Феликс Фелицис

"Черный кот, каждую ночь засыпавший на моей груди", вторая часть мемуаров Новы Бернелл, первой женщины-мракоборца, целиком и полностью посвященная Ониксу Блэку, ее партнеру - в жизни, в работе и в магии.

      Глава IV. Связь.       Это должно было быть больно. По крайней мере, мне всегда казалось, что это так. Когда слышишь слово "ритуал", невольно представляешь картинки из учебников по истории магии, в которых рассказывалось, как в Древней Индии последователи Кали приносили кровавые жертвы своей богине-матери, чтобы усмирить ее темную женскую энергию и еще на пару дней отсрочить собственную смерть от ее руки.       "Это должно быть больно", - именно так я сказала Никсу, когда он поднял этот вопрос впервые. "Я не хочу, чтобы тебе было больно, милый".       Он тогда лишь рассмеялся коротко и молча сжал мою ладонь в своих, вечно чересчур горячих. Мы не успели продолжить разговор, потому что позвонил мистер Алби. Сказал, что новоиспеченным мракоборцам пристало бы сейчас не миловаться бог знает где, а заняться делом о пропаже ребенка в лесах вокруг Ливерпуля. Ни для кого не было секретом то, что там водились весьма своенравные мавки, перекочевавшие в Англию из славянских земель после первой волны гонений на нечисть. Лет этак четыреста назад. Все никак не переведутся, заразы. Ребенок был важнее, чем наши весьма размытые диалоги, босс был прав, поэтому пришлось спешно собираться и ехать в Ливерпуль из самого Белфаста, где мы в тот момент отдыхали от последней встряски. Никогда не забуду глаза домовика, который чуть не откусил Ониксу руку незадолго до этого...       Второй раз мы вернулись к этой теме спустя целую неделю. Необходимо было заполнить все отчеты и объяснить мистеру Алби, почему мы так и не смогли спасти маленького Генри. Мое мнение осталось неизменным - это должно быть больно. Не для меня, для Никса, а такого я не переживу никогда. Но в тот раз, когда я снова, как заведенная, повторила свой довод, он уже не просто рассмеялся. Он ответил: "Не будет. Будет приятно".       Оникс многословием никогда не отличался. Возможно, потому, что больше половины своей жизни провел в кошачьем теле, а может, все еще смущался моего присутствия рядом. Вот только от идеи связаться отречься отказывался наотрез. И мне пришлось принять его желания. Потому что я знала, глубоко внутри, что тоже хочу этого. Я не говорила Никсу, но мистер Алби поднял этот вопрос даже раньше него. Как-то на попойке в честь Рождества подошел ко мне, краснющий от количества выпитого, и заявил: "А ты бы к себе своего котяру привязала, цены бы вам не было вдвоем". И, не слушая моего возмущения, удалился нетвердой походкой. Оникс же предложил чуть позже, но в разы настойчивее.       И теперь я согласилась. Вопреки страху. За него, естественно. Взяв клятву, что ему и впрямь не будет больно.       Помню, что Конгрегаций, заказанный соседскому травнику, пах болотом и ментолом. А вечер пах цитрусами. А Оникс - решительностью и желанием. Он хотел меня и хотел стать моим. Фамильяром. Частичкой моей плоти, крови и магии.       Когда я задавала самый главный вопрос - готов ли ты, Оникс Блэк, провести со мной ритуал связи, - мой голос дрожал балалайкой. Когда он спрашивал то же самое, он был спокоен, как удав. Когда мы пили зелье, я буквально чувствовала, что мое тело тянется к нему, как никогда до этого. Еще до близости мне казалось, что я вся теперь - его. Полностью и без остатка. Я давно хотела принадлежать Ониксу, но не думала, что когда-нибудь это будет не мечтой, но реальностью.       Когда наши тела слились воедино, все стало слишком очевидным. Все стало таким понятным, что я удивлялась, как не видела этих прописных истин раньше. Как раньше не чувствовала этой силы, его и своей... ***       Официальное подтверждение произошедшего пришло вечером следующего дня. Майя Шастун собрала всех подростков Гёттерланда в банкетном зале и вслух зачитала весточку из Хогвартса, испещренную мутными следами чьих-то слез. Было очевидно, что писавший ее не мог сдержать накатывающих эмоций, выводя на гербовой бумаге ломаным дрожащим курсивом бледное:

      Дорогие ученики школы чародейства и волшебства Хогвартс.

С прискорбием сообщаем вам, что в ночь с 25 на 26 декабря настоящего года не стало всеми нами любимой Минервы Макгонагалл, бессменного преподавателя трансфигурации, декана Гриффиндора и директрисы. Мы не хотели бы омрачать ваши заслуженные каникулы этой, несомненно, разбивающей сердце новостью, но считаем нашим долгом известить всех и каждого о произошедшем, чтобы как можно больше благодарных людей почтило память столь волевой, мудрой и чуткой женщины, коей была Минерва. Если кто-то из вас возжелает присутствовать на церемонии прощания, спешим известить, что похороны пройдут 28 декабря в Большом Зале Хогвартса.

Помолитесь Господу нашему за ее душу, и прибудет он и с вами в этот нелёгкий час.

С уважением и надеждой на скорую встречу,

Филиус Флитвик, исполняющий обязанности директора, и Невилл Лонгботтом.

      В конце, под инициалами профессоров, стояли их размашистые подписи, и Арсений почему-то, даже не видя издалека лист бумаги, мог поклясться, что росчерк, оставленный преподавателем травологии, поплыл чернилами от попавших на него слез. Когтевранец был в хороших отношениях с мистером Лонгботтомом и из коротких диалогов, которые они вели, пока парень копался в своих грядках с посевами, он сформировал понимание о том, насколько много значила директор Макгонагалл для мужчины. Несомненно, все в школе так или иначе знали историю Второй Магической, но получать информацию из первых рук участников тех событий было особенно приятно и ценно. И сейчас, непроизвольно смахивая слезы с собственных глаз, Арсений лишь смутно представлял, как тяжело приходится тому, кого директриса буквально вырастила, превратила из зашуганного, неуклюжего подростка в одного из самых храбрых людей магического мира, оставшихся в истории именем с большой буквы.       Парень перевел взгляд на стоящего рядом Антона, громко шмыгнувшего носом. Тот не смотрел на мать. Куда угодно, только не на нее. После того, как они выбрались из архива, они вдвоем провели целый день у Кузнецовых. Ира не задавала вопросов. Впустила их в дом без колебаний, сказав отцу, что позвала парней вместе поиграть в Монополию. А потом молча наблюдала, как Антон разбивает о пол хрустальный стакан. Потом склеивает его взмахом палочки, иногда не без помощи коротких касаний Арсения, и разбивает снова. И так по кругу, до бесконечности, до точки, когда гнев превращается из пожарища в фоновый шум.       Они оба знали, что это произойдет. Что это письмо рано или поздно окажется в руках Майи Шастун, что будет зачитано вот так вот, на общем собрании, без каких-либо эмоций на лице. Макгонагалл отчетливо дала понять свои мотивы. Она их предупредила. Она развязала им руки в расследовании, пожертвовав собой. И теперь они оба понимали, что впереди только финишная прямая. Ни шагу назад, ни секунды отдыха. Только бы дожать. Чтобы она ушла не просто так.       - Он перешел черту, - сказал Антон из настоящего, резким движением кулака смахивая с щеки одинокую слезинку. Да, они оба были готовы к известиям, но быть готовым не значит легко пережить. Это была утрата не только для всего магического сообщества, но и для каждого человека в этом зале. Для всех по-разному, но даром она никогда не пройдет.       - Несомненно. И уже давно, - грустным шепотом отозвался Арсений, незаметно опуская руку парню на талию и легонько проходясь пальцами по скрытой толстовкой коже в попытке успокоить. - Теперь же он просто эту черту уничтожил.       Антон кивнул заторможенно, перехватывая ладонь Попова на своем теле и переплетая их пальцы, не скрываясь, показываясь всем, кто захочет смотреть, - теперь вот так. И Арсений не смел возражать.       - Кто из вас собирается сегодня вернуться в школу? - спросила между тем Майя Олеговна, обводя всех присутствующих бесстрастным взглядом, лишь на секунду задерживаясь на сыне, замечая сомкнутые руки и поджимая губы.       - Все, - отозвался Антон на ее вопрос, даже не дожидаясь ответа остальных. - Мы все поедем в Хогвартс и почтим память Макгонагалл, мама.              Последнее слово он специально выделил, повысив голос всего на полтона, но и этого было достаточно, чтобы в воздухе повисло напряжение. С другого конца зала на него испуганно посмотрела Ира, беззвучно бормоча что-то, что у Арсения не получалось идентифицировать, но Антон, видимо, обладавший куда более развитым навыком чтения по губам, лишь покачал головой, ловя ее настороженный взгляд.       - Она была нашим наставником на протяжении семи лет. Мы обязаны увидеть ее в последний раз, - закончил он свою мысль, и когтевранец почувствовал, как рука слизеринца, лежащая на его, болезненно сжалась. - Так что едем мы все. Приготовления к Новому году могут вполне осуществиться и без нашего непосредственного присутствия.       Было видно, как сильно злили Майю Шастун слова сына. Было видно, как отчаянно она сдерживалась, чтобы не отчитать его прямо здесь, у всех на глазах. Раньше она никогда не позволяла себе чего-то подобного, предпочитая на публику быть самой лучшей матерью. Но теперь возмущение, видимо, победило, и она произнесла, скрепя зубами на каждом слове:       - Ты не смеешь решать за других, Тони, - в ее голосе читалось постепенно разрастающееся раздражение. Она, кажется, ожидала, что Антон стушуется под таким ее тоном, под таким взглядом, прожигающим его насквозь. Но Арсений точно знал - этого будет мало. Настолько ничтожно мало, что ему захотелось рассмеяться, когда он перевел взгляд на Шастуна. Тот улыбался по-настоящему дьявольски. Не так даже, как в прошлом улыбался Попову, а как-то почти кровожадно.       - Разве? - уголки его губ медленно ползли вверх до упора. - А разве не этому ты всегда меня учила? Не это ты сама делала? Госпожа Шастун.       Холодно, обжигающе морозно. Именно так каждый раз становилось когтевранцу, когда он напарывался на такого Антона. Искусственно созданного, праведно бунтующего, яростного и как будто бы пылающего изнутри. И невероятно эффектного. Арсений видел, что от его слов Майя Олеговна впала в ступор. Она явно пыталась подобрать слова, чтобы ответить, но сын не дал ей этого сделать. Он легонько потянул Попова за руку к выходу.       - В любом случае, ты права, - проговорил он на ходу. - Я не имею права решать за других. Но я улетаю сейчас. Арсений со мной. Остальные могут присоединиться, если захотят. Но я все же предполагаю, мама, что они захотят. Встретимся летом, госпожа Шастун.       И на этих словах они покинули зал, а потом и дом, выйдя на заснеженную улицу и спрятавшись там же, где и за день до этого, в разгар рождественской вечеринки.       - Это было эффектно, - озвучил свои мысли Арсений, сжимая чужую руку в своей, пытаясь остановить очевидную дрожь. - И слегка жестоко.       - Прости за это, - отозвался Антон, упираясь своим лбом в его и закрывая глаза. - Просто я по ее взгляду видел, что она хочет никуда нас не пустить. Прикрыться какой-нибудь лабудой типа необходимости встретить Новый год всей коммуной или чем-то еще более мизерным. Не мог позволить ей накапать другим на мозги.       - Ты же знаешь, что даже если бы она сказала что-то подобное, мы бы с тобой все равно нашли способ сбежать, да? - Арсений улыбнулся и коснулся губами чужой колючей щеки.       - В тебе я не сомневаюсь, Арс, но другие, - грустно отозвался слизеринец, подставляясь под поцелуи, - они ее боятся. Я хочу показать им, что это того не стоит. Что есть вещи куда важнее, чем чьи-то приказы и запреты.       - У тебя прекрасно получается, - заверил его Попов. Он уже хотел утянуть парня в полноценный поцелуй, когда за их спиной кто-то смущенно закашлял.       - Так..., - начала Окси, краснея и бросая на Арсения взгляды, которые определенно означали что-то типа "я жду от тебя пространных объяснений". За ее спиной стояли какие-то мрачные Ира и Сережа и столь же выбитая из колеи Катя, - когда мы выдвигаемся?       - В идеале - сегодня, - отозвался Антон, отступая на шаг от когтевранца, но не размыкая их ладоней. - Пару часов на сборы и все по метлам. Долетим к утру, сможем отоспаться перед церемонией. Ментально подготовиться, - на последней фразе он сделал глубокий, задушенный вдох.       - Есть, капитан, как скажешь, капитан, - отозвался Сережа. - Тогда предлагаю встретиться на выезде из города в одиннадцать вечера.       Антон кивнул, за ним кивок повторили остальные присутствующие, а потом, не говоря больше ни слова, разбрелись по домам собирать вещи. Никто не был готов к тому, что произошло. Состояние шока, опутавшее всех подростков Гёттерланда, напоминало групповой коматоз, вот только какой-то чересчур чувствительный, болезненный. Каждое слово, даже самое простое, ранило, выбивало воздух, резало. Калечило. Именно поэтому каждый задетый выбрал единственную верную тактику - говорить поменьше. Антон управлялся с этим лучше всех. Он молча вернулся в дом, молча распихивал вещи по зачарованным карманам мантии. Молча стоял на кухне и допивал вчерашний холодный чай, пока Арсений безрезультатно предлагал ему заварить новый. Молча выслушивал причитания матери, которая диктовала зачарованному перу письмо какой-то своей старой подруге. Молча принимал объятья Попова, когда слезы, щипавшие кожу, вновь непроизвольно сползали по щеке. Молча отвечал на вопросы уже одетых и собранных Лазарева и Добровольского, которые пришли уточнить, когда они вылетают в школу. В этом немом диалоге, в котором Антон позволял себе только кивать и мотать головой, Арсений выступал сурдопереводчиком. Да, они будут в Хогвартсе к утру. Да, все. Нет, Майя Олеговна не в восторге. Да, слизеринцу все равно.       А потом так же молча летел, вцепившись в древко метлы мертвой хваткой и почти не заигрывая со смертью, не выписываю дурацкие финты от скуки, к которым когтевранец так сильно привык за годы знакомства с этим взбалмошным гиперактивным парнем. И Арсений бы сделал что-то с этим траурным молчанием, если бы и сам не застрял в нем, не пророс корнями в нежелание нарушать тишину мира, скорбящую по человеку, который был целой планетой для сотен детей по всей Англии. Для него Макгонагалл была не просто преподавателем. В Хогвартсе она заменила ему мать. Даже не являясь деканом его факультета, женщина всегда готова была выслушать его проблемы, помочь побороть страхи и подарить крылья. Она, одна из немногих, знала его тайну и в первое время учила быть правильным анимагом, рассказывая о тонкостях его животного тела. Она в своей шутливой манере вселяла в него ощущение, что Арсений способен на все. Благодаря ей и Флитвику он не перегорел к заклинаниям после отцовской муштровки, а наоборот воспылал к ним только ярче. Во многом благодаря ей он находил в себе силы так долго сражаться с Антоном за титул лучшего, потому что когтевранцу хотелось показать директрисе - он заслуживает ее благосклонности и расположения. Она им гордилась и не раз говорила об этом. Женщина признавала, что в нем сидит жилка, присущая всем великим волшебникам прошедших тысячелетий. И теперь ее, его опоры, его Ангела-хранителя, больше нет. Из-за какой-то гниды. Из-за глупого человека, возомнившего себя богом. Из-за чьей-то ошибки, приведшей к геноциду не тех...       И эти тяжелые мысли, окутанные траурной тишиной, наполняли его голову на протяжении всего перелета в Хогвартс. Он глотал их и давился, невольно вспоминая слова Иры о том, как именно она многие годы ощущала мысли Антона. Неужели тот чувствовал нечто такое же липкое всю свою сознательную жизнь после смерти единственного человека, который, как ему казалось, его любил? Неужели так Шастун ощущал себя, борясь с образом Арсения в своей голове, с мамой, с желанием все закончить, со своей неправильностью? Арсений готов был взорваться только от этой тяжести, единоразовой, но из-за этого не менее горькой. И не мог понять, как именно у слизеринца получалось справляться со своим грузом так долго.       Будто прочитав его мысли, Антон, летящий рядом, улыбнулся ему краешками губ и прошептал:       - Это проходит, Арс. Я могу поклясться тебе, что однажды ты проснешься в своей постели и поймешь, что боль притупилась до точки, когда получается вдохнуть и выдохнуть без сожаления. Да, может пройти не год и не два, и, может, даже не десять. Да, отголосок все равно останется, и в каждое Рождество ты будешь думать о ней. Но не всегда - с болью. Однажды так остается только светлая грусть и благодарность за то, что просто была рядом настолько долго, насколько ей было позволено сукой-Судьбой.       И от этих слов, пропитанных личной историей, нарушивших наконец чертово траурное молчание, стало чуть легче. Антон знал, о чем говорил, прошел это в раннем детстве, переболел и теперь способен делиться. Значит, и у Арсения получится. Значит, и он справится.       И когда мир вокруг снова погрузился в тишину, она больше не ощущалась похоронной. Скорее по-светлому скорбной, вязкой, но больше не противной. Просто нужной всем участникам этого полета.       В ней они добрались до Хогвартса, в ней приземлились перед главными воротами, в ней пошли под ставшие родными за семь лет своды замка и рассыпались каждый в своем направлении. Уже в Башне Старост, проваливаясь в сон в своей комнате, Арсений подумал, что надо было бы пригласить Антона к себе. Вдвоем было бы куда спокойнее. Он уже было хотел послать ему весточку, попросить прийти, но Морфей на пару с усталостью решили иначе, и его сознание покинуло этот мир, уходя за грань. К блаженному отдыху от всех земных проблем. ***       - Пожалуйста, доверься мне.       В ноздри забивается сладковатый запах клубники и еще чего-то, чему он не может подобрать название. Голова наотрез отказывается работать, и единственное, о чем он сейчас способен думать, - страх. И уже не понятно, за себя ли, за темную высокую фигуру, которая расплывается перед глазами от действия этой чертовой сладости в носу. Уже не важно, главное, что паника заполняет его до краев, рвет слабую тонкую кожу и вырывается сипом наружу. По крайней мере, он надеется, что получится хотя бы этот звук. Но выходит лишь дрожащая тишина с пометкой "бессилие".       - Пожалуйста, Арс, потерпи еще немного, и я обязательно что-нибудь придумаю.       Это отдается на подкорке мозга голосом Антона за секунду до того, как его начинает разрывать изнутри ломающей кости болью. Тяжелый, наполненный клубникой и этим вторым едким послевкусием запах не покидает его легких, и теперь он знает, что это такое. Специально пытается дышать быстрее, надеясь выгнать эту отравляющую патоку из организма, но делает только хуже, и боль, вместо того, чтобы приходить толчками, накатывает лавиной, скручивает внутренности и заставляет терять и так хлипкий контроль.       Он переводит невидящий взгляд на свои руки и видит, как они покрываются рыжей лисьей шерстью. Как когти проступают без его желания, и хочется разодрать ими горло, лишь бы не чувствовать, как остатки самообладания покидают тело вместе со всем человеческим.       - Еще чуть-чуть.       Это в голове набатом, чужими тягучими мыслями, горькими и холодными, как пропавший суп. Но его это заземляет. Ненадолго, пока новая волна боли не проходит сквозь каждую клеточку меняющегося тела, выжигая после себя поля оголенных нервов.       - Я не могу.       Он это уже воет, и это правда. Не может. Крупицы сознания, меньше, чем песчинки, уплывают в узкую талию часов и не возвращаются. Даже темная фигура перед его глазами теряет контуры. Превращается в кляксу сначала, а потом и вовсе размывается, оставляя в черноте собственного обморока.       И тогда он не сдерживается и орет лаем, буквально слыша треск крошащихся костей. ***       Собственный крик закладывает уши, но он не может пошевелиться. Не может открыть глаза. Не может даже вдохнуть без усилия, чувствуя, как воздух застревает где-то совсем далеко от легких, и от недостатка кислорода все вокруг становится ватой. Руки не слушаются, как в прочем и все остальное тело. Не отвечает сигналам мозга, да и сам мозг, кажется, выдает ошибку работы красным, буквально кровавым ERROR большими буквами.       На груди будто сидит нечто, надавливая на ребра в попытке проломить, и он запоздало понимает, что это похоже на сонный паралич. Но это не избавляет его от страха. Только прибавляет баллов к бесконтрольной панике, и он не может перестать кричать, срываясь уже на писк, отчаянный, почти комариный. Он и не знал, что его голос на такое способен. Ему кажется, что он останется в этом состоянии вечно.       А потом появляются руки. Он их не видит, потому что перед глазами все еще плотный, мазутный морок, но чувствует, как они касаются его, берут его покрывшуюся холодным потом ладонь, растирают ее массажными движениями. Потом переходят на грудь, замирают там на пару долгих, едва ли не бесконечных секунд, пытаясь уловить сердечный ритм.       - Дыши, - голос мягкий, но приказной, и у него совсем не получается разобрать, кому он принадлежит. Но он слушается. Переступает через себя, переставая кричать, вдыхает шумно, еле-еле, буквально проламывая преграду между носом и легкими, выстроенную мозгом с сигналом об ошибке. Выдыхает так же сдавленно, свистяще, но уже проще. Мир начинает вставать на места.       Арсений повторяет этот прием еще и еще раз, пока его собственная спальня в Башне Старост не обретает свои очертания. Пока он не видит шкаф, набитый учебниками по заклинаниям, одолженными у профессора Флитвика, пока не ощущает наконец конечности, которые до этого были сведены болезненной судорогой. Пока не получается пошевелить пальцами на руках, перехватывая запястье Антона у себя на груди. Определенно точно его запястье, потому что ни от кого больше не пахнет яблоком так сильно и так по-родному.       - Садись, - слизеринец помогает ему приподняться на кровати, и Арсений наконец может рассмотреть его лицо - суматошное, судорожное и напуганное до усрачки.       - Что ты тут делаешь? - спрашивает он и не узнает собственного голоса, так наждачно и сломлено он звучит.       - Тихо, тихо, - Антон прикладывает свою широкую ледяную ладонь к его губам, прося поэкономить и так шаткие силы. - Это подождет. Тебе надо прийти в себя.       Когтевранец хотел было возразить, но тут в дверь просунулась взлохмаченная голова Сережи.       - Как он? - спросил Матвиенко у Антона, и на его лице играла тень волнения чуть ли не более выразительная, чем у Шаста.       - Вот успокаиваю, - отозвался парень, кивком головы предлагая гриффиндорцу зайти внутрь, и тот, не задавая лишних вопросов проскользнул в комнату. Арсений, пробежавшись по другу все еще слегка расфокусированным взглядом, отметил, что тот тоже выглядит весьма помятым и бледным.              - Что вы оба тут делаете? - попытался узнать он снова, но губы все еще слушались плохо и дрожали на каждом гласном.       - Тебя в чувства приводит, - сказал Матвиенко, резковатым жестом стирая с лица тень усталости. - Ты кричал так, что тебя в общей комнате было слышно. Что тебе снилось?              Арсений на мгновение позволил себе закрыть глаза, снова возвращаясь в только что пережитый кошмар. Его тут же передернуло, и Антон, заметив это, еще крепче сжал его за руку.       - Не делай так, - наставительно сказал Сережа, беря его за подбородок и насильно открывая веки. - Это как-то связано с тем, что ты анимаг, да? Тебе снилось что-то об этом?       - Откуда ты...? - начал было Арсений, но осекся, глядя в глаза другу. Конечно же, тот знал. Кто бы сомневался.       - Видел, - как будто подтверждая его слова, спокойно ответил Матвиенко. - Ждал, пока сам расскажешь. Но сейчас ответь на вопрос: это как-то связано с этим?              Попов болезненно кивнул, мысленно пообещав себе поговорить с Сережей о своем врожденном даре. Все же зря он так долго скрывал от друга что-то подобное. Вспомнилось, как не так давно Антон рассказывал ему про свои отношения с Димой и то, как они ухудшились из-за постоянных недомолвок. Арсений очень боялся, что что-то похожее может произойти у них с гриффиндорцем. Он не был готов из-за собственной глупости потерять человека, заменившего ему брата. Но это потом. Обязательно. А пока...       - Мне приснилось, что меня пытались заставить превратиться. Так же, как Грю, без моего желания. Это было какое-то летучее вещество. Газ. Пах клубникой и еще чем-то, - объяснил Арсений, чувствуя с радостью, что его голос постепенно возвращается в норму.       - Чем? - спросил Антон взволнованно, заглядывая своими болотными глазами прямо ему в душу.       - Я не смог разобрать. Пытался, но не мог, - грустно отозвался парень, чувствуя себя без причины виноватым.       - Ладно, разберемся, - уловив эту эмоцию во взгляде, Антон лишь в очередной раз легонько провел своим большим пальцем по его коже, успокаивая. - Ты еще что-то запомнил?       - Твой голос..., - Арсений хотел было снова закрыть глаза в попытке воссоздать приснившееся, но Сережа снова ему не дал.       - Вспоминай так, - попросил он. - Такие сны нельзя проживать дважды, даже в голове.       - Ты говорил что-то про то, что мне осталось потерпеть чуть-чуть. Что ты со всем разберешься, - неуверенно проговорил Попов, решая не уточнять у друга, какие именно "такие сны" он имеет в виду, и смотря исключительно на Антона. Тот перевел вопросительный взгляд на Матвиенко, и гриффиндорец кивнул.       - То же самое, - ответил он на неозвученный интерес Шастуна.       - То есть, ты хочешь сказать, что вам с Арсом приснились идентичные сны? - удивленно бросил слизеринец, и Попов замер, мечась глазами с одного парня на другого. - Даже несмотря на то, что прорицатель тут ты?       - Похоже на то, - Сережа устало провел ладонью по лицу.       - И что это может значить? - уточнил Арсений, пытаясь не выдать испуганной дрожи в голосе.       - Что грядет пиздец, - уверенно отозвался Матвиенко. В его ответе не было ни капли сомнения, будто бы он читал заготовленную реплику с листа и знал, что именно так она должна звучать. - И вам двоим, как я понимаю, придется с ним разбираться. Что-то типа...       - ... последней битвы, - закончил за него Антон, закатывая глаза. - Как же клишированно.       - И тем не менее, - Сережа положил руку ему на плечо.       - Ну раз даже ваша с Лазаревым ебучая древняя магия пророчит нам с Арсом покончить с этим говнюком, не дело нам больше сидеть на месте и ждать, - уверенно проговорил Шастун, подрываясь с места. - Давайте хоть имя его наконец узнаем. Я больше не могу сидеть в этих ебучих четырех стенах, и ждать, пока все предсказания мира сбудутся сами собой.       - Сергей Вячеславович тебе тоже что-то нагадал? - удивленно спросил Сережа, тоже подскакивая с кровати и во все глаза таращась на Антона.       - Ага, - парень, казалось, едва удержался, чтобы не сплюнуть. Арсений все никак не мог привыкнуть к тому, что в последние дни его эмоции менялись уж слишком часто. - Выдал мне, блять, рифмованное проклятие и отключился, когда мы к нему после возвращения из министерства ходили. Что-то о том, что я предатель, и все такое.       Антон закатил глаза, пытаясь показать, насколько ему плевать на слова преподавателя Прорицания, хотя на самом деле когтевранец прекрасно помнил, как тот носился с этим небольшим стихотворением, пытаясь разгадать его смысл. В тот момент у него так ничего и не получилось, но позднее, сидя в ошеломлении на полу архива, слизеринец бледными губами процитировал: "Теплится сердце в звериной груди". Действительно, анимаги ведь считались людьми, как бы не были странны и пугающи их трансформации для волшебного сообщества. Оборотней же до сих пор причисляли к нечисти, к животным, к кому-то бессознательному. И даже у представителей этого вида, достигших магического величия, таких, как герой Второй Магической Римус Люпин, не получилось поменять отношение магического мира к своим сородичам. В момент этого осознания они оба поняли, насколько на самом деле было важно держать в голове слова Сергея Вячеславовича.       - Пиздец, - резюмировал Сережа. Антон кивнул. - И что вы теперь собираетесь делать?       - В первую очередь нужно пойти и поговорить наконец с нашими жертвами, - пробормотал Шастун.       - Сейчас? - уточнил Арсений, у которого все же получилось нормально сесть на кровати без посторонней помощи. Силы постепенно возвращались к нему, и от слов Антона он тоже готов был подорваться прямо сейчас и побежать в Выручай-комнату за настаивающейся там сывороткой.       - Да, - уверенно ответил слизеринец, отвечая на приподнятую в вопросе бровь Сережи кивком.       - Но она же еще не до конца настоялась, - непонимающе проговорил Попов, хмурясь.       - Это не так страшно, - Антон скривился. - Единственное, что мы потеряем, - время. Она не выстояла всего какие-то сутки. Потеряем десять секунд, не велика беда.       - Кто-то объяснит мне, что именно происходит? - спросил Сережа, глядя то на одного, то на другого все с тем же выражением недоумения.       - А то, друг мой дорогой, - Шаст улыбнулся как-то слишком елейно, - что сейчас ты будешь помогать нам говорить с трупами. Так что все быстро собираемся, Арс окончательно приходит в сознание, и топаем к свершению всех ебучих пророчеств мира.       Арсений кивнул, слегка улыбаясь такому командному тону Антона. Ему нравилось, когда Шаст брал все в свои руки. Сколько бы слизеринец не отпирался, в нем все-таки жила эта прививаемая жилка лидера. И он совершенно не был похож на мать. В отличие от Майи Олеговны, которую хотелось слушать из-за страха, за Антоном появлялось желание идти по собственной воле.       Пока когтевранец метался по комнате, переодеваясь во что-то более удобное, Антон пытался ввести Сережу в курс дела, обходя стороной лишь собственную дефектную магию.       - То есть ты хочешь сказать, что кто-то из Гёттерланда просто так грохнул троих человек, перепутав одно слово в некромагическом ритуале, чтобы выкачать силы из представителей верхушки и присвоить их себе? - еще раз подвел итог Сережа, и, даже не глядя на его лицо, Арсений буквально спиной почувствовал его праведный гнев.       - Что-то типа того, - отозвался он, напяливая на себя видавшую виды растянутую толстовку.       - И вы хотите сейчас получить имя у погибших с помощью другого некромагического ритуала?       - Не совсем, - Антон вздохнул. - Официально сыворотка временной жизни разрешена и даже проходится на специальных курсах для будущих членов магической полиции, так что формально ничего противозаконного мы не делаем.       - Ага, формально, - Сережа усмехнулся. - И зачем я вам нужен?       - Будешь нашим таймером, - просто отозвался Шаст, оглядывая уже развернувшегося к ним лицом Арсения оценивающим взглядом и кивая каким-то своим мыслям. - И постоишь на шухере, если понадобиться.       - Хорошо, - Матвиенко выглядел воодушевленным. - Только там сейчас министерские все коридоры оцепили, никуда не пройдешь спокойно.       Арсений усмехнулся. Знал бы друг, как часто ему приходилось шнырять по школьным закоулкам, якобы подконтрольным полицейским, а на деле всего лишь обвешенным какими-то примитивными заклинаниями-ловушками, которые парень снимал на раз-два.       - Разберемся, - бросил он, ловя на себе очередной восхищенный взгляд Антона. - Я побегу впереди, вы за мной. Только невидимости накиньте.       Сережа выглядел слегка неуверенным, а слизеринец даже не стал задавать вопросов. Взял Арсения за руку, вытягивая из него по крупицам необходимое количество магии, и взмахнул палочкой, скрываясь от посторонних глаз под покровом невидимости. Матвиенко пришлось проделать то же самое, за исключением разве что телесного контакта.       - Серж, держись меня, пожалуйста, - попросил воздух в центре комнаты голосом Антона, пока Арсений накидывал заклинание невидимости и на себя тоже.       - Зачем? Я в курсе, как идти в склеп, - непонимающе отозвалось ему пространство чуть правее.       - А мы сначала не туда, - Шастуна даже не нужно было видеть, чтобы знать - он ухмыльнулся своей коронной, всеведающей улыбкой.       На это гриффиндорец ничего не ответил, видимо, решив не спорить, и когда Арсений наконец управился со своей маскировкой, они отправились на седьмой этаж, в Выручай-комнату. Парень обратился лисой лишь после того, как они покинули Башню Старост, до этого давая короткие наставления Антону, объясняя, какие сигналы будет давать, когда деактивирует ловушки. Слизеринец утвердительно мычал на каждую его инструкцию.       Пробираться по коридорам школы на этот раз и вправду оказалось сложнее, чем раньше. Видимо смерть директрисы наконец заставила министерских шавок улучшить защиту. Но даже несмотря на это их заклинания для Арсения были пластиковыми игрушками, которые он, как маленький ребенок, все норовил сломать и посмотреть, что же внутри. Не зря он столько времени проводил в беседах с профессором Флитвиком и наедине с книгами по защитной магии, изучая, как работают силовые поля, завесы и другие их аналоги. Парень справедливо считал, что такие знания для будущего мракоборца необходимы так же, как Зельеварение или ЗоТИ. И сейчас его кропотливая работа наконец приносила должные плоды.              Когда они проходили мимо Большого зала, и Арсений снимал очередную завесу-проклятие с арки, ведущей на лестницу, он позволил себе слабость и заглянул внутрь. Гроб с телом директрисы Макгонагалл стоял в самом центре комнаты, на специальных помостах, окруженный венками цветов и заговоренными свечами, способными гореть пару вечностей. Он не мог разглядеть ее со своего места, но знал, всем нутром чувствовал - на ее лице сейчас застыло вселенское умиротворение. И от картины, которая представилась перед глазами сама собой, сердце болезненно сжалось и застучало еще быстрее, аритмичнее, ломаясь и трескаясь на самых громких ударах. До этого момента все казалось лишь шуткой. Кошмаром, который должен был закончиться с пробуждением. Но теперь, видя своими глазами деревянный ящик, навсегда заперевший Минерву от солнечного света, на голову Арсения ушатом воды вылилась мысль: все это - явь.       Глаза защипало от подступающих слез, но он не позволил себе поддаваться эмоциям. Не сейчас, когда тот, кто это сделал, все еще бродит на свободе. Не сейчас, когда за его спиной стоят Антон и Сережа, ожидающие, что он снимет завесу с прохода, и они еще на один шаг приблизятся к финалу. На этот раз не просто маленькое движение ногой. Размах на километр вперед.              Он наконец унял разыгравшуюся в теле дрожь, отворачиваясь от входа в Большой зал, и закончил начатое, махая лапой в такт заученных движений палочки, вторя в мыслях слова на автомате. В этом теле его возможности казались безграничными, и он пользовался ими на максимум, делая то, что должен был.       Путь по лестнице и по седьмому этажу до самой Выручай-комнаты оказался куда легче, чем передвижение по центральной части замка. Видимо, здесь министерские решили, что ученики настолько глупы, что заставят среагировать ловушки куда раньше и не доберутся до этой части замка ни в жизни. Поэтому, уже подходя к нужному месту, Арсений позволил себе сбросить маскировку, являясь сделавшим то же самое Антону и Сереже во всей красе.       - Что мы тут делаем? - уточнил Матвиенко шепотом, все еще боясь напороться на кого-то из полиции.       - Просим помощи, - лукаво ответил слизеринец, сосредотачиваясь и повторяя ритуал, который Арсений, казалось, видел уже несчетное количество раз. Его забавляло то, как сильно реакция Сережи на Выручай-комнату была похожа на его собственную, когда Шастун впервые притащил его сюда, злящегося и упирающегося.       - Хуя себе, - бросил гриффиндорец, проходя внутрь и вздрагивая, когда стена за его спиной встала на место с громким хлопком. - Так вот куда вы вдвоем постоянно уматывали.              Антон громко хмыкнул, доставая из самого дальнего шкафа колбу с сывороткой и проверяя ее на свет. Кристально чистая жидкость мешалась с белыми хлопьями осадка, но даже несмотря на это парень очевидно был доволен.       - Так, мне осталось закончить последний штрих, так что сейчас попиздите о чем-нибудь, а меня не отвлекайте, - попросил он настойчиво и стал привычно неуклюже летать по комнате в поисках, вероятно, специальной тары для того, чтобы сцедить зелье, отделяя его от ненужных компонентов.       Только сейчас Арсений позволил себе вновь принять человеческий облик, разминая затекшие конечности и потирая макушку, которая каждый раз ощущалась невероятно пустой без лисьих ушей. Сережа, как завороженный, глядел на него, пусть все еще и не выглядел удивленным.       - И как давно и много ты знаешь? - наконец решился спросить когтевранец, боясь посмотреть другу в глаза.       - Всего пару месяцев, на самом деле, - признался Матвиенко. - Ты мне таким привиделся однажды в одном из длительных трансов на уроке. Я сначала подумал, что это какая-то метафора. Типа лисы хитрые или что-то такое. Потом почитал, что в таких видениях редко бывают иносказания. Но до последнего был не уверен. Ну а сегодня приснилось то, что приснилось, ну и все стало очевидно.       - И ты... нормально? - уточнил Арсений, все же переводя взгляд куда-то поверх макушки гриффиндорца.       - Так же, как и к твоей ориентации, Арс, - пожал плечами тот и украдкой посмотрел на сосредоточенного Антона. - Мои видения - мое проклятие. Мешают нормально удивляться новостям. Но ты знаешь, что ты для меня чуть ли не самый дорогой человек на этой гребаной планете, так что я никогда не позволю себе что-то в тебе не принять, окей?       И тут когтевранец наконец улыбнулся широко и открыто, не в силах больше сдерживать себя. Да, им с Сережей еще предстояло поговорить о том, что именно заставило его семью покинуть Гёттерланд, о том, что пришлось пережить без Антона и с ним за последние пару месяцев. Но сейчас все было так, как должно было быть давно. Потому что сколько бы парень не боялся реакции друга, глубоко внутри он знал - все будет правильно. Все будет спокойно и уютно, как каждая мелочь, связанная с Сережей. Потому что уж он-то никогда от него не отречется, каким бы никчемным, опасным или неправильным Арсений себя не считал. И в этом жила крупица его самого большого счастья.       - Как это мило, - послышался со спины голос Антона, совсем чуть-чуть саркастичный, скорее по привычке, но в большей степени радостный. - Потом обязательно друг друга обнимите, а пока у нас с вами есть некие неотложные дела.       Он потряс в воздухе малюсеньким пузырьком, который теперь на самом деле казался пустым, настолько прозрачной была находящаяся в нем жидкость. У Арсения при взгляде на результат их многомесячных трудов защемило сердце.       - Она п-получилась? - спросил он, не сдерживая нервного заикания.       - Есть только один способ проверить, - отозвался Антон, но в его глазах буквально взрывались звезды предвкушения.       - Тогда сделаем это, - уверенно бросил Сережа, сжимая кулаки. - Узнаем имя этого гада! ***       В подземельях по традиции было зябко, а от вечной тишины, не нарушенной даже эхом, до боли закладывало уши. И тем не менее Арсений в очередной раз поймал себя на мысли о том, что среди молчаливых мертвецов и надгробных плит он чувствует себя на удивление спокойным. Смерть, которой за последние полгода пропиталась вся школа, здесь выглядела уместной и правильной, и по этой правильности Арсений особенно тосковал в мире, в котором все шло наперекосяк.       - Итак, что мы делаем? - спросил Сережа, облокачиваясь на крышку какого-то особого старого каменного гроба. Вот кому точно было в этой атмосфере некомфортно. На лице гриффиндорца играла тень затаенной паники, которую Попов и хотел бы сгладить, но не знал, как. Оставалось только надеяться. что Матвиенко никогда не дойдет в своем сознании до такого отношения со смертью, которое теперь носили под сердцем Антон и Арсений.       - Сначала помогите мне отодвинуть плиты, - попросил Шастун, проходясь пальцами по гравировке с именем - Милли Каннинг. Когтевранец заметил на лице парня то же самое выражение, которое, должно быть, замерло сейчас и на его лице - тотальное умиротворение, в гипертрофированных пропорциях перемешанное с нервическим предвкушением. Он тут же оказался рядом с Антоном и помог ему, наваливаясь всем телом на серый невзрачный камень, скрывающий под собой тело малышки. Арсений давно не видел Милли, и сейчас при взгляде на нее его сердце вновь болезненно сжалось, прямо как тогда, в первый день, когда он обнаружил ее лежащей у подножья башни. Она была все такой же, особая погребальная магия не давала признакам разложения коснуться ее, и это почему-то ощущалось до отвратительного эгоистичным. Ее лишили жизни, напрасно, теперь он точно это знал. Безжалостно надругались, вырезав сердце, и вместо того, чтобы дать ей уйти с концами и переродиться возможно, по заветам учения о реинкарнации, ее на следующую вечность оставили такой - мертвой куклой, бледной, но неизменной. Арсений почувствовал, как по его щеке ползет холодная слеза отчаяния. Неужели, однажды и с ним так будет...?       Сбоку послышался грохот - это Сережа отодвинул плиту гроба Грю. Заглянул внутрь, сжался болезненно и отвернулся как-то нервно и резко. Арсений знал, что они довольно много общались до смерти парня, ведь были с одного факультета, но никогда всерьез не задумывался о том, насколько ударила эта потеря по другу.       - Что дальше? - спросил Матвиенко, все еще не глядя в сторону могил. Он гипнотизировал отсутствующим взглядом дверь, будто боясь, что кто-то может войти. Эмоции на его лице сменяли одна другую со скоростью кадров фильма: отвращение, паника, злость, боль - все это проигрывалось вспышками, показывая, что даже готовность встречаться с самыми жуткими кошмарами не избавляла от чувств.       - Дальше нужно нанести зелье по схеме креста, - объяснил Антон, осторожно откупоривая колбочку с зельем. - А потом просто ждать. Я не могу гарантировать четкого времени, когда сыворотка начнет действовать, но мы это поймем. Невозможно проворонить то, как мертвец начинает шевелиться. К тому же, - он грустно опустил глаза в пол, - первым делом они начинают хрипеть. Или кричать, в зависимости от того, как долго так лежат.       Арсений на этих словах сглотнул. Он представил, как однажды после долгих попыток создать идеальную сыворотку Антон все же решился поговорить со своим отцом. И первым, что он услышал, был разрывающий тишину фамильной гробницы Гёттерланда крик самого близкого для него человека. Даже мысли о таком вызывали фантомную тошноту и жалость.       - Дальше твоя задача - считать секунды, - Антон между тем взял себя в руки и продолжил давать Сереже инструкции все таким же уверенным голосом. - Попытайся держать нас в тайминге, потому что мы тут не просто так, а чтобы задать вопросы. Минута - это самый максимум, на который мы можем рассчитывать, а второго шанса не будет.       - Хорошо, - отозвался Матвиенко, со всей ответственностью принимая свою задачу. Антон кивнул и жестом подозвал к себе Арсения.       - Хочешь..., - начал он осторожно, - поговорить с ней?       Он бросил взгляд на запертую в каменном ящике малышку, умиротворенно воздевшую закрытые глаза к потолку. Это был шанс избавиться от все еще сидящего на подкорке мозга чувства вины, Арсений прекрасно это понимал. И знал, что именно с этой целью Шастун и предлагает ему поговорить именно с Милли, забирая Грю на себя. И ему было страшно. Жутко было снова посмотреть в ее красивые глаза, вечно светящиеся слишком взрослым, осмысленным огнем, в то же время смешанным с невинной мягкостью и открытостью к миру. Пугала перспектива услышать от Милли обвинения в том, что в тот день он не остановил ее от падения. Не вернул в комнату, когда должен был. В том, что в тот день он променял ее на прогулку по лесу в попытке размять застоявшиеся лапы. Но желание наконец извиниться перед ней, сидящее внутри с того самого рокового дня, пересиливало любой страх, поэтому он лишь заторможенно кивнул, перенимая из рук Антона пузырек.       Под чутким руководством Шастуна он нанес сыворотку на тело Милли, позже наблюдая, как сам слизеринец проделывает то же самое с Грю.       А потом были томительные минуты ожидания. Они в гробовой тишине сидели на полу между мертвецов, спрятанных в своих серых непробиваемых клетках, и отсчитывали минуты до хоть какого-нибудь знака. Никто из них не решался заговорить, боясь пропустить пробуждение убитых детей, и в эпицентре скорбно застывшего времени Арсений отчетливо слышал, как отбивает кантату его задушенное сердце.       Наконец раздался скрип. Совсем тихий, но Антон, до этого едва ли делавший больше пары вдохов в минуту, подорвался и в два шага оказался у гроба Грю. Арсений видел, как парень, не выдавая на лице ни единой эмоции, взял в свои даже не дрожащие руки чужую, бледную и пробормотал:       - Не пугайся. Спокойно. У нас мало времени. Я тут только для того, чтобы задать вопрос.       Послышалось хрипение и тихий, едва различимый, загробный шепот, а потом, буквально через секунду, еще один скрежет - на этот раз со стороны Милли. Арсений тоже вскочил на ноги и, едва ли не споткнувшись, подбежал к гробу. Вопреки предостережениям Антона, девочка не кричала. Она лишь водила по сторонам своими огромными глазами, слегка заторможенно, и улыбалась. Наткнувшись взглядом на парня, она тихонечко хихикнула и прошелестела одними губами:       - А я знала, что ты рано или поздно придешь. Там, в темноте, я думала о тебе постоянно. Знала, что грызешь и плачешь.       - У нас мало времени, малыш, - он пытался следовать за Антоном, пытался говорить уверенно и по делу, но предательское сердце колотилось так, что мешало выдавливать из себя слова.       - Знаю, - она улыбнулась будто еще теплее и ухватилась своей бледной, почти синеватой ладошкой за его, по неосторожности оставленную на краю каменной стенки. - Но позволь скажу. Хочу, чтобы ты знал.       - Грю, мне нужно знать, кто это сделал, - слышался на периферии голос Антона. - Мы знаем, что в последние мгновения жизни ты страдал. Тебя насильно перевоплотили. Напрасно. Мы хотим поймать этого человека и наказать. Но нам нужно имя. Тебе оно известно. Прошу, скажи.       Арсений слышал его и хотел говорить с малышкой так же, но не мог. Тонул в ее огромных глазах, сейчас совсем водянистых и потерявших привычный цвет, не мог отделаться от ощущения мороза на своей коже там, где ее пальчики касались его. И позволил ей говорить.       - Я не хочу, чтобы ты плакал, Арсений, - пролепетала она. - Потому что в ту ночь ты бы ничего не исправил. Случилось бы не тогда, так в другой день. И я не злюсь на тебя, потому что знаю, что завись что-то от тебя, ты бы за меня мир разрушил. И ты это уже делаешь. И еще успеешь. Я..., - она снова хихикнула, на этот раз громче и еще крепче сжала своими пальцами его запястье, - ... я очень тебя люблю. И передай папе с мамой, что и их тоже. Они у меня самые-самые лучшие.       - Двадцать секунд, - громко проговорил за его спиной Сережа. Арсений едва ли мог его расслышать. Его глаза застилала пелена слез, таких горячих, душащих, что хотелось расцарапать глаза, лишь бы избавиться от них, не чувствовать, как ком в горле перекрывает возможность глотать кислород. Он продолжал где-то далеко-далеко слышать голос Грю, бледный, отравленный, едва ли прорезающий толщу воздуха вокруг, чтобы создать звуковую волну.       - Я плохо помню произошедшее, Тони. Я был спросонья. Он вошел в мою комнату слишком просто. Я не сразу узнал его...       Нужно было заставить себя задать вопрос, и Арсений наконец промямлил не своим голосом, онемевшими губами.       - Милли, кто тебя убил?       Девочка даже не вздрогнула. Только опустила глаза, прерывая зрительный контакт и слегка отрезвляя его.       - Я плохо его разглядела. Волчонок во мне проснулся раньше, - призналась она. - Да и боль была... сильная, - эти слова заставили Арсения задушенно сглотнуть. - Помню только, что это был низенький мужчина. Лысеющий. Неприятный. Я его никогда не видела. И нос у него был...       Он не услышал последнее слово. Милли произнесла его беззвучно, будто вмиг лишившись голоса. Лишь ее губы двигались в такт чему-то, но потом и они перестали. Она уходила обратно в темноту, в свою смерть, но принимала это без страха, с абсолютным, совсем недетским смирением.       Лишь на ее губах, складываясь из уже замедленных движений, проступало финальное: "Я тебя люблю". Он уже хотел ответить ей, хотел упасть на ее подпрыгнувшую на последнем вдохе грудь и заплакать, как маленький ребенок, когда услышал за своей спиной хриплый выкрик голосом Грю:       - Это был Поз...       И тишину, достойную выстрела из пушки. Такой оглушающей, страшной, едва ли выносимой она была.       - Нет, - Антон осел на пол, борясь с очевидным приступом неконтролируемой тошноты. - Не может быть. Это бред. Бред! Блядство...       Он ударился головой о стенку гроба за своей спиной и поморщился от боли, но сделал это еще и еще раз. И Арсению бы остановить его от такого очевидного саморазрушения, но он и сам бы с радостью сейчас расшиб себе лоб обо что-то особенно твердое.       Когтевранец упал на каменную кладку резче, догадываясь, что на бедре от удара о твердый пол будет шишка, но даже не обратил на это внимание. По его щекам струились ручьи вышедшей наружу боли, перемешанные с маниакальным трепетом от названного имени. Он это предполагал, но сейчас, услышав реальные обвинения в сторону Димы, не мог поверить в это.       - Милли сказала, что это был низенький человек, лысеющий. Хотела добавить что-то про нос, но не успела, - проговорил он убито, бессильно, бесцветно. - Вот только она утверждала, что никогда его не видела, а с Позом она должна была быть знакома.       - Она могла не вспомнить в панике. Могла просто не рассмотреть. Да что угодно, - Антон был близок к истерике. Его лицо исказила гримаса паники, и казалось, еще чуть-чуть, и он упадет в самый настоящий обморок. Но парень пересилил себя, пару раз вдохнул и выдохнул, выдал длинную матерную тираду и, шатаясь, поднялся на ноги. - Мне надо поговорить с ним. Сейчас.       Он стал нервно шагать по склепу, то и дело напарываясь бедрами на плиты, но, видимо, совсем не обращая внимание на удары.       - У меня где-то осталась сыворотка правды, если придется прибегать к таким мерам, я готов, мне плевать! - буквально прорычал он, и в красивых болотных глазах плескался тот самый гнев. Арсений бросил взгляд на Сережу и увидел, что тот наблюдает за таким Антоном с какой-то затаенной вдохновенной паникой. - Мне важно прямо сейчас знать, что мой друг и брат, блять, не грохнул четырех ебаных человек и меня заодно с ними.       Он сжал и разжал кулаки, будто мечтая ударить что-нибудь прямо сейчас.       - Его не было в Башне Старост, - решил подать голос Матвиенко, заставляя Антона остановиться и посмотреть на него пронзительно, но как-то совсем потерянно.       - Откуда ты знаешь? - уточнил он, и Арсений буквально слышал, как много усилий тот прилагает, чтобы заставить ярость кипеть внутри и не переливаться через края.       - Заходил к нему, хотел поздороваться. Комната пуста, кругом пылища, как будто там никого не было уже неделю. Не думаю, что он возвращался туда после больничного крыла, - объяснил гриффиндорец, подходя к Попову и помогая ему подняться, поддерживающе кладя руку на его подрагивающее от так и не остановившихся слез плечо. - Потом слышал, как Катя жаловалась Марте на то, что нигде не может его найти.       - Значит, мы прямо сейчас идем в магпункт, - заявил Антон уверенно, спешно накидывая на себя заклинание невидимости, подпитываясь внутренним гневом.       Арсению и Сереже ничего не оставалось, как последовать за ним.       Но оказавшись в больничном крыле, они так и остановились перед той койкой, на которой всего неделю назад лежал Дима со сломанной ногой. Простыни были смяты, скорее даже скомканы в приступе чего-то, сходного с той агрессией, которую сейчас подавлял в себе Шастун. Вокруг кровати валялись обрывки каких-то конспектов с изображениями человеческих тел, перемешанные с пеплом и осколками от пузырьков с микстурами. У изголовья горочкой были сложены крупные куски разбитого гипса, а по всему постельному белью расплывались болотно-зеленые кляксы. Этот цвет Арсений и Антон узнали бы из тысячи.       На койку падал из-за окон свет убывающей луны, едва ли взошедшей на небо. А сама кровать была пуста... ***       Антон сидел на кровати в комнате Арсения, согнувшись в три погибели, спрятав голову в колени, и молчал как-то особенно громко. Когтевранец молчал в ответ, положив руку на его плечо, мягко поглаживая, но не решаясь нарушить эту яростную тишину, взрывающую собой барабанные перепонки. Сережа ушел полчаса назад, неловко попытавшись напоследок подбодрить их словами и попросив обращаться, если еще что-то будет нужно. Он выглядел усталым, ведь не смог нормально выспаться из-за кошмаров, поэтому Арсений видел, что, выходя из его комнаты, друг откупорил тот самый бутылек, который подарил ему на день рождения Шастун, уже наполовину пустой, и капнул на язык маленькую дозу, очевидно, высокотоксичного снотворного.       Поэтому они остались одни. В комнате царил липкий полумрак, но Антон отказывался включать свет. Даже Люмус, по его словам, сейчас резал глаза нещадно, и хотелось просто дать всему телу прийти в себя. Когтевранец не спорил, лишь оставался рядом, пытаясь без слов поддержать человека, который нравился ему так беззаветно.       - Это бредятина, - наконец отмер Антон, выплевывая слова в свои колени. - Это полная ересь.       И Арсений не столько увидел, сколько угадал по голосу - злые, ледяные слезы, стекающие по чужим щекам кривыми реками, конец которых прятался в вороте рубашки, на этот раз застегнутой по всем правилам, до самого горла.       - Что-то не вяжется, я уже не раз это говорил, - пробубнил он, яростно цепляясь ногтями за собственную кожу, будто пытаясь ее пропороть, пока Арсений мягко не взял его руку в свою, останавливая. - Но они говорят... и он исчез сейчас, когда профессор Макгонагалл... и остался в школе на полнолуние... и эти снохождения..., - его плечи подскакивали на каждой рубленной фразе, прерываемой всхлипом, из раза в раз все громче. - И я не знаю, что думать.       - Попробуй не думать сейчас, - осторожно предложил когтевранец, поглаживая большой палец Антона своим.       - Он мой друг, Арс, - парень резко поднял голову, так, что его кудряшки подпрыгнули и, опустившись, закрыли обзор. Арсений, не удержавшись, отодвинул их, глядя в такие родные, судорожно бегающие сейчас из стороны в сторону болотные глаза. - А еще он потенциальный убийца, который сейчас бродит хуй пойми где по школе. А завтра мы хороним его последнюю жертву - одну из сильнейших волшебниц всех времен Минерву Макгонагалл. Как прикажешь мне не думать?       - Я понимаю, - Арсений наклонился и прижался губами к его виску в попытке успокоить и почувствовал бешеный пульс. - Понимаю, правда. Мне тоже страшно. Я тоже злюсь. Но давай прямо сейчас отдохнем. Наберемся сил. А завтра, во время похорон, пойдем в ее кабинет. Она обещала дать нам ответы, оставить их у себя. Мы их найдем. Когда никого не будет на охране директорской, когда Флитвик оттуда уйдет. Хорошо?       Антон задумался на целую минуту. На его лице застыло оценивающее, расчетливое выражение, но в конце концов он сдался и кивнул. Его плечи мгновенно опали, а губы затряслись. Слезы снова покатились по щекам, и Арсений поспешил стереть ручейки пальцем, прижимая парня к себе еще ближе, целуя мягко в шею и шепча на ухо:       - Кто бы это ни был, Тош, он получит по заслугам. Если это вправду Дима, мы вытрясем из него объяснения. Обещаю.       Так они и застыли в крепких объятьях, не желая выпускать друг друга из кольца рук. Арсений чувствовал следы размеренного дыхания на своей коже, едва ощутимый аромат яблока, легкое подрагивание плеч под своими пальцами. Тишина вокруг переставала быть давящей и становилась покорной, но Шастуна она так и не успокоила. Его то и дело вновь и вновь начинало потряхивать амплитудно и рвано, и когтевранец поворачивал его к себе, пытаясь уловить признаки злости или паники. Но в глазах читалась только тревога.       - Что? - наконец не выдержал Попов, легонько отстраняя от себя парня и фиксируя чужое лицо перед своим.              Антон сначала попытался отвести глаза, но под пристальным взглядом лазурита напротив тихо пробормотал:       - Кипит, - и добавил шепотом, показывая на грудь, - тут... Это предчувствие, оно меня раздирает. Мешается с искусственным гневом, с паникой от происходящего, с обидой и просто душит. Что-то плохое уже у дверей, Арс, и я... боюсь.       Он выплюнул последнее слово, как проклятие, и когтевранец знал, насколько тяжело Антону было его выговорить. Он никогда не признавался в своих страхах так откровенно. Только окольными путями, через метафоры, или, что еще хуже, в шутку, пряча истинные эмоции за бравадной улыбкой. А теперь шептал это с такой потерянностью в болоте взгляда, что сердце щемило от желания защитить. Но Арсению бы и самому как-то защититься от того, что так настойчиво пророчили ему кошмары.       - Я могу как-то помочь? - спросил он все же, соприкасаясь со слизеринцем лбами и видя, как тот зажмурился, будто бы не мог принять решения.       - Если я скажу, ты меня убьешь, - наконец пролепетал он, и если бы не близость чужих губ и возможность прочитать по ним, Арсений вряд ли бы услышал эти слова.       - Так, мне кажется, мы это уже проходили, - строго сказал Попов, отстраняясь. - Ты можешь обратиться ко мне с любой ебанутой идеей, тем более, если дело касается твоего спокойствия и безопасности. Это залог здоровых отношений.       - Я не хочу тебя ни к чему обязывать, - пробормотал Антон, глядя на шкафы по периметру, в окно, на потолок, но только не на собеседника.       - Прекрати. Не решай за меня. Дай мне самому сделать выбор, хочу я или нет, хорошо? - попросил Арсений, болезненно сжимая руки в кулаки, нервничая при взгляде на такого парня, возвращаясь воспоминаниями в совсем недавнюю ночь их признания. Прошла всего неделя, а кажется - целая вечность и даже больше.       - Хорошо..., - Антон вдохнул глубоко и сбито. Потом еще раз и еще. Вернул взгляд на Попова и прошептал мертвенно блекло: - Я хотел предложить связь.       Арсений не нашел ничего лучше, как открыть рот. Увидев его реакцию, слизеринец тут же поднял руки и начал быстро лепетать оправдания, задыхаясь от скорости собственной речи:       - Не думай, что я эгоистичная мразь и хочу присосаться к твоей силе навсегда или что-то такое. Просто, мне кажется, что если мы это сделаем, я смогу тебя защитить, потому что почувствую, что что-то не так, быстрее. И твои эмоции, и проблемы с волшебством тоже. И любую нестабильность. Я знаю, я очень спешу, и вообще мы знакомы по-настоящему не так много, а я уже предлагаю такое, но я просто так боюсь тебя отпустить, ты делаешь меня таким счастливым и спокойным, и уравновешенным, и уверенным, и я не знаю, что буду делать, если в какой-то момент с тобой что-то случится. Еще и этот Поз-не-Поз, хуй пойми кто, а ты анимаг, и ты в группе риска, - он сделал глубокий вдох, потому что понял, что его голос начал сипеть на последних словах, и закончил на выдохе, - я просто очень тебя люблю...       И Арсений порывался остановить его монолог, напоминавший скорее обгоняющий мысли поток речи, но не смел. Потому что все, что говорил Антон, так описывало его собственную внутреннюю бурю, основанную на страхе потерять так недавно обретенное счастье в один момент. Поэтому, вместо того, чтобы сказать что-то внятное, он лишь притянул слизеринца к себе, целуя на этот раз более чувственно, глубоко, перемешивая желание касаться с душевной привязанностью, показывая, что готов оставаться с ним, пока Антон этого захочет. Соглашаясь на все. И парень понял, вжался в него всем телом, оплел своими длинными руками, пробежался пальцами по скрытой рубашкой спине, легонько царапая во вскипающей страсти, и отстранился нехотя, глядя в океаны напротив своими полями жухлого вереска.       - Спасибо, - проговорил он, восхищенно смотря на Арсения. Так влюбленно и бережно, что у парня замерло суматошно бьющееся сердце. Он проглотил его стук вместе со всеми словами мира, ловя этот полный эмоций взгляд на себе. Ему казалось, что он - сокровище. Самое важное и самое нужное Антону в этом страшном, безумном, отчаянном году, построенном на крови, и в любом другом году. И в любой вселенной тоже. В эпицентре бойни слизеринец показывал - он нашел не просто отдушину - он нашел святыню. И Арсений чувствовал сейчас то же самое.       - Что нам нужно делать? - спросил он в перерыве между невесомыми поцелуями в шею, в которым Антон ластился, как кот, требуя больше и больше.       - Ничего страшного - просто принять зелье или сказать заклинание и потрахаться, - на губах парня появилась и тут же испарилась пошловатая улыбка. Он тут же нервно закашлялся и опустил глаза. - Прости, не время для дурачеств, да?       - Все в порядке, - Арсений успокаивающим жестом растрепал его пушистые кудряшки. - Так проще. Я же должен быть снизу, да? - уточнил он аккуратно.       - Да, - глухо отозвался Антон ему в шею. - Если ты не против... Это же твой...       Он не договорил, но Арсений знал, что окончание фразы - первый раз. Когтевранец закрыл глаза, пытаясь прислушаться к своим эмоциям. Против ли он? Определенно точно нет. Нервов по этому поводу не было, только приятный трепет.       - Я этого хочу, - отозвался он, абсолютно уверенный в своих словах. И Антон наконец расплылся в улыбке, не пошлой, не ироничной, а искренней и теплой.       - Хорошо, - он еще раз чмокнул его в висок. - Тогда я в комнату, добавлю пару штрихов к Конгрегацию, а ты - в душ, - слизеринец осекся на секунду и обвел парня задумчивым взглядом. - Ты же знаешь, что делать? - уточнил он неуверенно.       - Да знаю я, знаю, - Арсений кивнул, пытаясь не засмеяться от всей серьезности, с которой Антон подходил к делу. Это одновременно веселило и умиляло. - Я же все-таки дрочу. И так тоже, - он выделил это слово, ловя вопрос Шастуна до того, как тот успел его задать.       - Ладно, - Антон тоже позволил себе хихикнуть. - Это ты мне еще когда-нибудь продемонстрируешь, а пока у нас важная миссия, так что расходимся. Я к себе.       - А я на хуй, - добил Арсений с улыбкой, вставая с кровати и поправляя смявшуюся рубашку.       - Сначала в душ! - притворно приказным тоном бросил слизеринец, уже откровенно ухохатываясь со всей ситуации.       - Есть, капитан, так точно, капитан! - Попов встал по стойке смирно и приложил ладонь к виску, пародируя армейскую выправку. Антон на этот жест только закатил глаза, не прекращая смеяться, и почти пинком вытолкнул Антона в коридор.       - И не задерживайся, капрал, - бросил он напоследок, заставляя Арсения прыснуть с новой силой. ***       Арсений стоял под струями ледяного душа в ванной старост, пытаясь привести в порядок голову. Он уже подготовился к ритуалу и мог спокойно вернуться в комнату, и тело просило так и сделать, но что-то не давало ему уйти отсюда. Что-то в груди царапалось и просило подождать. Предчувствие? Парень никогда за собой такого не замечал. Это было по части Сережи - прислушиваться к каждому сигналу своего организма, чтобы интерпретировать его правильно, переложить в предсказание. Правда, в последнее время Арсений сам бы себя назвал пародией на прорицателя. Интуиция, проснувшаяся в нем в тот самый день перед смертью Милли, так и не ушла, лишь сильнее разогналась и теперь часто помогала в каких-то незначительных житейских делах. А в последние дни к этому прибавились странные сны и вот теперь еще и чуйка, точнее корявое подобие ее, хотя и не менее неприятное.              Он еще раз запрокинул голову, подставляясь лицом под струи и пытаясь заставить себя уйти из этой комнаты, вернуться к уже явно заждавшемуся его Антону, обнять, поцеловать и связать их судьбы и магии воедино. Он уже было собрал все силы в кулак, чтобы наконец сделать это, как со стороны двери послышались шорохи, а потом тут же растерянный писк и тихое:       - Извините, пожалуйста, Арсений Сергеевич, я думал, кто-то забыл закрыть кран.       Повернув голову туда, откуда доносился голос, и протерев глаза от застлавшей их воды, Попов увидел Дункана Эша. Мальчик стоял, потупившись в пол и рассматривая плитку, явно пытаясь не пялиться на когтевранца. Сквозь его прозрачную грудь, скрытую огромной майкой оверсайз, столь же бестелесной, проглядывались очертания ручки двери, а вмятина на виске сейчас выглядела особенно печально.       - Все в порядке, Дункан, я уже собирался уходить, - уверил ребенка Арсений, думая между делом о том, как же хорошо, что призрак не появился раньше. Картина того, как парень подготавливал себя к предстоящему сексу, могла знатно травмировать детскую психику.              Эш продолжал пялиться в пол, пока когтевранец одевался, но уходить не спешил. Видимо ждал, пока Арсений покинет помещение и ему позволят изолироваться от мира в своей обители. Подумалось о том, как много обнаженных тел перевидал этот бедный мальчик за всю свою продолжительную карьеру призрака. Пусть он и казался тактичным, вежливым и чертовски скромным, вот такие вот случайные акты вуайеризма никто не отменял. Возможно, с внутренним смешком подумал Арсений, мальчишка даже ведет внутренний счет, сколько старост каждого года попадалось ему на глаза в таком виде. Когтевранец вот попался впервые. Думая об этом и параллельно застегивая рубашку, Арсений вдруг подумал о том, что хочет кое-что спросить у призрака.       - Слушай, Дункан, а можно вопрос? - подал голос он, зная точно, что ребенок все еще стоит за его спиной.       - Конечно, Арсений Сергеевич, - скромно полупрошептал тот, потрескивая от проходящего сквозь его тело пара.       - Ты же многих тут видел, да? - начал Арсений издалека, пытаясь справиться с одной особенно упрямой пуговицей, скользившей в пальцах и не желавшей продеваться в шлевку.       - Достаточно, - когтевранец был уверен, что если бы призрак имел физическую возможность покраснеть, в этот момент он бы точно это сделал.       - А как давно на глаза тебе попадался Дима Позов? - спросил парень, наконец справляясь с застегиванием рубашки и приступая к натягиванию штанов.       - Да вот буквально пару часов назад, - признался мальчик. - Я как раз уходил, а он зашел, посмотрел на меня злым взглядом и закрыл дверь прямо перед моим носом.       Пару часов назад. Как раз тогда они были в склепе, оживляли Милли и Грю. Неужели убийца знает, что они вышли на его след? От этого осознания сердце панически заекало.              - А ты не заметил что-нибудь странного в нем? - продолжил мягкий допрос Арсений, пытаясь не поддаваться эмоциям и все свое внимание даря шлевкам ремня. - Ну, помимо агрессивности.       - Он был какой-то..., - Дункан махнул рукой - парень понял это по колыханию воздуха за его спиной, - ... не такой. Внешне, я имею в виду. Какой-то кособокий и кривой, совсем на себя не похожий. Вот смотрите, как будто бы он, но одновременно и нет.       Арсений задумался. Было странно слышать такое описание от ребенка. Обычно дети были куда внимательнее к деталям, чем взрослые, у которых времени для подмечания мелочей никогда не хватало. Но что могли означать эти слова? Как можно быть одновременно собой и не собой?       - Спасибо, - проговорил Арсений, пообещав себе рассказать об этом Антону и вместе подумать над новой открывшейся информацией.       - А что, с ним что-то случилось? - уточнил Эш, и, наконец закончив с одеждой и развернувшись к нему, парень заметил, как его ресницы подрагивают от нервов.       - Нет, Дункан, все в порядке, - попытался успокоить его Арсений. - Он просто куда-то ушел, и мы не смогли его найти. Волнуемся.       - Понятно, - пролепетал мальчик расстроенно. - Я тоже волнуюсь. Мне нравился Дмитрий Темурович. Он раньше всегда играл со мной в гляделки, а потом стал очень злым и раздражительным.       Призрак и вправду выглядел потерянным и грустным, и Арсений поспешил уверить его, что они обязательно найдут Поза и передадут ему слова о том, что Дункан по нему скучает. На это мальчик лишь улыбнулся краешком губ, и когтевранец наконец покинул ванную с теплым чувством внутри. Интуиция наконец улеглась, и на ее месте осталось только странное осознание выполненного долга.       Когда он вошел в свою комнату, Антон уже ждал его, методично поджигая расставленные по периметру свечи своей пластиковой зажигалкой.       - Почему снова не магией? - спросил Арсений, ловя его в объятья и прижимая к своей груди. Он решил, что сейчас не будет грузить парня новой информацией, таким воодушевленным и красивым выглядел сейчас слизеринец. Не хотелось рушить это нежное марево очередной головной болью.       - Идет плохо, - признался Антон и на этот раз даже не стушевался, произнес это с почти змеиным спокойствием. - Да и хочу поэкономить ее для ритуала. Сил понадобится много, как физических, так и волшебных.              Он зажег последнюю свечу и достал из кармана небольшой бутылек с Конгрегацием, ставя его на письменный стол.       - И как давно ты его приготовил? - уточнил Арсений, рассматривая бордовую жидкость сквозь стеклянные стенки сосуда.       - Сразу после той прогулки по лесу, - отозвался Антон, плюхаясь на кровать. - Подумал, что даже если не использую, почему бы и не заиметь. Никогда не знаешь, в какой момент в хозяйстве пригодится спешно раздобыть зелье связи. А у меня оно раз - и уже под рукой.       - Вот ты продуман, конечно, - усмехнулся когтевранец, садясь рядом и кладя руку на чужое бедро, начиная мягко его поглаживать.       - Не то слово, - Антон отзеркалил улыбку и блаженно закрыл глаза. - На самом деле я уже тогда подумывал, что Паша идет нахуй, поэтому был сильно заинтересован идеей фамильярства.       - Да, а потом появился я, и ты нашел себе жертву получше, я помню, - проговорил Арсений с мягкой иронией.       - Именно так все и было. И я ни капли не жалею, между прочим.       - И ты все равно жаждешь меня к себе привязать.       - Жажду, - отозвался Антон, поворачивая голову немного в сторону и оставляя на губах парня тень от поцелуя. - Не хочу тебя потерять.       - Тогда командуй, мой капитан, - снова вернулся к этой случайно начатой ролевой игре Арсений, ловя чужое дыхание, пахнущее мятной жвачкой и лимонным чаем.       - Хорошо, - слизеринец сделал глубокий вдох и медленный выдох. - Пока тебя не было, у меня возникла одна идея. Не знаю, имеет ли она смысл практически, но я очень хочу это попробовать.       - Выкладывай, - Арсений заинтересованно посмотрел в его красивые большие глаза, натыкаясь на неприкрытое обожание вперемешку с предвкушением.       - Окей, - Антон провел рукой по непослушным кудрям, явно слегка нервничая. Попов до сих пор все никак не мог привыкнуть к такому вот слизеринцу - осторожному, не идущему на неоправданные риски только с ним, заботливому. И это смущало и разжигало желание одновременно. - Я тут подумал, что, раз уж ты хорош в заклинаниях, а я в зельях, может нам запустить ритуал, исходя из сил друг друга? Чтобы связь была крепче.       - То есть, чтобы я выпил зелье, - начал уточнять Арсений.       - А я произнес заклинание, да, - договорил за него Шастун, кивая. Когтевранец отзеркалил его жест, соглашаясь.       - Думаю, даже если это ни к чему не приведет, будет, как минимум, романтично до пизды, - улыбнулся он, подбадривая парня короткими касаниями. Антон просиял.       - Правильно, - он снова взял со стола пузырек с Конгрегацием и вложил его в руку Арсению. - На вкус он у всех разный, поэтому не берусь предостерегать. Но обещаю, что больно не будет.       - Говоришь, как Оникс из мемуаров Новы Бернелл, - Попов взял из чужих пальцев напиток и лукаво глянул на парня.       - Ты читал? - невозможно было смотреть еще более влюбленным взглядом, но у Антона как-то получилось.       - Тох, я хочу стать мракоборцем. Конечно, я читал про первую женщину в этой профессии, - закатил глаза Арсений, поддевая пальцами тугую крышку.       - Ну да, правда, чему я удивляюсь, - Шаст усмехнулся. - В любом случае, будем запускать на счет три. Заклинание и зелье работают примерно одинаково: их задача - расширить нашу собственную магию и переплести ее с чужой. К тому же, это еще и нихуевый такой афродизиак. Так что стояк нам гарантирован. А еще волшебства в воздухе будет много, и от его количества внутри может распирать. Но это приятное давление, по крайней мере так пишут в книгах.       - Поверим им, - хохотнул Арсений, заставляя Антона сделать то же самое. - Ладно, когда начинаем? А то я уже чувствую нетерпение и предвкушение и не могу ничего с собой поделать.       - Так, погоди, - Шаст остановил его руку, которая уже норовила откупорить бутылек окончательно. - Прекрасно понимаю твои чувства, но сначала нужно сделать еще одну важную вещь.       Арсений опустил ладонь и вопросительно уставился на него, ожидая дальнейших указаний.       - Готов ли ты, Арсений Сергеевич Попов, провести со мной ритуал связи? - спросил Антон как-то излишне торжественно, глядя прямо в синие глаза напротив. Парень уже порывался просто кивнуть, но оценил обстановку и произнес на вдохе:       - Готов, - и задал тот же вопрос, на который Шаст отозвался радостным "да".       - Почему это звучит, как брачные клятвы? - уточнил Арсений, которому наконец позволили откупорить пузырек.       - Потому что исторически это было чем-то из этого разряда, - как ни в чем не бывало признался Антон, доставая свою палочку.       - То есть по факту мы сейчас обручаемся? - когтевранец от умиления и восторга готов был растечься по простыням лужицей.       - По факту - да, - все так же спокойно отозвался слизеринец, пусть в глазах его и плясали бесенята. - А вообще, не отвлекайся, все вопросы после ритуала, господин Арсений Шастун.       - Дурак, - парень шутливо боднул его лбом в плечо, пытаясь скрыть румянец, и добавил тихо: - Антон Попов.       - Так, все, я считаю, - бросил слизеринец, тоже пытаясь скрыть свои вмиг порозовевшие щеки. - Три, два...       Они сделали это синхронно. Арсений влил в себя все содержимое пузырька с зельем, а Антон грациозно взмахнул палочкой, что-то шепча одними губами и выпуская сноп искр. Все это время они держались за руки, чтобы у слизеринца все вышло с первого раза, и это прокатило.       Действие выпитого парень ощутил почти сразу. Буквально через пару секунд по груди разлилось приятное тепло, сравнимое разве что с глинтвейном в холодную зиму или с самой искренней влюбленностью. Мир перед глазами поплыл рыжим, а потом он почувствовал, как внизу живота затягивается тугой узел. Казалось, все волшебство в его теле начиналось оттуда, с эпицентра возбуждения, и сейчас, в этой комнате, с этим человеком оно давило на него непомерным грузом, вырываясь на свободу и заставляя делиться.       У Арсения еле получилось поднять голову и посмотреть в пьяные зеленые глаза напротив. Антон выглядел дереализованным и не менее возбужденным, чем он сам, и при взгляде на парня у когтевранца перед взором плыли болотные кляксы.       Потом был поцелуй. Он длился настолько долго, без возможности на воздух, без единого грамма кислорода, что Арсений потерял счет времени, проваливаясь с головой в чужие губы, руки, тихую белиберду на незнакомом языке, смеси русского, английского и выдуманного, на самое ухо, опаляющую дыханием и дарящую волны мурашек. Он терялся в этом человеке, в парне с зеленой душой по всем фронтам, с зеленой магией, с зелеными глазами. Таком красивом человеке, что теперь невозможно было понять, как у него получалось игнорировать свои чувства так долго. Таком нежном, любящем, страстном, родном, сильном до предела и до безумия нужном человеке, который сейчас касался его так. И за этим так крылись микро-ожоги от подушечек пальцев, от губ, от крыльев, которых не было видно, но Арсений мог поклясться на Библии или лучше Непреложным Обетом, что они у Антона точно где-то росли. Самые настоящие, ангельские.       Грудь распирало от магии, низ живота взрывало от возбуждения, и от переизбытка ощущений он, казалось, потерял зрение, лишь чувствуя - прикосновения и поцелуи везде, где у слизеринца получалось дотянуться. Пришла мысль, что может, и Антон сейчас едва ли различает его очертания, действуя по обострившейся интуиции. Это было похоже на галлюциногенное отравление, на наркотический приступ, на все виды эйфории и боли сразу - просто сидеть вот так, невесомо избавляя от одежды самого себя и другого, даже не понимая, на каком автопилоте движутся твои пальцы. Арсений лишь краем сознания понимал, что остался без всего, абсолютно обнаженным, распластанным на простынях, уже покрывающихся зеленым и рыжим свечением, мороком. Их перемешанной магией. Она пропитает эту комнату, отдаленно понимал он, пропитает и никогда больше не выветрится, оставаясь напоминанием - кляксами на стенах, пятнами на постельном белье, каплями с потолка. И он пропитается ею тоже, насквозь, вберет в себя, как губка, и поделится с Антоном, который сейчас осторожно посадил его на свои бедра. Пока просто, совсем невесомо, осторожно проводя дрожащей ладонью по их членам, уже жаждущим внимания. Они оба были не в адеквате, они оба были на грани, оба падали куда-то друг в друга с такой бешеной скоростью, что даже чертов свет не угнался бы за ними в этой гонке.       - Ты такой блядски невозможный, - выпалил Антон хрипло, не отводя от него совершенно безумного взгляда, но в то же время нежного до умопомрачения, до сердечного приступа, до извержения вулкана в районе сонной артерии. - И такой блядски мой.       - А ты мой, - и это тоже было прокурено хрипло, пусть и бросил в прошлой жизни развивать в себе легочный рак.       - Твой, - эхом, тенью, поцелуем на запястье, на впадинке локтя, на коленке. Снова, куда только мог дотянутся. И Арсений сделал то же самое - наклонился и поцеловал в губы в уже миллионный, кажется, раз. Потому что мог. Имел ебаное право на этого зеленого во всех смыслах человека. Сейчас он видел его насквозь, пусть пока и не чувствовал так, как скоро ощутит. Но он видел - его колотящееся приступами сердце, его рыжие, вымазанные в магии когтевранца, пальцы, его болотные глаза, его кудри, которые тут же, плюнув на все, обмотал вокруг собственных указательных, слегка натягивая на себя и выбивая наконец сдавленный полустон-полувсхлип. На грани полураспада. На грани полубезумия.       Антон водил по его оголенным бедрам своими холодными руками, пуская рябью мурашки и выдохи сквозь сжатые зубы, и видно было, что он хочет до безумия просто присвоить наконец, соединиться, слиться, сойтись на следующую вечность. Но он тормозил.       - Чего ты ждешь? - буквально выстонал Арсений, когда чужие пальцы снова пробежались по его члену, даря тремор и асфиксию.       - Хочу тобой надышаться, - Антон будто бы промолчал эти слова, настолько тихими они были. - Пока ты такой.       - У тебя еще будет возможность, - всхлипнул когтевранец от нежности к этому ангелу в обличии черта и от желания успокоить волнообразное колебание магии и желания, образующих внутри него сейчас самый причудливый график, который ни один математик не смог бы описать. - Я позволю тебе это еще бессчетное множество раз. И ты мне. Мы будем трахаться, как нам вздумается, каждый чертов день, каждую секунду, если захотим.       Он не знал, какую чушь порол в эту секунду, потому что перестал слышать себя. Рыжее марево мешалось с зелеными всполохами и закладывало уши, ноздри, рот, едва ли позволяя говорить. Но Антон различил. Улыбнулся почти маниакально и наконец вошел в Арсения. Предупреждение было не нужно, он был готов в любую секунду. Поэтому застонал тут же, чувствуя наконец, как то, что ломилось в ребра, требуя выпустить, все же отыскало дверь. Комната перестала существовать, остались только они двое посреди двухцветного ничего.       Антон пытался быть осторожным, но это не имело смысла, поэтому толчки набирали скорость с каждой секундой, выбивая из его тела краски и звуки. И он с радостью отдавал их, выстанывая мелодию принадлежности. Это был его первый раз. Его блядский первый раз был вот таким. И от этого пресловутые бабочки в груди переставали быть метафорой, и ему казалось, что он видел, как они вылетают из его рта с каждым новым совершенно пошлым - совершенно искренним - звуком.       - Самый лучший, - Антон не мог молчать, но и будто бы ничего не говорил. Эти слова звучали у них обоих в голове, каким-то слишком громким эхом, сплетаясь в музыку интимной близости вместе с трением кожи о кожу. - Мы - только для нас.       Только друг для друга. Пальцы Арсения, рыжие, на зеленой коже чужих плеч, впивающиеся чуть ли не до полумесяцев в желании врасти насовсем. Член Антона в нем, так, как надо, так, что с первого раза и до рыданий от наслаждения. Переплетение ног, светящихся от переизбытка волшебства. И наркотическая, безумная радуга перед глазами.       Пока Арсений не вскрикнул в последний раз, чувствуя, как от кончиков пальцев ног до макушки проходит волна наслаждения. Пока не обмяк в чужих руках, приваливаясь щекой к груди слизеринца. Пока Антон не кончил в него, потому что этого требовал ритуал, и не простонал еще один, финальный раз прямо ему в губы, слизывая цитрус, меняя его на яблоко.       И пока Арсений не почувствовал их - чужие эмоции. Они придавили его кирпичной кладкой, прижали к кровати, когда он слез наконец с чужих бедер и распластался по простыням, окруженный яркими пятнами засыхающей магии. Первой пришла нежность, и он точно знал, что она не принадлежит ему. Она была какой-то слишком трепетной, слишком болезненной, осторожной и совсем слегка - сумасшедшей. И Арсений машинально схватился за сердце, пытаясь ее нащупать, уверенный почему-то, что она должна быть бархатной.       Антон, увидев его замешательство, усмехнулся устало и перехватил его ладонь, прикладывая ее вместо этого к своей груди.       - Оно вот тут, - прошептал он мягко. - Прости, что не предупредил, что в первое время так будет. Сам не понимал масштаб катастрофы, думал, наши эмоции будут чуть более блеклыми, но твоя ко мне привязанность мне сейчас чуть сердце не разбила.       - А мне - твоя нежность, - отозвался Арсений, завороженно считая удары под своими пальцами, замечая, что по его коже от тела Антона теперь тянется не зеленая магия, а какая-то охряная, осенняя, почти солнечная. Их общая...       - Я так и подумал, - слизеринец хихикнул, чувствуя щекотку. - Это еще самое безобидное.       Арсений понял, что он имел в виду, всего через пару минут. На него накатил сначала гнев. Более притупленный, отдаленный, но от этого не менее горький и ядовитый. Потом пришла грусть и боль, злая, застарелая, усталая, зубастая. Потом страх. Они накатывали волнами, то приходя, то отпуская, и он перевел глаза на Антона, который тоже боролся сейчас с каким-то из чувств когтевранца.       - Я и не мог подумать, что ты все это ощущаешь постоянно, - признался он, глядя на то, как парень сжимает и разжимает пальцы.       - Да я твое сожаление сейчас как будто ложкой ем, - усмехнулся Антон и повернулся в его сторону, придвигаясь ближе и чмокая в губы. - Я привык, правда. Раньше было хуже. Разве что гнев я контролирую плохо и боюсь часто, но это меня уже не угнетает. А вот твое вечное самобичевание во мне сейчас просто кипит, и это мы обязательно обсудим.       - Раньше оно было связано с тобой, - признался неожиданно даже для себя Арсений, утопая в зеленых глазах напротив.       - Я догадывался, - отозвался Антон, и когтевранец даже не увидел, а почувствовал укол вины и досады. И улыбнулся. Было и впрямь приятно знать, что именно ощущает другой, без затворов и тайн. - Прости, что заставлял думать, что ты не дотягиваешь. Это не так и никогда так не было. Просто я был читером, а еще хотел поставить тебя на место.       - Извинения принимаются, потому что я хотел примерно того же, - усмехнулся Арсений и растрепал кудрявую челку. - Мы теперь всегда будем чувствовать это? Друг друга, я имею в виду.       - Настолько сильно - только в первое время после ритуала и во время чересчур острых эмоциональных всплесков, - объяснил Антон. - Со временем незначительные чувства притупятся, и мы будем ощущать это фоново. Но любая опасность, или истерика, или желание - все, что угодно, обладающее особым весом, - и другой об этом узнает.              Арсений кивнул и расплылся в улыбке, оставляя свое бессловесное счастье при себе. Он знал, что Антон и так его почувствует. И тот, будто в подтверждение, крепче сжал его руку.       - Так, надо идти спать, - в какой-то момент опомнился слизеринец, придя в себя после оргазма и посмотрев на часы.       - Погоди, - Арсений, который тоже наконец-то собрал осколки побитого сознания в кучу, вспомнил о том, что должен был сообщить парню.       Он пересказал Антону их спонтанный разговор с Дунканом, и Шастун тут же помрачнел. Арсений моментально ощутил тень чужой тревоги под ребрами.       - Может, Поз просто тронулся умом на почве всех этих убийств? - осторожно уточнил Попов, гладя парня по руке в попытке успокоить разнервничавшееся сердце.       - Может быть, - как-то невесело отозвался Антон. - А может, и нет.       - У тебя есть какие-то варианты того, что это может значить? - еще раз попытался что-нибудь выведать Арсений, но слизеринец лишь пожал плечами и снова повторил, как заевшая пластинка:       - Может, есть. А может, и нет.       В голове щелкнуло чужое сомнение, нервическое, щекотное, неприятное, и парень тут же прекратил расспросы.       - Ладно, - проговорил он тихо. - Завтра мы ответим на все вопросы. Наконец-то узнаем ебаную правду.       - Че-то ты слишком много материшься в последнее время, - усмехнулся Антон, и иглы тревоги, до этого прокалывающие Арсению горло, тут же испарились, будто их и не было. - Что бы на это сказал Сергей Саныч?       - А мне поебать, что он скажет, - когтевранец показал Шастуну язык. - Ты мне лучше ответь, ты сегодня ночуешь у меня или к себе уйдешь?       - Тут останусь, - уверенно сказал Антон. - А то тебе еще какая-нибудь дребедень приснится, опять всех своим ором перебудишь.       - Иди ты, - наигранно обиженно бросил Попов, но вопреки своим словам обнял парня. - Оставайся. Мне и правда с тобой спокойнее.       Этой ночью они уснули на разноцветных простынях, утопая в нежности друг друга, колотящейся стальной птицей в груди, зная, что завтра должно случиться что-то. И это что-то наконец закончит все. Или закончит их самих... ***       - От лица всех, собравшихся сегодня здесь, и от своего имени, как временно занимающего пост директора Хогвартса, я хочу почтить память так скоропостижно покинувшей нас Минервы Макгонагалл, одной из самых выдающихся волшебниц уходящего поколения, - голос Флитвика, многократно усиленный заклинанием, сотрясал своды школы.       У директрисы сердце было на месте. У директрисы вообще не было никаких видимых повреждений. Она просто лежала там, в деревянном ящике, специально превращенная в улучшенную копию себя живой. Будто специально искаженная, идеальная, без изъянов и даже, казалось, без морщин. От этого тошнило, но главное - она была в полном комплекте. У нее был шанс стать призраком. Потому что...       - Она умерла от нарушения Непреложного Обета, - таков был вердикт Антона, когда они выскользнули из зала под шумок, сопровождаемые бьющим в спину голосом профессора Заклинаний.       - Сегодня, в этот снежный декабрьский день, мы чествуем лучшую в своем деле. Не просто мастера своего дела, но и наставницу для каждого из здесь присутствующих. Почти мать, готовую прийти на помощь, готовую взвалить на свои хрупкие женские плечи такую ношу, как наш величайший замок, как наше британское магическое образование.       - Похоже на то, - отозвался Арсений, нервно заламывая пальцы и слепо следуя за Шастуном. Перед глазами все еще стояло ее лицо, изуродованное подготовкой к церемонии прощания. Лицо, исковерканное идеальностью, лишенное всей той непосильной тяжести, которую она несла долгие годы, как настоящая героиня. Они украли у нее саму себя, превратив в куклу для собственного развлечения.       По щекам текли невольно ледяные слезы отчаяния. Он знал, что будет больно смотреть на эту сильную женщину, столько лет боровшуюся с возрастом и со вселенским сумасшествием, чтобы не бросать своих детей. Она совершила суицид, Арсений это понимал. Еще после того письма, которое они с Антоном получили, все было очевидно. То, за чем они сейчас шли в ее кабинет, было ее предсмертной запиской. Ее последним вкладом в магическое общество, ее росписью в собственном завещании. И злость вскипала внутри только от мысли о том, что она пошла на это ради того, чтобы найти управу на сумасшедшего убийцу. Да, он не поднял на нее руку, не позволил себе вытащить сердце из ее груди, но кто знал, что его остановило? Была ли эта последняя искра чести, которая в нем осталась, или лишь нехватка времени.       - Минерва была нам всем опорой, поддержкой. Лучом света в наших жизнях. Она пережила две Магические войны, смерти самых близких, столько отчаяния и боли, что многие из нас не перенесли бы и малой части этого. И все равно находила в себе силы двигаться дальше. Дарить нам надежду, которую взращивала внутри и раздавала по порциям каждому, кто ее искал. После смерти профессора Дамблдора она взвалила на себя обязанности директрисы. После разрушений Хогвартса - взялась за его восстановление с таким энтузиазмом, что, признаюсь, я думал, что она помешалась. Но вот мы с вами все здесь, пользуемся результатами ее трудов...       Арсения от слов Флитвика мутило только сильнее. Он знал историю профессора Макгонагалл. Читал фиксацию событий Второй Магической, выискивал все новые факты. Восхищался ей, едва ли не молился. Казалось, она была в его жизни всегда. Он считал ее бессмертной. А теперь, когда наконец увидел ее труп собственными глазами, этот образ посыпался крошками.       - Она отдала жизнь за то, чтобы мы закончили начатое, - Антон крепко сжал его руку, подбадривая и заводя за угол, уверенным шагом направляясь в сторону кабинета директора.       - Я знаю. И мы исполним ее последнюю волю, - это была клятва, пусть парень и не обозначил это так. Но они оба понимали, что ничего больше не остается. Сегодняшний день должен поставить точку во всем, что творилось в школе последние полгода. И если им суждено быть там - они будут. Готовые ко всему.       - Мне всегда казалось, что Минерва вечная. Когда я пришел в Хогвартс молодым преподавателем, они с Альбусом уже были здесь. И я надеялся до последнего, что когда буду уходить на покой, они останутся, правя рука об руку неокрепшими детскими душами. Кто же знал, что я буду стоять здесь сейчас, переживший смерть обоих, и рассказывать вам о том, каким прекрасным человеком была директриса Макгонагалл.       Они наконец оказались у Горгульи, со дня сотворения замка охранявшей вход в директорскую. Вокруг и вправду никого не было - ни министерских, ни преподавателей, ни даже призраков. Все сейчас собрались в Большом зале, склоняя голову в почтении великой женщине.       - Лимонные дольки, - прошептал Арсений одними губами, зная, что привратница его услышит. Произносить эти два слова сейчас было особенно невыносимо: Минерва как-то рассказала ему, что оставила этот пароль в память о Дамблдоре, надеясь, что хотя бы через него память о величайшем волшебнике двадцатого века будет жить в ее сердце. В такой, казалось бы, мелочи, для нее жила теплота и любовь к человеку, который когда-то подарил ей не только работу, но и дом.       Статуя отъехала, открывая вид на лестницу, по которой Антон и Арсений поспешили взбежать как можно быстрее, опасаясь, что кто-то все же может вернуться и заметить их присутствие. О том, куда они направляются, парни предупредили только Сережу и Иру. Слизеринец посчитал это достаточно дальновидным, резонно отмечая, что если с ними что-то случится, хоть кто-то будет знать, где их стоит искать.       - Это женщина не боялась говорить. Я никогда раньше не видел столь прямолинейного человека, который, в то же время, никогда и никого своими словами не оскорбил. Она знала меру и знала, когда ее можно нарушить. Она будто бы чувствовала людей на каком-то особом уровне. Я мог бы сказать, что я ей поклонялся, и это было бы чистой правдой.       В кабинете все осталось, как прежде, но одновременно с этим сама атмосфера стала другой. Стала тяжелой и траурной. Арсений невольно посмотрел на стену с портретами и увидел на одном из них Макгонагалл, улыбающуюся ему мягкой, виноватой улыбкой. Он знал, что портреты способны говорить, но почему-то был уверен, что женщина ничего им не скажет. Не сейчас, не в день ее собственных похорон.       - Так поднимем же палочки за великую волшебницу, друзья. Поднимем палочки за ту, что заставляла нас всегда чувствовать себя дома.       - Нам нужен сейф, - пробормотал Антон, и Арсений знал, что тот сейчас тоже крошится изнутри. Ощущал это каждой клеточкой своего тела. Но дело было важнее.       - В прошлые приходы я видел его под столом, - отозвался он, и слизеринец тут же полез проверять. Через секунду в воздухе показался его большой палец.       - Он тут, - еще через секунду из-за стола высунулась его кудрявая макушка. Арсений тут же пристроился рядом, сидя на корточках и рассматривая странную дверь без единого намека на ручку, кнопки или замок.       - И что с этим делать? - уточнил он, будто бы Антон ведал все и обо всем.       - Понятия не имею, - честно признался парень. - Но помнишь, она писала, что пароль всегда - имя, и нам нужно сказать его, несмотря на то, что у нас будут спрашивать.       - И как вообще это понимать? - рассеянно уточнил когтевранец. - Кто и что вообще должен у нас спрашивать?       Тут же, будто вторя его словам, по черному металлу двери прошла рябь, и по ней поплыли белые буквы.       Она — это то, что не каждый       За жизнь себе сможет сыскать,       Но если нашел, береги же,       Не дай никому отобрать!       Антон прищурился, глядя на буквы, и выдохнул сквозь сжатые зубы.       - Ненавижу загадки, - пробурчал он, проводя пальцем по строчкам и перечитывая их несколько раз одними губами. - У нас на них совсем нет времени.       - Так она же совсем элементарная, - отозвался Арсений, хмурясь. - Только не понимаю, причем тут имя.       Он снова невольно покосился на портрет директрисы, не перестававшей улыбаться мягко и виновато, и с удивлением отметил, что теперь она тоже на кого-то косится. Проследив за взглядом нарисованной женщины, Арсений хлопнул себя по лбу и едва ли не заплакал от болезненного умиления.       - Альбус, - сказал он сейфу, и черная дверь тут же с громким щелчком открылась.       - Как? - только и спросил Антон, пораженно и восхищенно пялясь на когтевранца.       - Ответ на загадку был дружба, - разъяснил Арсений, с осторожностью и трепетом извлекая из ящика какую-то бумажку и пару продолговатых пузырьков с золотой окантовкой. - А самым близким другом Макгонагалл, к которому она сохранила привязанность даже спустя столько лет, был Дамблдор.       - Ты гений, - искренне заметил Антон, но тут его взгляд упал на то, что держал в руках когтевранец. - Это же...       Арсений тоже повнимательнее посмотрел на извлеченные из сейфа колбочки и только тут понял, что именно у него в ладонях.       - Это воспоминания, - синхронно с Шастуном закончил он. Дрожащими пальцами он первым делом развернул потрепанную бумажку. Это оказался табель об успеваемости. Имя стерлось от времени и ненадлежащего хранения, но было очевидно, что ученик был крайне нерадивый. Во всех клеточках, кроме Зельеварения и Нумерологии, у него были выставлены жирные красные "НЕУД".       - Это определенно не Димино, - уверенно проговорил Антон, разглядывая колонки выставленных оценок. - Тогда почему она положила его сюда? Определенно точно хотела, чтобы мы увидели, но зачем?       - Давай это и узнаем, - Арсений забурился вглубь кабинета, склонившись завороженно над стоявшим там омутом памяти.       - Ты умеешь этим пользоваться? - уточнил слизеринец, подходя ближе.       - В теории, - ответил парень. - Но не думаю, что это слишком сложно.       Антон кивнул, и Арсений, даже не глядя на него, почувствовал чужое доверие. Это придало ему сил, и он откупорил первый пузырек, выливая жидкие воспоминания в омут. Они едва ли пристроились так, чтобы обе их головы уместились.       - На счет три, - предложил Антон, и Арсений кивнул, закрывая глаза и крепко упираясь руками в стол. - Раз... два... ***       - Я поймал его при попытке сварить нечто черномагическое, профессор, - голос Филча, определенно его. Более молодой, но все такой же слегка шамкающий и скрипучий. - Мальчишка отказался говорить, что именно пытался сделать, поэтому я привел его к Вам.       - Спасибо, Аргус, вы все сделали верно, - Макгонагалл, сидящая за столом, живая, еще полная сил, пусть уже и глубоко пожилая. - А теперь оставьте нас, я поговорю с мальчиком.       Филч кланяется рвано и уходит, оставляя их одних. Лица ученика не видно, лишь спину. Он низенький, темноволосый и какой-то смутно знакомый.       - Ты снова пытался сделать что-то противозаконное, да? - на ее лице серьезность вперемешку с разочарованием. - Даже не отвечай, я по глазам вижу.       - Вы же знаете, профессор, - голос тоже какой-то чересчур знакомый. Тихий, жалобный, почти плачущий, умоляющий. - Другие ребята задирают меня за то, что моя магия странная. Я не могу не пытаться сделать с этим что-то. Мне очень хочется быть нормальным.       - Знаю, милый, знаю, - женщина глубоко вдохнула. - И мне очень жаль. Я всеми силами пытаюсь пресечь эту травлю, ты это тоже прекрасно знаешь. Но ты подвергаешь опасности себя и других. Это плохо.       - Простите, мэм, - парень понуро опускает голову. Ему лет пятнадцать на вид. - Просто я так устал.       - Мы с этим разберемся, хорошо? - она встает из-за стола, осторожно обнимает его, успокаивая. - Я за тебя отвечаю, и я что-нибудь придумаю.       - Хорошо, - он мямлит это доверительно и кажется радостно. - Но..., - он тут же запинается. - Могу я попросить Вас пообещать мне одну вещь?       - Конечно, милый, что такое? - ее голос сочится нескрываемой жалостью к этому ученику, такому, кажется, забитому и потерянному.       - Если я когда-нибудь найду лечение от своей проблемы, Вы позволите мне им воспользоваться? - спрашивает он тихо.       - Конечно, об этом не может идти и речи, милый! - она удивляется такой постановке вопроса, ее лоб разрезает глубокая морщинка. - Безопастность и здоровье моих учеников для меня важнее всего. Если ты сможешь пользоваться полным потенциалом своей магии, я буду счастлива.       - Пообещайте, - просит он и тянет руку, предлагая ее пожать. - В моей стране таким жестом скрепляют договоренности. Это признак этикета, - объясняет на ее немой вопрос.       И она покорно берет его руку в свою.              - Обещаю, милый.       Потом что-то меняется. В его осанке. Позе. Голосе. Его будто бьет током, и видно, как сильно он сжимает ее ладонь, как переворачивает запястьем вверх и шипит почти по-змеиному:       - Отлично.       - Что ты...? - она пытается что-то спросить, но он не дает. Сжимает старческую ладонь почти до хруста, и по их сцепленным пальцам бегут искры. - Как? - она поражена, ошарашена, напугана. - Для этого нужен третий...       - Он здесь, - он смеется помешано и тыкает себя в грудь свободной рукой. - Третий во мне, в чужой магии, профессор. Он есть. И он только что связал нас.       И этот смех застревает в ушах пробками, от этого хочется отплеваться, откреститься. Убежать.       Этот звук замирает на стыке двух обрывков воспоминаний, перетекая в другое, заставляя содрогаться и сжимать края стола еще сильнее.       Все тот же кабинет, только теперь Минерва выглядит уставшей, осунувшейся, почти убитой. И парень теперь уже не парень, а мужчина, низенький и с очевидной проплешиной на голове. Он все еще не поворачивается лицом, но поза его на этот раз не жалкая. Он уверен в себе, он будто возвышается над директрисой. Он знает свое превосходство.       - Ты, - она никогда ни с кем не говорила таким голосом.       - Я, - он усмехается плечами и добавляет с надменностью: - Профессор.       - Тебя здесь не ждут, так что можешь проваливать, - она почти рычит, и это выглядит дико. Макгонагалл почти никогда не повышала голос.       - Ну уж нет, мэм, - он явно глумится. - У меня здесь есть одно незаконченное дело, помните?       - Ты не посмеешь! - она вскакивает, но он даже не дергается.       - Почему нет? - спрашивает он нагло и так противно спокойно, что хочется ударить. - Я должен был сделать это уже давно, просто щадил Ваше нежное сердце. А сейчас я выйду из этого кабинета, и Вы меня даже не найдете. Я постараюсь сделать все тихо и быстро. А потом уйду, и наш договор будет аннулирован. Все просто и практически безболезненно.       - Да мне проще тебя прикончить на месте, больной ублюдок, - Макгонагалл никогда не выражалась. - Ты сошел с ума.       - Вы не посмеете, - он смеется снова, надрывно и истерично. - Вы слишком долго цеплялись за жизнь, Минерва. Вам кажется, что Ваши ученики без Вас не справятся. Вы не сможете убить меня, потому что тогда это убьет Вас. А Вам страшно, - он отчеканил последнее слово, плюясь слюной. Так что я сделаю то, что должен, а потом покину Вас навсегда.       Он уже готов был развернуться лицом, но тут на периферии сознания послышался вкрадчивый кашель, не принадлежащий воспоминаниям. Он был откуда-то сверху, нарушая порядок картинки и выдергивая их обратно в реальность. Перед глазами все завертелось и снова собралось в очертания кабинета директора. ***       - Ну что, насмотрелись? - они не успели прийти в себя, судорожно оборачиваясь. За их спинами, самодовольно улыбаясь, стоял Дима Позов собственной персоной. И одновременно будто бы совсем не он. Тут только Арсений в полной мере осознал, о чем именно говорил Дункан. Парень и вправду был одновременно похож и не похож на самого себя. Вот вроде бы и карие глаза за круглыми очками, и чересчур короткий ежик волос, и привычная ухмылочка. Но было во всем этом образе что-то искусственное и пугающее, как эффект Зловещей долины. - Понравился мой перформанс? Как я обыграл эту глупую старушку. Ой, бедненький, несчастненький мальчик, конечно, я тебе помогу. Вот, помогла.       Он засмеялся абсолютно так же, как парень из воспоминаний, и Арсений вдруг узнал человека, прячущегося сейчас в чужом теле с такой вальяжностью и наглостью. Он узнал его по оттенку голоса, знакомому с детства, по мельчайшим повадкам, которые подмечал когда-то с благоговением, а сейчас ловил с отвращением и затаенным страхом.       Сразу внутри сложилось все - разница в возрасте в одиннадцать лет, ритуалы, странное поведение совы, принесшей письмо, отсутствие на рождественском банкете, якобы из-за командировки, записка корявым карандашным курсивом, слова Милли про нос, так и оставшиеся невысказанными. Оставался лишь один вопрос - зачем?       - Ой, вижу, у малыша Попова начинают собираться пазлы, - ненастоящий Дима усмехнулся особенно криво и совершенно безумно. - А ты, Антошка, узнал старого друга.       - Стас, - отозвался слизеринец, и в его голосе было такое равнодушное спокойствие, что это напугало похлеще жуткой улыбки напротив.       - Что, совсем не удивлен? - как-то даже расстроился Шеминов с лицом Поза, подходя ближе, почти вплотную. Антон ничего не ответил, и он снова оскалился: - Не важно. У нас еще будет время поговорить. Много-много времени.       Его рука, истерично дрожащая, нащупала что-то в кармане, и Шастун едва ли успел крикнуть: "Зажми нос!"       Черный газ вырвался из карманов мантии со значком Пуффендуя, мгновенно заполняя кабинет тяжелыми клубами. Арсений хотел было что-то сделать - нашарить в окружившей его темноте руку Антона, произнести заклинание, любое, способное сейчас отгородить их от яда. Но не успел. Марево забилось в рот, закупорило ноздри, застлало глаза, и он провалился в темноту. Последним, что он услышал перед тем, как окончательно потерять сознание, было тихое маниакальное "Наконец-то!", которое Стас произнес уже своим голосом...

Hold me in your arms Where everything made sense Where I knew right from wrong Could live with restlessness All my life I won’t forget the pain in your eyes I'm still scrubbing at the stain of this mess Wish you could understand The madness that grabbed at my throat And clung to my hands