Шесть цветов для Императора

Спина Хосока вытянута струной, готовой вот-вот разорваться, когда он сидит на своём троне в Кынджонджоне. Тяжёлая корона валяется на полу, словно безделушка из полых камней и металла. Вместо того чтобы поднять её, руки держат копну тёмных волос Чонгука, стоящего на коленях между его раздвинутых ног. Альфа стягивает его волосы у затылка и тянет на себя. — Ты невыносим, — выдыхает Хосок без капли злости. — За это ты меня и любишь, — ухмыляется Чонгук, вздёргивая брови. Если бы Хосоку сказали, что милый нежный Чонгук спустя семь лет совместной жизни превратится в демона-искусителя, который вечно будет испытывать его терпение, он бы не поверил. Но вот он, Чонгук, смотрит на него с огненными искрами из-под прикрытых век, а от розовых припухших губ тянутся нити слюны прямо к хосоковому члену. И если это не воплощение всех его грязных фантазий, что тогда? — Всегда получаешь то, что хочешь, — говорит Император и склоняется над ним, держа за подбородок и целуя со вкусом, с наслаждением, испивая до дна все чувства: и свои, и своего возлюбленного. — Просто я умею хорошо просить, — в глазах омеги разливается жидкое золото, когда он снова припадает к плоти альфы и глубоко заглатывает, издавая соблазнительное мычание. Как и всегда, время между ними затягивается жгутами — их не так просто развязать, разве что оторвать вместе с плотью, струнами сухожилий и костями. Чонгук почти отчаянно отсасывает альфе, задыхаясь, позволяя слюне беспорядочно скапливаться у выемки между ключицами, закатывая под веки глаза. Хосок крепче стягивает его волосы у затылка, тянет ближе, перекрывает кислород. Альфе уже сорок один, но Чонгук заражает его своей отчаянностью и дикостью, пробуждает в нём нечто иное, более тёмное, животное, на грани самообладания и понимания. Это выше его сил. Хосок любит быть нежным, любит распалять своих любимых неторопливо, томно, долго. Но Чонгук не позволяет неторопливо, не в этот раз. Сегодня он даже не борется за возможность дышать. Омега берёт всё и сразу и будто не может насытиться ничем. — Ты сегодня такой нуждающийся, — через хрипы шепчет Император. — Так хочешь этого? — Да, пожалуйста, — словно в бреду шепчет Чонгук, будто через силу отрываясь от члена альфы только для того, чтобы заглотить в лёгкие немного воздуха. Это заставляет его задыхаться ещё больше. — Завяжи мой рот, альфа. — Боги, милый, ты нечто, — хрипит Хосок, толкаясь жестче, сильнее, на грани своих возможностей. Он упирается пятками в пол, поднимает таз и крепко держит Чонгука за лианы волос. — Расслабь горло для меня… да, вот так. Сейчас завяжу тебя. Будешь сидеть на коленях с моим узлом, пока он не спадёт, да? Чонгук мычит, смахивает руками скопившиеся слёзы и расслабляет горло. Это тяжело, и хорошо, и немного на грани. И сердце бьётся огненной птицей о прутья рёбер, лишённое воздуха, доводящее до головокружения. Когда узел набухает, Хосок перехватывает его затылок и держит неподвижно. Уголки губ натягиваются и саднят, по телу проходит почти удушающая дрожь, слюна течёт по подбородку, шее, скапливается в ложбинке между ключицами. Во рту горячо, пока узел пульсирует и вытекает прямо Чонгуку в горло. — Хороший омега, — хвалит Император, задыхаясь. — Так хорошо принимаешь меня, так прекрасно греешь мой узел. Такой красивый и заплаканный у моих ног. Похвала, как и много раз до этого, делает с сердцем Чонгука удивительные вещи. Возбуждение плещется на дне его желудка, между бёдрами влажно и горячо. Всё его тело пульсирует в приятных судорогах. Пока альфа продолжает изливаться глубоко в его горло, Чонгук балансирует на грани собственного удовольствия, легко пересекая черту. Его глаза закатываются под веки, он добирается до собственного возбуждения и спустя всего несколько простых движений вверх и вниз находит необходимое и такое долгожданное освобождение. Омега уверен, что выглядит как полный беспорядок: вот так, на коленях, с высохшими слезами и наполненным узлом ртом. Но Хосок нежно проводит рукой по его щеке и смотрит на него с восторгом, восхищением и благоговением, как смотрел год, два, семь лет назад. Как смотрел в их самый первый раз, когда их глаза нашли друг друга. И Чонгук распускается под этим взглядом как цветок под солнечными лучами. И ни конца, ни края этим чувствам нет. Омега ими упивается, боготворит их, лелеет и бережёт. — Дыши через нос, медленно, вот так. Скоро узел спадёт. Ещё немного. Чонгук дышит, когда узел спадает и Хосок трепетно вытирает его рот шёлковым платком. У него всё ещё мутный взгляд и приятная дрожь во всём теле. — Так сильно хотел завязать мой узел своим ртом? Ты опасный мальчишка, — усмехается альфа, нежно поглаживая его щёки. Чонгуку уже двадцать семь, но он всё ещё остро реагирует на слово «мальчишка». Ему нравится быть дерзким, упрямым и ребячливым. Он рад, что может быть таким: может драться, высказывать своё мнение, обижаться и делать что-то лишь из-за своей упрямости. И получать на это лишь дразнящие «мальчишка», «детка» или «строптивая омега». Ему нравится, когда его поощряют и хвалят, но ещё он обожает, когда его ругают. — Просто хотел побаловать своего альфу и показать, как хорошо я умею просить, — ухмыляется Чонгук, облизывая свои распухшие горящие губы. Горло саднит, уголки губ пекут, а во рту ощущается горько-сладкий привкус. Ох, ему понадобится много тёплого лечебного чая, чтобы успокоить раздражённые стенки горла. — Чонгук, повторюсь, я не против твоей затеи. Но ты уверен, что готов к собственным детям? Потому что, если это ваше очередное соревнование с Чимином, я точно не буду в нём участвовать, — Хосок устало вздыхает и заваливается обратно на свой вычурный трон. Чонгук поднимается на дрожащих онемевших ногах и кое-как усаживается в трон рядом, вертя в руках корону Юнги, что всегда там валяется, словно безделушка. Удивительно, как раньше он боялся даже близко подойти к тронному залу, а сейчас может бесцеремонно развалиться на окчоа, даже не задумываясь. Время сотворило с Чонгуком удивительную вещь: избавило от всех несущественных страхов. — Это не из-за Чимина. Я долго шёл к этому решению. И когда впервые начал этот разговор, я уже был уверен в своих словах. А ты знаешь, что если я что-то решил, меня очень сложно переубедить. Я отступлю только если… ты не хочешь от меня детей. Мысль о том, что Хосок не желает ребёнка от него, была на самом деле абсурдной, потому что Чонгук уверен, что во всём мире не нашёл бы альфу, любящего своих детей настолько непостижимой и огромной любовью. Альфа обожал своего старшего сына-альфу Джунхёна и просто души не чаял в своей дочке Саранг. И сейчас, когда Чимин спустя семь лет снова был в положении и ожидал сразу двоих, Хосок не мог найти себе места от радости и счастья. Конечно, он волновался о многих вещах: возможной междоусобицы между братьями и сёстрами в будущем и своей некомпетентности как родителя. Но в конце концов, они были друг у друга, и они прилагали все усилия, чтобы растить детей в мире и любви. И Чонгук верил, что сможет сам принести часть своей жизни в этот мир. Он правда был готов. — Ты знаешь, что я очень хочу от тебя детей, милый. Для меня нет большего подарка, чем воплощение нашей любви в новой жизни. — Император берёт его за руку и нежно поглаживает, щекоча внутреннюю сторону ладони вдоль линий жизни и любви. — Но я не буду скрывать, что моё сердце переполнено страхом. Чимин и Тэхён провели столько дней в муках. У меня разрывалось сердце, когда я слышал их крики в госпитале и ничем не мог помочь. Это разрывало меня изнутри. И сейчас Чимин носит сразу двоих, и я так боюсь за его жизнь, за жизнь детей. И теперь я буду волноваться за тебя тоже. Просто… просто не хочу вас потерять. Мне жаль, что я не могу забрать всю эту боль себе. Сердце Чонгука наполняется нежностью и благоговением перед своим альфой: всё таким же нежным, любящим, заботящимся и не боящимся говорить о своих страхах и слабостях. Боже, как сильно он любит и восхищается Хосоком, кто бы знал. — Я принимал так много родов, альфа. Я был свидетелем и успешных и трагичных исходов. Я видел, как мучаются омеги в попытках произвести на свет новую жизнь. Знаю, что будет больно и тяжело. И я не чувствую, что с годами буду становиться здоровее для этого. Я люблю наших детей и без колебаний отдам за них свою жизнь, если понадобится. Как сделаешь и ты, и любой другой из нашей стаи. Но я готов рискнуть, чтобы подарить нашей любви новую форму. Пожалуйста, не лишай меня этого. — Ох, милый, иди сюда, — брови альфы болезненно заламываются, а руки раскрываются, приглашая в свои объятия. Хосок тянет Чонгука к себе на колени и обнимает его, целуя в виски, лоб и уголки саднящих губ. — Альфа, я возьму ответственность за своё здоровье и свою жизнь. Тебе не о чём волноваться, обещаю, — шепчет Чонгук между тягучими мягкими поцелуями. — Конечно, — шепчет Хосок в ответ. — Я знаю, что ты справишься. Всегда такой сильный, крепкий, защищающий. Такой не по годам мудрый и лучший из всех нас. Наш золотой мальчик, наше сокровище. Я бесконечно тебя люблю и доверяю тебе. И я знаю, что всё в любом случае будет так, как хочешь ты. Сердце Чонгука лопается от любви. Даже спустя столько лет он всё ещё не знает, как принять всю эту любовь, как сполна ответить на неё. Он посвящает им всю свою жизнь, но достаточно ли этого? Может ли он отдать что-то большее? Отдать им всего себя до последней крошки, зная, как трепетно они будут беречь его. Точно так же, как уже много лет Чонгук держит их сердца в своём рукаве. — Значит ли это, что я могу рассчитывать на твоё появление в моих покоях сегодня ночью? — игриво спрашивает Чонгук, задыхаясь от горячих поцелуев в метку альфы на своей шее. Это опасно, потому что он снова так чертовски быстро возбуждается. Его запах расцветает под губами альфы неувядающими цветами. — Я попрошу Намджуна освободить моё расписание на несколько часов раньше. Приду к тебе вечером и буду любить всю ночь, чтобы наполнить тебя своим узлом и своими чувствами. Боже, у нас будут потрясающие дети, — задыхается Хосок от собственных мыслей. — Они будут катастрофой, — хихикает Чонгук. Возбуждение парит между ними отдушкой, и Чонгуку ничего так не хочется, как потащить Императора в свои покои и заставить выполнить каждое из его обещаний прямо сейчас, не дожидаясь вечера. Или заняться сексом прямо здесь, в тронном зале, когда любой из его советников может зайти и просто смотреть на них. — Милый, я знаю, о чём ты думаешь, но мы не сделаем это здесь. У меня стратегическое собрание через полчаса. — Император с сожалением останавливает движения чонгуковых бёдер у себя на коленях. Ох, омега даже не осознавал, что двигался в такт своим мыслям. Его тело действовало само по себе. — Откуда в тебе столько самоконтроля? — разочаровано спрашивает Чонгук, нехотя покидая колени альфы и пытаясь кое-как привести себя в порядок. Хотя бы разгладить складки на шёлковом кимоно. — Дело возраста, — усмехается альфа, подпирая голову рукой и наблюдая за хаотичными движениями омеги. Чонгук часто забывает о разнице в возрасте, привыкший ко всем обращаться даже без должного уважения. За что его ругали часто, но никогда — серьёзно. Ему просто бесконечно потакали в его желаниях. Но в конце концов, Хосоку уже сорок один. Несколько маленьких морщинок уже прочно залегли в складки его эмоций. Однако, альфа всё такой же красивый, каким Чонгук помнит его в свою первую встречу. Любовь делает его самым красивым альфой, которого Чонгук когда-либо видел в своей жизни. И это не просто слова. — Меня окружают одни старики, — закатывает глаза Чонгук в привычной манере. — Попробуй сказать это Сокджину, — смеётся Хосок, и омега клянётся, что в этом смехе заключена часть вселенной. Он живёт ради этого смеха. Чонгук не сдерживается и ещё раз глубоко целует Императора, прежде чем покинуть Кынджонджон, пока возбуждение не победило его здравый смысл. Тепло и предвкушение скручивается узлами в животе, а хорошее предчувствие и предвкушение грядущих переменен будоражит сознание.

***

Когда Чонгук с довольной улыбкой прикрывает тяжёлые двери тронного зала, снаружи его уже поджидает Сокджин, сложив руки на груди и устремив взгляд куда-то вдаль. Прошло семь лет, а Чонгук всё так же не может отвести взгляд от омеги. Сокджин всё такой же, ничуть не изменился. Он будто возвышался над временем, не признавая его власть над собой. Или, возможно, время возмещало ему горести утраченной молодости. В любом случае, Чонгук всё ещё не мог им налюбоваться. Сам Чонгук сильно изменился: вырос в плечах и закалил тело в тренировках с Намджуном. Теперь он мог спрятать любого из них в своих объятиях как самое дорогое, что у него было, от всего зла этого мира. Это осознание всегда приносило ему огромное удовольствие. Знать, что он может защитить их всем собой: своими руками, что каждый день спасают людские жизни в госпитале и прекрасно владеют оружием и рукопашным боем; своими глазами, что заточены смотреть на них, подмечая каждую деталь; и своим сердцем, которое способно любить так, как он и не представлял, что когда-либо сможет. Когда Сокджин замечает его, то привычно повелительно улыбается. Чонгук неосознанно отвечает на его улыбку своей, как делает это всегда. Губы сами растягиваются саднящими уголками вверх, и омега никогда этому не противится. — Ну как? Получил, что хотел? — спрашивает Сокджин, когда Чонгук равняется с ним. Они теперь неспешно идут через двор к главному дому. Нухи уважительно склоняют перед ними головы. Пахнет выпечкой, свежими цветами и благовониями. Над Кёнбоккуном стоит глубокая тёплая весна. — Конечно, — самодовольная ухмылка сама ползёт на лицо. — Я всегда получаю то, что хочу. — И откуда ты такой дерзкий взялся? — закатывает глаза Сокджин, ухмыляясь. — Ты сам меня привёл, — пожимает плечами Чонгук. — Что ж, все совершают ошибки. Это заставляет Чонгука засмеяться. Сейчас, полностью разбалованный их любовью, он стал таким, каким, наверное, и должен был быть: дерзким, упрямым, берущим от жизни всё, что та может ему предложить. В нём мало что осталось от прежнего Чонгука: робкого, неуверенного и очень ранимого. Даже его некогда мягкое лицо заострилось, оформилось чёткими углами и яркими чертами. Теперь Чонгук чувствовал себя как никогда хорошо и комфортно в собственном теле. — Я перестал пить специальный чай около трёх недель назад. Сейчас моя фертильность на высоком уровне. Всё должно получиться, — возвращается к теме Чонгук. — Ещё одно кричащее дитя в этом доме, — старший омега закатывает глаза и дует свои невыносимо прекрасные губы, которые Чонгуку хочется целовать каждую секунду своей жизни. И именно поэтому он без зазрения совести целует того прямо посреди коридора. И омеге всё равно, если их кто-нибудь увидит. Пока Сокджин приглашает его в свой рот, разрешая властвовать там, всё остальное не имеет ни малейшего значения. Сокджин всегда делает вид, будто его утомляют шум и детские крики. Но Чонгук, да и все остальные в стае, знают, как старший омега их балует, как он носится с семилетним Джунхёном и шестилетней Саранг, и постоянно волнуется, как только увидит тень грусти или недовольства на их маленьких лицах. Чонгук думает, что все они безнадёжны: так беззастенчиво любят своих детей, что боятся перейти грань и разбаловать их во всём. Сложно найти баланс. Научить ещё неокрепшие умы таким сложным понятиям, как ответственность, стремление и защита, бывает непросто. Иногда они не понимают друг друга, иногда заходят в тупик, и часто им приходится собираться в одной комнате и долго решать, в каком направлении двигаться в воспитании своего наследия. Они не всегда сходятся во мнениях, потому что у всех них было разное детство и разный опыт. Но, Чонгук думает, они отлично справляются, когда находят баланс и новое решение. Джунхён растёт замечательным альфой: он увлекается историей, конной охотой и, как ни странно, литературой. И он очень оберегает свою младшую сестру. Конечно, это не значит, что порой они не дерутся и не выдирают другу другу волосы — в конце концов, они всего лишь дети. Несмотря на предстоящую ответственность, что лежит на новом поколении, стая всегда старательно обеспечивают им детство, далёкое от правления и дворцовых интриг. Саранг обожает рисовать вместе с Тэхёном, а с недавнего времени ещё и пробовать залезть в пасть к дремлющему Тани. Саранг проводит много времени с Сокджином, потому что омега постоянно наряжает её в красивые кимоно, которые она обожает. Джунхён же любит находиться рядом с Намджуном и Чонгуком, с восторгом наблюдая, как те дерутся на тренировочных боях. И Джухён, и Саранг приносят много хлопот, когда болеют или норовят продемонстрировать всё упрямство своего характера, но они также нежные в проявлении любви и привязанности к своим родителям, к своей стае. Они обожают Хосока, всегда с большими глазами и таким же большим сердцем принимают от него любое внимание, которое тот способен дать. Хосок по вечерам читает им сказки, пока они не заснут, и целует в розовые щёки. Он учит Джухёна всему, что знает, но также обожает дурачиться с ним, носясь по всему дворцу. И всегда хвалит Саранг за успехи в искусстве, любовь к которому, бесспорно, передалась ей от Тэхёна вместе с невероятными глазами. Чонгук думает, что все они хорошо справляются. И когда на свет появятся дети Чимина и его собственные, они так же будут находить новые методы и решения разных проблем. Вместе. — Хочешь зайти ко мне? — спрашивает Сокджин, дёргая его за волосы и снова обращая внимание на себя. В глазах старшего омеги горит огонь, страсть, неприкрытое желание и… вызов. И это бьёт по Чонгуку гораздо сильней, чем обычно. Удивительно, как быстро Сокджин способен лишить его любой здравой мысли и превратить в клубок возбуждения одним только взглядом. Чонгук даже спустя семь лет не понимает, как у омеги это получается. Он знает, каким диким может быть Сокджин. Чонгук проводил дни и ночи в его постели и никогда не мог — и не хотел — отказываться от этой возможности. Поэтому, конечно, Чонгук кивает и мгновенно отражает желание Сокджина в собственных глазах. Он уже витает в дымке возбуждения, когда старший омега берёт его за руку и ведёт по изученной вдоль и поперёк дороге к своим покоям. У Чонгука ноги ватные, а голова тяжёлая, и губы горят, когда Сокджин снова целует его, едва захлопнув сёдзи собственной спальни. И здесь нет места медлительности: у Сокджина точные движения, когда он развязывает пояс чонгукового ханбока и скидывает накидку с плеч, пробираясь горячими руками прямо под полы хлопковой чогори. У Чонгука кожа идёт ожогами везде, где Сокджин к нему прикасается: кубики пресса, грудь, ареолы сосков и шея. — Не дразни меня, ну же, — хнычет Чонгук. Его собственные движения, напротив, хаотичны. Он судорожно развязывает пояс сокджинового ханбока, почти разрывая ткань чогори и паджи. Как всегда, нетерпеливый рядом с Сокджином, жаждущий одновременно быть послушным и дерзким, желающий наказания и вознаграждения в одинаковых пропорциях. Противоречия опаляют жаром изнутри. — Детка, дразнить тебя — это дело всей моей жизни, — усмехается Сокджин, обжигая кожу Чонгука поцелуями. Он руками пробирается под шёлк паджи и ласкает возбуждение, собирая смазку. — Такой мокрый, такой нуждающийся. Скажи, ты сделал это? Завязал узел Хосока прямо у себя во рту? Стоял перед ним на коленях и глотал его сперму, пока альфа не сдался? — Д-да, я это сделал, — мычит Чонгук, наполняясь почти неестественным возбуждением. Сокджин разжигает в нём огонь своими грязными разговорами и прикосновениями так искусно, так правильно. Руки Сокджина умеют ласкать, умеют нажимать, умеют опалять. Губы Сокджина могут разрушать, могут исцелять, могут убивать. Чонгук так много раз испытывал на себе всё это, что не сосчитать. И всё же… всё же этого так чертовски мало. — Какой послушный омега. Сделал всё, как я сказал. — Глаза Сокджина горят в полумраке комнаты, когда он подталкивает Чонгука к кровати, избавляя от одежды. И нет ничего лучше, чем чувствовать голое тело Сокджина на своём. Нет ничего более горячего, чем очерчивать его шрамы, изгибы, карту его вен и россыпь родинок. — Пожалуйста, пожалуйста, хочу тебя, — просит Чонгук, чувствуя себя таким лёгким и воздушным в его в руках. Ему даже не нужна подготовка: он такой чертовски мокрый и возбуждённый, что это почти сводит с ума. — И конечно, ты получишь, — ухмыляется Сокджин. — Как получаешь всё, чего хочешь. Верно, малыш? Чонгук может лишь кивнуть, потеряв все свои слова, когда Сокджин возвышается над ним, заводит руку за спину и проводит по его члену, направляя прямо в себя. Это ощущается раем. Быть в тепле и узости Сокджина, слышать его выдохи и тепло сбитого дыхания у себя на коже, ощущать его прикосновения напряжёнными мышцами, сквозь дымку слышать его похвалы, хаотично двигать бёдрами, преследуя бесконечное удовольствие. Сокджин двигается над ним, встречает его движения на полпути, и они быстро находят свой ритм, как делают это всегда. Удовольствие закручивается узлами, когда Сокджин продолжает двигаться над ним, будто танцует свой лучший танец, и поощряет его беспорядочные движения своими красивыми стонами. Чонгуку хочется зажмуриться от подступающего удовольствия и одновременно с тем смотреть на Сокджина, не моргая: такого внеземного, такого отчаянно прекрасного. Ах, если бы Чонгук только мог показать ему, как сильно любит его — самого первого человека, который дал ему шанс в этой жизни. Человека, который показал ему, какой красивой может быть любовь. Чонгук упирается пятками в постель и приподнимает бёдра, чтобы двигаться быстрее, чтобы захлебнуться в удовольствии, чтобы забыть собственное имя, заменив его сокджиновым дыханием. И когда он отпускает себя, Сокджин целует его глубоко, запирая стоны в глубине собственного горла. — Детка так хорошо постарался для меня, — хвалит он, убирая влажные спутанные волосы с чонгукового лица. Вблизи смотреть на красоту Сокджина почти смертельно: слишком больно для глаз и сердца. Поэтому Чонгук закрывает глаза и принимает ещё несколько смазанных поцелуев. — Как думаешь, сможешь продолжить? Или хочешь поберечь силы для Хосока, м? Что знали все в стае, так это то, что у Чонгука были неисчерпаемые запасы сексуальной энергии. Возможно, в силу возраста, а может потому, что ему просто нравилось получать и дарить удовольствие. Ни для кого не было секретом то, чем занимался Чонгук с Намджуном ранним утром у кромки леса, куда они любили скакать на лошадях. Он мог днями и ночами не вылезать из постели Сокджина и обожал отвлекать Хосока от работы в его собственном кабинете, в тронном зале, в купальне, и даже в паланкине по дороге на ярмарку. Конечно, это не значило, что он смог построить сексуальные отношения со всеми: Юнги всё так же не был заинтересован в отношениях с другими омегами, кроме Сокджина; с Чимином они стали слишком близкими друзьями, чтобы испытывать влечение, а Тэхён стал для него наставником и старшим братом, и было комфортно с ним оставаться в таких отношениях. И это было нормально — Чонгук любил их и знал много разных способов выразить свою любовь помимо секса. Он хорошо понял динамику стаи, органично вписался в неё, он чувствовал себя любимым и желанным на разных уровнях: без ревности, без того, чтобы сравнивать себя с другими, без излишней драматичности и философии. И Чонгук чувствовал себя как никогда на своём месте и хотел всего, что они могли ему дать. Поэтому кончено, конечно он мог продолжать. — У меня всегда есть силы для тебя, Джин-и, — улыбается Чонгук, чувствуя себя пьяным от недавнего оргазма. — Дерзкий мальчишка. Кто тебе разрешил обращаться ко мне неформально, а? — Сокджин подначивает его перевернуться на живот и уткнуться носом в подушку, которая пахнет Сокджином и стаей. Это сводит с ума и лишает всякого благоразумия. — Я растил тебя столько лет, чтобы услышать, как ты дерзишь мне? Я потратил на тебя свои лучшие годы, — дразнит старший омега. — Это я потратил на тебя свою молодость, — позволяет себе огрызнуться Чонгук в подушку. Он знает, как это нравится Сокджину, как распаляет его. Как старший омега любит усмирять его дерзость и ставить его на место. Чонгук всегда наиграно громко отрицает это, но ему тоже нравится их игра. Ему нравится быть для старшего омеги дерзким и непослушным. Это каждый раз заставляет его испытывать невероятные оргазмы. — Ты заслуживаешь наказания, но тебе очень повезло, что я в хорошем настроении. Слова Сокджина сопровождаются тягучим стоном Чонгука, когда пальцы омеги оказываются внутри него. Чонгук поднимается на колени и прижимает локти к груди, за что получает обжигающий шлепок по ягодице. Это болезненно и остро, но так чертовски приятно. Он дрожит всем телом под волнами обжигающего удовольствия. Узловатые пальцы Сокджина творят что-то невообразимое внутри него: они задевают все комки нервов, царапают чувствительные стенки и дразнят отточенными движениями, за которыми хочется угнаться. Чонгук извивается и ищет удовольствия, когда горячее возбуждение снова наполняет его член, а внизу живота поднимаются волны жара. Сокджин давит рукой на его шею, сильнее прижимая к постели и лишая воздуха. — Моя дерзкая детка такая нетерпеливая, — шепчет он прямо в ухо и одним плавным движением наполняет Чонгука. Это всегда головокружительно и на грани. Удовольствие острое, почти болезненное, дикое. Сокджин берёт его быстро и жёстко, не жалея сладких слов и грубых движений. Голос Сокджина проникает в его уши, прикосновения жалят в местах, к которым тот прикасается, удовольствие растекается по телу хаотичными наплывами. Чонгук теряется в этих чувствах, как делает это всегда. Когда Сокджин много лет назад обещал ему удовольствие, Чонгук не ожидал, что оно будет лишь возрастать по прошествии времени. Старший омега открыл в нём всё сексуальное: показал ему, как наслаждаться нежностью и грубостью. Сокджин терпеливо вместе с ним выяснял, что ему может понравиться. Он направлял Чонгука, учил его принимать и дарить удовольствие и прислушиваться к желаниям своей внутренней омеги. Сокджин подарил ему красивую метку на сгибе шеи, которая приятно грела, даже когда Сокджина не было рядом. Чонгук не соврал, когда сказал, что Сокджин был его первой любовью. — Ты витаешь в облаках, — шепчет старший омега, отнимая руку от шеи и позволяя сделать полноценный глубокий вдох. Чонгуку просто было так хорошо, что он немного улетел. — Хочу… смотреть на тебя, — хрипит он, даже не осознавая, как сильно эти слова царапают его горло. Сокджин понимающе смотрит на младшего и аккуратно выскальзывает из его тела, чтобы позволить Чонгуку перевернуться. — Что поделаешь, раз ты не можешь и секунды прожить без моего прекрасного лица, — надменно произносит Сокджин. Это заставляет Чонгука закатить глаза и сделать вид, будто он раздражен. — Ты невыносимый. — Спасибо, ты тоже, — усмехается старший омега и перехватывает его под бедром, впиваясь пальцами в кожу, оставляя вмятины, которые после ночью будет обцеловывать Хосок. Ох, слишком опасные мысли. Слишком быстро они приближают Чонгука к краю. Сокджин снова заполняет его своим членом, своими красивыми стонами, прожигающими насквозь глазами и дразнящими словами. Они целуются, и омега дарит ему своё горячее дыхание прямо из лёгких, и у Чонгука приятно кружится голова. В глазах всполохи света, смазывающие всё пространство в кляксу, а внизу живота горячее парализующее тепло. Всего этого одновременно слишком много и слишком мало. Удовольствие наполняет его до краёв, переливаясь, и Сокджин продлевает их общий оргазм, продолжая двигаться так, словно от этого зависит его жизнь, пока Чонгук цепляется за его плечи и кусает доступные участки распалённой кожи. Это всегда так невероятно, всегда возносит Чонгука куда-то в поднебесье, в объятия ангелов, не иначе. Дымка удовольствия опадает не сразу: они оба лежат на разворошенной постели и пытаются привести дыхание в норму. В теле приятная дрожь и легкость, а в голове густой туман. Чонгуку нравится, что в такие моменты Сокджин прижимает его к постели тяжестью своего липкого от смазки и спермы тела. — Я люблю тебя, — отдышавшись, говорит Чонгук, потому что, на самом деле, он не пропускает ни одного подходящего момента, чтобы сказать это. — Я люблю тебя больше. — Я люблю тебя дольше. Ты — моя первая любовь, так что тебе не победить в этой схватке, — хихикает Чонгук. — Ты — моя последняя любовь, — слишком серьёзно и напряжённо отвечает Сокджин куда-то в глубину кожи на его шее. — Я серьёзно. Я люблю тебя очень сильно, ты не представляешь. И я буду так же любить твоих детей, и отдам им все свои чувства, которые во мне остались. Когда ты будешь маяться с ними пока у них режутся зубы и болят животы, пока они болеют или просто дурачатся. И когда они будут капризничать, а ты не будешь знать, что делать — я буду рядом, чтобы поймать тебя, чтобы направить тебя и поддержать. У меня никогда не будет своего ребёнка, моей плоти и моей крови. Но я люблю Саранг и Джунхёна как своих собственных детей. Как если бы они и правда были моими. И я буду любить твоих детей такой же любовью… просто, чтобы ты знал. Сердце Чонгука переполнено чувствами, которые находят выход в его наворачивающихся слезах, в его руках, прижимающих к себе омегу ещё ближе, в его мягком поцелуе в висок. — Ты такой жестокий, снова заставляешь меня плакать, — улыбается Чонгук, пытаясь сморгнуть позорные слёзы. Намджун был прав, когда сказал, что его тело сильное и большое, в то время, как сердце его остаётся всё таким же мягким и нежным. — Правильно. Тебе стоит рыдать из-за того, что я разбалую твоих детей и они будут любить меня больше, — насмехается Сокджин, вмиг меняя настроение и смахивая слёзы с чонгуковых глаз. — Наших детей, Сокджин. Это будут наши дети. Это будет продолжением их любви. Чонгуку до дрожи приятно так думать. Сокджин целует его сладко и долго, вдыхая любовь вместе с воздухом, и шепчет тихие признания в любви, которые громче всего, что он когда-либо слышал. И можете называть Чонгука глупцом, но он знает, он знает, что цветы в его сердце никогда не завянут.