Феликс Фелицис

***

«Зверолюдство как болезнь, или практическое применение магических девиаций», трактат сэра Альпьера Никсона, члена Визенгамота, дважды кавалера ордена Мерлина I степени за заслуги в борьбе с нечистью, ярого консерватора и пуриста крови.

Год публикации: 1481

(* входит в список запрещенных)

Статья первая. Зверолюдство: виды и отличительные черты.

      Зверолюдство — термин несомненно широкий и многогранный, объединяющий в себе сразу два полярных по многим пунктам направления магической девиации. Если пытаться дать наиболее простое и обтекаемое определение этому опасному явлению в волшебном мире, можно сказать, что это собирательное название всех форм отклонений, связанных с трансформацией тела из человеческого в звериное. Если же мы возьмемся конкретизировать данное понятие, то получим следующее: зверолюдство — тип телесных метаморфоз, как осознанных, так и бессознательных, неконтролируемых, общей характеристикой которого является полная или частичная трансформация внешнего облика и внутренних органов в анималистическую форму.       Ученые-криптозоологи считают, что обладатели данной девиации несомненно имеют все основания маркироваться как «нечисть» из-за ряда ключевых факторов: зверолюды опасны для окружающих, их магический потенциал неконтролируем и находится выше или ниже нормы (в зависимости от типа превращения), их внутренние органы официально используются в серии обрядов, зелий и т.д. Отсюда следует необходимость ограничить свободное перемещение подобных существ по стране, а более действенным будет и вовсе заниматься их отловом, потому что основная форма большинства представителей этого класса — хищники-людоеды.       Итак, я позволю себе выделить два вида зверолюдов, в которых мы сможем проследить вполне дистинктивные черты.       1. Зверолюдство цикла — тип девиации, при которой маг превращается в хищное животное в определенные дни каждого месяца, чаще всего в промежутке три дня до — три дня после полнолуния. Отличительными чертами этой категории являются следующие:       — общий уровень магии снижен;       — принимают в основном форму представителей семейства псовых — волков, лис, койотов и т.д., реже рептилий;       — обладают меньшим контролем над своими действиями, животный разум подавляет человеческий, инстинкты наиболее выражены;       — практически не сохраняют анималистические характеристики, когда находятся в людском теле;       — перед смертью принимают звериный облик.       Циклическое зверолюдство чаще всего — приобретенный недуг, передающийся от одного представителя к другому. Им можно заразиться, как и любой другой болезнью, но универсального лечения для подобной аномалии нет. Криптозоологи полагают, что путь передачи данной девиации — кровь: через укус, царапину, рану любого другого типа. Наследственные циклические зверолюды встречаются редко, чаще всего это лисы. В данном случае болезнь передается от матери к ребенку. При наследственном зверолюдстве черты нечисти могут проявиться не сразу, но даже в этом случае стоит вести контроль рождаемости и отлов даже на первый взгляд безопасных детей.       2. Зверолюдство контроля — тип девиации, при котором маг превращается в животное по собственному желанию, вне зависимости от окружающей среды и природных циклов. Отличительными чертами этой категории является следующее:       — общий уровень магии значительно повышен;       — могут принимать форму любого животного, но фиксированно: один маг имеет только одну ипостась;       — как было отмечено ранее, обладают практически полным контролем над собственными действиями, инстинкты подавлены;       — сохраняют анималистические характеристики в человеческом теле: аномалия влияет на постоянный слух, зрение, обоняние, координацию и нередко вкусовые предпочтения;       — перед смертью принимают человеческий облик.       Зверолюдство контроля — врожденное явление. Точная причина возникновения не выявлена… ***       — Ну как-то так… — в процессе рассказа Антон перевернулся на другой бок, лишь бы не смотреть в чужие глаза. — Это такой бред, и я понимаю, что тебе сейчас скорее всего противно, но именно поэтому я ничего не говорил, и…       Арсений не дал ему договорить. Смахнул с ресниц непроизвольные слезы резким движением и обнял парня со спины своими теплыми, как печка, руками. Почувствовал, как под его пальцами тело мелко дрожит, и притянул еще ближе, защищая от неправильных эмоций, от мира и от самого себя.       — Ну ты чего? — спросил он слизеринцу в шею, обдавая ее горячим дыханием и сцеловывая пробежавшие мурашки. — Не говори глупости, Тох. Я бы не согласился и на половину того, чем мы с тобой занимались последние месяцы, если бы мне было противно.       Попов еще не мог до конца поверить в то, что Антон ему рассказал, но сердце, этот предательский сверхчувствительный орган, билось, как сумасшедшее, пытаясь выпорхнуть, выскочить, выбраться из грудной клетки. Шаст начал принимать его только что, а Арсений знал, что только что сделал это окончательно. Поэтому, не давая парню в своих руках сказать ни слова, он прошептал на грани слышимости:       — Я тоже… тоже принял тебя, Антон. Не сейчас, раньше, но я тоже был там, гневился, отрицал, торговался и плакал каждый раз, когда дело касалось нас. И я не ненавижу тебя, я не испытываю отвращения, ничего из того, что ты мог себе там напридумывать. Я… ты мне нравишься, окей?       Послышался всхлип, приглушенный подушкой, сдавленный, но какой-то иррационально счастливый. Антон выпутался из его рук и перевернулся лицом к лицу. В зеленых глазах стояли самые настоящие слезы, и в этот момент они Арсения совсем не пугали. Теперь, здесь, в этой комнате, на чужой территории, он не боялся увидеть последнюю слабость парня. Он этого жаждал. Стремился к тому, чтобы блоков и запретов больше не осталось. Чтобы все слова, сказанные сегодня при свечах, имели вес.       — Правда? — это прозвучало жалобно, дребезжаще, с такой детской надеждой, что сердце, черт бы его побрал, екнуло и провалилось куда-то в ноги.       — Правда, — Арсений улыбнулся тепло и растрепал чужие и так стоящие дыбом кудри. — Я не могу до конца поверить в то, что я сейчас это говорю, но уверяю тебя, ни капли не сомневаюсь в своих словах.       И это было простой истиной. Внутренняя бойня уже давно прошла, остались только ее отголоски. В них обоих. Они так долго ходили по кругу и напарывались на одни и те же грабли, что теперь, признавшись во всем, Арсений почувствовал, как за спиной вырастают крылья, как тело наполняет легкость, такая, что еще секунда — и он воспарит. И он знал, нутром ощущал, — это взаимно.       — Это такая дурость, — Антон прижался к нему еще ближе и усмехнулся куда-то в ключицы. — Мы с тобой.       — Как в самых дурацких романтических комедиях, — отозвался Попов, целуя парня в макушку. Не хотелось ничего говорить, хотелось просто замереть в этом моменте, в полном умиротворении впервые за долгие семнадцать лет жизни, впервые за вечность. Они влюблены. Не любят еще, возможно, но точно чувствуют. И Антон прав, это абсолютная дурость, но до безумия приятная. Потому что у судьбы отличное чувство юмора, а карма иногда и вправду работает. После страдания приходит долгожданный покой.       — Слушай, — послышался тихий шелест шепота из ворота его рубашки. — А если мы… ну… взаимные короче, может тогда зайдем дальше обычной дрочки, м?       Арсений засмеялся дуновением ветра, совсем негромко, чтобы не разбудить спящую на первом этаже Майю Олеговну.       — Тебе нужно было услышать мое признание в любви, чтобы это предложить? — спросил он насмешливо.       — А как еще? — Антон удивленно поднял голову. В зеленых глазах отразилось недоумение. — Или ты думал, что я насильник что ли? Что подойду к тебе как-нибудь после пар, схвачу за жопу и трахну? Или проберусь в твою комнату в Башне через окно ночью?       — Ну если честно, это очень сильно твой вайб, — Арсений хихикнул, когда получил тычок под ребра.       — Да иди ты нахуй, — наигранно обиженно пробубнил слизеринец, но в глазах продолжали плясать смешинки. — Не хочешь, не надо.       Он выбрался из чужих объятий, садясь на кровати спиной к Арсению и складывая руки на груди. Достал откуда-то сигарету, поджег щелчком пальцев и затянулся, привычно заполняя комнату едким дымом. Когтевранец, смеясь про себя от этой показушной картинки, перевернулся на бок и стал завороженно смотреть, как вздымаются и опадают чужие плечи на каждой особенно глубокой затяжке, как Антон тихонько покашливает, выдыхая табачные линии ртом и носом одновременно, забив на эстетику и контроль. В какой-то момент он тоже сел и совершенно невинно зарылся пальцами в чужие кудряшки, перебирая и оттягивая совсем чуть-чуть, не до боли, а до приятных покалываний. Теперь было можно. Теперь ему дали зеленый свет просто касаться, как и когда вздумается. И в этом магии было больше, чем во всем этом городе вместе взятом. Потому что волшебство темной комнаты и двух сердец, бьющихся далеко не в унисон, но в гармонии, было самым невероятным на свете.              Антон курил долго, медленно, гипнотически и тягуче, как делал в своей жизни почти все, кроме, разве что полетов и зелий, в которых всегда требовалась скорость и максимальная концентрация. Арсений видел перебоями его пальцы, длинные и такие красивые, что хотелось пересчитать каждую фалангу прикосновением губ. Как же давно он залипал на них украдкой. А теперь делал это без зазрения совести.       Он все еще не мог осознать, что тоже Антону нравился. Даже дольше, чем был странно влюблен сам. Но не хотел думать и анализировать сложившуюся ситуацию. Хотел просто взять от нее все. Поэтому в какой-то момент просто не выдержал. Переполз по кровати так, чтобы сесть рядышком, попутно сминая под коленями простыню. Осторожно, словно хрустальную, повернул голову слизеринца за подбородок лицом к себе и приник к чужим сухим губам, сцеловывая с них сладость сигаретного фильтра. На самом деле, Арсению казалось, что он уже выучил наизусть каждую маленькую трещинку на коже парня. У Антона после курения губы всегда были совсем наждачными, но Попову почему-то нравился именно этот эффект. Неровности приятно ощущались на языке, и хотелось исследовать их запойно долго, пока воздух из легких не выбьет окончательно и не закружится голова, посылая в глаза черные точки и серебристых мушек. Он так и делал — целовал до самой грани, вбирая в себя царившую между ними взрывную нежность.       — Когда ты так делаешь, я забываю, почему начинал дуться, — прошептал Антон ему в губы, смеясь тихо, едва всколыхивая малюсенькое пространство между их лиц.       — На это и был расчет, — уверил его Арсений, отстраняясь с неохотой и напоследок чмокая его, совсем по-детски, в идеально ровный, греческий нос.       — Дурень, — отозвался слизеринец, и в этом ребяческом оскорблении сквозило столько неприкрытой доброты, что Попов почувствовал, как давится ей. Никто никогда не говорил с ним так, и от этого накрывало сильнее. Осознание того, что многолетняя вражда превратилась в это, сносило крышу медленно, по кирпичикам. И ему это определенно нравилось. Нравилось доверять кому-то себя целиком, свою жизнь, мысли и чувства. И тело. Именно поэтому Арсений набрал в легкие побольше воздуха, вернул лицу серьезность и произнес как можно увереннее:       — Я хочу, Антон… — отвечая на вопрос, заданный, кажется, вечность назад. — Просто…       — Да я не настаиваю, Арс, чего ты? — парень тут же весь подобрался и теперь уже по-настоящему нахмурился. — Мне не нужно, чтобы это было какое-то принуждение или произошло, потому что ты чувствуешь себя обязанным это сделать. Второе вообще самое ужасное.       — Нет, нет, ты не понял, — Арсений выставил вперед руку, пытаясь остановить слизеринца, который явно начал загоняться. — Просто… у меня же никого не было до тебя… чтобы так, серьезно. Чтобы на самом деле…       — Господи, — было видно, как Антон выдыхает заметно облегченно. Он привычно запутался пальцами в своих волосах, ставя кудряшки дыбом, и улыбнулся тепло и ярко, до солнышек-морщинок вокруг глаз. — Так это же решаемая проблема. Ты же знаешь, что из меня хороший учитель, — он подмигнул совершенно по-блядски, и Арсений, не удержавшись, ущипнул его за бок.       — Просто я боюсь сделать что-то не так. Ты уже опытный, и я… — начал было он, но Шастун прервал, буквально заткнул его коротким поцелуем.       — Успокойся, — прошептал он, опаляя дыханием кожу на чувствительной шее и тут же приникая к ней губами, вбирая в рот и оставляя маленький, быстро темнеющий след своего присутствия. — Ты будешь сверху, окей? Там облажаться почти невозможно.       — Почти… — нервно пробубнил Арсений и снова был бесцеремонно прерван.       — Ты такие кульбиты со своей палочкой вытворяешь, — горячий шепот на ухо не давал здраво соображать, настолько проникновенным и уверенным он был. — Ты хорош в стольких вещах. Да ты лучше всех, Арс. Ты ничего не боишься. Неужели ты правда думаешь, что у тебя не получится просто трахнуть меня в задницу?       — Антон… — возмущенно выдохнул Попов, выходя из транса, в который его ввел этот гипнотический голос, сейчас казавшийся особенно низким. Все-таки Шастун иногда был слишком прямолинеен. Но даже несмотря на это он был очевидно прав. Арсений хотел, действительно хотел попробовать. И нельзя было позволять страху его остановить. — Хорошо. Я согласен. Но ты не будешь надо мной ржать, если я буду делать что-то не так, понял?       — Я и не собирался, — слишком серьезно отозвался Антон и встал с кровати, с кряхтением потянувшись в попытке размять затекшие конечности. — Я в душ, дай мне минут двадцать.       Когда он вышел из комнаты, Арсений откинулся головой на подушку и ушел в свои мысли. Все это было так странно и так восхитительно одновременно. Они, они оба, пришедшие к этой точке времени и пространства помятыми, обоюдно побитыми, но теперь определенно счастливыми. И пусть мир горел и рушился на их глазах, пусть умирали люди, пусть из будущего у них возможно были только вот такие вот редкие ночи напополам, в объятьях в постелях друг друга, но они теперь оба кому-то нужны. И это чувство было самым живым за всю короткую жизнь парня.       Он слушал, как в соседней комнате течет вода, потом останавливается, и босые ноги шлепают по полу в направлении спальни, и думал о том, что этого человека, высокого шатена с болотными глазами, он полюбил вопреки. И ему так же вопреки на эту любовь ответили.       Антон вернулся в комнату красивее, чем прежде. В одном полотенце, обмотанном вокруг бедер, с влажными волосами и капельками воды, бегущими по груди, образовывая дорожки, блестящие в свете свечей. Смотря на него, Арсений буквально забыл, как дышать. Если бы в горле не пересохло от нервов, он возможно захлебнулся бы слюной.       — Ты невозможный, — проговорил он на грани слышимости, неотрывно глядя на то, как самая настойчивая капля пересекает обнаженный сосок.       — Как и ты, — отозвался ему Антон эхом, подходя ближе и садясь на край кровати, проминая матрас своим весом. — Даже в одежде ты просто какое-то божество. Если бы можно было, я бы заказал списать с тебя икону и молился бы каждый день.       Арсений проглотил эти слова, как ложку самого сладкого меда. В них не было попытки подмазаться, лишь святая искренность, огромное восхищение им в любой кондиции.       Антон переполз еще ближе, садясь когтевранцу на бедра, вжимая его в простыни своим весом, но Арсений не чувствовал тяжести. Лишь удушливо желал, чтобы чужие голые ноги касались его кожи напрямую, а не через мешающую сейчас ткань джинсов. Тело отреагировало слишком быстро, внизу живота завязался такой крепкий узел, что не развязать, не разрубить. Никого другого он никогда так не хотел, до треска пожара в груди. Лишь этого заносчивого, дерзкого, умного, заботливого, нежного человека, сейчас так мягко проходящегося кончиками своих длинных пальцев по его скрытой рубашкой груди. Парень ощущал, как по трикотажу расплываются теплые пятна от упавших на него капель, и этот контраст вечно ледяных рук и воды уносил его куда-то далеко от этой, да и любой другой реальности.       — Ты искусство, — констатировал Антон, накрывая его пересушенные губы своими влажными после душа, и этот поцелуй почему-то отдавал яблоком. Арсений удивился, почувствовав этот вкус на языке, но ничего не спросил. Лишь отдался прикосновениям со страстным рвением. Непроизвольно прикусывал чужую кожу, не до крови, легонько, до приятной боли. Ловил чужой язык мягко, посасывая его, почти не думая об осторожности. Эти мысли заслоняло почти животное желание. Внутренние инстинкты, лисьи, первородные, хотели Антона всего. Человеческая сущность жаждала того же.       Они не разрывали поцелуй, задыхаясь друг в друге, когда пальцы слизеринца ловко выпустили одну за другой пуговицы из шлевок чужой рубашки. Он делал это вслепую и раз от раза случайно касался разгоряченной кожи груди. И Арсений плавился. Внутренне его уже давно колотило, возбуждение начинало давить и требовать к себе внимания. Но Антон предпочитал медлить почти пыточно, и Попову это нравилось до немого крика.       Чужие губы переместились на шею, добавляя к уже расцветшему засосу новые, не менее яркие. Слизеринец помечал свое, заявлял права. Прикусывал тонкую кожу, вбирал ее в рот и отпускал. А потом, словно извиняясь за вольности, проводил по медленно темнеющему синяку своим слегка шершавым, удивительно кошачьим языком, и Арсений после каждого такого действия выпускал сквозь зубы разрешенный воздух, пытаясь сдержать стоны.       Пальцы снова прошлись по груди, теперь уже обнаженной, и это ощущалось разрядом тока. Арсений поймал голову Антона за подбородок, приподнимаясь на локтях и тоже оставляя на чужой шее свой след. Он не имел права отставать, тоже жадно желая присвоить.       — А ты пожар, — произнес он, всматриваясь в свою магию в зеленых глазах. Она там горела привычно, но сейчас как-то особенно интимно. Будто бы показывая, что теперь они имеют право быть одним целым.              — И то верно, — рассмеялся Антон и сползая чуть ниже по ногам Арсения, на колени и целуя его грудь, живот, продвигаясь прикосновениями все ниже и ниже, к кромке джинсов. Парень задержал дыхание, не смея нарушать эту магию. Он слышал визг молнии через вату в ушах и точно знал, что Антон через пару секунду увидит то, насколько сильно он возбужден. И не было ни стыда, ни смущения. Лишь осознание того, что это все — горячая правильность.       Тело вело себя неосознанно. Когда Антон всего на секунду оторвался от исследования его кожи, Арсений не дал ему продолжить. Осторожно ссадил его со своим коленей и сам принял сидячее положение. Теперь они были на равных. Когтевранец сбросил с себя уже расстегнутые джинсы, оставаясь в одних боксерах. Потянулся к полотенцу на чужих бедрах, держащееся на добром слове, и одним неловким движением снял и его тоже, оставляя Антона полностью обнаженным.       И смотрел. Разглядывал каждую линию чужого тела, как мазки на картине. Да, он уже видел парня голым, но не так. Не абсолютно.       — Не могу поверить, что так долго тебя отрицал, — прошелестел он, позволяя себе прикоснуться к члену Антона, такому же напряженному, как и его собственный.       — Взаимно, — отозвался парень на вдохе, глотая воздух размашистыми порциями. Потом наклонился и поцеловал снова, а потом еще и еще, забираясь пальцами под резинку боксеров, обхватывая чужое возбуждение, но не двигая рукой, не давая себе спешить. С губ Арсения соскочил первый неконтролируемый стон, совсем тихий, но и на него слизеринец улыбнулся по-кошачьи и поймал на язык. — Не молчи, твой голос звучит очень красиво, когда ты возбужден.       Арсению бы залиться краской, но он лишь хихикнул почти девчачьи и простонал снова, чуть громче и более наигранно. И тут же подавился этим звуком, когда Антон все же позволил своей руке сделать пару резких движений вверх и вниз.       — Какой же ты жук, — почти промычал он.       — А не надо играться со мной, — отозвался Антон притворно грозно.       — Так точно, капитан! — Арсений продолжал паясничать, но все это время неотрывно смотрел на чужой член. Теперь он почему-то выглядел еще красивее, маняще, притягательно. И снова, как много раз до этого, в голове встала картинка — Совиная башня, чужие притворные стоны, такие же, какие пытался только что выдавить из себя он сам ради шутки. И еженощные слезы от эротических снов, где он заставляет человека под собой всхлипывать уже по-настоящему.       И теперь так сильно захотелось воплотить эти фантазию в реальность, потому что можно. Теперь, он был уверен, ему позволят.       — Антон… — вкрадчиво начал парень, медленно продвигаясь к краю кровати.       — Только не говори, что передумал, — уловив его действия, Антон за секунду помрачнел и как-то погрустнел.       — Нет… нет… — Арсений сглотнул и выдавил из себя похабную улыбку. — Я просто хочу кое-что сделать. Давно хочу, если честно.       Говоря это, он сполз с постели и встал голыми коленями на пушистый ковер.       — Ты хочешь…? — слизеринец невольно облизнул губы, пусть и все еще влажные от бесконечных поцелуев.       — Да. Именно. Отсосать тебе, — Попов подмигнул по-сучьи. — Поверь, в этом у меня опыт найдется, — говоря это, он подвинул парня ближе к себе за бедра и легонько поцеловал головку. Антон выдохнул сквозь сжатые зубы.       — И откуда же? — спросил он игриво.       — Как я и сказал, пьяная разгульная жизнь после выхода из Гёттерланда многому меня научила, — проговорил парень, между словами проводя языком по стволу спецаильно медленно, тягуче, доводя слизеринца до желания кусать губы. — Например, отсасывать наглым парням постарше в подворотнях за сигареты.       — Ух, какое насыщенное детство, — Антон усмехнулся, но в глазах его мелькнула и исчезла тревога. Ему это не понравилось и взволновало, но он решил не лезть в прошлое. Сейчас было не до него. — И ты за это время так ни с кем и не переспал?       — Я принципиальный, — Арсений постоянно прерывал свою речь на то, чтобы обвести языком головку, пересчитать каждую венку, вобрать в рот мошонку. — Ну и вообще, я тебя ждал.       После этих слов он взял член полностью, глубоко, чувствуя давление на глотку. Антон не был каким-то аномально большим, ему встречались и крупнее, но все равно довольно внушительным, а несколько лет без прежней постоянной практики давали свои плоды. И тем не менее он хотел показать Шастуну — он в этом действительно хорош. Именно поэтому, вдохнув носом, он стал размеренно насаживаться, опуская и поднимая голову, пока не вырвал из парня первый тихий всхлип. Антон держал себя в руках, не позволяя зарыться когтевранцу в волосы. Боялся сделать больно. А Арсений брал до горла, слушая, как над его головой слизеринец стонет все громче и громче, кажется, кусая ладони, чтобы чуть-чуть себя заглушить. И это было лучшим комплиментом.       Когда парень почувствовал, что Антон готов балансировать на грани, он с громким чпоком выпустил его член изо рта и показательно облизнулся. Помнил прекрасно, как в свое время его партнеры-одноночки закатывали глаза в блаженном благоговении. Но о них сейчас думать не хотелось. С Шастуном он стремиться учиться всему заново.       — Мы здесь не ради этого собрались, — прошептал он на возмущенный выдох Антона, вставая на ноги и, наклонившись, прикусывая чужую мочку уха.       — Скажи мне честно, ты мечтал мне отсосать с того самого казуса в Совиной башне? — даже в таком разморенном, полубезумном состоянии слизеринец находил в себе силы мягко острить.       — А что если и так? — бравадно спросил Арсений, осторожно ставя парня в коленно-локтевую на матрасе и завороженно рассматривая его ягодицы. Пересчитывая мелкие родинки сначала глазами, потом пальцами, а потом, нависнув над ним, губами, выцеловывая каждую, пока в ушах особенно громко от врожденной лисьей особенности резонировал чужой едва различимый скулеж. — Что с того?       — Ничего, — Антон усмехнулся, глотая очередной стон и выгибаясь, когда Арсений осторожно развел его ноги еще шире, открывая вид на анус, и провел по нему подушечкой указательного пальца, а потом и вовсе беспрепятственно ввел на одну фалангу. Было ясно, что парень в душе подготовил себя по полной программе, включая растяжку, чтобы не обременять этим не сильно опытного Попова, и когтевранец, благодарный ему безмерно за такую заботу, теперь действовал интуитивно. — Я наоборот радуюсь.       — Еще скажи, что все так и планировал, — Арсений ввел палец на полную длину, второй рукой плавно скользя по линии позвоночника и высекая на чужой бледной коже рыжие искры. Это было невероятно красиво, и когтевранец молился в этот момент всем существующим богам, чтобы они позволили ему лицезреть это чаще. Он, не боясь, добавил к указательному пальцу средний, а затем и безымянный, задевая внутри чужого тела какие-то запретные струны, наслаждаясь тем, как Антон, возбужденный до предела, нетерпеливо насаживается на них. Член парня стоял так, что буквально припал к животу, и Арсений, лишь смотря на это, ощущал, что находится почти на той же стадии.       — Разве что неосознанно, — кое-как отозвался Шастун, прерывая самого себя вскриками на полутонах, пышущими желанием. Арсений то и дело облизывал губы и почему-то был уверен, что Антон делает то же самое почти синхронно.       — Жук, — прошептал Попов, наклоняясь ниже, целуя слизеринца куда-то в копчик и параллельно заменяя пальцы своим членом. Он не знал, почему они продолжали болтать, но в этом непринужденном, совсем чуть-чуть грязном диалоге, то и дело прерываемом пошлыми звуками трения кожи о кожу, шлепками или просто стонами, была какая-то своя затаенная эстетика.       — Весь в тебя, — ответил Антон, смеясь через всхлипы наслаждения, самостоятельно настраивая ритм, насаживаясь порывисто и резко на чужие бедра, и Арсений плыл и плавился от того, насколько внутри него было узко и горячо. Он никогда не думал о сакральности первого раза, о чем-то столь пошлом, но сейчас все происходящее казалось ему одновременно богохульством и таинством. Он двигался в самом красивом теле на свете выверенными, почти идеальными толчками, задевая простату и заставляя Антона под собой кусать подушку, чтобы не стонать слишком громко, и сам стонал ему в ответ, хрипло и перебоями. И снова подумалось, что в этом-то и была настоящая магия. В интимности и страсти.       Словно по заказу за этими мыслями их обоих накрыло рыжее марево. Оно было таким плотным, что Арсений едва видел очертания тела слизеринца под своими руками и бедрами. В нос забрался запах цитруса и лаванды и снова удивительным образом — яблока. Попов почувствовал, как разрядка подкрадывается, охватывая его плотным кольцом. Выйдя их чужого обессиленного тела, он буквально накрыл собой Антона, обвил его своими руками за талию, перехватив два члена и начиная надрачивать резкими толчками. Им хватило трех раз, после чего волна оргазма накрыла обоих с головой, не давая выплыть. Балансируя на грани реальности, Арсений целовал чужую кожу — лопатки, шею, плечи. А Антон едва ли держался на дрожащих локтях, выпуская сквозь зубы воздух вместе с проходящим по телу наслаждением.       Наконец, они рухнули на кровать. Арсений закрыл глаза, прижимая к себе слизеринца так сильно, будто хотел врастить его в себя, сделать своей частью.              — И вот какой из меня учитель после того, как ты буквально все сделал за меня? — спросил Антон на ухо, выцеловывая какие-то узоры на его щеках. — В следующий раз я поведу нашу партию, и ты не открестишься, понял?       Арсений уже хотел ответить что-то привычно шутливое, ожидая, пока разваренный мозг придумает достойную фразу, но отвлекся на все еще стоящий в носу отчетливый яблочный запах. Тут же по шее и по запястьям, там, где его касались сейчас руки Антона, прошло волной что-то непривычно теплое. Парень резко открыл глаза и сел. Рыжая дымка еще не спала, но с ней теперь отчетливо смешивался еще один не менее яркий цвет — болотный зеленый, настолько насыщенный, что умудрялся перекрыть даже насыщенную магию Арсения. Он же растекался сейчас по коже когтевранца и отчетливыми пятнами по простыням.       — Антон…? — подал голос Попов, не веря собственным глазам. В голову пришла мысль, что он знает, что происходит, но поверить в это до конца не получалось.       — Прости, Арс… Я… не удержался, короче… Мне было так хорошо, и я… — Антон своим потерянным и испуганным тоном развеял все его сомнения.       — Успокойся, все в порядке, — уверил его Арсений, обнимая за плечи. — Она… твоя?       — Ага… — будто не доверяя своему языку и тому, что он мелет, слизеринец на всякий случай еще и кивнул. — Я и забыл, что такое бывает. Раньше всегда ее во мне было слишком мало, и она не выходила так свободно. Ну или… меня недостаточно крыло, не знаю.       Пока Антон пытался оправдаться совсем по-детски, Арсений принюхался. Помимо яблока его тонкое лисье обоняние уловило нотки мяты и только что скошенной травы. Ощутив последний аромат, парень прищурился. Еще раз вгляделся в цвет. В сердце тут же зародился трепыхающийся, напуганный ком тревоги.       — Антон, она… — начал было он, но его прервали движением руки.       — Я знаю. С самого начала догадывался, я же тебе рассказывал, — понуро отозвался Антон, и из его зеленых глаз пропал весь прежний блеск. — Не хотел до последнего верить, но отрицать факты было глупо. У убийцы определенно точно моя магия.       — Но почему его так странно пахнет? — удивленно уточнил Арсений, ловя растворяющуюся дымку на ладонь и зарываясь в тяжелые облачка носом. — Твоя свежая, приятная и очень красивая.       — А его — гнилая, — ответил слизеринец. — По крайней мере, мне так кажется. Она в нем не прижилась с самого начала. И она начала разъедать сама себя. Поэтому ты все время подмечал, что он будто не умеет ей пользоваться. Так и есть.       — Но он продолжает вытягивать из тебя силы, — отметил Арсений. Антон кивнул.       — Вероятно, потому что ему они жизненно необходимы.       Они замолчали. Хотелось хотя бы обсудить то, что только что произошло между ними, но слизеринец ушел глубоко в свои мысли, его взгляд стал потерянным и каким-то отсутствующим. Арсений не стал его беспокоить. Лишь последний раз вдохнул поглубже, пропуская чужую магию через легкие подобно сигаретному дыму, и пошел в душ. Вернувшись, он застал пустую постель и висящую в воздухе записку: «Ушел в душ на первом этаже. После пойду проветрю голову. Ложись спать, но учти, что когда я вернусь, я заобнимаю тебя до смерти». И совершенно дурацкую круглая подпись с расшифровкой, написанной вкривь и вкось: «Твоя добрая частичка хогвартсовского серийника».              Арсений грустно улыбнулся, расколдовал стикер, отменяя левитационное заклинание, и спрятал его под подушку. Когда вернется в школу, обязательно повесит на стену в комнате как напоминание об этой теплой ночи на двоих. Он последовал совету парня, переоделся в домашнее и, едва коснувшись головой подушки, впал в тревожную дрему. Прошедшие дни слишком его утомили.       Уже в бессознательном состоянии он почувствовал, как матрас под ним промялся, а потом холодные ладони, приятно обнимающие его со спины. Антон выполнил свое обещание… ***       Проснулся Арсений в одиночестве. В этот момент все, произошедшее вчера, показалось лишь сном. Эти мягкие касания, слова, которых он никогда прежде не слышал. Экстаз с замашками на божественность. Признания в любви. Антона не было рядом, и в голову как всегда начали лезть мрачные мысли — что, если его мозг, уставший от долгих эмоциональных метаний, все выдумал?       Парень едва разлепил глаза и босиком прошлепал в душ, даже не заботясь о холодных полах в доме Шастунов. Пальцы на ногах тут же свело, но он не обратил на это никакого внимания. Всеми мыслями он сейчас был во вчерашней ночи.       В ванной когтевранец скинул с себя смешную полосатую пижаму, которую купил себе еще летом в Лондоне, и тут же громко выдохнул с облегчением. Большое настенное зеркало убедило его в собственном рассудке. По шее вереницей ожерелья вились следы засосов. Какие-то стали ярче, теперь отдавая багровым, какие-то побледнели за ночь, но они были. А это значило, что все было правдой.       Арсений осторожно провел по ним пальцами, чувствуя фантомные разряды тока на подушечках, и улыбнулся своему отражению. Антон и вправду признался ему в любви, а потом они переспали…       — Красотища, — будто следуя классической русской поговорке «вспомнишь лучик — вот и солнце», за спиной послышался мягкий голос. — Считаю, вчера я постарался на славу.              Чужие руки обвили Арсения сзади, ткань рубашки приятно прошлась по голой коже.       — Тебя что, не учили стучаться? — наигранно насупившись, спросил парень, наблюдая, как Антон из отражения проходится губами по каждому синяку на шее. Он выглядел чересчур прилизанным, кудряшки не стояли привычным взрывом на макаронной фабрике. Видимо, мать заставила его «привести себя в порядок». Но даже такой слизеринец, необычно официальный, нравился Арсению до подкашивающихся коленей, и теперь он не боялся себе в этом признаваться.       — А тебя не учили закрывать дверь, — даже не спросил, констатировал Шастун, поворачивая голову Арсения чуть вбок за подбородок и целуя в щеку.       — Когда ты успел встать? — парень решил перевести тему, продолжить говорить, лишь бы подольше ощущать чужие касания.       — Около двух часов назад. Матери нужна была помощь с елками, а припрячь больше было некого, — отозвался Антон, водя своими вечно холодными пальцами по обнаженной груди Попова.       — А почему не разбудил? Я бы подсобил чем-нибудь.       — Ты слишком мило спал, — признался Антон и улыбнулся умиленно. — Свернулся калачиком, как котенок. Я просто не имел права тебя будить.       А после этих слов крутанул Арсения в своих объятьях, поворачивая его лицом к себе, и приблизился вплотную, заставляя их носы соприкоснуться.              — Я не чистил зубы, — когтевранец попытался отстраниться, но ему не позволили.       — Плевать, — прошептал Антон в миллиметре от его губ. — Ты сейчас слишком красивый, чтобы чего-то ждать.       А потом утянул-таки в мягкий поцелуй. Совсем неглубокий, целомудренный даже, но такой чувственный, что Арсений был готов ради этого момента отдать все, что имел. Они с Антоном ничего не обсуждали и, возможно, даже не собирались этого делать. Их будущее было туманным, а возможность быть вместе — призрачной. Но сейчас, здесь, в кипельно-белой ванной, Арсений позволял себе думать только о том, что у них уже имеется. Они сами… А это уже немало.       Антон отстранился и снова улыбнулся широко и открыто, так, как в последнее время улыбался только Попову.       — Так, солнце мое, — сказал он шутливо строго. — Сейчас ты принимаешь свои водные процедуры, надеваешь что-то, что не страшно запачкать, и мы идем украшать банкетный зал. Елки мы конечно установили, но там еще работы на сто часов.              Арсений уже было собирался кивнуть, показывая, что все понял и принял, как снова зацепился за свое отражение в зеркале и спохватился.              — А с этим что делать? — спросил он, в очередной раз по инерции проводя пальцем по ожерелью засосов. Взгляд Антона тут же помрачнел на толику. Было заметно, что в нем сражались какие-то принципы, и победителя пока не было. Будто нехотя он выдавил:       — Сейчас лучше их скрыть. Как бы я не хотел смотреть на созданный мной шедевр постоянно, будет слишком много вопросов, — парень вздохнул и закончил: — А я пока не готов на них отвечать.       Арсений ожидал чего-то подобного, но это обнадеживающее «пока» подарило ему теплое ощущение в груди. Будто бы Антон рассматривал идею того, что когда-нибудь все может измениться. Это было утопией, но так хотелось в это верить.       Слизеринец вышел из ванной, снова оставляя Арсения наедине со своим отражением. Вместе с его исчезновением из комнаты будто испарилась вся жизнь. Парень снова поймал себя на мысли, что этот взбалмошный дурень освещает собой любое место, куда бы не пришел. И этот дурень теперь его. Пусть совсем ненадолго, пусть эфемерно, но определенно точно взаимно. И от таких осознаний не улыбаться не получалось физически.       Арсений быстро привел себя в порядок: принял душ, почистил зубы и по заветам Антона переоделся в первую попавшуюся растянутую и продырявленную в подмышках футболку. Волосы расчесывать не стал — хотелось побыстрее оказаться внизу и оказать свою помощь в подготовке новогоднего банкета. Рождество было уже завтра, и парень, прекрасно знавший характер Майи Олеговны, мог себе представить, в какой панике сейчас находится женщина — то не готово, это не сделано, а вон то вообще не привезено даже, Булаткин, куда ты смотришь?       Подгоняемый этими картинами, сопровождавшими каждый праздник в Гёттерланде, Арсений спустился на первый этаж, перепрыгивая через ступеньки. Его самые большие опасения подтвердились. Первым, что он увидел, была Майя Шастун, летающая по дому со скоростью шаровой молнии. Перемещаясь из комнаты в комнату чуть ли не бегом, она успевала давать указания Антону, который шаманил над чем-то в большом банкетном зале.       — Тони, ну что там опять не так-то? — как раз крикнула она, когда налетела на замершего на нижней ступеньке Попова, отдавив ему пальцы на ногах. Женщина тут же остановилась всего на пару секунд, чтобы оглядеть нанесенный ей урон. — Ой, доброе утро, Арсюш. Как спалось? Антон ночью не брыкался?       — Мам! — послышалось тут же недовольное бурчание Шаста, но его мать даже бровью не повела, продолжая разглядывать когтевранца.       — Все хорошо, Майя Олеговна, спасибо, — отозвался Арсений, для пущей убедительности качая головой. — Я могу чем-то помочь?       — Да, если не сложно, — она пыталась этого не показывать, но в глазах зажегся предвкушающий блеск, говорящий о том, что женщина как раз искала, на кого бы еще спихнуть часть работы. — Антон как раз начал елки украшать, ему не помешает подмога.       Сказав это, Майя Олеговна возобновила свое циркулирование по комнатам, понадеявшись на то, что дальнейшие разъяснения задачи Арсению не требуются. Парень лишь пожал плечами, еще пару секунд понаблюдал за ураганом в белом домашнем платье и поплелся в банкетный зал.       Это место было своего рода квинтэссенцией духа города, его центром, местом, где магия и эстетика каждой семьи возводилась в абсолют и переливалась через края. Можно было сравнить его с Выручай-комнатой, только огромной и меняющейся не согласно хотелкам окружающих, а постоянно. Ходили легенды, что банкетный зал был создан еще до самого города. Первые двенадцать лидеров собрались в этой точке и выпустили часть своей магии, чтобы скрепить договор верности друг другу и свой будущий союз. Открытое пространство не смогло вместить столько магии, и на этом месте выросла комната размером с футбольное поле. А потом вокруг нее образовался и сам Гёттерланд. Арсений в эту историю мало верил. Возможно, потому, что изучение магических законов слишком рационализировало его отношение к волшебству, а возможно потому, что он никогда не воспринимал зал как самостоятельную постройку, а только как дополнение к дому Шастунов, незаметное снаружи и существующее как бы в четвертом измерении. И тем не менее, каждый раз, когда когтевранец оказывался здесь, логика отказывала, и ему оставалось только восхищаться царящим внутри безумием.       Местные часто обращались к банкетному залу как к живому существу. Действительно, он таким и был. Постоянно меняющий свои размеры, очертания, цвета интерьера и даже сам интерьер, он был неуправляемой силой, буйством, абсолютной стихийной магией. Не все способны были укротить комнату, и Арсений до сих пор помнил, что долгое время это получалось лишь у двух людей в коммуне — его отца и отца Антона. Первые годы своей жизни он с замиранием сердца ждал очередных праздников или общественных собраний, чтобы посмотреть, как папа на пару с дядей Андреем шаманит над банкетным залом, заставляя тот оставаться в приданной ему форме как можно дольше. Позже, когда лидер города совсем зачах от болезни, Майе Шастун пришлось спешно учиться управляться с комнатой, а когда Поповы вышли из Гёттерланда, этим искусством овладел еще и Вячеслав Лазарев. Они вдвоем просыпались ни свет ни заря и готовили помещение к предстоящему событию, потому что только после этого можно было украшать его, не боясь, что столы, стулья, новогодние елки, еда и любые другие предметы, не принадлежащие этому месту, будут просто трансформированы или сплющены.       В этом году зал был оформлен в красных тонах. Вишневые стены, диванчики с алой обивкой, которые, видимо, уже успели притащить Оксана с матерью. Столы из красного дерева. Темные, почти бордовые пионы и розы в вазах. Едва войдя, Арсений чуть не ослеп от яркости висящих под потолком люстр, перемигивающихся коралловыми огоньками. Но королевами всего этого красного безумия были елки, благо, зеленые, но такие красивые, что парень затаил дыхание, глядя, как пушистые хвойные красавицы упираются своими макушками в потолок. Когтевранец насчитал шесть штук, а у одной из них заметил Антона, который, то и дело хмурясь, пытался заклинанием обмотать о ветви длиннющую гирлянду.       Подойдя к слизеринцу, Арсений осторожно положил руку ему на плечо. Парень, видимо, так глубоко ушел в себя, что едва ли не подскочил от неожиданности, теряя концентрацию и роняя гирлянду на пол.       — Бля, — тихо выругался Шастун и повернулся к когтевранцу, упираясь носом ему в лоб.              — Прости, — прошептал Арсений тому в шею. — Я не хотел тебя пугать.       — Я знаю, — Антон улыбнулся. — Просто в следующий раз предупреждай, прежде чем подкрадываться. Я когда колдую, ничего вокруг не замечаю, — после этих слов парень украдкой чмокнул темноволосую макушку, заставляя Попова слегка покраснеть.       — Договорились, — пробормотал он и сделал шаг назад, увеличивая расстояние между ними со слишком интимного до допустимого. Майя Олеговна могла зайти в комнату в любой момент. — Чем занимаешься?       — Да вот пытаюсь гирлянду прицепить, — Антон обвел рукой распластавшуюся по полу веревку с нанизанными на нее лампочками в форме звездочек. — Уже четвертый раз переделываю, но каждый раз как-то уродливо получается. Плохой из меня украшатель, — на последних словах парень хмыкнул и снова повернулся к елке. — Маман тебя ко мне послала?       — Ага, сказала помочь. Была очень счастлива, что нашлась еще одна пара рабочих рук, как ты и сказал, — Арсений поднял украшение с пола и обмотал вокруг запястья. Гирлянда оказалась по меньшей мере метров пять длиной.       — Да я ее как облупленную знаю, — кивнул слизеринец. — Не упустит шанс припрячь кого-нибудь ко всему этому мракобесию. После того, как папы не стало, сама пыталась справляться, а потом попривыкла, что теперь у нее в подчинении целый город и начала всех по струнке строить.       — А ты бы не воспользовался этим, если бы был на ее месте? — спросил Попов, зачаровывая веревку в своих руках левитационным заклинанием и начиная аккуратными движениями палочки оборачивать огоньки вокруг елки. — Разве не проще попросить помощи, нежели делать все самому?       — Меня всю мою жизнь учили быть самостоятельным, — пожал плечами парень. — Никогда не просить помощи, даже если сам зашиваешься и уже с ума сходить начинаешь. Быть лидером, примером для подражания.       — И каким бы лидером ты был? — осведомился Арсений, закончив с гирляндой и теперь наблюдая, как Шаст ловкими прицельными заклинаниями закидывает на ветки большие матовые шары, каждый из которых был размером с его ладонь.       — Я не знаю, Арс, — отозвался Антон каким-то бесцветным голосом. — Но я бы предпочел вообще не становиться лидером. Передать это все кому-то, кто в этом больше заинтересован. Я все это терпеть ненавижу. Не хочу быть ей, понимаешь? Не хочу быть тихим тираном, который снаружи такой весь из себя душка, а внутри стремиться прибрать к рукам чужие головы. Они тут все этим занимаются, но мама… она будто помешалась на идеальности этого места. Она верит в непорочность каждого местного, верит в то, что мы все должны быть и являемся образцовыми магами. И что нам ни в коем случае нельзя путаться с теми, кто живет вне коммуны.       — А какова твоя точка зрения на этот счет? — уточнил когтевранец, передавая парню звезду, которую тот тут же нахлобучил на верхушку дерева. Этот разговор в последнее время заходил у них очень часто, но Арсений был не против. Сквозь эти политические высказывания он не только позволял Антону выговориться, но и узнавал его чуть глубже — его прошлое, настоящее и, быть может, краешек его будущего.       — Я считаю, что это все — обычный ксенофобный бред. Или расистский, уж не знаю, — грустно отозвался Шастун, переходя к следующей елке и поверяя Арсению снова нацепить гирлянду. — Мы такие же, как остальные маги, чистокровки, полукровки, какая разница. Мы совсем не особенные. По крайней мере большинство из нас. Разве что мы с тобой слегка дефектные, но это лишь исключение, подтверждающее правило. И то, во что верит моя мать… Это опасно, Арс. Мы же с тобой знаем, что кто-то из местных убивает людей. Но если мы подойдем к нашему прекрасному лидеру и доложим об этом, она скажет примерно то же самое, что говорил мне Паша.       — Что мы все себе напридумывали… — закончил за него Арсений, разглядывая бегущие по стенам зала волны магии. Комната пыталась измениться, но наложенные на нее заклинания не позволяли этого сделать.       — Именно, — подтвердил парень все сильнее затухающим голосом.       — Но ведь если ты займешь ее место, ты сможешь все изменить, — проговорил когтевранец, пытаясь вернуть в чужой тон теплоту и радость, но Антон лишь помотал головой.       — Не смогу, пока слишком много людей верят в догмы, внушаемые из поколения в поколение, — отозвался он.       Они замолчали, занимаясь каждый своим делом. Арсений понимал, что для Антона все это имеет огромное значение. Слишком много лет он оставался непризнанным даже собственной матерью. Майя Шастун никогда бы не сказала этого вслух, но сын понимал: он для нее — разочарование. И это свербило внутри, вызывало не только неприязнь к родительнице, но и ко всей системе в целом. Парень в штыки воспринимал свой дом, свои традиции и свою семью, всегда тяготея к свободе от гнета правил. И на этом неприятии строилась еще одна его маска — бунтаря, раздолбая, которым Арсений всегда его видел. Этот пожар злости на собственную жизнь вместе с осознанием собственной неправильности медленно убивал в Антоне все светлое, что Попову удавалось иногда в нем воскрешать. И когтевранец вдруг со страхом осознал, что может настать день, когда даже он не выстоит перед этой силой внутренней бойни, и Шастун утонет в ней окончательно.       Мороз прошел по коже крупными мурашками. Что будет, если Антон поддастся своим маскам…? Что будет, если он сдастся гневу, копящемуся внутри столько лет…?       Арсений уже было хотел поделиться своими страхами с парнем, как вдруг по плитке прошелестели чьи-то шаги, за которыми послышалось тихое кряхтение и неприятный скрип, от которого заболели зубы. Попов и Шастун синхронно обернулись и увидели Катю Добрачеву, втягивающую в зал еще один длинный стол мест на двадцать. Девушке явно было тяжело, она тихо ругалась себе под нос и то и дело выпускала из рук край, позволяя своей громоздкой ноше удариться ножками о пол.       Антон тут же подлетел к ней, освобождая гриффиндорку от ее непосильной обязанности и втягивая стол самостоятельно.       — Ой, привет, ребята, — Катя, казалось, только сейчас мысленно вернулась в реальность.       — Почему этим занимаешься ты, а не кто-то из мужиков? — даже не пытаясь ответить на ее приветствие, прорычал Антон, ставя стол параллельно двум таким же.       — Майя Олеговна сказала, что все заняты, а нам срочно нужно набить зал всем необходимым, чтобы не заниматься этим завтра, — отозвалась девушка, пожимая плечами. Видимо, такой расклад ее мало смущал.       Антон тихо выругался себе под нос и опустился на стоящий рядом стул, закрыв лицо руками. Его прилизанная прическа растрепалась, и теперь он выглядел больше похожим на самого себя, чем был еще час назад, отраженный в зеркале в душе.       Катя как ни в чем не бывало присела с ним рядом, переводя дыхание и осматривая зал.       — В этом году как-то слишком мрачно, — отметила она, проходясь взглядом по красным стенам и вырвиглазно ярким люстрам. — А елочки красивые.       — Спасибо, мы старались, — улыбнулся Арсений немного натянуто, краем глаза продолжая наблюдать за Антоном. Тот уже немного пришел в себя после очередного легкого приступа агрессии, откинулся на спинку стула и сидел с закрытыми глазами, дыша относительно размеренно, пусть и с небольшими перебоями. Когтевранец отметил про себя, что в последнее время парня чересчур часто охватывает злоба, и снова невольно вернулся к своим недавним тревожным мыслям.       Катя между тем продолжала щебетать, не обращая внимание на состояние Шастуна.       — Я слышала, Дима с вами не приехал, — пробормотала она, и на этих словах в ее голосе промелькнуло мимолетное разочарование.       — Ему пришлось остаться в школе, — отозвался Антон, и голос его звучал слегка хрипло, но других признаков прошедшей вспышки не было.       — Что-то серьезное? — испуганно поинтересовалась девушка. Арсений видел, насколько искренне она волновалась за Позова, и в глубине души был несказанно рад. Видимо, та долгая ночь празднования дня рождения Сережи стала переломной не только для них с Антоном.       — Перелом, — неохотно признался Шастун. — Но ты не волнуйся, мадам Помфри должна быстро поставить его на ноги. Может, к концу праздничных дней он еще пригонит домой.       На последнем предложении девушка улыбнулась с надеждой и уже было встала со своего места, готовая выпорхнуть из зала, как Арсений вспомнил об одной вещи, которую необходимо было сделать.       — Постой, Кать, — он мягко взял ее за запястье, как бы прося задержаться еще на секунду.       — Что такое? — она выгнула свои красивые тонкие брови, но все же села обратно и уставилась на Попова заинтересованным взглядом. Антон наконец тоже окончательно оживился, понимая, чего именно хочет от девушки Арсений, и повернулся к ним, внимательно разглядывая обоих.       — Я еще давно хотел спросить, но ты заболела, уехала, и совсем возможности не представлялось, — начал когтевранец, чувствуя, что почему-то сильно нервничает. Катя моргнула, как бы призывая его говорить смелее.       — И чем же я могла заинтересовать самого Арсения Попова? — спросила она слегка насмешливо, но неизменно по-доброму.       — Я случайно увидел у тебя распятьице, — по прищуру Антон парень понял, что начал слишком в лоб, но отнекиваться было уже поздно, поэтому он продолжил. — Мне оно очень понравилось, хотел купить такое же маме на Рождество.       Катя скептически приподняла одну бровь, видимо, не до конца поверив в созданную на ходу ложь, но все же достала из-под ворота своего строгого белого пальто небольшой серебряный крестик и показала парням.       — Вот это? — уточнила она, разглядывая цепочку так, будто и сама впервые видела ее или пыталась понять, что же в ней такого особого.       — Да, — Арсений кивнул, чувствуя, как руки от тревоги начинает слегка потряхивать. — Не могла бы ты сказать, где взяла такую прелесть? Оно такое утонченное, я посчитал, что моей матушке очень подойдет.       Парень и сам не знал, почему начал разговаривать так высокопарно. То ли так действовал внутренний мандраж, то ли насмешливо-осуждающий взгляд Антона, а может и тот факт, что он давно не просил ничего у девушек, но весь этот диалог был похож на один сплошной сюр. И тем не менее, нельзя было не заметить, как после его вопроса Катя слегка покраснела и начала нервно теребить складки пальто.       — Это тебе надо у Димы узнать, — наконец отозвалась она. — Он мне его подарил.       Арсений видел, как глаза Антона из просто прищуренных превращаются буквально в щелки. Сам едва держался, чтобы не засыпать девушку тонной вопросов. Но выдал из себя только:              — Правда?       — Ага, — девушка смущенно кивнула. — У нас они парные. Мы как-то пару лет назад разговорились о религии, он сказал, что в бога не верит, но верит в нечто великое. Я сказала, что зря он так, и любая вера должна иметь лицо. Я вот, например, верю во Христа. Мы еще долго дискутировали на эту тему, а потом на мой день рождения Дима принес коробочку, в котором лежало два крестика, и сказал, что готов уверовать в кого угодно, если это означает быть ближе ко мне, и что хочет, чтобы мой Христос связал наши души на земле и на небесах.       — Невероятно романтично, — отозвался Арсений, невольно улыбаясь.       — Да… — Катя слегка поникла, — правда в последнее время он свой не носит. Я у него спрашивала, думала, что это как-то со мной связано, но он сказал, чтобы я не волновалась и что ему просто немного стала натирать цепочка, и он отнес ее к гномам на шлифовку.       В зале повисла тишина. Она тяжестью легла на плечи Антону и Арсению. И лишь Катя выглядела так, будто не замечает этого веса. Она снова улыбнулась, меняя свои эмоции, как перчатки, встала со стула и бросила:       — Ладно, я побегу, а то Майя Олеговна хотела еще о чем-то меня попросить. А ты, Арс, напиши Диме, я думаю, он расскажет, где купил крестики.       — Хорошо, хорошо, спасибо, Кать, — бесцветно отозвался парень, уже не смотря на девушку. Он увлеченно наблюдал за тем, как сменяются одна за другой эмоции на лице Антона — от непонимания до исключительного страха.       — До встречи, ребят, — бросила Добрачева уже на выходе, но ей уже никто не ответил. ***       Уже вечером, переводя дух после суматошного, судорожного дня в забегах на короткие дистанции от дома к дома, от угла к углу, они впервые заговорили об этом. Сидя в комнате Антона, на его кровати, пропитанной ими до деревянных балок под матрасом, переплетаясь ногами так, что не выбраться, даже если очень захочется. А им не хотелось.       — Ты что-то об этом знал? — решился спросить Арсений, зная, что слизеринец поймет, о чем его спрашивают.       — Нет, — тихо и пришибленно отозвался Антон, и парень почувствовал, как напряглись его икры, касающиеся его коленей. Как все тело превратилось в струну. — Я в последнее время вообще мало что о Диме знаю, если честно.       — Ты говорил, он какой-то странный, помню… — проговорил Попов, не удерживаясь и начиная мягко поглаживать чужую кожу бедра в попытке успокоить.       — Дело даже не в этом, — в глазах слизеринца проскользнул тяжелый, мутный огонек. — Дело просто в том, что я даже не интересовался, понимаешь?       Арсений и хотел было что-то ответить, но лишь помотал головой — не понимает. Антон закрыл глаза и откинулся на подушку, сцепив руки в замок за шеей.       — Я такой поганый друг. Я делаю вид, что забочусь о нем, а на самом деле даже не спрашивал, как его дела, как на личном, о его взглядах на жизнь и мир в целом. Мне казалось, что я все и так знаю, зачем снова вдаваться в ненужные подробности? Оказалось, нужно… — парень сказал это так скорбно, что у Арсения перехватило дыхание. — Я вообще какой-то поганый. Друг, парень, сын, маг. Человек, наверное, тоже…       И когтевранец не знал, что ему на это ответить. Подсознательно чувствовал, что сейчас, в этом состоянии Антона переубедить не получиться. Нужно лишь подождать, показать ему действиями, а не словами, все, что Попов о нем думает. Это будет правильнее. Поэтому Арсений лишь вдохнул пришибленно и вернул их к изначальной теме, не давая слизеринцу утонуть в этом самокопании.       — И что для нас это значит? Тот факт, что крестик его, я имею в виду? — уточнил он, продолжая все так же методично поглаживать чужое бедро. На каждое его прикосновение тело Антона отзывалось мурашками, и это льстило.       — Вероятнее всего, что он был первым подопытным, — разъяснил Антон совсем сдавленно.       — Думаешь, он поэтому стал таким странным?       — Не знаю. Но то, что вернулись его снохождения, мне сразу очень не понравилось. Не могло оно так просто взять и снова начаться, — отозвался Шаст и наконец перестал прятать глаза за веками, посмотрел на Арсения потерянно и разбито как-то.       — Вернулись? — парню показалось, что он ослышался. Что это, очередная девиация, которую в Гёттерланде от всех скрывали? Болезнь, о которой, кроме владельца и пары доверенных лиц, никто не знал?       — Ага, — отозвался Антон, будто подтверждая его догадку. — Мне об этом говорить не положено, но и ты и так уже часть этого пиздеца в школе застал. Раньше такое было чуть ли не каждую неделю, а то и по несколько раз. Природа неизвестная. Его родители говорили, что похоже на чье-то проклятие. Но каждый раз, когда он во сне по дому разгуливал, все чуть инфаркт не хватали. При мне лично один раз чуть башку себе не расшиб, — объяснил парень, и Арсений тут же вспомнил тот странный переброс фразами между Антоном и Димой, когда последний лежал в гостиной старост со сломанной ногой.       — А потом что, излечился? А то ты сказал… — он не успел договорить, Шастун его перебил.       — Да не то, чтобы исцелился. Скорее закодировался. Стасян Шеминов какой-то ритуал провел, чтобы это хоть чуть-чуть поутихло. Пол года уже где-то ничего не было. Но я все равно каждый раз настаивал на том, чтобы Поз дверь на ночь запирал и ключ куда-нибудь пулял подальше, чтобы в бессознательности не найти. Не послушался, как видишь, — Антон снова вспыхнул на секунду раздражением, но так же быстро погас.       — И ты думаешь, что раскодировка произошла из-за нашего серийника? — уточнил Арсений.       — Да кто его знает, — слизеринец пожал плечами, призвал пачку сигарет с тумбочки. — Блять, и вот потянула его нелегкая ногу сломать именно сейчас. Опять хуй поговоришь.              Арсений в очередной раз обратил внимание на то, что злящийся Антон начинал материться в разы больше, пусть и в обычной жизнь не был самым культурным человеком. Он уже хотел что-то сказать, наблюдая за тем, как парень с легкостью поджигает кончик сигареты выверенным движением палочки, но тут вдруг голову пронзило странным умозаключением, и он прищурился. Шастун тут же заметил смену его выражения лица и спросил прямо, даже не пытаясь увиливать от собственного интереса:       — Что?       — А тебе не кажется подозрительным, что он вот так вот взял и сломал ногу аккурат перед тем, как нам нужно было домой ехать? — спросил Арсений осторожно, чувствуя себя ступающим по минному полю. Своей догадкой Антона разозлить не хотелось.       — На что ты намекаешь? — но слизеринца было не так-то просто провести. Он тут же почувствовал неладное.       — Ты же говорил, что когда находишься рядом с тем, кто украл твою магию, твое волшебство будто постоянно вытягивают, так? — прямо все еще говорить не хотелось. Только так, подсказками, чтобы не напугать, не отвернуть от себя ненароком. Не показаться предателем или сумасшедшим.       — Так, — отозвался Антон, и на лице его проступило понимание. — Нет…       — Я не утверждаю ничего, Шаст, ты не подумай. Слишком много не сходится, — Арсений поднял руки вверх, как бы защищаясь. — Просто все это очень подозрительно: мы уверены, что наш убийца — кто-то местный. Мы так же знаем, что твоя магия особенно сильно барахлит рядом с ним. А все, кроме Димы, сейчас в Гёттерланде.       — И на кой черт ему тогда проводить кровавый ритуал над самими собой? — спросил Антон, пока его лицо меняло все оттенки красного. Он не был разозлен, скорее задумчив, напуган и ввергнут в ступор одновременно. — Мы же узнали, что это был его крест.       — Мы узнали лишь то, что такой же он подарил Кате. Может, и еще кто-то удостоился столь «щедрого» подарка, — Арсений не знал, зачем продолжал продвигать эту версию. Просто не мог остановиться. Желание найти крайнего перетекло уже через все границы в голове и теперь, когда появилась хоть мало-мальски логическая цепочка, он не мог заставить себя молчать.       — Но это же бред, Арс! — Антон нервно оскалился, не злобно, а явно непроизвольно, тиком. — Он младше меня. Как ты представляешь себе то, что он смог забрать у меня волшебство, еще не родившись даже?       Цепочка посыпалась на этом моменте, и Арсений, даже не скрываясь, выдохнул.       — Может, он преемник? У нас же была такая версия, — в последний раз предположил он, но уже без надрыва, без панического озарения.       — Вряд ли, — красные оттенки еще пару секунд посменяли друг друга на лице Антона и в итоге исчезли совсем, вернув коже немного нездоровую бледность. — По крайней мере у нас нет логических доводов тому, что это так.       И снова тупик. Снова не туда. Дима — вероятная жертва, пусть и неудачная. Еще один пострадавший, как и тонна других людей, оставляемых хвостом за маньяком, которым мог оказаться каждый их знакомый.       Арсений хотел было сказать что-то еще, предложить еще какую-нибудь версию событий, как в дверь постучали. Парень уже было хотел распутать их ноги и принять человеческое положение, но Антон остановил его.       — Кто там? — спросил он устало, гипнотизируя взглядом дверь.       — Тони, к тебе тут Ира пришла, — отозвались снаружи голосом Майи Олеговны. — Сказала, что хочет обсудить сдачу ЖАБА.       Антон с Арсением переглянулись. Когтевранец приподнял бровь. Слизеринец пожал плечами. В конце этого немого диалога Шастун вздохнул затравленно и отозвался:       — Пусть заходит секунд через десять.       Из-за двери послышалось понятливое «угу» и удаляющиеся шаги по лестнице вниз. Арсений снова хотел предпринять попытку распутать их тела, но Антон лишь махнул рукой, второй удерживая его за лодыжку. Мол «пусть смотрит». И внутри стало как-то панически тепло. Будто слизеринец только сейчас принял его. Признал. Готов был поделиться. И это казалось слишком быстрым лишь на первый взгляд. А потом Арсений вспоминал, как долго парень шел к тому, чтобы делать что-то подобное, и хотелось лишь улыбаться.       Через обещанные десять секунд в дверном проеме показалась голова Иры. Вопреки своему обычному идеальному образу, сейчас девушка была растрепана и немного помята. Под глазами залегли темные круги, и она не стала прятать их за тоналкой. Будто бы гордилась, выставляла напоказ. «Смотрите, мне бывает плохо».       — Привет, — пробормотала она, оглядывая то, как сидели Антон и Арсений. В ее больших карих глазах лишь на секунду мелькнула грусть. Ни удивления, ни злости, ничего такого. Только эта странная искренняя печаль.       — Что-то случилось? — спросил Шастун вместо приветствия. И в его тоне когтевранец различил извинение.       — Мы можем поговорить? — ответила она вопросом на вопрос, вплывая в комнату и закрывая за собой дверь. Антон кивнул резко, будто боялся передумать. Арсений почувствовал себя лишним.       — Я пока в душ пойду, — пролепетал он, уже в третий раз пытаясь выпутаться из морского узла. Но и тут ему не дали.       — Останься, — пробормотал слизеринец вполголоса, перевел вопрошающий взгляд на Иру, и та кивнула, позволяя. Села на краешек кровати, складывая руки на коленях. Такой Кузнецову было видеть совершенно непривычно — потерянной, скромной, смущенной и совершенно не стервозной. Арсений знал, что все ее истерики были образами, но уже успел забыть, как выглядит она настоящая. Совсем так же, как до недавнего времени было с Антоном. Сейчас, смотря на них обоих, он как никогда сильно ощутил, как тяжело приходится детям Гёттерланда поддерживать планку.       Они помолчали какое-то время, на протяжении которого Антон и Ира не отводили друг от друга пристальных взглядов. Казалось, они общались без слов, вели какой-то напряженный немой диалог, используя только движения зрачков украдкой.       — И давно ты в курсе? — будто подтверждая это предположение, спросил Шаст, и голос его, направленный на девушку, впервые ощущался не колючим, а каким-то даже теплым.       — Антон, я легилимент, — она улыбнулась грустно. — Так что почти с самого начала. Я не сразу научилась это контролировать, сначала твои мысли тяжелые ложкой на обед глотала. Почувствовала достаточно, они у тебя всегда какими-то кисельными были. Неподъемными.       Услышав это, Антон заметно передернулся и будто бы даже опал. Не расслабился, скорее наоборот, прогнулся под весом диалога. Арсений мало что понимал, лишь общие контуры, но знал точно — сейчас здесь творится что-то очень важное для его любимого человека и той, кто должна была стать таковой для самого Шастуна.       — И почему не говорила раньше? — спросил Антон, и по его губам пробежала волна легкой улыбки.       — Антох, ты же сам знаешь, что я до последнего надеялась, что все у нас сложится, — девушка ухмыльнулась слегка расстроенно.       — Ты меня любила, да, я знаю, — это сорвалось с его губ просто и ненапряжно, пусть и содержало в себе боль, обман и даже чей-то персональный ад. — И ты же знаешь, что именно поэтому и я тебе ничего не говорил?       — Да, — Ира кивнула. За всем этим было странно наблюдать. За тем, как двое слизеринцев впервые, кажется, говорили так откровенно, пусть и рублено, на тему, которая волновала их много лет. Они оба не были готовы, но что-то толкало их не останавливаться. Арсений все еще ощущал себя лишним, но если он Антону был сейчас зачем-то нужен, готов был потерпеть.       — Что-то изменилось? — уточнил между тем парень, все еще не отрываясь от подернутого пеленой кофе в чужом взгляде.       — Ты, — Ира сглотнула и позволила себе мельком глянуть на Арсения. До этого она будто бы воспринимала его как часть декора, но теперь увидела, осознала. Добавила кусочек пазла с ним в картинку в голове, чтобы сделать ее законченной.       — И ты? — Антон вернул ей интонацию, полувопросительную, полууверенную. Этот рубленный разговор стоил сейчас больше любого глубокого диалога, который ведут между собой великие философы. Больше любого диалога, который был между ними когда-либо. Арсению казалось, что они друг перед другом были нагими.       — И я, — ответила Ира. — Знаешь, в последнее время твои мысли стали мягче. Все-такие же кисельные, густые, но будто бы больше не настолько темные. Я не могу читать их, как текст, в отличие от папы, ты знаешь. Лишь ощущать на каком-то психоэмоциональном уровне. А твои чувствую особенно сильно. И когда изменения ощутила, плакала много. И истерила поэтому. И злилась. Потому что у меня не получалось, а у него, — она буднично кивнула в сторону Арсения, — смоглось. А потом отпустило.       — Знаешь, почему? — спросил Антон так, будто и сам прекрасно все осознавал.       — Потому что я для тебя менялась. А он нет, — ответила девушка. — Он тебе подходит. Я нет.       — А пришла почему? — парень не комментировал чужие слова, лишь глотал, пропускал через себя и продолжал задавать вопросы.       — Давно хотела. Долго собиралась с мыслями. А тут приехала, папа спросил, как у нас с тобой, и я впервые позволила себе ответить, что никак, — призналась девушка. Антон кивнул слегка рвано, будто совсем чуть-чуть напугано, но потом совладал с собой и вернулся к ровному состоянию.       — Значит, это конец? — уточнил он.       — Для тебя — только начало, — Ира наконец позволила себе улыбнуться широко и посмотреть на Арсения долго и уверенно. Тот ответил ей тем же.       — И для тебя, я надеюсь, тоже, — сказал Антон, тоже дергая уголками губ, но не ломая стену спокойствия. — Я готов сам поговорить с мамой.       — Хорошо, — ответила она и, действуя согласно какому-то внутреннему порыву, взяла его большую шершавую ладонь в свою маленькую девичью ладошку. — Спасибо. И прости за истерики.       — Я понимаю, — тут уже и Шастун не выдержал, треская лицо по швам и мягко поглаживая ее запястье большим пальцем. — А ты прости за то, что обманывал.       — Ты не обманывал, ты недоговаривал, — она усмехнулась. — Тем более в нашем-то обществе.       — В глубине души я знал, что ты поймешь, просто боялся, — признался слизеринец.       — В глубине души я тоже это знала, — ответила Ира и, перекинув тело через ноги Арсения, утонула в чужих крепких объятьях.       И это все выглядело так по-взрослому, так непохоже на все их диалоги, которые Попов видел прежде, что он затаил дыхание, боясь помешать этому волшебному моменту, боясь нарушить единение и понимание двух абсолютно разных людей.       И в тишине комнаты он услышал шепот Иры:       — Помни, что я всегда буду на твоей стороне, хорошо? И любить тебя всегда буду. Если не в романтическом плане, то как друга. И на помощь приду.       — И я, — так же тихо ответил Антон, прижимая ее еще ближе.              Потом они поговорили еще немного, теперь уже включив в диалог Арсения, и Ира снова была той, с которой ему так нравилось дружить много-много лет назад. Конечно, от масок откреститься не так-то просто, и парень знал, что она еще не раз устроит истерику или ответит в вызывающей и стервозной манере. Но она теперь была свободна, по крайней мере перед Антоном. Да, предстоял еще жуткий диалог с Майей Олеговной, предстояло еще много сколов и сломов в душе, но это был первый шаг. Вот такой вот взрослый, осознанный, правильный.       А уходя, Ира повернулась, стоя уже в самых дверях, посмотрела Арсению прямо в глаза, улыбнулась совсем по-приятельски и сказала удивительно серьезно:       — Береги его, Попов. Он, несмотря на все, очень хороший.       И парень кивнул под смущенный смех Антона, давая ей обещание… ***       — Так, — проговорила себе под нос Майя Олеговна, что-то записывая в заметках в ноутбуке. — Антон, убери приборы Димы Позова, Паши, Ляси и Сережи Лазарева, они сейчас в Хогвартсе заканчивают какие-то дела, прилетят позже. А, и Стаса — он еще не вернулся из своей последней командировки.       Антон кивнул и быстрым шагом направился к столам, нервно теребя толстую золотую цепочку на шее, которую утром ему подарил Арсений. Когтевранец направился за ним следом, заражаясь настроением парня и тоже тревожно прокручивая на пальце кольцо-печатку — рождественский презент Шаста. Они ни о чем не договаривались, просто проснувшись в объятьях, преподнесли друг другу украшения. И рассмеялись с того, как одинаково на самом деле мыслили.       — Волнуешься? — это был дурацкий вопрос, но Арсений не мог его не задать, наблюдая за тем, как у Антона, собирающего ненужные тарелки в башенку, слегка подрагивают запястья.       — Чувство какое-то тревожное, — отозвался тот, не поворачиваясь. — Будто опять будет что-то плохое.       — Это из-за вечера? Из-за мамы? — попытался угадать Попов, но слизеринец на этот вопрос лишь пожал плечами.       — У Сережи что ли спросить, не чувствует он чего тоже, — пробубнил он и понес посуду в сторону шведского стола, который вчера на скорую руку выстроили в дальнем углу комнаты Добрачевы. Катя приняла у него из рук гору тарелок, смущенно улыбнулась и кивнула. Антон кивнул ей в ответ, но улыбку обратно не вернул. Было совсем не до этого.       Зал медленно, но верно заполнялся людьми. Пока Шастуны и Арсений в придачу занимались последними штрихами организации, жители Гёттерланда разбрелись по разным углам комнаты и о чем-то непринужденно болтали. Вокруг царила атмосфера семейного званного ужина, вот только Антон был прав — что-то все равно давило.       — Твои уже на подлете? — спросил слизеринец, теперь уже занимаясь сбором чашек, рюмок и столовых приборов.       — Мать прислала сову час назад, сказала, что они отправились. Сейчас, вероятно, уже где-то близко к лесам. Думаю, минут двадцать, и они будут тут как тут, — отчитался Арсений, украдкой беря парня за ладонь и сжимая ее в успокаивающем жесте. Ему не нравилось, когда Антона трясло.       — Хорошо, — отозвался тот и улыбнулся совсем немного, самыми краешками губ. — Я соскучился по твоим родителям.       — Было бы, по чему скучать, — усмехнулся Арсений, но внутри разлилось тепло. Комплименты его семье всегда грели парню душу.       Они помолчали немного, пока Антон отнес новую порцию ненужной посуды Кате.       — Мама с самого утра на меня странно смотрит, — признался он резко, когда они уже шли по направлению к выходу из зала, чтобы получить очередное задание от Майи Олеговны. — Видимо, слухи о вчерашнем разговоре с Ирой как-то до нее долетели.       — Думаешь, будет разговор? — уточнил Арсений, чувствуя, как сердце от этой мысли сильнее колотится о ребра.       — Думаю, будут разборки, — признался Антон. — Дай бог не показательная порка, конечно, но тоже мало приятного.       — Может еще пронесет, — предположил когтевранец, пытаясь как-то настроить парня на позитивный лад. — Она же до сих пор ничего не сказала.       — Она выжидает, — даже не задумываясь, выдал Антон.       Попов не нашелся, что на это ответить, поэтому они снова замолчали. Когтевранцу очень хотелось сейчас поцеловать Шаста, прямо так, при всех, чтобы поделиться крупицами тепла и показать, что все будет хорошо, но он не мог. И это злило сильнее всего. Это место не позволяло им быть собой. Такое право получили здесь только двое — Егор и Эд, которые сейчас стояли в самом дальнем уголке, о чем-то шушукаясь и то и дело украдкой касаясь губ друг друга в половинчатых поцелуях. Да и те выгрызли это место под солнцем кровью, потом и слезами. Арсений знал не всю историю, но слышал по обрывкам сплетен, какие диалоги вела с ними Майя Шастун после того, как узнала об их отношениях. Такого и самому главному врагу не пожелаешь. Но они справились. Остались рядом сквозь догмы и преграды.       И Арсений не знал, готов ли Антон так же бороться за них. Он даже не знал точно, как назвать то, что происходило сейчас между ними. Они не встречались, не вешали друг на друга такой ярлык, потому что и осознали-то чувства только пару вечеров назад. Но та нежность, которая сквозила между их телами, глазами и словами, была настоящей, самой искренней. По крайней мере именно так Арсению казалось. Он не мог заставить Антона пойти против матери ради мимолетно пролетевших дней в самых теплых объятьях, но в глубине души эгоистично надеялся — Шаст что-нибудь придумает. Найдет слова. Ведь он всегда так делал, правда же?       Банкет начался, но Арсений не ощущал его в полной мере. Их пригласили к столу. Добрачевы наготовили великолепных блюд, мешая традиционную русскую кухню с европейской, но наслаждаться едой не получалось от слова совсем. Нервозность передалась Попову от Шастуна, и теперь он тоже чувствовал какую-то странную, неприятную угрозу. Сидя зажатым между мамой в красивом вечернем платье и вечно хмурым и собранным отцом, он не мог отвести взгляд от Антона, который так же пристально наблюдал за всеми присутствующими. Видел, как тот ведет немой диалог с Сережей Матвиенко, который тоже выглядел каким-то неприятно бледным, видел, как слизеринец ковыряет свой любимый борщ, ложкой развозюкивая сметану по бурой жидкости, делая ее нежно розовой, и о чем-то напряженно думает.       — Арсений, как дела в школе? — отец решил завести светский диалог. Может быть, заметил, что сын слишком глубоко ушел в себя, а может и просто решил проявить вежливость. Все же они не виделись почти пол года.       — Все в порядке, пап, — отозвался Арсений на автомате. — Готовимся к ЖАБА. Я все еще один из лучших.       — Не сомневаюсь, — мама по другую руку улыбнулась и потрепала его по волосам. — А я заметила, что ты наконец нашел общий язык с сыном Майи. Неужели, это наконец случилось, или мне показалось, дорогой?       В ее вопросе прозвучала добрая насмешка, но парень стал волноваться лишь сильнее.              — Ну вот как-то так получилось, да, — отозвался он, пытаясь соскочить с темы, но родители ему не дали.       — Не может быть, — отец тоже ухмыльнулся. — Арсений Попов наконец снизошел до Антона Шастуна, я не ослышался?       — Это скорее он до меня снизошел, — холодно ответил парень. В целом, он не соврал. Антон и вправду снизошел до него. Он же был древним божеством, таким притягательно красивым. А влюбился в Арсения. Вот так взял и вляпался. И когтевранец все еще не верил до конца, что это правда. Но этого маме с папой он, конечно же, говорить не собирался.       — И то верно, — отец положил свою тяжелую руку ему на плечо. — Но контакт полезный. Никогда не помешает водить дружбу с сыном такой влиятельной женщины.       И Арсений на этих словах словил приступ раздражения. Потому что знал, что, услышь их Антон, бросил бы какую-нибудь колкость, пропитанную ядом. Что-то о том, что его родословная не определяет его как личность и что не весь его характер вращается вокруг матери. И Арсений бы с ним согласился на все сто. Поэтому он ничего не ответил, лишь насупился и принялся с неохотой впихивать в себя куриный шашлык. Где-то на заднем фоне мать отчитывала отца за его прямолинейность и грубость. Как всегда. Он не обращал на это внимание. Весь его фокус снова собрался только на одном человеке в комнате.       Потом были танцы. Классические, как на самом настоящем балу. Арсений видел, как Эд с грацией подстреленной курицы приглашает Егора, и мечтал сделать так же. Просто подойти к Антону, взять его за руку и вывести в центр зала. И закружить в вальсе. Или позволить ему вести, это не имеет значения. Просто показать, что вот они, влюбленные идиоты, прошедшие, кажется, все круги Ада, чтобы выйти в свое персональное чистилище. Еще чуть-чуть, и будет рай.       Но не чуть-чуть. Поэтому он стоит у стены, ожидая, как Антон пригласит Иру. Но тот так не сделал. Лишь улыбнулся Кузнецовой через весь зал, кивнул уверенно и, подойдя, встал рядом с Арсением.       — Не пойдешь? — уточнил парень, намекая на вальс.       — Зачем? — Антон приподнял бровь в удивлении. — Моя пара же привалилась к стеночке и мало интересуется вальсом.       Арсений не смог подавить улыбку и расплылся мартовским котом.       — Если бы ты знал, как сильно я хочу тебя поцеловать, ты бы заплакал, — уверил он Шастуна, и тот залился тихим мягким смехом.       — Взаимно, — отозвался он и наклонился слишком близко, почти интимно к его уху, шепча: — Но для этого осталось потерпеть всего пару часов. А потом я весь твой.       Попов непроизвольно залился краской, а потом поймал на них внимательный и тяжелый взгляд Майи Олеговны.       — Твоя мама смотрит, — так же шепотом проговорил он.       — Пусть, — дыхание Антона опалило его щеку слишком горячо, почти до ожога. — Мы же не делаем ничего предосудительного, так ведь? Пока что…       И он отстранился невинно, а Арсения изнутри прошибло током.       — Сучка, — бросил он, хихикая, как влюбленная семиклассница.       — Весь для тебя, — парировал слизеринец.       Потом подали десерты. Такие же давяще красные, как и все вокруг. А перед этим наконец приехали Добровольские и Лазарев. Запыхавшиеся с дороги, румяные от мороза, они привнесли в тусовку еще больше шума и веселья. У Арсения заболела голова, и захотелось на свежий воздух.       Будто прочитав его мысли, Антон схватил его за руку и потянул к выходу.              — Пойдем перекурим. Тут очень душно, — бросил он, пытаясь перекричать гомон поздравлений, льющихся потоком на вновь прибывших.       Попов лишь кивнул и пошел за парнем, ведомый чуть ли не за руку, чувствуя, как голова с каждой секундой наполняется ватой все больше. Выйдя на улицу, Антон поежился и привалился к стене дома. Он принципиально не надел куртку, сейчас слегка подрагивая от кусачего минуса. Арсения начало постепенно отпускать, сознание прояснялось.       — После всех наших разговоров я не могу там расслабиться, — признался он, тоже вставая спиной к кирпичной кладке и смотря на затянутое тучами ночное небо. Часы показывали начало двенадцатого, но спать не хотелось. Лишь отдохнуть от чужих голосов, режущего глаза света и приторного притворства.       — Прости, — Антон усмехнулся. — Не хотел тебя от них отвращать, правда.       — Это и без тебя бы случилось, — подумав, отозвался Арсений. — Рано или поздно. Ты прав, то, что мы не проводим здесь все свое время, — подарок судьбы.       На это Шастун мягко расхохотался.       — Ну вот, еще один рекрут на стороне темной силы, — бросил он, улыбаясь во все тридцать два. — Я, если честно, уже жду не дождусь, когда мы вернемся в школу. Провести еще пол года вне этого места — просто рай.       — Не собираешься приезжать сюда на Пасху? — уточнил Арсений, сотворив и себе сигарету и затягиваясь тяжело, до щекотки в легких.              — Ну уж нет, — Антон поморщился. — Присутствие на Рождество — моя обязанность. Все остальное — извольте, но я предпочту набухаться с девчонками в Башне Старост, да так, чтобы в конце вечера заставить кого-нибудь из них переспать.       — С тобой?       — Друг с другом, дурак, — слизеринец шутливо толкнул его в плечо. — Ты ж и сам в курсе, что Марта — лесби. Тем более, если я с кем-то и пересплю в пьяном угаре, то исключительно с тобой. И трезвым. И вообще любым.       — Так сильно меня хочешь? — Арсений спросил это, наклонившись к Антону, сокращая расстояние между их лицами до жалких нанометров и и выдыхая дым от сигареты прямо ему в губы, мешая свой табачный воздух с чужим. Слизеринец верой и правдой служил Кенту, считая все остальные сорта недостойными его королевского вкуса. Попов предпочитал Чапман. Даже здесь, в таких глупых мелочах, они расходились. И все равно сошлись на другом уровне. Потому что сейчас стояли в шаге от поцелуя, когда все неравнодушные веселились за стеной. Если бы кто-то узнал, какая химия творится между ними, что бы сказал? Скорее всего, многие просто отплевались бы. Открестились. Выгнали взашей, как паршивых овец. Как пытались Егора с Эдом. А кто-то бы, может, и проклял.       — Какой же ты невозможный, — разрезая воздух своим дыханием, прошептал Антон и придвинулся еще ближе, сглаживая расстояние до минуса. Арсений почувствовал чужие ледяные руки на своей груди. — Толкаешь меня к грани каждый раз. Издеваешься.       — Ты творишь то же самое, между прочим, — парировал когтевранец, но совсем неохотно, и все же коснулся губ напротив своими. Смесь табака стала еще ярче, пьянящая, невыносимая, будоражащая. На фуршете они не пили, пытаясь держаться навязанных им стандартов, но казалось, внутри разгоралась как минимум бутылка неразбавленного виски. Кострищем, как в день летнего Солнцестояния у скандинавских язычников.       Они оба позволили поцелую случиться. Здесь, сейчас, в непосредственной близости от опасности. Потому что противиться друг другу не могли. Не способны были даже помыслить о том, чтобы сейчас прерваться, остановиться, разойтись. Это должно было случиться. Правильное. Убийственное. Желанное.       Антонова яблочная магия теперь тоже плясала на переплетенных языках, и вместе с цитрусом и табаком создавала сладостную какофонию вкусов, и Арсений вбирал ее в себя, как страждущий в пустыне, вбирал остервенело вместе с сухими губами такого же жадного до всего происходящего слизеринца.       И отпускать не хотелось. Оба желали с головой захлебнуться в этой горчащей от табака сладости. Но им не позволили. Ночной воздух взорвал громкий кашель прямо над ухом и грозное:       — Антон, я бы хотела с тобой поговорить, если ты позволишь.       Майя Олеговна. Скрестившая руки на груди, иксом, как мумии в саркофагах. Смотревшая на них пронзительно. Яростно. Метавшая молнии, не метафорические, а реальные. Воздух искрился вокруг катушкой Тесла. Разряды попадали на кожу, щипали и оставляли микроожоги.       — Слушаю, — Антон даже не дернулся, так и оставил одну свою ладонь где-то у Арсения на талии, так и не изменил положение, стоя вполоборота к матери. На лице — ни единой эмоции, лишь такое пугающее безразличие, что им можно было бы замораживать. И выдавали его только бегающие глаза, которые сейчас мог видеть исключительно когтевранец. Он это уже выучил. Так у Антона проявлялась защитная реакция. Но со стороны он казался бесстрашным. Отчаянным даже. Неубиваемым.       — Наедине, — женщина выделила это слово, будто бы говорила с прокаженными. Оно было пропитано плохо скрываемым отвращением. Она даже не пыталась подходить ближе. Стояла там, освещаемая со спины огнями из открытой двери дома. И Арсению хотелось рассмеяться. Она настолько презирала их? Или может боялась? Здесь же, как никак, сам Арсений Попов, один из самых сильных магов своего и так невероятно могущественного рода.       — Говори тут, — у Шастуна-младшего на языке взрывались ледники. Рассыпались алмазной крошкой по земле вокруг, достигали материнского сердца, но не пронзали. Оно, видимо, было занято другой фантомной болью. — Я ему доверяю.       — Но… — она раздраженно пыталась что-то возразить, но он бесстрастно покачал головой.       — Или говори, или уходи. Я не намерен пререкаться сегодня ночью больше, чем потребует твоя претензия, — Антон сказал это, не ведя бровью, так, будто стал каменным. И Арсений бы испугался, определенно точно бы начал волноваться за своего любимого человека, если бы не подернувшаяся мутной пеленой зелень в чужих радужках. И скрежет зубов, сжимаемых до пыли. Антон едва держал себя в руках. Гнев, копимый внутри слишком долго, до этого прорывавшийся через плотину мелкими ручейками, сейчас был готов взорвать стену к чертям собачим и уничтожить все в радиусе тысячи километров. И парень сдерживал его, но из последних сил.       — Что у вас с Ирой? — спросила Майя Олеговна нарочито спокойно, и было слышно, что она тоже сжала челюсти вместо до хруста, лишь бы не начать орать. Напряжение застыла в воздухе не просто завесой. Бетонной субстанцией, в которую они втроем были вмонтированы.       — Мы расстались. Это было нашим общим решением. Более того, это было с ее подачи, — Антон не протараторил это. Наоборот, сказал медленно, чеканя каждое слово, вешая между ними каждую паузу на крючок вверх тормашками.       — Да неужели? — а вот и яд, фамильный. Майя Олеговна никогда не выпускала его на публику, но Арсений прекрасно знал, что железы у нее есть, да еще какие. Не просто кобра. Королевская… — И ты хочешь сказать, что это… — она чуть ли не выплюнула это слово, указывая трясущимся пальцем на руку Антона на талии Попова, -… никакого отношения не имеет к тому, что этим отношениям пришел конец?       — Косвенно, — уголки губ парня медленно поползли вверх. Истерика была где-то рядом, и то, как слизеринец неотвратимо двигался к ней с каждой фразой матери, выглядело жутко. Он все еще не смотрел ей в лицо, скорее куда-то чуть мимо ее правого уха, в сторону улицы. — Но это тебя не касается?       Эти слова были последней каплей в чаше терпения госпожи Шастун. Она наконец пересилила себя, сделав еще один шаг в их сторону и поморщившись от этого действия, как от зубной боли. На ее лице проступили красные пятна, призванные означать ее праведный гнев.              — Не касается? Ты хочешь сказать, что тот факт, что мой сын — гомик, меня не касается? — спросила женщина, не крича. Скорее шипя. Арсений невольно провел еще одну параллель со змеей, опасной, готовой в любой момент напасть и сожрать их обоих в одну ходку. И потом медленно переваривать, наслаждаясь прелестями собственной жизни.              Лицо Антона перекосилось на последних словах матери. Это был первый раз, когда кому-то удалось переломить его равнодушие. Первый раз, когда получилось выбить эмоции, злые, неукротимые, беспокойно-опасные. Эмоции, которые не поддавались подчас даже самому владельцу. А теперь просачивались через трещины от разящих фраз не кого-то постороннего — родительницы.       — И что же, я тебя этим позорю, не так ли? — спросил парень, и голос его надломился. Всего на секунду, но сердце Арсения ушло в пятки. В этом надрыве было столько кипящего внутри Антона безумия, столько копящейся боли, что весь этот город по количеству магии уступал сейчас одному единственному тихому звуку.       — А сам как думаешь? Мы должны быть примером для окружающих, мы должны быть идеальными, ты и я… — она не успела договорить. Антон поднял вверх руку, будто пытаясь заткнуть ее. По его пальцам заструились вперемешку рыжие и зеленые искры, и в ту же секунду Арсений послушал секундную слабость. Магия в нем зашевелилась, отзываясь на прикосновения любимых рук, взывающих к ней, просящих помощи. В глазах Майи Олеговны при виде такого сына — охваченного паническим гневом — презрение смешалось с ужасом. Она умолкла.       — Я тебе ничего не должен, мам, — теперь уже Антон шипел. — Я не просил меня рожать. Не просил делать из меня будущего лидера, не просил возлагать на меня какие-то надежды. Решать за меня, кем мне быть, как жить и кого любить. Если бы ты знала, сколько боли причинила мне после смерти папы. Если бы ты знала, как сильно я пытался тебя полюбить, и как только сильнее начинал ненавидеть, ты бы, возможно, расплакалась. Но скорее прочитала бы мне нотацию, о том, как правильные дети, — он сплюнул на землю эти два слова, будто на вкус они были горче дегтя, — должны относиться к своим родителям. Я не знаю, что именно украло у тебя сердце, смерть отца, власть, или ты просто такой родилась. Но мне плевать. Потому что мое еще на месте. И я свой выбор сделал. И теперь, — он перевел взгляд на свои пальцы, искрящиеся магией, и улыбнулся почти дьявольски, так, что у Арсения по коже пробежали мурашки, — ты мне ничего не сделаешь, мамочка.       После этих слов он взмахну пальцами, стряхивая с них крупицы волшебства, развернулся на пятках и со всех ног бросился в темноту ночи. Попов успел лишь мельком посмотреть на Майю Олеговну прежде, чем броситься за ним вдогонку. Женщина так и стояла, застыв, и в ее глазах читалось все то же отвращение, страх и ярость. Ни намека на слезы, которые сейчас текли по щекам самого когтевранца, там не было. И это говорило о многом. Не желая больше думать об этой женщине, Арсений лишь поморщился и бросился в ночь за человеком, который сейчас больше всего нуждался в его успокоении… ***       — Антон! — он нашел его у входа в городскую библиотеку. Парень что-то шаманил над большим навесным замком, закрывающим проход. Услышав голос Арсения, слизеринец тут же отвлекся от своего занятия и впечатался в чужие пересохшие губы болезненным поцелуем, перемешанным с солью слез.       — Я больше так не могу, — прошептал он в губы Попову, не отрываясь от него, касаясь рвано носа, щек, лба, как будто пытаясь насытиться, напиться. Как будто Арсений — единственное, что держит его на этой бренной земле. Может быть, так и было.       — Ты молодец, что дал ей отпор, — уверял его когтевранец, не переставая. — Ты умница, Антош. Ты просто прелесть.       И Антон плакал ему в губы, отдаваясь этому моменту слабости, зная, что имеет на это право.       — Арс, — наконец, он совладал с собой, смахнул соленые капли с ресниц одним резким движением кулака и посмотрел на парня открыто и прямо. — Просто скажи, что все это не зря, прошу. Скажи, что если бы я предложил тебе встречаться, если бы предложил быть вместе долго и счастливо, ты бы не отказался, не послал меня нахуй, не…       Он не договорил, снова всхлипнул сдавленно. Арсений обхватил его за плечи, вернул чужой взгляд на себя и проговорил медленно, уверяясь, что собеседник его слышит и понимает:       — Я бы согласился, Антон. Я бы точно согласился, даже не задумываясь. Потому что мы столько прошли вместе. Что друг другу сердце на блюдечке подарили. Что еще нам нужно, чтобы просто быть вместе?       — Значит…? — уточнил слизеринец, и ему не пришлось даже договаривать. Арсений запечатлел на его губах очередной нежный поцелуй и прошептал искренне:       — Да, Тош… Да…       И это было самым обдуманным из того, что он делал за последнюю, кажется, жизнь. Быть вместе…       — Так что мы тут делаем? — уточнил Арсений через несколько минут, когда они оба пришли в себя.       — Проникаем в библиотеку, — буднично отозвался Шаст, возвращаясь к колдовству над замком. — Я планировал сделать это чуть позже, но раз Стаса нет, да и на банкете нас никто не хватится, почему бы не воспользоваться шансом.       — И ты конечно же знаешь, как туда попасть? — уточнил парень, наблюдая, как палочка Антона выписывает вокруг железного стража какие-то невиданные кружева.       — Так уж получилось, — слизеринец усмехнулся. — Я довольно неплох в краже личной информации, если мне это надо.       — И у кого же ты спиздил пароль, золотце? — Арсений спросил это с добрым сарказмом.       — Так уж получилось, что в отношениях с ученым было несколько плюсов, — парень расплылся в улыбке чешинского кота. — Один из них — доступ к архивам.       — Паша серьезно разболтал тебе код доступа? — глаза Попова расширились в удивлении и восхищении.       — Я умею быть убедительным, а он — то еще трепло, — уверил Антон, подмигивая совершенно по-блядски.       — Мой парень — гений, — бросил Арсений, и это так просто слетело с языка, что на секунду стало неловко. А потом приятно внутри до теплоты. И до восторга правильно       — Ну, не без этого, — слизеринец смущенно улыбнулся и наконец расправился со злополучным замком.       Дверь в библиотеку отворилась со скрипом и стуком, являя парням огромный зал, стилизованный под мечеть. В его центре стоял стол Хранителя, ныне пустующий по причине отсутствия этого самого Хранителя, а от него крутом расходились диванчики и пуфики для чтения. А по стенам вверх, до самого купола, простирающегося где-то на высоте метров десять, тянулись стеллажи с книгами. Конечно же, Арсений и Антон бывали здесь, и не раз: брали учебники для школы, искали необходимую информацию для проектов или личных интересов, да просто заходили к Шеминову выклянчить истории про его невероятные поездки. Но теперь, в темноте ночи, абсолютно пустынное, здание казалось им зловещим. И огромным. Бесконечно, необъятно большим.       — И как ты собираешься найти здесь что-то полезное? — уточнил Арсений, с открытым ртом оглядывая окружающие их книги всех форм и мастей.       — Для начала посмотрим в картотеке, — неуверенно отозвался Антон, явно не придумавший план заранее. — Найдем необходимые нам секции, все, что может пригодиться. А потом… — парень сглотнул не договаривая. Попов его понял — придется просмотреть как можно больше… ***       — А ты знал, что на нашей исторической родине русалочьей чешуей заправляют магические летательные аппараты? — без особого энтузиазма спросил Антон, откладывая в сторону очередной толстенный труд какого-то давно почившего черномага. Они сидели в библиотеке, кажется, целую вечность, пусть на деле и прошло только где-то два часа. Количество книг, которое им оставалось просмотреть, определенно не уменьшалось, зато глаза слипались, и приходилось прилагать жуткие усилия, чтобы держать их открытыми.       — Где-то слышал, — отозвался Арсений, пролистывая брошюрку с вполне говорящим названием: «Кровавая ритуальная магия — от теории к практике». — А еще перхоть барабашек. А некоторые самые отбитые — майонез.       — Странные все же эти русские, — усмехнулся сонно Шастун и встал с табуреточки, разминая затекшие ноги. Он выглядел так, будто его использовали вместо ершика для унитаза, — волосы не просто стояли дыбом, а будто бы были наэлектризованы. Арсений мог бы поклясться, что это из-за того, что Антон то и дело зарывался в них пальцами и взбивал, тормошил до тех пор, пока они не запутаются окончательно. Но эта привычка когтевранца умиляла. — А как твои успехи?       — Голяк, — Попов отложил брошюру в сторону и спрятал голову в сложенных руках. — Только всякая кровавая дичь с использованием почек, печени и сердец нечисти. Как будто маги ни секунды не могут прожить без того, чтобы кого-нибудь расчленить.       — Но должно быть хоть что-то! — отчаянно прокричал Антон. — Не может быть такого, что в самом полном архиве чуть ли не планеты нет ничего про обряд, который пытается провести хогвартсовский убийца!       — А что, если ничего этого и впрямь не существует? — спросил Арсений с досадой. — Что, если это просто какой-то свихнувшийся чел из наших русских вечно правильных волшебников, поехавший кукухой на почве постоянного давления и придумавший себе ебанутое развлечение? У него же ни разу ничего не получилось.       — Со мной получилось! — Шаст замотал головой так, что всклокоченные кудряшки заметались в воздухе ударной волной. — А это значит, что эта поебень должна работать. Она должна существовать хотя бы в каком-нибудь варианте.       — Но мы с тобой перерыли почти все, что могло быть связано с этим. В библиотеке Хогвартса, здесь… — Арсений чувствовал чужую боль кожей, чувствовал ярость и негодование, которое в Антоне с каждым прошедшим днем росло все больше. Все это явно имело не только психическое происхождение. Эмоции слизеринца, эти стихийные, необузданные, жуткие чувства носили искусственный характер, парень был в этом уверен. От них фонило странной энергией. Но своими опасениями с Антоном он делиться боялся. Ему было страшно разрушить связь между ними. Оспорить чужое право на гнев лишь одним предположением. И поэтому Арсений лишь наблюдал со стороны за тем, как Шастун взрывается из раза в раз, все сильнее, ярче. Будто бы горит.       — Я знаю, Арс, знаю, — Антон пытался скрывать грусть, но она сквозила из всех щелей, вытекала на волю. — Но не может не быть объяснения. У всего в этом мире есть причина и есть следствие. Невозможно изобрести магию, возможно лишь открыть…       Арсений кивнул, зная, что парень прав. Ответ должен был быть. Где-то обязательно.       — Давай искать дальше, Тош, — проговорил он, глядя прямо в привольные поля чужого взгляда. — Обещаю, мы будем бороться до тех пор, пока не отыщем хоть что-то.       Антон улыбнулся одними уголками губ и вернулся к своей стопке книг. Арсений на секунду залип на то, как его длинные пальцы перебирают пожелтевшие от времени страницы. Какой же он красивый, до перехватывающего дыхания, до бабочек в груди и где-то внизу живота, до крика прекрасный…       Но долго любоваться его парнем не было времени. Нужно было продолжать поиски. Арсений решил еще раз перепроверить картотеку с описью всего, что находилось в архиве. Может быть, они что-то пропустили. Он выдвинул верхний ящик стола, бегло просматривая документацию. Какие-то отчеты с поездок по странам, которые Стас хранил под рукой. Последние данные проверки наиболее старых книг. Счета и библиотечные сведения о том, кто и какую литературу брал. Ничего полезного для них сейчас среди этой горы макулатуры не было. Когтевранец уже было собирался вернуть стопку бумаг на место, как его зоркий взгляд зацепился за маленький тетрадный лист в клеточку, лежащий на самом дне ящика. Арсений сгрудил все ненужное на стол и осторожно подцепил записку.       Первая строчка, выведенная карандашом, заставила его замереть, а сердце забилось так часто и глухо, будто грозилось прямо сейчас разорваться атомной бомбой.       — Антон, — эти слова он почти прошептал. Шастун тут же подскочил к нему, по интонации чувствуя — парень что-то нашел.       На мятом и испачканном чем-то тетрадном листе, затертом почти до дыр, было незнакомым почерком криво выведено: «Трансплантация магии»…       — Это…? — Антон не смог выдавить из себя ни слова, завороженно глядя на видавшую виды бумажку, как на самую дорогую икону.       — Оно… — Арсений сглотнул, вчитываясь в текст, едва ли разборчивый из-за отвратительного почерка писавшего. — «Трансплантация магии — один из некромагических способов пересадки магии из одного носителя в другой… Ритуальное убийство на основе христианского учения… Сердце зверолюда типа «ц»… Крестное знамение… Полная луна».       В библиотеке повисла тишина, такая громкая, что сравнилась бы с гудящей толпой в час-пик. Их тишина орала от боли. От ожидания, от надрыва внутри.       А потом в Арсении что-то щелкнуло. Та самая мысль, которая зародилась уже давно, в пьянящих поцелуях, в злости после посещения Лазарева, в мертвых телах, убитых под крестом полнолуния, в письме Стаса, так явно говорящего — присмотритесь к другому, того, что вы ищите, не существует.       Он еще раз перечитал написанное. Лицо его непроизвольно перекосило животной яростью, такой же, какую он в последние дни читал по глазам Антона. И вправду, того, что они искали, не существует. Зато есть другое.       — Блять! — он крикнул это так громко, что стоящий рядом Антон вздрогнул всем телом и отшатнулся. Зазвенели стекла под крышей. С книг посыпалась пыль времен. — Сука!       Надрывно. Больно. Горит где-то внутри. Горит, не переставая. Они умерли зря. Они все погибли зря, каждая из трех жертв. Их расчленили в пустоту.       — Что случилось? — дрожащая ладонь легла ему на плечо, но даже это сейчас не успокоило. Хотелось разнести здесь все, каждый миллиметр этого прогнившего мира взорвать до основания.       — Он идиот! — Арсений издал что-то между криком и шепотом. Его будто царапало изнутри сотней острых волчьих лап. — Он ебаный кретин! Пидорас! Мразь!       Он выплевывал каждое слово ядом. Он даже не подозревал, что так может. Но гнев сейчас заполнял его до краев и стирал, стирал все спокойное и уравновешенное в пыль.       — Посмотри, — он буквально ткнул бумажку Антону в лицо. — Видишь? Зверолюды типа «ц»! Зверолюды цикла!       — И что это значит? — тихо уточнил парень, взяв чужую ладонь в свою и пытаясь привести Арсения в чувства, осторожно поглаживая.       — Антон, это не анимаги… — прорычал Попов, не в состоянии сейчас контролировать своего внутреннего лиса. Он пробивался наружу, желая разорвать, загрызть. Убить.       — Оборотни… — слизеринец вздрогнул и замер, выпуская руку когтевранца из своих, вмиг ослабевших. — Поэтому все убийства происходили в полнолуние. Он должен был жертвовать оборотней. Не анимагов. Они все погибли просто так. Он просто так угандошил трех человек…              Будто отвечая на эти слова, сверху раздался звон битого стекла. Парни синхронно подняли головы и увидели, как из дыры, загородив крыльями идеально круглый диск вышедшей из-за туч луны, спикировала огромная сова.       — Что за…? — Антон не успел договорить. К его ногам упало письмо. Дрожащими руками парень поднял свиток и, развернув, прочитал тихим, дрожащим голосом:       «Мистеру Шастуну и мистеру Попову в Гёттерланд.       Я пишу вам, потому что знаю, что сейчас у нас один враг. Я больше не могу мириться с собственной совестью. Устала говорить себе, что другого выхода нет. Он всегда есть, и сейчас это вы двое.       Я все еще не могу назвать вам имя, но уверена, что вы и сами давно подозреваете этого человека. А мне еще слишком много нужно сделать перед вашим приездом, поэтому обойдусь лишь инструкциями. Надеюсь, вы простите меня в последний раз.       Вернувшись в Хогвартс, обязательно загляните в мой кабинет. Код от сейфа всегда — имя. Не слушайте того, что вас спрашивают. Называйте его. Я оставлю так много информации, сколько успею. Я хочу, чтобы вы были готовы, потому что в свое время я не была. Я хочу дать вам преимущество.       Для меня он оказался слишком хитер. Я надеюсь, что вам он покажется лишь глупым. Я не смогла ему противостоять, но я надеюсь, что это сделаете вы. Ради меня и моей памяти.       Знайте, что я позволяю вам себя винить в молчании. Я бы так и сделала. Живите счастливо и вспоминайте меня не самым грубым словом.       Надеюсь, наша следующая встреча произойдет не скоро.       С признанием и верой,       Когда-то директор Хогвартса, а ныне леди с портрета,       Минерва Макгонагалл».       Пока Антон читал, а Арсений слушал его с замиранием сердца, над их головами сквозь дыру в крыше зловеще светила полная луна…

Wise men say: "Only fools rush in" But I can't help falling in love with you Shall I stay? Would it be a sin If I can't help falling in love with you? Like a river flows Surely to the sea Darling, so it goes Some things are meant to be