски среди разлитых чёрных чернил. И он ценит эти воспоминания. Лето в самом разгаре, как и уже полюбившаяся всем ярмарка. Хосок с Чонгуком, Намджуном и детьми проходится вдоль лавок с самыми разными вещами, охрана идёт впереди и сзади чуть поодаль. Императору нравится видеть улыбки на устах людей, когда они кланяются им, нравятся дети, что беспардонно разглядывают их с открытыми ртами. Ему нравится быть близко к тем, кто окружает его дворец. Потому что, в конце концов, именно они не покладая рук много лет работают с ним ради хорошего будущего для следующего поколения. Воодушевлённый Чонгук тянет его к сувенирным лавкам, выбирая подарки для стаи. Намджун старается уследить за Минджи и Сухён, которые, соревнуясь друг с другом, наводят суету. Хосок выбирает несколько тонких серебряных цепочек для Чимина и Тэхёна, а для Юнги — новые нотные тетради. Чонгук покупает Сокджину пару бархатных вееров. Намджун находит для себя резной лук с колчаном стрел. Минджи спешит повторить поведение беты и тоже присматривается к оружию, делая вид, что разбирается в нём. Сухёна же тянет на всё блестящее: редкие жемчужины и драгоценные камни. Санины так и норовят отдать Императору что-то бесплатно, рассыпаясь в благодарности и восхищении, но Хосок ценит людской труд. Он знает, сколько сил и времени нужно, чтобы созидать и создавать. Это разрушать просто — всё такое хрупкое и непостоянное. Это хрупкое только беречь, охранять, заботиться, и каждую трещину упорно заполнять. Поэтому он платит сполна и благодарит в ответ, улыбаясь. То, что должно было стать быстрой прогулкой, превращается в долгие хождения между рядами ярмарки, и к воротам Дворца они прибывают уже на закате. Массивные ворота открываются, давая обзор на большую площадь: посередине огромный Кёнбоккун со вздёрнутой многоярусной крышей, отражающей красный свет уходящего солнца. По бокам дворцы поменьше, утопающие в зелени цветущих деревьев. Но не это привлекает внимание. Четыре силуэта уже стоят у порога дворца, высматривая их. Давно устоявшаяся традиция встречать друг друга из путешествий нравится всем. Чонгук берёт альфу за руку, переплетая пальцы. Намджун находит место по правую сторону от него. Минджи и Сухён первыми срываются на бег, будто совсем не устали. Хосок понимает их желание как можно быстрее нырнуть в родные объятия. Дети бросаются сначала к Чимину, раскрывшему руки, чтобы их обнять, а после и к Юнги, Тэхёну и Сокджину. — Вы долго, — говорит Юнги, когда Хосок к ним приближается. Омега супит брови, пытаясь выглядеть сурово, но как и всегда, долго держать лицо не получается. Хосок целует его в щеку, вызывая улыбку. — Не могли вернуться без подарков. Как только мелькает слово «подарки», из дверей выбегают Хваён и Ёнсу, за ними их надзиратели — повзрослевшие Джонхён и Саранг. Хосок смотрит на своих детей и думает — они хорошо постарались. Эти улыбки стоили каждого дня боли, каждой скатившейся с глаз слезы, каждого тёмного дня и холодной ночи. Теперь Хосок знает, самое тёмное время — перед рассветом. Он получает сладкие поцелуи от Чимина, Тэхёна и Сокджина, обнимает детей и страстно расспрашивает об их успехах, поражениях, мечтах и стремлениях. Расположившись на веранде в большом уютном гнезде, он с радостью слушает истории всех, запоминая даже самые незначительные детали. Потому что именно из них и состоит жизнь, и альфа не умеет по-другому. — О чём думаешь, любовь моя? — спрашивает Тэхён, примостившись у его плеча. Такой невыносимо родной, нежный, такой всё ещё захватывающе красивый. — Думаю, мы справились. Мы отлично постарались. Тэхён переводит взгляд на детей, окрашивая губы улыбкой. — Да, я думаю так же. Мы создали прекрасную семью. Хосок долгое время называл свой гарем стаей. До тех пор, пока Сокджин не привёл в неё Чонгука. Сейчас же нет более подходящего слова, чем семья. Семья, которой он был лишён. Семья, к которой он так стремился. Лепесток за лепестком, цветок к цветку — она формировалась годами, чтобы разродиться соцветиями. И теперь, когда все его цветы рядом с ним, Хосок думает, что может больше не истязать себя, не винить, не ругать. Он может позволить себе дать слабину и быть сильным в этом. Однажды он мечтает прилечь на поле, укутанном цветами, и закрыть глаза, ни о чём не сожалея и ничего не боясь. Потому что знает, что цветы эти сделаны из стали, и сердцевина у них — раскалённый металл. И не согнуть их и не сломать. И нет ничего прочнее в этом мире, ибо выращены они самой Любовью, что сильнее Смерти и длиннее Вечности. Для одного человека, который сумел их собрать. Для него. Для Императора.