Феликс Фелицис

***

Литература. 7 класс. Учебное пособие для Колдовстворца под ред. профессора Теории рифмованных проклятий И.А. Бродского.

Параграф 5. Древнемагическая легенда о Данко, ее связь с испанской инквизицией и переработка сюжета в маггловской литературе XX века (М. Горький)

             Легенда о Данко и его горящем сердце, раскрывающая, несомненно, тему героической жертвенности и людской неблагодарности, корнями уходит глубоко в историю волшебного сообщества. Следы этого мифа можно усмотреть уже в исторических хрониках конца XV века. Героем ее стал вполне реальный человек — молодой клирик Гильермо де Данко, выходец из знатной семьи, по принуждению родителей ставший работником Трибунала Священной Канцелярии Инквизиции. Приняв сан и войдя в церковную элиту под именем Аврелия Мадридского, Данко был одним из тех членов суда, кто выступал против процессов сожжения магов, разгоревшихся по всей Европе, и открыто критиковал бестселлер того времени — «Молот ведьм». За это он не раз был почти отстранен от дел, но каждый раз верхушка Инквизиции находила причины оставить его на посту. Сохранились достоверные сведения о том, что за время своего служения Трибуналу Гильермо де Данко, будучи полукровным магом, смог спасти немало колдунов из огня, искусно манипулируя окружающими и стараясь продвигать идеи об отсутствии в мире волшебства.        История же, взятая за основу легенды, произошла незадолго до того, как испанец Данко принял свой сан. Английское магическое сообщество воспротивилось жестокому обращению с ведьмами, и его члены подняли бунт. Согласно хроникерам, фиксировавшим те события, один из харизматических лидеров восстания, чье имя затерялось в веках, дабы показать своим союзникам, что надежда есть, а заодно припугнуть неприятеля, поджег сам себя, освещая ночь кровавой бойни ярким пламенем. Но мятеж был подавлен, и приспешники, опасаясь за свои жизни, сдали неназванного героя власти.       Начинаясь, как фольклорный элемент, повествующий о мужестве бунтовщика, легенда расползлась по странам Западной и Южной Европы, а вскоре вобрала в себя и ходившие среди испанских магов дифирамбы Гильермо де Данко. Переходя из уст в уста и трансформируясь, история приблизилась к тому, что под ней подразумеваем сейчас мы.       Вторую жизнь легенда получила, когда новая, советская власть стерла границы между магическим и маггловским миром, признавая все накопленные ценности общими. Людям стала доступна волшебная литература, и они не преминули воспользоваться этим шансом.       Максим Горький, взяв за основу историю, вобравшую в себя реальность и вымысел, литературно обработал ее и поместил в свою «Старуху Изергиль», названную в честь женщины, коя и рассказала ему этот миф. Под пером писателя бытие исказилось, и в нем появился новый подтекст — вырванное из груди во имя добра и человеколюбия сердце и ответная ненависть, холодность и трусость.       Горький в легенде о Данко напишет: «Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце…» ***       — Я тебе говорю, там ничего нет, — Арсений с грохотом водрузил на стол целую кипу учебников. Сережа поморщился от громкого звука, но ничего не сказал. — Только переломанные ребра и пустая грудная клетка. Вряд ли такое бывает при самоубийстве.       Они встретились в библиотеке сразу после пар. Матвиенко не терпелось узнать, что именно обнаружил друг в школьном склепе, но теперь, слушая кровавые подробности ночного похождения Попова, он совсем немного, но жалел, что спросил.       — Несомненно, — он скривился, представляя себе, как именно могло выглядеть тело Милли. Картинка, возникшая в голове, была явно не из приятных. — И что же мы тогда тут ищем?       — Ответы, — Арсений пожал плечами, плюхаясь на стул и беря книгу, лежащую на самом верху кипы. На ее обложке значилось — «Травмы магического характера, несовместимые с жизнью».       — А ты не хочешь… не знаю, — Сережа присел рядом, тоже открывая первый попавшийся в руки томик — «Анатомия для колдунов-целителей, углубленный курс», -… сказать Макгонагалл?       — Ее кто-то прессует, — уверенно отозвался парень, почти не задумываясь над ответом. — Я несколько раз говорил с ней после убийства, Серж, она твердила, как заведенная, что все это — несчастный случай. А в глазах знаешь что стояло?       — Страх? — осмелился предположить Матвиенко, и Арсений удовлетворенно кивнул.       — Он самый. Как будто ее заставили в чем-то поклясться или типа того.       «Когда директор давала непреложный обет отцу, она выглядела примерно так же», — пронеслось у него в мыслях, но вслух Арсений этого не произнес.       — Думаешь, кто-то из Министерства может быть в этом замешан? — уточнил Сережа, мысленно пытаясь обратиться внутрь себя. В последние дни прорицательская чуйка знатно его подводила. Складывалось ощущение, что магический фон в школе меняется, и это, подумалось гриффиндорцу, могло вполне быть связано со столь внезапной и кровавой смертью ребенка. Прежние законы Хогвартса начали шататься.       — Не могу утверждать наверняка, — Арсений перелистнул страницу, внимательно вглядываясь в текст. — Никогда нельзя отметать возможность того, что они просто преследуют свои цели и решили воспользоваться возможностью, а директрису контролирует кто-то совсем посторонний. Честно говоря, — он отвлеченно пожевал кончик палочки, которую привычно держал в руках. — До вчерашней ночи я вообще не догадывался, что сердце можно вытащить с такой легкостью.       — Тот, кто это сделал, должен быть феноменально сильным, — отметил Сережа. Его так и подмывало спросить друга, как именно тот проник в склеп, но парень решил, что, если Арсений не рассказал ему сам, значит это не имело особого значения.       — Либо, — Попов поднял вверх указательный палец, не отрывая взгляда от книги, — очень знающим. Заклинание, зелье, да что угодно. Он же не мог просто взять и проломить ей грудную клетку руками!       — Почему? — не понял Сережа. У него все никак не получалось сосредоточиться на тексте, который он читал. Буквы разбегались в разные стороны, вырисовывали причудливые узоры на страницах, и Матвиенко, привыкший обращать внимание на интуицию и инстинкты, силился разобраться в таинственных шифрах, расплывающихся перед ним. Но не мог. Что-то не давало ему сделать этого, какой-то почти ощутимый энергетический блок. — Ты же видел Эда, например. Существуют люди, которые даже выглядят так, будто только и ждут, как бы переломать парочку ребер.       — Эд — это другое, Сереж. Он уже родился с прибабахом и кулаки контролировать научился раньше, чем свои волшебные силы. Он даже когда колдует, я не чувствую. А там в воздухе буквально фонило магией. И когда я впервые ее увидел, и в склепе, — пояснил Арсений. — Я почти на сто процентов уверен, что даже если наш убийца — силач, каких поискать, без чего-то по природе своей волшебного он не обошелся.       — И это мы тут ищем? — уточнил Сережа. — Что-то, чем он мог такое совершить?       Попов лишь кивнул и продолжил шерстить глазами какой-то совершенно непонятный научный текст о том, как правильно обрабатывать рваную рану от укуса оборотня. Он хотел найти зацепку. Что-то во всем происходящем никак не могло встать на свои места. Было понятно, что в школе появился зверский убийца, обладающий достаточными навыками, чтобы в сжатые сроки убить ребенка, извлечь сердце (по пока неясным причинам) и остаться незамеченным. Это вряд ли был кто-то из малышей. Даже если среди первых курсов затесался криминальный гений с неиссякаемым источником магии внутри, такой всплеск энергии кто-то бы засек раньше. Здесь же действовал человек, научившийся маскировать свое волшебство, подавлять его. Кто-то из старших? Уже вероятнее. Многие старшекурсники, особенно из слизеринцев и когтевранцев, были повернуты на повышении уровня магии. Арсений не раз видел своих одногруппников по уши закопанными в книгах, да и сам постоянно изучал что-то новое. Многие теоретически могли отыскать способ провернуть такое. Да каждый второй ученик старших курсов мог двинуться крышей и мечтать кокнуть кого-нибудь чисто из научного интереса. Но решились бы? И тем более зачем нужно было делать это настолько специфически и кроваво? Существовало множество способов не оставить после себя даже трупа… Без понимания мотивов размышления заходили в тупик.       А что, если это кто-то из преподавателей? Тем более прецеденты уже были, и не раз. Арсений в свое время особенно интересовался историей Второй Магической и биографией Гарри Поттера. Тогда это бы объяснило, почему Макгонагалл боялась говорить что-то открыто. В Хогвартсе некоторые профессора могли бы посоперничать силами с покойным Альбусом Дамблдором и другими великими магами древности, и сделать что-то подобное им не составляло труда. Но опять вставал все тот же извечный вопрос — зачем.       Арсений осознавал, что без понимания мотива все то, что они сейчас делали, почти не имело смысла. Зачем кому-то могло понадобиться сердце ребенка? В качестве религиозного обряда? В прошлом году парень посещал курс лекций о древних магических культах, который приезжал вести Станислав Владимирович Шеминов, и узнал там о множестве случаев, когда подобные сектантские объединения вырубали целые маггловские поселения ради человеческих жертвоприношений. Особенно подобное было распространено в тех регионах, где до сих пор была легальна магия вуду и шаманизм, а еще в некоторых странах Востока, где колдовство стало профессией. Станислав Владимирович особенно подробно тогда остановился на Индии и ее брахманах.       Мог ли убийца Милли быть адептом магической секты? Арсений уже готов был серьезно рассмотреть такую версию, но тут снова вспомнил о том, что в кармане его мантии, на самом его дне, лежит маленький серебряный крестик. Несомненно, православный. Вряд ли человек, носивший нательный атрибут христианской веры, позволил бы себе стать частью кровавого культа.       Но что тогда? Маньяк-каннибал? Кто-то, тайно практикующий вуду? Сошедший с ума ученик, решивший попробовать изощренные зелья и заклинания из списка запрещенных?       Какую бы теорию Попов не придумывал в своей голове, он тут же находил тысячу и одну причину ее несостоятельности. Нужно было признать — ему не за что зацепиться кроме этого чертового серебряного распятия и зияющей дыры в груди, которую он видел вчера в склепе своими глазами. Вряд ли кто-то знал, что именно произошло той ночью, кроме непосредственно убийцы и…       Арсений поднял голову от книги так резко, что Сережа, краем глаза зацепившийся за это действие, слегка подпрыгнул на стуле.       — Ты… чего? — спросил Матвиенко, пытаясь понять, почему его друг выглядит таким возбужденным.       — Как думаешь, где сейчас Шастун? — осведомился парень вместо ответа. Гриффиндорец выгнул бровь в полнейшем замешательстве.       — А тебе зачем? — уточнил он, понизив голос до шепота. Он прекрасно знал, как Попов ненавидит слизеринца, видел, как противостояние между ними изо дня в день все больше походило на холодную войну. Они оба владели своими силами словно ядерным оружием, но предпочитали мелкие пакости в ожидании момента, когда кто-то не выдержит и взорвется. Иногда таймер на бомбах ускорялся, особенно в те моменты, когда и Арсений, и Антон пребывали в плохом настроении, а иногда замедлялся, когда им было слишком лень что-то придумывать или элементарно спорить, но никогда не останавливался. И Сережа, повинуясь своей чуйке, прекрасно знал, что отсчет однажды дойдет до конца. Ядерный гриб будет очень красивым, но опасным для всего живого в радиусе ближайшей вселенной.       — Хочу кое-что у него спросить, — как-то слишком просто отозвался Арсений, у Матвиенко задергался глаз. Вот сейчас, в эту минуту, таймер начал отсчитывать секунды со скоростью, превышающей ту, с которой доходит до земли свет солнца. Попов что-то задумал, и это что-то не предвещало ничего хорошего.       — Тогда тебе лучше знать, у вас были совместные пары ЗоТИ, — Сережа пытался говорить это как можно непринужденнее. Ему не нравилось то выражение, которое глиняной маской застыло на лице его друга.       — И то верно, — Арсений встал из-за стола, аккуратно задвинул после себя стул, закрыл книгу, на обложке которой значилось «Зельеварение для знахарей. Методическое пособие», и пошел к выходу. Ему казалось, что он двигался, как в замедленной съемке. Сознание настойчиво орало: «Быстрее! Пока еще можно что-то сделать!» В сущности он не знал, есть ли еще шанс исполнить задуманное. Но собирался выяснить у профессионала. ***       — Шаст, открой, есть разговор! — Арсений наступил на свою гордость и в третий раз постучал в дверь комнаты. Ему и самому все это не нравилось. Где это видано, чтобы он обращался за помощью к Антону? Да он скорее бы потратил несколько десятков бесконечных часов за книгами, чем когда-либо добровольно подошел к Шастуну и задал какой-то вопрос. Так уже было, пару лет назад, когда Добровольский задал на дом жутко сложный, по мнению Арсения, тест. Даже Сережа, как и все гриффиндорцы, презиравший проявления слабости, подошел тогда к слизеринцу и попросил того проверить, все ли правильно он сделал. Но Попов был выше этого. Попов до пяти утра сидел над учебниками, пугая заблудших призраков в библиотеке своим осунувшимся лицом, и искал ответы. И все равно написал на пять с длиннющим минусом.       — Это тебе авансом, — сказал тогда Павел Алексеевич, посмеиваясь. — За то, что сам делал.       Арсений тогда поклялся, что и впредь будет придерживаться подобной тактики, лишь бы Шастун не ставил в своей карточке бинго галочку напротив «помог Попову с зельями». А сейчас парень по собственной воле нарушал это обещание, переминаясь с ноги на ногу перед чужой дверью.       После четвертого удара в комнате послышались тяжелые шаги и череда матов.       — Да иду я, иду, — обычно раздражающий всех вокруг голос теперь сам был раздраженным. — Хватит уже колотить, иначе получишь вдвойне и по голове.       Через секунду из-за двери показалась лохматая кудрявая макушка.       — Че надо? — спросил слизеринец как-то особенно хрипло и вымотано.       — Я ж сказал, поговорить хотел, — Арсений обратил внимание, что Антон выглядел более потрепанным, чем обычно. Раньше его общая небрежность казалась дурацкой, но изюминкой. Сейчас же на него было почти больно смотреть. «Я опять нихуя не могу, Паш. Я так устал», — пронеслось в голове невольно подслушанное признание.       — Прямо сейчас? — уточнил парень, высовываясь из-за двери по пояс. Он был одет в широченную зеленую футболку с аляповато-желтой надписью «Believe in Magic, but rely on yourself», которая на его худом теле смотрелась мешком для трупов.       Арсений уже было хотел ответить, как из-за спины Шастуна послышался высокий женский голос:              — Тош, кто там припиздовал? — и тут же рядом с головой парня появилась еще одна, принадлежащая, несомненно, Ире Кузнецовой. — Ого, смотрите, кого это ветром принесло. Как дела, Сенька? Как там твои детишки, все живы?       Ирина была мегерой похлеще Антона. Так, по крайней мере, Арсению казалось в те моменты, когда девушка предпринимала попытки выпустить коготки и побольнее впиться ими в его душу. В остальные же дни парень воспринимал ее как подсоску Шастуна, пытающуюся всеми правдами и неправдами произвести на него впечатление.       Семья Кузнецовых занимала не последнее место в иерархии Гёттерланда. Ее отец в совершенстве владел легилименцией и применял этот навык в переговорах. Именно он вел почти все дела, касающиеся контактов с Министерством Магии. Несомненно, все это проходило под контролем Майи Шастун и Вячеслава Лазарева, но Анатолий Кузнецов обладал достаточным авторитетом в коммуне, чтобы его дочь словила подобие звездной болезни. Арсений прекрасно помнил, какой доброй была маленькая Ирина. Взрослея с ней бок о бок, парень не раз думал о том, что если мастерство дяди Толи перейдет в ее руки, династию ждет прекрасное будущее.       А потом что-то пошло не так. Возможно, тот факт, что в какой-то момент мать Иры начала заочно прочить ее в жены Антону, а может то, что сам Шастун, в принципе, был не против. Арсению вообще казалось, что слизеринцу плевать с высокой колокольни, что именно вокруг него творится. Он был погружен глубоко в свои цели и амбиции, не обращая ровным счетом никакого внимания на старания Кузнецовой ему понравиться. А та и вправду из кожи вон лезла, чтобы это сделать. И подхалимствовать ему стала, и характер свой перелопатила, чтобы ему соответствовать. Из милой и общительной девчонки, любившей носить пудровое платье до колен и две косички, она превратилась в истеричку и ревнивицу. Устраивала сцены по поводу и без. Отпускала колкости исключительно в присутствии Шастуна, молодого наследника гёттерландской власти, красилась и одевалась, как на Канский фестиваль или Мет-Гала. В какой-то момент даже записалась на дополнительные по Зельеварению, но быстро оставила эту идею, когда взорвала парочку дорогих котлов. Все-таки учеба никогда не была ее коньком. Арсений считал поведение девушки жалким, но вслух об этом никогда не говорил. Это было не его дело.       Но вот сейчас Кузнецова маячила в проходе в одном черном кружевном нижнем белье, явно не стесняясь Попова и так же явно пытаясь помешать парню поговорить с Шастуном.       — Я тут чуть-чуть занят, — решил озвучить Антон, и в его голосе всего на миг промелькнули извиняющиеся нотки.       — Да, Сень, мы тут, как видишь, — Ира показательно провела ладонью по своей скрытой лишь тонким кружевом бюстгальтера груди, — домашку по Трансфигурации делаем.       Арсений поморщился, услышав извращенную форму своего имени, и краем глаза заметил, что Шастун сделал то же самое, только менее выразительно, и почесал едва заметный шрам на носу. Попов прекрасно помнил, как оставил этот подарочек на втором курсе, когда слизеринец решил опробовать на нем свои навыки рифмовки. После «Сенька, Сенька, где ты был? Аль на Хагрида дрочил?» и «Сенька мерил хуй линейкой. Оказалось пять сэмэ. Кракену сосал наш Сенька, третий день ни бэ, ни мэ» Антона самого пришлось три дня выхаживать в больнице в попытке привести в чувства после серии рифмованных проклятий и смачного удара в по-гречески ровную сопатку. Видимо, после того инцидента Шастун теперь на всю жизнь запомнил: когтевранец не любит дразнилки, а еще не терпит, когда его кличут Сеней, потому что Сеня — это Семен.       — Мне срочно, — бросил Арсений, отвлекаясь от приятных детских воспоминаний. Уступать в этой борьбе полуобнаженной мегере не хотелось. Парень точно знал, что второй раз переступить через свою гордость у него получится вряд ли. — И это не надолго, обещаю.       — Ладно. Ир, я тебе звякну, как мы закончим, хорошо? — Антон закатил глаза, но Попову показалось, всего на мгновение, что он был только рад избавиться от девушки хотя бы на время. Кузнецовой же все это явно не нравилось. Она скрылась в комнате, и уже оттуда послышалось ее тихое бормотание.       — Никакого личного пространства, постоянно какие-то олухи ходят тут, мешаются, — причитала она, и Арсений едва сдержал ядовитую улыбку.       Между тем Антон открыл дверь пошире, впуская парня внутрь комнаты. Когтевранец зацепился взглядом за Иру, которая легкими пальцами завязывала веревки корсета на наспех надетом, слегка помятом платье, и, решив проявить хоть немного уважения к девушке, тут же отвернулся, разглядывая помещение.       По планировке комната Шастуна ничем не отличалась от его собственной, разве что в зеркальном отображении. Вот только обставлена она была совершенно иначе. Отдельные спальни, выделенные старостам в башне, давали свободу для креатива их владельцев, и Антон, видимо, решил взять от этой возможности все. Его комната скорее напоминала лабораторию безумного ученого или рабочий кабинет какого-нибудь старика-волшебника из голливудских фильмов, которыми Попов засматривался в детстве. Везде, куда бы не падал взгляд, стояли, лежали и висели атрибуты магического мира. Полки шкафа до потолка были забиты пустыми и полными склянками, колбами с бурлящими жидкостями всех существующих цветов и оттенков, баночками, в которых что-то неустанно копошилось, какими-то аппаратами, похожими то ли на кальян, то ли на самогонку, сотнями всяких трубочек, шлангов и мотков проволоки. Все это находилось в таком хаосе, что вряд ли даже сам Антон знал, что и где у него лежит. Подоконник был заставлен различными растениями в горшках. Пока Арсений кровью и потом выбивал у профессора Долгопупса место в теплице, Шастун, видимо, решил сильно по этому поводу не заморачиваться и все выращивал прямо здесь, в спальне, не заботясь о собственной безопасности. Узнав в одном из горшков ботву молодой мандрагоры, когтевранец в которой раз убедился, что слизеринский староста — человек абсолютно безбашенный.       Повсюду в комнате — на столе, на кровати, на полу, и даже прибитые к стенам вполне себе маггловскими канцелярскими кнопками, — были разбросаны тетрадные листки с какими-то пометками и схемами, перемешанные с постерами и открытками по квиддичу и гарантийными квитанциями на оплату. Незаметно подняв одну из таких, Арсений прочитал выведенное на ней крупными буквами:

Чек на оплату заказа из vsedlyamaga.com на имя А.А. Шастуна:

1. Насадка на метлу хромированная — 10 г. 430 кн. 2. Набор червей (10 типов) — 3 г. 211 кн. 3. Саженцы белены, 4 шт. — 2 г. 000 кн. за 1 шт. 4. Полироль самонаносящаяся для моделей метел до Нимбус-2000, 1 л. — 4 г. 148 кн. 5. «Теория рифмованных проклятий» И.А. Бродский, лимитированное авторское издание — 16 г. 018 кн. 6. Носки из заговоренной нити, нервущиеся, 10 пар — 1 г. 000 кн. за 1 шт. ИТОГО:       Итоговая стоимость покупки была до того затерта, что прочитать ее не составляло никакой возможности.              Впервые после Гёттерланда оказавшись в месте жительства Шастуна, Арсений понял, что оно очень похоже на своего владельца. В детстве Майя заставляла сына наводить порядок в комнате, доводя все чуть ли не до блеска, потому что будущему лидеру династии пристало жить в чистоте. Но как только Антон вырвался из-под материнского крыла, он сделал все по-своему. И этот пестрящий цветами, зеленью и цифрами хаос, яркий, вырвиглазный, но набитый информацией разного рода почти под завязку, как нельзя лучше подходил к его личности: внешне распиздяй, а внутри — ходячая энциклопедия.       Пока Арсений с интересом разглядывал интерьер, Ира наконец разобралась со своей одеждой и теперь стояла в дверях, ожидая отмашки от Антона. Тот на нее не смотрел, лишь увлеченно рылся в тумбочке с книгами.       — Тош, я тогда спущусь вниз, в Большой Зал, возьму нам что-то типа роллов, чтобы потом домашку на голодный желудок не делать. Ты же не ужинал совсем, — Ира, видимо, не выдержав, решила нарушить тишину. Арсений после ее слов невольно выгнул бровь. Какие роллы? У Антона же отвратительная аллергия на рис, о которой, как казалось Попову, должен был знать весь Гёттерланд. Он до сих пор помнил, как Майя объявляла об этом на каждом официальном вечере, начиная грозную тираду, как только кто-то осмеливался предложить мальчишке плов или ризотто, или что-то еще, хоть мало-мальски содержащее эту убийственную крупу.       Арсений даже использовал это знание однажды, поменяв картофельный пирожок Антона на булку с рисом и яйцом. Слизеринцу потом пришлось десять часов провести в магпункте, где мадам Помфри пыталась убрать все последствия мощного анафилактического шока. После такого парень зарекся применять подобные тактики, потому что ему сильно досталось сначала от медсестры, потом от директрисы, а потом и от самого Шастуна, который «вообще-то мог умереть от удушья, дебила ты кусок, Попов!»       И тут вдруг Ира предлагает накормить его роллами. Ира, которая вроде как его нареченная невеста, и в целом они находятся в интимной близости уже не первый месяц. Арсений ожидал, что Антон на ее комментарий разразится хоть какой-то гневной тирадой, но тот ничего не сказал. Даже не обернулся, лишь безразлично кивнул, показывая этим жестом что-то типа «Делай, что хочешь, только дай мне поговорить с человеком спокойно». И Кузнецова, правильно расценив этот жест, наконец ушла, и стук ее каблуков еще долго отдавался эхом от сводов башни.       Выждав пару секунд, Антон обернулся. Усталость на его лице, кажется, стала еще глубже, но даже это не способно было согнать змеиную улыбку с его губ. Этот контраст между внутренней пустотой и внешним энтузиазмом всегда поражал Арсения. Живя со слизеринцем бок о бок последние несколько лет, он не раз видел, как парень не спит по несколько суток, заливая в себя литрами кофе вперемешку со специализированными зельями, и даже в таком состоянии продолжает казаться ядовито-бодрым.       — Так что же привело Вас в дом мой, о великий колдун Арсений Попов? — полный иронии голос Антона прорезал тишину громче пушки. Когтевранец, привычно ушедший в себя, чуть не подпрыгнул от неожиданности.       — Есть парочка вопросов по твоей части, — пытаясь не обращать внимание на паясничества Шастуна, парень попытался найти, куда бы сесть в этом хаосе. Единственной доступной опцией оказалась кровать, но и та была настолько завалена всякими конспектами, фотографиями и вырезками, что Арсений решил, что лучше он продолжит стоять.       — Интересненько, — ухмылка Антона стала шире. — Ты не перестаешь меня удивлять, Попов. Думал, ты быстрее утонешь в книгах, чем снизойдешь до моей отвратительной персоны.       Арсений поморщился. Этот чертов наглец только что буквально озвучил его собственные недавние мысли. В такие моменты когтевранец понимал, насколько хорошо на самом деле они друг друга выучили. За приготовлением козней невольно узнаешь о своем противнике все, но когда задумываешься, что с другой стороны боя происходит то же самое, становится жутко. Кто-то ведь так же подробно изучает тебя…       — Прекрати, это правда серьезно, — сохранять самообладание было все сложнее. Хотелось уйти, хлопнув дверью, и правда зарыться в книги. Вот только Арсений на уровне какого-то шестого чувства догадывался, что вряд ли что-то там найдет. Область знаний, о которой он собирался говорить с Шастуном, была настолько специфической, что литературу по ней можно было раздобыть лишь в запретной секции, да и то с невероятным трудом.       — Ладно уж, говори, раз приперся, — Антон наконец выпрямился в полный рост, встав на ноги, и сложил руки на груди. Ухмылка разрезала его бледноватое лицо неуместным символом.       — Я хотел спросить, — получив отмашку, начал Арсений, пытаясь тщательно подбирать слова, чтобы не сболтнуть лишнего, — чисто теоретически, если мне бы приспичило оживить человека, у которого не достает части тела, как бы я мог это сделать?       — Темпера Вита, — казалось, Шастуну понадобилось меньше секунды, чтобы сгенерировать ответ. Будто бы он знал, что именно скажет, еще до того, как Арсений задал вопрос. На лице слизеринца не мелькнули ни удивление, ни заинтересованность. Он вообще не поменялся в мимике, лишь прищур зеленых глаз стал более выразительным. — Сыворотка временной жизни, если быть точнее. Входит в список запрещенных, является элементом некромагии и культизма.       — И ты, конечно же, знаешь, как ее готовить, — в Антоне вновь проснулся лектор, но Арсений вовремя прервал его монолог.       — Если я прямо отвечу на твой вопрос, над моей головой нависнет угроза заключения в Азкабан, особенно учитывая специфику наших с тобой отношений, — Шастун дерзко подмигнул парню. — Но раз ты сюда пришел, значит все и так прекрасно понимаешь, тогда зачем спрашиваешь?              Арсений набрал в грудь побольше воздуха. Нужно держать себя в руках. Еще один рывок, и он покинет эту комнату. Нужно просто сделать дело и продолжать жить, как до этого, упиваясь собственной гордостью.       — Я хотел попросить… — начал он, собравшись с силами, но Антон тут же поднял вверх ладонь, будто бы затыкая.       — Нет, — твердо ответил он, и его улыбка впервые за разговор колыхнулась и уменьшилась. Всего на йоту, но привычный к чужой мимике глаз Арсения зацепился за эту перемену мгновенно. — Я не буду в это лезть, Попов. Меня это не касается. К тому же советую тебе найти где-нибудь и почитать информацию о том, как именно готовиться Темпера Вита. Поверь мне, я не готов тратить на тебя столько своего времени.       Тон, которым парень все это сказал, когтевранца разозлил. Но еще больше вскипятила его нервы та легкость, с которой Антон ему отказал. Было в ней что-то вызывающее, что-то будто говорящее: «Заставь меня передумать».       — Я тебя вообще никогда не о чем не просил, — прошипел Попов, привычно стиснув зубы до скрежета. — И впредь не собираюсь. Одно блядское зелье, и я даже с тобой не заговорю больше. Неужели тебе настолько плевать на то, что происходит?       — Во-первых, — Антон демонстративно загнул один палец. Его улыбка растаяла еще на пару градусов, — да. Мне все равно, пока меня это никак не трогает. Во-вторых, — еще один длинный бледный палец скрылся в кулаке, — это не просто зелье, Арс. Это зелье, которое по весомым причинам внесено в реестр запрещенной магии. И в-третьих, что, наверное, самое главное, — я не хочу помогать конкретно тебе, рискуя своей жопой. Ты меня на дух не переносишь, и это взаимно, так что играть в героя ради тебя я точно не собираюсь.       Эта уверенность в чужом голосе, это тотальное безразличие, этот удар по его самолюбию, нанесенный Шастом с легкостью бабочки, подтолкнул Арсения к краю внутреннего взрыва. За секунду в его голове промелькнула куча моментов, которым он стал свидетелем и которые теперь могли быть использованы как компромат. Но как только он открыл рот, чтобы вывалить все это на слизеринца, тот снова бесцеремонно его перебил:       — У тебя на меня ничего нет, Попов. Я перед тобой чист. А если что-то и имеется, я не боюсь огласки. Так что оставь тирады при себе, поэкономь силы и лучше иди сам изучи вопрос. Может, спустя парочку крупномасштабных взрывов и случайно устроенного зомби-апокалипсиса у тебя получится что-то стоящее.       Улыбка растворилась окончательно. На Арсения теперь смотрели лишь серьезные зеленые глаза, в которых из теплоты был только оттенок радужек. Было прекрасно понятно — сейчас Шастун не только не намерен шутить. Он и мнение свое менять не собирается.       — И да, иди-ка отсюда, я не хочу больше разговаривать, — как бы добивая гордость Арсения, бросил слизеринец не терпящим возражений тоном, и парню нехотя пришлось подчиниться. Он с раздражением понял, что больше ничего от Антона сейчас не добьется.       Но он намерен был попробовать снова. Вернуться, когда получится собрать компромат, достаточный для того, чтобы уговорить парня помочь. И Попов был уверен, что в какой-то момент у него получится это сделать. Уж чего-чего, а упорства и находчивости ему никогда было не занимать. А пока он обязательно пороется в библиотеке и найдет что-то стоящее про эту Темпору Виту.              Арсений, увлеченный обдумыванием дальнейших действий, спускался по лестнице в гостиную, когда мимо него прошла Ира, неся на подносе сет Калифорнию. «Чтоб тебя анафилактическим шоком жахнуло», — мысленно обратился к Антону озлобленный Попов, и со стороны комнаты тут же послышалось недовольное кряхтение. Похоже, это случайное проклятие, невольно родившееся в голове раздраженного когтевранца и потому вышедшее из-под контроля, попало в цель, но из-за ненаправленности магии получилось слабым и смогло лишь подпалить Шастуну кудри.       Так ему и надо, подумалось Арсению, и он рефлекторно улыбнулся. ***       Холодные капли пота скатились вниз по его спине, и мышцы невольно сковало неприязнью. Он всегда был кинестетиком и бесился с каждой мелочи, касающейся его не так. Будь то простые капли пота, ткань одежды или… чужие руки.       Эти в целом касались неплохо. Оглаживали там, где было нужно. Сминали кожу в пальцах до правильных в этой интимной атмосфере стонов, хотя скорее догматических, чем искренних. Проходились каким-то бешеным танцем по тазовым косточкам, заставляя выгибаться навстречу. Тоже скорее рефлекторно, чем по-настоящему, от кипящей в груди страсти.       Да и губы чужие тоже были… терпимыми? Да, похоже на правду. Они целовали, ласкали, грели в правильных местах, почти, и он бы подчеркнул это слово сотней линий и тем самым разодрал бумагу ручкой, никогда не ошибались. Почти с восклицательным знаком, потому что если уж они ошибались, то фатально. До сковывающей неприязни такой силы, что вся циркулирующая магия между их пылающими телами расплескивалась на белые простыни и оставалась на них до конца следующей вечности, застывая пятнами, по цвету напоминающими синюю краску.              Сейчас был как раз такой случай. Прикосновение застряло внутри, прямо в горле, рыбной костью. Он подавился, закашлялся и скинул с себя чужие руки. Тяжелые лапы, которые умели обнимать с нежностью, душить со страстью и касаться сносно.       — Что-то не так? — спросил чужой голос, и в нем промелькнуло искреннее беспокойство. У этого голоса все было искренним — слова, жесты, даже взгляды. Особенно они. Его обладатель всегда смотрел на него с немым благоговением, и от этого тело тоже сковывало, пусть и не так сильно, как от касаний.       — Я так больше не могу, — ответ — честнее некуда. У них всегда так. Потому что больше ничего не осталось. Все ушло вместе с истериками, разделенными напополам, разбитой посудой и сломанными руками, ногами и носами. Не в драках, а просто по тотальнейшей неосторожности. Вместе с «иди ты нахуй» и «иди-ка на хуй». Вместе с болью, смехом и всем из этой категории товаров, продающихся в специализированных магазинах для волшебников и других маньяков. А осталась только она — звенящая в воздухе честность с примесью усталости и еще чего-то. Скорее всего, только что высказанного «Я так больше не могу».       — Если хочешь, мы можем продолжить в другой день, — говорит чужой голос, и в нем слышится, где-то между строк, обреченное «Это в любом случае придется сделать. Сегодня или когда-то еще — не важно. Это для твоего же блага». Он знает, и все равно хочется сплюнуть прямо рядом с собой, не заботясь о чистоте простыней. Они и так уже поплыли синим. Вместо этого лишь качает головой и переворачивается на спину.              — Почему нельзя просто жить? Почему все должно быть вот так? — обводит рукой потолок, будто пытаясь этим жестом охватить впридачу еще и звезды, кометы и другие небесные тела, как часть этого выжатого, как лимон, «вот так». Если бы он знал ответ на свой вопрос, его бы тут не было. Или был бы, но совсем в другой кондиции.       Вздыхает, складывая руки на груди, как мумия в саркофаге, и, проглотив ком, хранящийся все это время на кончике языка, шипит даже, а не шепчет:       — Давай попробуем еще раз. Обещаю, я потерплю.       Чужие руки снова возвращаются на его тело. Снова становятся сносными в прикосновениях. И он, закрывая глаза, отдается им, даже не пытаясь представить на их месте какие-то другие. Потому что таковых нет. И от этого еще противнее. ***       Флитвик зашел в кабинет, закрывая за собой массивную дверь, и Арсений, едва ли не опоздавший этим утром на свой любимый предмет, с грустью подумал, что даже не успел поздороваться с Окси и спросить, как проходит ее вливание в учебный процесс. Девушка усиленно готовилась к профессии ветеринарного мага, которую выбрала не только потому, что любила животных, но и потому, что ее мать такое бы никогда не одобрила. Фроловой нравилось заставлять Марину злиться. Именно поэтому Арсений с подругой пересекался лишь на Травологии и Заклинаниях, да на Трансфигурации, на которую Оксана ходила раз в неделю из личного интереса.       — Внимание, класс, — профессор сразу приступил к материалу, и толпа, до этого гудящая роем шмелей, моментально утихла, услышав его жамкающий старческий голос. Попов очень уважал этого низенького человечка с пенсне многовековой давности на переносице, и получал от того взаимность в этом чувстве. — Сегодня мы с вами поговорим о теории магического потока. Я предполагаю, что другие преподаватели, Минерва или Павел Алексеевич, уже затрагивали с вами эту тему, но поверхностно. Сегодня же я хочу проакцентировать ваше внимание на том, как именно рождается магия, из чего складывается сила ваших чар и как конкретно можно регулировать ее присутствие в организме.       Арсений устало вздохнул. Он прочитал об этом еще на первых курсах, потому что хотел понять, как работает его волшебство. Отец всегда говорил, что если что-то интересно, об этом надо разузнать побольше, и тогда Попов-младший, следуя его советам, упивался стареньким томиком «Физики магии» в попытке разложить по полочкам теорию, которая, оказывается, преподавалась аж на последнем курсе.              — Магический поток — это количество волшебства, требуемое к затрате на одно заклинание или зелье. Он может быть совсем минимальным, как например тот, который нужен вам для простых «Вингардиум Левиоса» или «Алохомора», и тогда ваше тело практически не ощущает внутреннего расхода, а может быть настолько сильным, что неподготовленный или заведомо слабый колдун может поплатиться за это здоровьем, а иногда даже жизнью. Часто заклинания и зелья с большими энергетическими тратами внесены в специальные списки, — начал объяснять Флитвик. Арсений перестал его слушать на первом предложении. Сколь бы сильно он не уважал преподавателя, не хотелось по десятому кругу слушать то, что ему и так было известно.       Вместо этого парень обвел глазами класс и невольно остановился на Шастуне. Тот тоже явно не вникал в рассказ профессора, обкусывая как-то нервно кончик пера и пялясь в окно. Его гречишные кудри, обычно торчащие в разные стороны древесными лапами, сегодня были заботливо затянуты в несколько хвостиков, похожих на иголки у ежика. «Видимо, Ира постаралась», — почему-то с брезгливостью подумал Арсений. На лице слизеринца играла улыбка, не привычная, ядовитая, а скорее блаженная и успокаивающая. На его темную от остаточного загара кожу падало октябрьское солнце, и будь на месте Попова в этот момент какая-нибудь младшекурсница, она бы обязательно после пары рассказала своим подружкам, какой Антон сегодня красивый. Арсений лишь отметил про себя, что сейчас он почти не раздражает.       — У каждого человека магический поток имеет свой цвет. Это похоже на концепцию аур, которой придерживались древние, оттенок энергии волшебника связан с его глубинным характером.       Они не общались с Антоном почти неделю. С того самого последнего разговора у Шастуна в комнате, когда Арсений зарекся добиться от него согласия помочь. С того момента слизеринец будто специально не давал парню поводов его уколоть. Вел себя безукоризненно, почти не дерзил, разве что в крайних случаях. Не завязывал потасовок да и вообще, казалось, Попова всячески игнорировал. Будто бы знал, что именно Арсений замыслил сделать. Разве что улыбочка на его губах оставалась все такой же гаденькой, искрилась внутренним призрением, которое приходилось сдерживать. Когтевранец признался себе, что сейчас, когда ее не было, Антон выглядел не монстром, не заучкой и не придурком, которого хочется ненавидеть. Он был до удивительного обычным.       — Свой магический поток вы можете увидеть только чужими глазами, с помощью Омута памяти или Легилименции, или в процессе передачи или усиления собственной магии. Тогда она становится видимой и осязаемой.       Арсений выполнил настояние Антона — прочитал всю имеющуюся в библиотеке информацию про сыворотку временной жизни. И окончательно понял, что сам не справиться. Да, сил зарядить варево магией ему, может, и хватит, вот только само зелье готовилось так долго и требовало такой филигранной четкости, что на свои способности и самоконтроль Попов просто не надеялся. А Шастун, если верить его интонации и намекам, уже делал это. Неясно правда, зачем, но попытки точно были. И явно удачные. Вот только было что-то, что не давало слизеринцу помочь. Вряд ли его останавливала простая муторность приготовления. Да и неприязнь, сквозившая между ним и Арсением, тоже не была веской причиной. Когда они разговаривали, когда Антон ответил на просьбу резким «нет», в зеленых глазах плескалось какое-то затаенное чувство страха и отвращения. Попов и сам не сразу их заметил, но потом, проигрывая в голове этот диалог, понял, что направлены эти проблески были точно не на него. А скорее на… самого себя? Нет, чушь какая. С каких это пор такие, как Шастун, умеют испытывать к себе отвращение?       — Есть несколько способов усилить или передать магический поток. Раньше считалось, что наиболее действенным является интимная связь. В страсти рождалось волшебство такой силы, что не могло удерживаться в одном человеке и разделялось надвое. Этим поверьем было обусловлено появления такого явления, как фамильярство. Чистокровные колдуны использовали анимагов и оборотней, обладавших особым типом внутренней магии, как проводников, повышая тем самым свой собственный запас. Иногда на ту же роль брались домовые или другие волшебники, но эффект от таких связей был значительно ниже. Сейчас такой метод считается несостоятельным и негуманным, — Арсений и не заметил, как прошел почти весь урок. Флитвик перешел к самой интересной части повествования. Попов отметил, как Антон, услышав слова преподавателя, отвлекся от чего-то в окне. Его взгляд снова стал собранным, а улыбка, до этого такая спокойная и почти невинная, снова обрела черты угрожающей. Что-то в словах учителя развеселило Шастуна, это отразилось в зеленых глазах смешинками, которые у него получилось сдержать вербально. И Арсения очень удивила эта реакция. Казалось, что слизеринцу есть, что добавить, что-то, что разрушит представление всех присутствующих и о фамильярстве, и о передаче магии в целом. Но он буквально заставляет себя молчать, лишь разгоняет в голове одному ему понятный стендап-монолог. Арсений поставил в мозгу еще одну зарубку. Об этом предстояло подумать.       — Современная наука считает, — продолжил между тем Флитвик, не замечая или игнорируя реакцию Антона, — что наиболее действенным методом обезопасить себя от переутомления или элементарно повысить свой магический потенциал на некоторое время является комплекс настоек. Но и для того, чтобы создать нечто подобное, необходимо иметь внутри достаточный запас собственного волшебства, во многом потому, что все эти зелья работают через запоминание и преумножение. Именно поэтому сквиб или маггл, даже сварив все по рецепту, не получит эффекта.       Шастун не сдержался и тихонько хихикнул. Флитвик снова решил закрыть на это глаза, а вот Арсений осуждающе посмотрел на парня и приподнял бровь, как бы спрашивая: «Ты ебнулся?»       Поймав чужой взгляд, Антон резко перестал смеяться. Его лицо в мгновение ока стало серьезным, а потом покрылось странными пунцовыми пятнами. От наглой улыбки не осталось и следа. Только снова этот блеск в лесу чужих радужек — страх и отвращение. ***       Ночь сегодня особенно темная и какая-то даже вязкая, будто черничный кисель. Тот самый, который стоял на столе сутки и покрылся неприятной пленкой. И ты смотришь на него с отвращением, не в состоянии ни выкинуть, потому что стоил денег, ни выпить, потому что знаешь — точно стошнит.              От этой ночи тоже тошнит. Конец октября зарядил такими дождями, что всю землю вокруг школы размыло и превратило в сплошное болото, в котором его лапы увязали чуть ли не по брюхо, и белый мех становился неприятно коричневым и обвисал мокрыми кисточками.       Пробираясь по лесу со скоростью черепахи, потому что быстрее физически не получалось, он чувствовал себя похожим на ершик для унитаза. По той же причине прогулка не продлилась долго. Его это злило, но бунтовать против погоды — себе дороже. Поэтому он брел по коридорам школы, стекая на каменную плитку грязными лужами, насупленный и разочарованный.       Чтобы хоть чуть-чуть обсохнуть, он решил пойти по длинному пути, через Совиную Башню. По ночам здесь не было даже призраков. В такое время суток они обычно собирались толпой где-то на нижних этажах и обсуждали свои прошлые жизни, делились байками о эпохах, в которых родились, и хвастались, кто эффектнее умер.       Зная, что его никто не увидит, он уже хотел было принять человеческий облик, как вдруг из Совятни раздались странные звуки. Сначала ему показалось, что это проснувшиеся по часам птицы воркуют между собой на своем гортанном наречии, но чем ближе подходил к дверному проему, тем отчетливее понимал, — это больше похоже на хлюпанье. Громкое, противное и очень двусмысленное.       Он подкрался ближе, стараясь рассмотреть, что именно происходит в комнате. К счастью для него, дверь оказалась слегка приоткрыта, и помещение частично просматривалось через довольно широкую щелочку.       В Совятне несомненно были люди. Их было двое. Темные силуэты на фоне обгрызенной луны выглядели вырезанными из картона. Девушка, а это была точно девушка, судя по туго затянутому на затылке хвосту, стояла на коленях, а другая фигура, высокая и до невозможности худая, привалилась к столу. Вся двусмысленность тут же испарилась, осталось только понимание — он застал кого-то за минетом среди клеток с совами.       Он не видел их лиц и как бы не старался убедить себя, что эта информация ему абсолютно точно не нужна, любопытство пересилило отвращение. Стараясь создавать как можно меньше шума, он протиснулся в щель. Дверь даже не скрипнула. В такие моменты преимущество звериного тела, особенно такого гибкого, было очевидным.       Он осторожно устроился между двумя стоящими на полу клетками, накрытыми тканью. Видимо, там держали самых буйных. Плотные лоскуты чего-то, по текстуре напоминавшего лен, скрывали его от глаз силуэтов, а ему самому между тем открылся отличный вид на происходящее. Ну конечно, как же он сразу не узнал эту тощую фигуру с копной хаоса на голове.       Очевидно, что только Шастуну и его вечной подсоске, теперь уже точно во всех смыслах, Кузнецовой пришла бы идея потрахаться ночью в совятне. Ему было прекрасно видно, как Ирина с мечтательным выражением лица проводит своим маленьким языком по чужому члену, скрытому, к счастью, темнотой окружающей ночи так, что ничего не разглядеть, как осторожно берет в рот, посасывает головку, вероятнее всего ее, а потом насаживается с резкостью, достойной порнофильма. Или пылесоса, тут уже все зависит от воображения.       Он перевел взгляд на лицо Антона, ожидая увидеть на его лице хотя бы тень наслаждения, но с удивлением отметил — то не выражало ничего. Слизеринец стоял с закрытыми глазами, оперевшись о стол своими непомерно длинными руками, и не вел даже бровью, когда девушке удалось взять по горло, судя по звукам, чуть не подавившись слюной. Будто бы на Шастуна это производило абсолютно нулевое впечатление.              Вдруг, словно почувствовав на себе чужой взгляд, парень усмехнулся самым кончиком губ и тихонько простонал. Это было настолько показушно и ненатурально, что ему стало плохо. Но Ира, видимо, восприняла это как комплимент. Взяла еще глубже, хотя, казалось бы, уже и так упирается носом в чужой живот, тоже тихо всхлипнула в иррациональном наслаждении, без сомнения пуская по члену вибрации. Антон осторожно взял ее за волосы и начал двигать головой девушки в такт того, как ему того хотелось. Лицо его все так же оставалось бесстрастным, но глаза он открыл и уставился куда-то в стену напротив невидящим взглядом.       Толчок, другой, потом еще пара десятков столь же размашистых, амплитудных толчков, и последовавший за ними гортанный рык, на этот раз искренний. Антон явно кончил, потому что Ира выпустила его член изо рта и облизнулась, что-то проглатывая. Отвратительно до такой степени, что в других обстоятельствах было бы даже возбуждающим.       — Спасибо, — Антон похлопал ее по голове снисходительными движениями. — Теперь можешь идти спать. Уже очень поздно.       — Мы повторим завтра? — он не видел ее взгляда, но оно определенно точно был умоляющим.       — Вряд ли, — бесстрастно ответил Шастун. — У меня завтра ночью обход, а потом к Добровольскому, доваривать новую порцию белены. Аптека в Хогсмиде просила поспешить, у них совсем заканчиваются запасы, а сами они не успевают.       — Когда уже у нас будет возможность съехаться, чтобы не ныкаться по совятням и коморкам? — спросила Ира, и в голосе ее послышалась почти осязаемая обида.       Шастун едва заметно скривился.       — Не знаю, — отозвался он как можно нежнее, но было понятно — это маска. — В любом случае, пока только так.       Он помог девушке подняться, отряхнул ее ночнушку от невидимых пылинок и легонько обнял.       — Все, беги. Я тут все уберу и тоже пойду спать. Завтра много дел.       От показной заботы затошнило так сильно, что он едва не залаял. От всей этой сцены, невольным свидетелем которой он стал, веяло какой-то фальшивостью, картонностью. Все это было таким нереальным, словно сошедшим со страниц одинаковых любовных романов, что захотелось свалить отсюда побыстрее и забыть это, как страшный сон. Но сначала нужно было дождаться, когда Антон уйдет.       Тот проводил Ирину за дверь, убедился, что стук ее шпилек, которые она носила и днем, и ночью, не снимая, стихнет в глубине коридоров. Вернулся в комнату. Сел на стол. Достал пачку сигарет, тонкими пальцами вытягивая одну. Потом в его руке мелькнул огонек, явно немагического происхождения, а потом комнату окутал плотными клубами пахучий дым. Запах ударил в чувствительный нос, и снова захотелось зайтись лаем.       Странно. Все это было странно. Антон, пользовавшийся маггловскими сигаретами и обычной, пластиковой зажигалкой из масмаркета. Антон, с бесстрастным лицом реагирующий на минет от своей якобы девушки. Просто Антон, который сидел сейчас здесь, в Совятне, и улыбался как-то слишком жутко. Будто все знал. Будто бы чувствовал…       — Да выходи ты, твоей магией за километр несет, даже сиги не спасают, — сказал неожиданно Шастун, и он даже сначала не понял, к кому тот обращается. Пока зеленые глаза не посмотрели прямиком в его сторону.       Он хотел затаиться, хотел сделать вид, что у слизеринца на почве курения развились галлюцинации. Но снова внутреннее любопытство и количество вопросов, только что тяжелым грузом обрушившееся на его плечи, заставило его выйти из укрытия.       — Ух, какая красота, — улыбка Антона всего на секунду стала какой-то детской, совершенно счастливой, и он было протянул руку, чтобы погладить скомкавшуюся от грязи шерсть, но тут же одернул себя. — Можешь обратно в человека? Я с лисами пока разговаривать не научился.       Секунда — и посреди комнаты возникла высокая фигура человека в черной когтевранской мантии с застывшими на ней корочками слякоти. Самая приятная особенность анимага — возвращаться в тело вместе с одеждой. Будь он оборотнем, ситуация стала бы еще более неловкой.       — Ну что, понравилось шоу? — спросил Шастун с ухмылкой, явно намекая на то, что за ним подглядывали.       — И давно ты в курсе? — игнорируя чужой вопрос, Арсений отряхнул с себя совиные перья и перевел раздраженный взгляд на Антона. Сразу вспомнился тот момент, когда парень застукал его ночью после прогулки. Значит, ему тогда не показалось, и слизеринец и впрямь назвал его Лисенком.       — С того момента, как ты с родителями вышел из Гёттерланда, — Антон беспечно пожал плечами. — Иногда бытность сыном главной женщины в городе дает свои преимущества.       — Майя Олеговна дала непреложный обет, — грозно прошипел Попов, пытаясь понять, как такое произошло.       — Она его и не нарушала, — снова пожатие плечами, такое невинное, словно Антон и не говорил сейчас о самом большом секрете, а так, рассуждал о погоде на улице. — Просто твой отец совсем не заботится о безопасности. Впредь ему следует проверять дом на наличие посторонних, прежде чем орать о том, что его сын — лис.       Арсений, и до этого чувствовавший себя препогано, осторожно осел на пол. О чистоте мантии сейчас хотелось заботиться в последнюю очередь, тем более она и так уже была похожа на сплошной комок грязи. Как его отец мог так оплошать? Попов же прекрасно знал, что Антон редко выходит из дома. Неужели он не обеспокоился об этом, прежде чем рассказать об особенности своего сына.       — Я не хотел подслушивать, но Сергей Саныч говорил слишком громко, — как бы оправдываясь, пробормотал между тем Шастун. — Я заткнул уши оглушающим, когда он начал объяснять причину вашего выхода из общины, если тебе станет от этого легче. Я же не долбаеб. Решил, что это точно не предназначено для того, чтобы я знал. Но про твое лисье тело все равно услышал.       — И никому не рассказал? — Попов удивленно нахмурился. Это, вместе с прищуром, совсем скрыло его синие глаза из виду.       — А кому я мог рассказать? — Антон бросил на него такой взгляд, будто перед ним стоял полнейший придурок. — Мне бы сразу голову снесли и в рощице у Черного озера закопали. Все, кто в курсе, дали непреложный обет, и уже по этому факту можно понять, насколько все серьезно. Я не настолько отбитый, Арс, что бы ты там обо мне не думал.       Тут только, после этих слов, до парня, пришибленного накатившей на него информацией и густым сигаретным дымом, дошло одно важное обстоятельство.       — Погоди, — он прищурился и случайно поймал губами клубы табачного запаха. Закашлялся так, что мог бы легко сойти за туберкулезника.       — Да-да? — улыбка на губах Антона будто бы была отдельной личностью — она то появлялась, то исчезала, всегда каким-то таинственным образом получаясь одновременно саркастической, ядовитой и фальшиво-мягкой.       — Получается, ты знал обо всем, когда застукал меня после ночной прогулки? — прищур стал еще уже, и Попов даже в человеческом обличии приобрел истинно лисий взгляд.       — Получается, так, — невинность. Сплошная невинность в мешковатой мятой одежде и с сигаретой в зубах. Святоша с улыбкой дьявола. Овечка в теле волка.       — И не собирался никому ничего доносить?       — Получается так.       — И зачем тогда ты заставил меня согласиться на право отложенного желания? — хотелось кричать, хотелось даже ударить Антона, но что-то не давало этого сделать. Возможно, усталость и боль во всем теле от долгой прогулки по промозглому лесу, а может тот факт, что слизеринец сейчас выглядел таким контрастно беззащитным, Попов и сам не понимал. Но хотя бы в интонации попытался выдавить немного раздражения.       — Ну вот так вот, — парень пожал плечами, снова так, будто не имел к этому никакого отношения.       Арсению всегда не нравилась эта его привычка — скрывать истинный интеллект за какой-то напускной бесшабашностью и распиздяйством. Когтевранцу казалось, что все это было не больше, чем перформансом, и Антона самого иногда тошнило от этих извечных мятых рубашек, расстегнутых на три пуговицы у ворота, этих небрежно повязанных галстуков, причесок, напоминающих взрыв на макаронной фабрике. Но это поначалу. Потом Попов начал раздумывать о том, что может быть это все — лишь бунт. Против матери, прочащей ему место во главе, против системы, против мира, в который он… Нет, Антон прекрасно вписывался в волшебное общество. Он будто врос в него, внедрился так глубоко, что отделять их было бессмысленно. Поэтому и бунтовать было незачем. И после этого Арсений пришел к заключению — Шастун такой на самом деле — раздолбай, которому небо или что бы там ни было зачем-то отсыпало хорошую такую щепотку гениальности. И он просто не знал, что с ней делать.       — Антон! — прошипел он, желая услышать нормальный ответ на свой вопрос. Шастун на это только закатил глаза.       — Да ладно тебе, — он толкнул Арсения кулаком в голень. Легонько, но неприятно. А потом все же соизволил бросить: — Просто я привык, что с тобой по-другому нельзя, наверное. Типа… — парень сделал в воздухе какой-то нечитаемый жест, — если есть возможность, грех ей не воспользоваться, разве нет?       Арсений хотел было что-то ответить на это, но решил, что вопрос был риторическим. Поэтом лишь кивнул и уткнулся носом в согнутые колени. Антон тоже не горел желанием продолжать диалог. Он лишь молча протянул Попову пачку сигарет, и парень не стал возражать. Вытащил одну дрожащими то ли от холода, то ли от шока пальцами, поджег кончиком палочки. Затянулся сразу глубоко. Закашлялся, как последний туберкулезник на районе.       Последний раз он курил уже давно. Когда только переехал из Гёттерланда, нашел себе компанию друзей. Если бы его попросили быть откровенным, он не назвал бы тех ребят хорошими. Даже сносными вряд ли. Скорее — неправильными или пагубно повлиявшими. Но в моменте ему с ними было неплохо. Иногда даже весело. Просто после живого, яркого, родного города, где он знал каждого домашнего питомца, мир за его пределами казался особенно одиноким и серым. Арсений пытался выжить хоть как-то, чтобы окончательно не впасть в апатию. Поэтому начал бухать, как черт, и курить, как паровоз. Потом отец узнал, и когтевранец получил жуткий нагоняй. Пришлось распрощаться с так называемыми друзьями, а потом и с привычками. Было больно, иногда от желания закурить он сдирал ногти или стирал в кровь пальцы о неровную поверхность стены в своей комнате. Тогда зарекся больше никогда не брать в руки сигарету. А теперь сидел здесь, в пропахшей птицами совятне, плечом к плечу с Шастуном, и затягивался рьяно, как путник, много бесконечных дней бродивший по пустыни, лелея мечты утолить свою жажду, и вдруг встретивший оазис. Настоящий, а не мираж. Арсений списал это на состояние шока. Хотя подсознательно признался себе — с Антоном почему-то было комфортно отпустить все к чертям и забыться.       Это было странно. То, что они сейчас делали. Как выглядели. Они сидели в кромешной темноте, разбавленной плотными клубами дыма и звуками тяжелого дыхания. Два лютых врага, пережившие столько драк, что если бы все преподаватели встали в линеечку и выставили вперед руки, на них не хватило бы пальцев, чтобы пересчитать. Их побоища были, без преувеличений, сравнимы с теми дуэлями, которые устраивали Дамблдор и Грин-де-Вальд, когда были молодыми и тоже учились в Хогвартсе. Они испытывали друг к другу чувство тотальной взаимной неприязни, нарушаемое, разве что, тем фактом, что им приходилось иногда контактировать и работать вместе. Арсений привык видеть в Шастуне того человека, который рушит все его амбиции просто своим существованием. Вот только сейчас Антон в этом полумраке, сонный и расслабленный, казался таким простым. В зелени его глаз не плясали привычные черти, на губах вместо злобной усмешки расположилась спокойная, почти человеческая улыбка. Никакого оскала, никакого яда.       И Арсений, снова затягиваясь, позволил себе представить, что оба они — нормальные. Что до этого момента они общались от силы пару раз или вообще не были знакомы. Просто случайно встретились в курилке у общаги посреди ночи и разделили напополам пространство. Что они просто молчаливые фигуры, вросшие в темноту. И за ними нет никакой серьезной истории. Только чистый лист.       Неожиданным образом картинка, получившаяся в голове, заставила его передернуться. Было в ней что-то особенно неправильное, неживое. Арсений где-то читал, что люди как бильярдные шары. Входят в соприкосновение друг с другом, катятся кто куда, получают невидимые миру сколы и утрачивают оптимизм. Они с Шастуном были такими шарами. Вот только оставляли друг на друге не просто сколы. От их соприкосновений образовывались кратеры, такие глубокие и широкие, что никогда не заживут. Парень был уверен, что когда-нибудь они закончат школу, исчезнут из жизни друг друга, пойдут разными путями, но все равно однажды, такой же черной, как вороньи перья, ночью посадят на колени детей, обнимут любимых жен и начнут свой рассказ о прошлом с фразы: «Когда я учился в Хогвартсе, у меня был человек, с которым мы совершенно не ладили». И это было ценно. Все это. Каждая их стычка. Каждый момент затишья. Потому что что бы они там не говорили, это вошло у них в привычку. Это циркулировало в крови наравне с волшебством.       — Ну так тебе понравилось шоу? — послышался откуда-то из дыма голос Антона, вновь привычно ироничный, и это разрушило всю магию момента. — Ты мне так и не ответил.       — Иди нахуй! — Арсений, успевший погрузиться в транс, снова почувствовал, как его захлестывает привычная рядом со слизеринцем волна агрессии.       — Ух ты, наш святой Арсюша умеет использовать такие дьявольские слова, — Шастун, видимо, успел обновить свои ядовитые железы за время умиротворяющей тишины и теперь вернулся в строй еще более наглым.       Попов даже не стал пытаться ему ответить. Вместо этого он затушил сигарету о камни пола, резко вскочил на ноги, чуть не ударив сидевшего рядом Антона локтем в подбородок, и в очередной раз попытался отряхнуть мантию от налипшей на нее грязи. Но в итоге бросил эту идею на середине, когда понял, что земли меньше не стало, а его руки даже в темноте стали выглядеть болезненно серыми.       — Да ладно тебе, — послышалось из-за спины. — Тебе же понравилось. Так сложно в этом признаться?       Арсений снова ничего не ответил и уверенной походкой направился к выходу. Уже у самой двери он развернулся, смерил усмехающегося Шастуна и произнес:       — Знаешь, в следующий раз советую проявить больше энтузиазма, когда твоя девушка тебе сосет. А то ты выглядел, будто на похороны пришел. Я уже успел подумать, что ты импотент. Не зря же про это пишут на пачках сигарет, может и тебя кара настигла.       Парень в последний раз улыбнулся, довольный своей фразой, и вышел. Уже будучи в коридоре, он услышал, как о его спину ударилось чересчур веселое:       — Так и знал, что ты все-таки смотрел на меня. ***       Нежность прикосновений окутывает его с головой, и хочется признаваться в любви до тех пор, пока не перестанет работать язык. Кому? А не важно. Он не видит чужого лица, оно похоже на эффект блюра. Он не узнает чужого голоса, он будто звучит во всех тональностях и диапазонах одновременно. Принадлежит всем сразу и никому конкретному. С ним рядом просто чья-то тень. Но такая правильная, такая нужная, такая любимая, что хочется закричать.       Он и кричит, не собираясь себя сдерживать, когда эти призрачные руки оглаживают его ребра, касаясь так, что голова тяжелеет, и мыслить не получается — ни здраво, ни заторможено. Никак.       — Пожалуйста, — шепчет он на грани слышимости, на грани физических возможностей, потому что после крика голос покидает его тело. Его собственный. А незнакомый все еще здесь. С ним, под и над ним. Почти в нем.       — Хорошо, Арсений, — говорит он, и это ощущается вибрацией где-то под ребрами. И внизу живота. Везде, где особенно жарко.       — Хорошо, Арсений, — повторяет он, и незнакомо-родные руки опускаются на внутреннюю сторону его оголенного бедра. Комната начинает заполняться рыжим дымом.       Сережа резко садится на кровати, еще не до конца придя в себя после сна, и трет глаза. Что это, черт возьми, сейчас было? Какого, извините, хуя ему только что приснилась эротика с участием его лучшего друга и… кого? Парень не мог вспомнить. Он не узнал ни черт второго человека, ни его голоса. Сереже за то время, как он владел даром прорицания, снились разные вещие сны, но такие — определенно впервые.              Надо рассказать Арсению, решил гриффиндорец и снова потер глаза, так яростно, будто хотел содрать с подкорки мозга все, что только что лицезрел. Надо рассказать Арсу, потому что если кто и знает, что за чертовщина только что произошла, то только он.       С такими мыслями Сережа опускается обратно на подушку, думая о том, что после подобного обычно предполагается проблема с возвращением в царство Морфея и метанием по кровати в попытке найти наилучшую позицию. И тут же отрубается. Остаток ночи Матвиенко проводит без сновидений. ***       Следующим утром Арсению пришло очередное письмо от Оливера Каннинга. От мужчины давно не было вестей, и Попову оставалось лишь надеяться, что с ним все в порядке.       Старый филин на этот раз был еще менее расторопным, и ему все-таки удалось не только разлить суп, но и развозюкать его по всему столу Когтеврана. Окси смотрела на это и хохотала, пока Арсений пытался поймать дезориентированную птицу и отвязать от ее лапы прикрепленный лентой свиток. В конце концов ему это надоело, и он пульнул в филина усыпляющее заклинание, надеясь, что Каннинги не сильно разозлятся на такую вольность с их питомцем.       На этот раз сургучной печати не было. Не было вообще никакой печати. Только короткое письмо на пожелтевшей то ли от времени, то ли от условий хранения бумаге. Это угнетало. Арсений не мог перестать думать о том, что сильный мира сего, член Магического Совета, человек, в котором он глубоко уважал личностные качества, позволил своим же шавкам себя загрызть. Попову казалось, что Оливера выбила из колеи смерть дочери. Будь он на месте мужчины, тоже бы ушел в себя, заперся на сто замков. Скончался изнутри. Души бы не осталось, а пустая оболочка оказалась бы ни на что не способна. И он бы тоже попал под горячую руку предателей, особо не пытаясь сопротивляться. Эта ситуация напомнила Арсению о том, что чем выше поднимается человек, тем больше людей мечтают нажиться на его слабостях. Он осторожно развернул письмо и принялся читать.       «Здравствуйте, Арсений, — значилось там, — до меня дошли слухи, что Вы высказываетесь против версии о том, что кончина моей дочери была самоубийством. Я благодарен Вам за то, что не молчите. Это многое значит для меня и Натали, и я уверен, что Милли бы оценила Ваш поступок по достоинству. Вероятно, Вам будет интересно узнать о том, как продвигается мой процесс. Хочу сообщить, что нам удалось отсрочить заседание в связи с неубедительностью доказательств у стороны обвинения, но вероятно, это мало поможет. Вероятно, главный прокурор по моему делу уже начал заниматься сбором доказательств, и, скажу Вам по секрету, этот человек способен создать их на пустом месте. Еще раз спасибо за то, что неравнодушны к истории нашей семьи. Мы продолжим бороться до последнего. Искренне Ваш, Оливер Каннинг».       В отличие от прошлого письма, это не было богато на канцеляризмы. Абзацев тоже не было, лишь сплошной текст. И подпись «советник», перечеркнутая множеством судорожных линий, пропала. Оли смирился, понял Арсений. Мужчина осознал, что что бы он не пытался сделать, какие бы крепкие аргументы ни были на его стороне, его обязательно привлекут. К статье о растлении собственной покойной дочери…       Эта мысль заставила его поежиться и злобно сплюнуть в растекающуюся по столу лужу супа. В такие моменты Попов мало заботился о манерах. Единственное, что он сейчас чувствовал, — это волны магии, которые следовали за разрастающейся внутри яростью. На несправедливость. Это было его самым сильным чувством.       — Похуй! — Арсений и сам не сразу понял, что прокричал это слово. На него обернулись другие когтевранцы, и на их лице отразилось недовольство, но парень даже бровью не повел. — Если этот слизеринский ублюдок не желает мне помочь, я сделаю все сам.       Эта идея уже давно занимала его голову. Да, Арсений был далеко не искусным в приготовлении зелий и знал, что ему понадобится ни одна и ни две попытки сварить эту дурацкую Темпера Виту, вот только другого выхода просто не оставалось.       — Я не дам им потопить Каннингов. Даже если они успеют это сделать, я не позволю Оли оставаться в Азкабане долго. В этом мире справедливость обязана торжествовать, — это он произнес почти шепотом, чувствуя, как Оксана положила на его плечо свою маленькую горячую ладошку. Арсений почти ничего ей не рассказал, но девушка интуитивно чувствовала настроение друга. Она знала, что в последние дни он не просто расстроен. Он буквально подавлен, втоптан в грязь. Разбит. Потому что все идет не так, как он хочет. Не так, как просит того его честная душа.       — У тебя все получится, — уверила его Фролова, сама не зная, на какую очередную глупость его наставляет. Просто понимала что если Арсений что-то решил, то это действительно важно.       Парень лишь прижался к ней ближе, обнимая крепко, легонько коснулся губами ее виска. Рядом с ней злость всегда немного стихала. Оксана будто бы была его персональным контроллером эмоций.       — Спасибо, — прошептал он ей на ухо, и девушка легонько потрепала его по темным волосам.              Даже несмотря на то, что ярость постепенно покидала его организм, запал не пропал. Арсений пообещал себе, что вечером обязательно зайдет к Павлу Алексеевичу за необходимыми ингредиентами. Состав зелья он уже выучил наизусть, так много книг из запретной секции перерыл в поиске дополнительной информации. Получить специальный пропуск в ту часть библиотеки было слишком сложной задачей, чтобы уходить оттуда с пустыми руками.       Сидя на Трансфигурации, а потом и на ЗоТИ, Арсений не мог перестать думать о том, как именно он будет справляться со столь непростым в приготовлении варевом. Из книг он вынес, что его создание занимает не просто много времени, но и огромное количество магических сил. В своем уровне владения волшебством Попов был уверен, его анимагические способности в этом плане давали неоспоримые преимущества. Но ни в одном учебнике, ни в одном фолианте, найденном в библиотеке, не говорилось, какими могут быть последствия ошибки в рецепте или методе приготовления. И эта неизвестность пугала парня больше всего. Он перебирал все возможные варианты того, как избежать неправильных действий. Консультироваться с Добровольским? Тогда его план несомненно будет раскрыт, и еще непонятно, как на это отреагирует преподавательский состав? Снова попробовать уговорить Шастуна хотя бы проконтролировать его? Вряд ли тот согласится, настолько категоричен был в своем отказе.       В итоге Арсений пришел к выводу, что если хочет хотя бы попытаться спасти Оливера и приблизиться к разгадке смерти Милли, ему придется действовать в одиночку.       Когда четвертая пара наконец закончилась, Арсений тут же подорвался с места. Он даже не стал забегать в Башню Старост, сразу отправился в подземелья. Он так спешил, что не видел ничего вокруг: проходил сквозь призраков, заставляя их разражаться матерными тирадами, врезался в младшекурсников-слизеринцев, поднимавшихся на ужин и даже не извинялся. Ему не терпелось начать делать хоть что-то.       Попов влетел в кабинет Зельеварения едва ли не с ноги, с самого порога громко крикнув:       — Пал Алексеич, Вы мне срочно нужны.       И застыл. На него глазами размером в пять копеек смотрел ошарашенный Шастун. В зеленых радужках Арсений впервые, кажется, за годы их знакомства уловил чистый, неподдельный страх. Ни иронии, ни издевки, ни игривости. Только безграничный ужас, паника в ее первородном виде.        Кроме них двоих в классе не было никого. За спиной Антона что-то кипело и громко бурлило, комнату окутывал розовый дым, такой едкий, что начало щипать глаза.       Только тут Арсений вспомнил, что не видел Шастуна ни на одном общем уроке. И даже в столовой тот не появлялся ни во время завтрака, ни во время обеда. Получается, слизеринец целый день провел здесь, готовя… что?       Попов принюхался, пытаясь уловить едва различимый запах. И прищурился так, что взгляд голубых глаз превратился в лисий. Этот синтетический аромат кардамона и железа он прекрасно знал.       — Какого хуя ты тут делаешь? — Антон, наконец, вышел из своего оцепенения. В его голосе снова послышался яд, на этот раз такой мощный, что в любой другой ситуации снес бы Арсения с ног. Но не теперь. Теперь, кажется, у него появилось оружие.       — Это лучше ты мне скажи, — елейным голосом проворковал парень, глядя Шастуну прямо в глаза. Страх из них никуда не исчез, просто теперь смешивался с кристаллической ненавистью. Попов поспешил предостеречь: — Здесь слишком недвусмысленно пахнет, так что можешь не пытаться увильнуть.       — Не твое собачье дело, — прорычал Антон так злобно, как никогда прежде. В этом рокоте, исходящем откуда-то изнутри, Арсений смог прочитать такую волну неприязни, что захотелось отпрянуть. Но он устоял.       — Как раз-таки мое, — он улыбнулся победно. — Что я должен подумать, когда вваливаюсь в кабинет Зельеварения, а тут ты, варишь себе магические стимуляторы. Да еще и, — когтевранец обвел рукой стол с наполненными бурлящей розовой жидкостью склянками, — в таком количестве.              Магические стимуляторы действовали на волшебников примерно так же, как стероиды на спортсменов. Они увеличивали внутреннюю силу в десятки, а иногда и в сотни раз. Для учеников Хогвартса такие зелья были категорически запрещены, так как их применение сводило на нет весь процесс тренировок. То, что мог вытворять маг под действием стимуляторов, он вряд ли был способен повторить со своим обычным энергетическим потоком. Как долго Антон умудрялся варить их себе? Как долго водил всех за нос своим талантом, а на самом деле просто сидел на веществах, похожих своим эффектом на эйфоретик? Арсений не мог себе даже представить. Ярость, ослабевшая за время пар, снова заняла свое законное место. Он же каждый раз разочаровывался в себе, видя, как Шастун снова и снова обскакивает его на различных дисциплинах. Он смотрел в зеркало и задавался вопросом — почему он не может так же? А все оказалось так просто — стимуляторы. Ебучие стимуляторы, о которых никто не знал. Или были в курсе, но закрывали глаза.       — Ты нихуя обо мне не знаешь! — заорал Антон, будто прочитав на его лице все, о чем Арсений успел подумать.       — Я знаю о тебе достаточно, чтобы поверить своим глазам, — выплюнул когтевранец. — Это отвратительно, Шастун, ты в курсе?       У него в голове вдруг сложились все пазлы. И почему слизеринца в Хогсмиде покусал мимик, и это разозленное «Я ничего не могу», сказанное Павлу Алексеевичу той ночью, когда Арсений пытался проникнуть в школьный склеп. Антон без своих стимуляторов был пустышкой. Да, он все еще оставался хорош в зельях, но на этом все. Никаких успехов в ЗоТИ или в Трансфигурации, или на парах у Флитвика. Все это не имело цены. Тот факт, что для многих Шастун был богом, был просто одной общей ошибкой.       Арсений маниакально улыбнулся. Вот и нашелся подходящий компромат, чтобы заставить слизеринца ему помогать.       — Ты ничерта, блять, обо мне не знаешь! Ты не имеешь права судить! — продолжал, как заведенный, повторять Антон, только теперь уже тише. Это превратилось в мантру. Будто бы он пытался успокоить нервы, раз за разом убеждая себя, что все это — за гранью реальности.       Он опустился на стул, словно ноги перестали его держать. Арсений обратил внимание на то, что он побледнел настолько, что цветом лица теперь напоминал призрака. Его руки подрагивали, потакая странному ритму, который несомненно отбивало его сердце. Антон повернулся к столу с пробирками, резко и роботизировано. Восковая кукла, не иначе. Снял одну с огня голыми руками. Откупорил. Выпил. Поморщился, как от чего-то отвратительного, хотя Попов точно знал, что стандартные стимуляторы обычно либо безвкусные, либо приторные. Радужки Шастуна на секунду мигнули неоном и потухли.       Он закрыл глаза, уходя в свои мысли и продолжая шептать молитвенно: «Ты ничего не знаешь. Не знаешь. Не знаешь».       Сейчас, когда Антон не загораживал своей спиной склянки с кипящими зельями, Арсений заметил, насколько на самом деле их было много. Будто парень создавал стимуляторы не для себя одного, а для целой организованной группы магической полиции перед сложным заданием. Неужели его собственный запас настолько низок, что ему нужно все это? Тогда почему никто в Гёттерланде никогда об этом не судачил? Во всем этом была какая-то загадка, и когтевранцу действительно хотелось ее разгадать. Позже. А сейчас нужно было разобраться с первостепенной задачей — использовать сложившуюся ситуацию в своих целях.       — Я ничего не расскажу, — начал он без подводок, сразу в лоб. Антон поднял голову так резко, что его кудри подпрыгнули, и это выглядело до ужаса эстетичным в этой розовой дымовой завесе. — Но только если ты будешь помогать мне в расследовании. Что бы мне не понадобилось. Будем работать вместе.       Несмотря на свое почти припадочное состояние, Шастун закатил глаза. Это выглядело жутко: словно бы один из призраков Хогвартса решил попугать малолеток. Зрачки почти исчезли.       — Это месть за право отложенного желания? — спросил он, и голос его звучал будто из Преисподней — глухо, тяжело. В нем, в отличие от тела, не было дрожи. Не было даже намека на страх. Казалось, что Антон научился мастерски маскировать свою панику за напускной бравадой. Казалось, он научился притворяться железным. И это, как и другие его черты, адски Арсения злило.       — Нет, что ты, — парень состроил кривую гримасу. — Просто если есть возможность, грех ей не воспользоваться, разве нет?       Это была явная провокация, но парень не смог удержаться. Эта фраза, брошенная Антоном вчера в Совиной башне, так плотно засела в его голове, что теперь родилась на губах сама.       И без того бледное лицо Шастуна лишилось последних красок. Оно стало похоже на лист бумаги — кипельно белое. Лишь глаза горели зеленым огнем. В них читалась испепеляющая ненависть. Он ничего больше не сказал. Лишь протянул руку запястьем вверх. Арсений бросил на него непонимающий взгляд. Слизеринец снова закатил глаза и прошептал, почти не двигая губами:       — Мы сделаем все по-взрослому. Непреложный обет, клятва на крови, не важно. Любой вид магического скрепления обещания на твой выбор. Я не хочу пахать на тебя, чтобы узнать, что ты нарушил наш договор, — это прозвучало так устало и бесцветно, что на секунду Попов задумался о том, правильно ли он поступает. Антон явно выглядит столь погано не просто так. Похоже, тот факт, что когтевранец узнал какой-то его секрет, сильно по нему ударил. Но Арсений в очередной раз напомнил себе, что это ради памяти Милли и вызволения Оливера из лап Министерства.       — Я не изверг, я не нарушаю обещания, — проговорил он, но Шастун лишь помотал головой. Он был настроен серьезно. Поняв, что переубедить его не удастся, Попов вздохнул. — Для Обета нужен третий. Так что давай отложим это на потом. Пока просто поверь моему слову, что ритуал будет проведен.       Антон снова ничего не сказал, снова повернулся, вытащил вторую докипевшую склянку. Отпил. Цвет его лица стал чуть более живым. Арсений облегченно выдохнул. Несмотря на все происходящее, он действительно начал волноваться, что парень может до исполнения их договора просто не дожить.       — Сука ты, Попов, — на этот раз голос звучал не бесцветно. В нем рокотало что-то первобытное, злое настолько, что у когтевранца встали дыбом волосы.       — А сам-то, — Арсений пытался подавить в себе странное чувство неправильности всего происходящего. Он не сделал ничего такого. Лишь продолжил играть в их общую игру — насоли врагу своему. Разве нет? — Не я варю стимуляторы в подвале. Зачем они тебе вообще?       — Тебя это все еще не касается, — Антон попытался осторожно подняться на ноги, но его так качнуло, что он упал обратно на стул. — А вот мне бы стоило знать, что ты уже нашел. Нам же, видимо, придется работать вместе.       Последнюю реплику он произнес так, будто Арсений — какой-то прокаженный. Но парень, опьяненный своим триумфом и все еще немного переживающий за антонову жизнеспособность, пересказал все, что видел в склепе, естественно, умолчав о том, что подслушал разговор слизеринца с преподавателем по зельям. На рассказе об украденном сердце Шастун, в отличие от Сережи, даже не скривился, лишь продолжил кивать, как китайский болванчик и что-то напряженно обдумывать.       — А еще я нашел это, — закончив пересказ, Арсений достал из кармана мантии маленький серебряный крестик. — На поляне у Южной башни, там, где обнаружили тело Милли.       — Православный, — слизеринцу понадобился один короткий взгляд на вещицу, чтобы подтвердить догадку Попова. — Ты проверял его на магию?       — Несколько раз, разными заклинаниями, — признался парень. Он действительно пытался экспериментировать с распятием, надеясь найти следы чего-то стоящего.       — Зельями? — уточнил Антон, глубоко нахмурившись и пустив по лбу волны мимических морщинок.       — Вряд ли это будет чем-то отличаться, — отозвался когтевранец, пожимая плечами. Странно, но после всплеска эмоций и энергии, произошедшего, казалось, всего пару минут назад, между ними повисло абсолютно холодное ничто. Они по воле случая и Арсения, в меньшей степени, стали коллегами, партнерами даже, и к этому стоило бы привыкнуть. Это будет тяжело, они оба это знали. А еще знали, что ни в коем случае не проглотят гордость. Будут цапаться, кричать, ненавидеть друг друга тихо и громко. Но ломать голову вдвоем. Потому что так просто нужно. А в антоновом случае — просто приходится.       — Все равно попробуем, — Шастун снял с огня третью баночку со стимулятором и осушил одним глотком. Арсений смотрел на это, борясь с желанием задать вопрос, как того не разрывает от избытка магии внутри. Но понимал: спрашивать сейчас что-то подобное у парня, которого он только что шантажом заставил себе помочь, — себе дороже. Поэтому просто глазел беззастенчиво, как капелька розовой жидкости стекает с чужих губ.       — А что на счет сердца? — спросил он, нарушая тяжелую тишину. — У тебя есть какие-то идеи, зачем оно могло понадобиться убийце.       — Не имею ни малейшего понятия, — ровным голосом отозвался Антон, вытирая губы рукавом мантии. — Ну точнее как, идеи-то есть, но их все нужно проверять. В первую очередь надо доварить Темпера Виту и попытаться собрать больше улик. Осмотрю тело сам, может, ты что-то пропустил.       Арсений уже хотел возмутиться в ответ на оскорбление его навыков детектива, но зацепился за одно слово в реплике Антона.       — В смысле доварить? — он прищурился и окинул слизеринца подозрительным взглядом.       В глазах Шастуна впервые с начала их разговора промелькнул привычный игривый блеск, правда совсем тусклый из-за остаточной ярости и паники, которая, видимо, все еще накатывала на него цунами. Он хотел было что-то ответить, как дверь кабинета забарабанили так громко, что даже мертвое эхо умудрилось ожить и отразить этот звук о своды подземелий. Когда Антон и Арсений выглянули наружу, они увидели запыхавшегося Позова. Его очки съехали на нос, мантия была напялена шиворот на выворот, и сам он выглядел так, будто бежал марафон в сто километров.       — Слава богу, я вас нашел, — просипел Дима, даже не пытаясь до конца восстановить дыхание. — Вы срочно нужны наверху.       — Что случилось? — выходя из оцепенения первым, спросил Шастун из-за арсеньеской спины.       — У нас человек пропал, — выплюнул Поз вместе с безудержным кашлем…

в горле ком в сердце крик это прошлое болит смирись смирись смирись мы тайком до зари ни о чём поговорим а потом я по своим ты по своим