Феликс Фелицис

***

Книга Бытия. Адаптативный перевод для магов дошкольного возраста под ред. Марты Синодской. Глава 4

      Адам, наделенный богом магическим даром, познал Еву, жену свою, коей подарили ангелы свое провидение; и она зачала и родила Каина, первого чистокровного волшебника. И сказала: «Приобрела я человека от Господа и от силы его».       И еще родила брата его, Авеля, коий был лишен магии. И Авель пас овец, а Каин был земледелец.       Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу — овощи и фрукты, которых хватило бы на целую деревню, если бы таковая была. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И посмотрел Господь на Авеля, и принял дар его, а на Каина и на дар его даже не взглянул. Каин сильно огорчился, что Господь, наделивший его такой силой, теперь не уважает ее, и поникло лице его.       И сказал Господь Бог Каину: «Почему ты огорчился? И отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним».       И сказал Каин Авелю, брату своему: «Пойдем в поле». И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его первородным заклинанием — «Авада Кедавра».       И сказал Господь Бог Каину: «Где Авель, брат твой?» Он сказал: «Не знаю; разве я сторож брату моему?»              И сказал Господь: «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; когда ты будешь творить чудеса, не сможешь сделать это без проводника; когда настанет судный день, ты первым примешь свою кару; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле, тебе придется скрываться от своих собратьев, иначе постигнет тебя огонь сильнее того, коим ты уничтожил брата своего».       И сказал Каин Господу Богу: «Наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня».       И сказал ему Господь Бог: «За то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». И сделал Господь Бог Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня, дав начало волшебному роду… ***       — Ты уже слышал, что Милли Каннинг с Южной башни сиганула? Малышка с Когтеврана. Та, у которой мать из Блэков.       — Да ты гонишь!       — Да я хоть сейчас готов дать непреложный обет! Я своими ушами слышал, как Макгонагалл обсуждала это с Флитвиком и Леветт.       — А я слышал, что она не сама спрыгнула, а ее кто-то толкнул.       — Бред. Кому в школе было нужно убивать малолетку? Я слышал, у нее были какие-то проблемы с отцом.       — Только не начинай эти байки про то, что Каннинг насиловал свою дочь, это отвратительно!       Арсений прижал пальцы к вискам и пробормотал оглушающее заклинание. Он больше не мог выносить этих разговоров. Хотелось закрыться в своей воображаемой раковине, отгородиться от мира, спрятаться и больше никогда не показываться. Перед глазами все еще стояла отчетливая картина — череп, превратившийся в лепешку от удара о землю, голубое платье, пропитанное кровью, кислый запах, которым наполнился воздух на много километров вперед.       Его, как старосту факультета, на котором училась малышка Каннинг, вызвали на освидетельствование. Макгонагалл была не в восторге от этой процедуры, но сказала, что это необходимо. Увидев свою подопечную в таком состоянии, Арсений едва смог сдержать тошноту и, как только ему позволили идти, спешно вернулся в замок, заперся в своей одиночной комнате в Башне Старост и не выходил оттуда до самого обеда.       И сейчас, слушая все эти разговоры, он невольно возвращался в утро, когда представитель Министерства Магии бесстрастным голосом сказал ему:       — Соболезную, мистер Попов. Представляю, насколько это травматичный опыт для молодого человека. Мы сделаем все возможное, чтобы разобраться с этим.       А Арсений по его интонации чувствовал, что сделают они разве что стаканчик крепкого кофе и через недельку-другую закроют это дело с пометкой «акт самоубийства», даже не пытаясь разобраться.       Суицид. Парню почему-то мало верилось в эту версию. В голове сразу всплывала картинка — первый учебный день, когда он сидел в ночной темноте гостиной Когтеврана и успокаивал лежащую у него на коленях Милли, безутешно плачущую и дрожащую, как осиновый лист.              — Как там будут мама с папой без меня? — неустанно спрашивала она у Арсения, истерично цепляясь ладошками за его галстук.       Парень знал ее мать, встречался с ней на официальных лондонских приемах, куда повадился таскать его отец сразу после выхода из Гёттерланда. Эта женщина работала без устали, буквально жила в Министерстве, все пыталась доказать самой себе и окружающим, что сомнительная репутация ее рода в прошлом не должна умалять ее собственных заслуг. Натали Каннинг, урожденная Блэк, всегда держала осанку, знала себе цену и, по слухам, умела читать мысли без специальных заклинаний. Арсений этому верил, зато не давал себе даже помыслить о том, что такая, как она, позволила бы мужу издеваться над единственной и горячо любимой дочерью. Парень однажды подслушал, как отец общался с мужчиной на предмет этих грязных сплетен, и тот сказал, что все это было сфабриковано, чтобы устранить Натали как конкурентку на место в Отделе Тайн, а его самого выгнать из магического совета.       И в тот день, гладя маленькую Милли, которая так трогательно волновалась за родителей, по мягким светлым волосам, Арсений в очередной раз убедился, что все эти байки — сплошной бред. Девочка любила семью, скучала по ним сильнее, чем хотела показать, весь день ходила, уверенно задрав голову, пародируя мать. А ночью, когда у старосты был обход, нашла его, обняла за ноги и расплакалась. Тогда Попов почувствовал, что ему доверились. Он не знал, потому ли, что он был знаком с семьей Каннинг, или потому, что малышка разглядела в нем что-то доброе, но он был польщен и растроган. Он пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы не подорвать это доверие.       И вот где он теперь. Бледный, обессиленный, совсем потерянный, не может выкинуть из головы образ ее тела, застывшего на ближайшую вечность в позе распятого Христа. Ему даже не дали ее осмотреть. Лишь спросили:       — Признаете ли Вы, что перед Вами Милли Натаниэлла Каннинг, дочь Натали и Оливера Каннингов, ученица первого курса Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, факультета Когтевран?       Он кивнул. Его попросили удалиться. И на этом все.       Не уследил. Это он за ней не уследил! Он должен был быть на обходе в эту ночь, но поменялся с напарницей. Вышел из школы. Знал же прекрасно, что Марта, вторая староста Когтеврана, — рассеянная, пусть и невероятно умная. Это его вина, это…       — Что, Арсюх, ты настолько невыносим, что твои дети уже из окон бросаются? — снова. Блядский Шастун сделал это снова. Подкрался незаметно, навис над душой, вырвал из тревожных и волнующих мыслей только для того, чтобы усилить их своими ядовитыми словами.       — Не твое собачье дело, — выплюнул Попов так яростно, что длинное ушастое лицо перекосило гримасой, всего на секунду. Антон моментально вернул на место издевательское выражение, но этого было достаточно, чтобы Арсений успел засечь панику и мысленно радостно сжал кулаки. Маленькая, но такая сладкая победа.       — Я просто подошел выразить свои соболезнования, — проговорил парень, но в его тоне не было ни капли сожаления, лишь неприкрытый сарказм, такой мощный, что им подавился бы даже отец Попова. А тот был чуть ли не Олимпийским чемпионом по части ироничных высказываний.       — Не нуждаюсь, — чуть ли не рыкнул в ответ Арсений, незаметно для собеседника хватаясь трясущимися от злости пальцами за столешницу. Тому не стоило видеть, как сильно когтевранец выведен из себя этим диалогом. — Лучше следи за тем, чтобы кого-нибудь из твоих тоже откуда-нибудь не столкнули.       — Это угроза? — Антон приподнял вверх правую бровь и оскалился. Попова внутренне передернуло от его выражения лица. В некоторые моменты Шастун и вправду мог быть жутким, не зря первокурсники с других факультетов прозвали его Пеннивайзом, в честь того пугающего клоуна из маггловского фильма. И только слизеринцы чуть ли не боготворили своего старосту.       — Ни в коем случае, — Арсений попытался повторить его улыбку, но подсознательно знал, что она получилась больше жалкой, чем пугающей. Он снова проигрывал этому змею с разгромным счетом. Возьми себя в руки, Попов, а то совсем расслабился! — Лишь предупреждение.       И, не дожидаясь, пока Шастун задаст очередную тонну раздражающих вопросов или бросит еще что-то обидное, встал, сжал руки в замок, чтобы остановить дрожь, и направился к выходу из Большого Зала. Сережу сегодня задержали на Астрономии, поэтому в столовой парня ничего не держало, кроме элементарного чувства голода.       Он планировал дойти до Гремучей Ивы и выпустить пар, проведя пару часов, боксируя с ней, но на выходе из школы его остановила профессор Макгонагалл. Она выглядела уставшей и раздраженной. Видимо, переговоры с магической полицией и людьми из министерства лишили женщину последних сил. В ее возрасте подобные потрясения переносились особенно плохо. Арсений до сих пор помнил, как бабушка Марго пролежала целую неделю в клинике под надзором Позовых после того, как ей сообщили о решении сына и невестки выйти за пределы Гёттерланда. А тут целое убийство ученицы в стенах школы. Такого уже давно не было.       — Я хотела с тобой поговорить, Попов, — произнесла Минерва, придержав парня за локоть. Ее голос прозвучал жухло, и даже эхо, обитавшее в стенах замка, не сделало его громче. — У тебя же сейчас перерыв?       — Да, директор Макгонагалл. Я на сегодня свободен, — отозвался он, заранее зная, о чем пойдет речь. И чего Арсений хотел, надеясь, что сможет убежать от случившегося, закрыться и забыть? Сейчас все только об этом и способны были трындеть.       — Тогда пройдем ко мне в кабинет, — женщина кивнула и направилась вглубь школы, стуча о старинный деревянный пол платформами восточных туфель. У Попова не оставалось выбора, кроме как следовать за ней.       Войдя в кабинет директора, парень заметил, как взгляды прошлых его владельцев, увековеченных на многочисленных портретах, в мгновение ока сосредоточились на нем. Под прицелом цепких глаз разных форм, размеров и цветов Арсений почувствовал себя голым. Он в почтении наклонил голову, приветствуя людей на картинах, и огляделся в попытке найти, куда бы сесть. Заметив его замешательство, директриса щелкнула пальцами, и к парню подскакал стул с резной спинкой.       — Благодарю, — отозвался Арсений, осторожно занимая предложенное ему место. Женщина между тем расположилась в большом кресле, выпрямилась, оперлась локтями о столешницу и сложила руки домиком.       — Думаю, ты догадываешься, зачем я тебя сюда позвала, — было не до конца понятно, вопрос это или утверждение, но на всякий случай Арсений кивнул. На шестом году обучения он успел понять, что Макгонагалл любит четкость и вовлеченность в беседу.       Женщина улыбнулась на его реакцию одними глазами, в то время как губы ее были все так же сжаты в тонкую линию, будто она боялась, что если расслабит их — обязательно заплачет. Возможно, так и было.       — Прежде, чем мы начнем наш разговор, я думаю, тебе важно знать, — она запнулась на секунду, собираясь с эмоциями. — Мы поместим ее тело в склеп в подвалах школы. Ее родители согласились с таким решением.       — Вы хотите, чтобы она стала приведением? — Арсений невольно нахмурился. Он не знал, радовала ли его такая перспектива или огорчала.       — Ей в любом случае могла угрожать такая участь, — отозвалась директриса, заметив смешанные эмоции на лице своего студента. — Мы пока не знаем мотивов ее поступка. Если Милли вернется, лучше ей сделать это в стенах школы, чем за их пределами. Здесь у нее хотя бы будет компания.       — Вы все-таки склоняетесь к тому, что это было самоубийство? — парень не смог не задать волнующий его вопрос. Он хотел услышать мнение женщины, хотел увериться в том, что не только ему кажется, что все это неспроста.       По лицу Макгонагалл прошла какая-то странная эмоция, и Арсений отчетливо уловил в ней толику плохо скрываемой вины. Эта волна чувств длилась едва ли одно мгновение, а потом директриса отозвалась на грани слышимости:       — К сожалению, вероятность этого слишком велика. Мы попытаемся выяснить обстоятельства, но я почти уверена, что заключением Министерства будет суицид.       Арсений почувствовал, как в нем снова зажглась ярость, по силе близкая к той, которую он всегда чувствовал рядом с Шастуном. Эта ярость являлась особой, потому что была вызвана несправедливостью. Он едва не закричал на женщину, так сильно эта злость переливалась через края его терпения. Конечно, они попытаются что-то сделать. Правда, это что-то закончится на отчаянных попытках все замять. Министерству не нужна лишняя работа, оно сейчас больше сосредоточено на попытках прижать к стенке семьи Гёттерланда и заставить их сдать независимость. А школе не нужна шумиха, ее и так было достаточно лет тридцать назад, еще во времена учебы великого Гарри Поттера, когда студенты умирали тут чуть ли не каждый месяц. И только Арсению, простому старосте без права голоса, видимо, было дело до маленькой девочки, которая просто не могла себя защитить. Она и знала-то от силы пять заклинаний, ни одно из которых не способно было обезвредить того, кто посмел столкнуть ее с башни. А именно так, Арсений был уверен, и обстояло дело. Это не было актом суицида. Это было убийством…       Парень незаметно сжал кулаки, впиваясь длинными ногтями в ладони, и пробормотал сквозь сомкнутые зубы:       — Тело осматривали?       — Пока нет, — Макгонагалл, видимо, отчаянно пыталась не замечать внутреннего напряжения своего ученика. — Полиция забрала ее на судебно-магическую экспертизу. Заключение придет в ближайшие дни.       Она сделала паузу, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Без этого ее голос буквально увядал.       — Я позвала тебя, — наконец продолжила говорить женщина, — чтобы попросить об одной вещи.       — Слушаю, — Арсений буквально заставил свой внутренний гнев утихнуть хотя бы на йоту. Для этого приходилось, как мантры, читать успокаивающие заклинания, надеясь, что силы хватит, чтобы они сработали без палочки, да еще и на колдующем. Раньше получалось плохо, но парень уповал на адреналин в крови, циркулирующий из-за все той же ярости.       — Передай другим старостам, что теперь стоит ужесточить патруль. Не позволять никому выходить из гостиных после десяти вечера без особого письменного разрешения от меня или других преподавателей. Всегда спрашивать о причине, по которой комната была покинута. Мы не хотим подобных инцидентов, верно? — в глазах директрисы сверкнула и тут же испарилась кошачья зелень.       — Верно, — Попов сглотнул. Эти слова заставили его еще больше усомниться, что Макгонагалл могла верить в то, что Милли спрыгнула с башни самостоятельно. Зачем усиливать надзор, если это был всего лишь акт самоубийства, решение одного человека? Разве другие могут пойти по стопам маленькой мисс Каннинг? Он ничего из этого не спросил, лишь пристально посмотрел на директрису, ожидая, что еще она скажет.       — Спасибо, — лишь произнесла она, положив голову на руки и устремив взгляд сквозь парня. — Я дам тебе знать, если станет что-то известно. И не вини себя, вероятно, так было суждено. Мы не можем уберечь всех.       Это было сказано так горестно, что Арсений почувствовал — женщина проверила это на личном опыте. Он знал о Второй Магической, не зря готовился к ЖАБА по истории, но казалось, в чужих словах было еще что-то — хранящееся настолько глубоко внутри, что другим туда доступ был навсегда закрыт.       — Надеюсь, это так, — отозвался Попов. — Я выполню Вашу просьбу, директор. И прослежу, чтобы остальные тоже тщательно выполняли Ваши указания. На этом все?       — Да, ты можешь идти, — услышав голос ученика, Минерва будто вышла из глубокого транса и кивнула.       Арсений осторожно встал со стула, который тут же упрыгал в другую часть комнаты, и уже было развернулся к двери, как услышал за спиной тихое:       — Спасибо, что сообщил о ней вчера. Это очень помогло.       Парень даже не развернулся, сделав вид, что не услышал, лишь плечи его непроизвольно напряглись. ***       Тело ныло, и хотелось просто лечь на холодную от промозглой сентябрьской погоды землю и не двигаться ближайшие пару часов, бездумно смотря в небо. Но Арсений не позволял себе расслабиться. Удар, еще один удар. Уворот. Наклон влево, в опасной близости от увесистой ветви, больше похожей на полицейскую дубинку.       Отец всегда говорил, что настоящий чистокровный маг должен быть силен не только внутренне, но и внешне. Поэтому физические тренировки в доме Поповых стали обязанностью наравне с отработкой волшебных пассов. Арсений часами мог оставаться в тренажерном зале, расположенном в подвале семейной виллы в Гёттерланде, колотя боксерскую грушу или занимаясь растяжкой. Когда они переехали, Сергей Александрович организовал нечто подобное уже в новой квартире, правда места там было значительно меньше, и каждое лето Попов с нетерпением ждал возвращения в школу, где мог потренироваться с Гремучей Ивой.       Боевые искусства наравне с заклинаниями стали его персональной отдушиной. В этой стихии он чувствовал себя своим. Даже когда казалось, что весь мир ополчился против него, что будущее полнится лишь чернотой и грязью, всего пара крепких ударов до крови на костяшках, всего пара взмахов руки, и он снова был готов бороться за жизнь, свою и чужую.       Поэтому сейчас он колотил бедное дерево почти наотмашь, пытаясь доставить как можно больше боли не только и не столько Иве, которая ощущала его удары на уровне щекотки, сколько себе. По пальцам текла горячими струйками кровь, и каждый раз, глядя на свои руки, Арсений невольно вспоминал картину, которую видел утром. Снова это огромное багровое пятно, расплывшееся по детской груди, так жутко контрастировавшее с платьем Милли, снова эти переломанные в нескольких местах фарфоровые ножки и ручки. Виновен. Виновен. Чертов взрослый лоб, не удосужившийся защитить собственную подопечную. Как он собирается спасать людей в будущем, на посту Мракоборца, если даже с такой простой задачей не справился? Долбаеб, он просто законченный кретин, если подумал, что эти ночные прогулки не выйдут ему боком.       — Долбаеб, — крикнул Арсений, уже не сдерживая внутренней ярости на все подряд: на систему правосудия в этом до дна прогнившем мире, на самого себя, на директрису, на Милли, да даже на Иву. Ударил особенно сильно, так, что по руке прошла пульсирующая волна боли, и на секунду ему даже показалось, что он сломал запястье из-за амплитуды толчка.       — И что ты пытаешься этим доказать? — послышался голос, и Попов, уже занесший кулак, чтобы закрепить эффект, резко остановился. Гремучая Ива же, не поняв или же специально проигнорировав заминку противника, поддела веткой-дубинкой его тело и отбросила от себя, как тряпичную куклу. Приземлившись на землю поотдаль, Арсений застонал от охватившей его конечности тупой ноющей боли и приподнялся на локтях, проверяя, сильно ли пострадал от удара.       Шастун сидел с другой стороны дерева и наблюдал за ним из-под упавшей на глаза кудрявой челки. Все такой же развязный и равнодушный, в привычной мятой белой рубашке, расстегнутой на три пуговицы у ворота, слизеринском галстуке, но теперь еще и в абсолютно маггловской синей кепке козырьком вперед. Он сложил ноги по-турецки, держа на коленях переносной котелок, над которым поднималась фиолетовая дымка, но даже не следил за варевом. Его явно больше занимали страдания Арсения.       Парень с усилием поднялся на ноги, не желая показывать Антону свою уязвимость, и направился к нему, вставая так близко, что буквально навис над слизеринцем. Тот даже не поднял головы, вернув взгляд к котелку.       — А тебя вообще какого черта это волнует? — осведомился Попов, привычно отвечая вопросом на вопрос.       — Просто подумал, что бесцельное и бездумное насилие над ни в чем не повинным деревом делу ну вообще никак не поможет, — пожал плечами Шастун, с абсолютно бесстрастным лицом закидывая в свое варево какую-то мелко нарубленную сушеную траву.       — И что же Вы мне посоветуете, о великий зельевар, король магии, гений мысли? — язвительно спросил Арсений, не зная, почему вообще продолжает говорить с этим придурком вместо того, чтобы просто молча свалить в свою комнату. Он оправдался перед самим собой поручением от Макгонагалл, но вескости аргументации это не добавило.       — Я ничего не собираюсь советовать, — Антон ощутимо скривился на последнем слове, а потом резко поднял голову, так, что кудряшки подпрыгнули, и пристально уставился на Попова своими огромными зелеными глазами. — Но если ты уверен, что это было не самоубийство, и хочешь это доказать, а я точно знаю, что это так, не переубеждай, — он поднял вверх свой длиннющий указательный палец, прерывая гипотетическую реплику собеседника, — нужно действовать, а не только убиваться. Ты выглядишь жалко.       Чужая голова опустилась так же резко, как и поднялась. Кепка на мгновение подлетела в воздух, криво приземляясь обратно на голову еще сильнее растрепав челку. Арсений задумался, залипая на это безобразие у Шастуна на макушке. Как бы он не хотел этого признавать, слова Антона имели смысл. Ему и вправду хотелось доказать всем, что то, что произошло с Милли Каннинг, было чем угодно, но не самоубийством. Сейчас ничего сделать было нельзя, потому что тело было черт пойми где, да и в одиночку он явно не справится, но потом, когда когтевранку вернут в стены школы, можно было бы провернуть…       — Да я по твоему лицу вижу, насколько тяжела для тебя такая мыслительная деятельность, — бросил Антон, усмехаясь и по своей славной традиции прерывая мысли Арсения на самом важном. — Расслабься, а то на воздух взлетишь, и мне тебя потом с песочка соскребать, когда разобьешься. Еще и директрисе объяснять. Еще подумает, что это я виноват. Нет уж, увольте.       — Какого дементора ты вообще тут делаешь? — решил перевести тему парень, потому что то, с какой легкостью Шастун его читал, иногда начинало серьезно пугать. — У тебя сейчас разве не твои любимые Зелья?       Антон снова поднял глаза на Арсения, потом перевел их на котелок и снова на Арсения — как на абсолютного кретина.       — Ну я как бы… — он обвел рукой свое варево, решив все-таки, что объяснение такому дураку, как Попов, необходимо, -… этим и занимаюсь.       — А почему на улице? — парень думал, что задал вполне резонный вопрос, но Шастун лишь закатил глаза, да так сильно, что радужки скрылись под веками почти полностью.       — Вот поэтому, Попов, ты и не можешь обскакать меня в этом предмете, — издевательски-поучительно отозвался он, и Арсений в очередной раз спросил себя, какого черта он вообще продолжает этот разговор. — Запоминай, пока я жив: взрывное огниво ни в коем случае нельзя готовить в помещении. И вообще заносить в помещение вне специальной тары и без особой необходимости. А догадаешься, почему?       — Оно взрывается? — отозвался парень на автомате и снова разозлился на себя — дурацкие антоновы провокации. Он всегда на них велся, всегда отвечал на поставленные вопросы по инерции, как самый примерный ученик, тем самым давая парню почувствовать свое умственное превосходство.       — Умничка, — между тем протянул Шастун и со всем присущим ему сарказмом похлопал Арсения по ботинку.       — А где тогда остальные из твоей группы? — задал Попов вопрос, который действительно его волновал. Вокруг, кроме Антона и его самого, не было ни одного шестикурсника.       — Вот и мне интересно, — на лице парня отразилась тень неприкрытого веселья. — Паша небось там сейчас в аудитории крестится, глядя, как его группа особо одаренных смешивает ингредиенты для зелья, потенциально способного поднять школу на воздух.       Арсений зацепился за то, с какой фамильярностью Антон назвал Добровольского по имени. Будто бы они были близкими друзьями или еще кем-то, имеющим право обращаться так друг к другу. Но акцентировать на этом внимание пока не стал, лишь поставил в голове зарубку использовать это позже, когда Шастун ожидает такого компромата на себя меньше всего.       А между тем слизеринец добавил в свой котелок последний ингредиент, и дымка над ним из фиолетовой превратилась в ярко-рыжую. На секунду Арсения ослепила настолько болезненная вспышка, что он зажмурился и невольно отшатнулся.       — Отлично, — услышал он довольный голос Шастуна, и закрывшему глаза Попову показалось, что он удалился от него на пару десятков метров. Но когда он снова позволил себе посмотреть на мир, то понял, что Антон никуда не отошел. Просто теперь между ними стояла плотная стена огня. Преломленная в языках пламени улыбка слизеринца выглядела особенно жуткой. Парень осторожно протянул пальцы к горящему котлу и докоснулся кончиками прямо до всполохов. Арсений ожидал, что он тут же одернет обожженную руку, но слизеринец продолжил водить пальцами по огню, будто завороженный его игрой.       — Оно тебя не ранит? — спросил Арсений, загипнотизированный этой картиной единения агрессивной стихии и простого человека, пусть и обладающего силой.       Антон снова закатил глаза и промычал что-то неразборчивое.              — Что? — переспросил Попов, теряя магию момента из-за вновь поднявшегося внутри раздражения.       — Да просто поражаюсь твоей неосведомленности в предмете, ничего нового, — пожал плечами парень, осторожно ставя котел на землю и начиная рыться в карманах мантии в поисках чего-то. Как только пламя перестало закрывать его лицо, голос снова стал звонким.       — Ну извините, я не настолько глубоко в теме, чтобы знать каждый нюанс каждого в мире зелья, — Арсений едва сдерживался, чтобы не повысить тон. Ему правда было интересно, что такое «взрывное огниво» и зачем оно нужно. Попов раньше никогда не сталкивался с чем-то подобным в учебниках, ни по Зельеварению, ни по Травологии, где обычно подписывалось, для чего может понадобиться то или иное растение. Поэтому он не хотел своей вышедшей из-под контроля яростью согнать с Антона настроение делиться информацией и старался держать себя в руках.       — Вот поэтому надо ходить на допы, а не только на те часы, которые ты себе в расписание включил, — пробубнил слизеринец себе под нос, рукой буквально по локоть утопая в полах мантии. Видимо, отметил Арсений, сотворил себе там расширенное измерение.              Когтевранец снова подавился признанием в том, что Шастун был прав. Он и сам прекрасно понимал, что было бы гораздо правильнее записаться на дополнительные уроки к Павлу Алексеевичу вместо совершенно ненужного ему Прорицания, но, когда в начале года встал этот выбор, просто не мог оставить Сережу одного. Ну и, что уж греха таить, ему чисто по-человечески больше нравился преподаватель гаданий, чем Добровольский.       — Окей, — Антон, видимо, прочитал все по его лицу, поэтому тяжело вздохнул. Он наконец нашел в кармане то, что искал — стеклянную колбу где-то на пол-литра. Осторожно подцепил ногтем деревянную пробку, буквально выбивая ее из горлышка, и легким отточенным движением поднял огонек на ладони и пересадил в посуду, тут же спешно снова закупоривая ее. Арсений обратил внимание на то, что котелок теперь выглядел полностью чистым и сухим. Внутри не осталось ни намека на зелье. — Короткая лекция для несведущих, пока я в особенно добром расположении духа. Взрывное огниво работает примерно так же, как Бомбарда Максима. Только если последнее ты можешь спокойно себе применять в любой локации, зелье действует исключительно в замкнутых пространствах.       — И в чем же тогда его практичность? Не легче ли просто скастовать заклинание и не заморачиваться лишний раз? — не понял Арсений, разглядывая трепыхающийся огонек, запертый теперь в стеклянную тюрьму.       Антон ухмыльнулся, окинул Арсений оценивающим взглядом, и в его глазах застыло выражение почти дьявольского веселья.       — Ты когда-нибудь пробовал использовать Бомбарда Максима, например, в классе или в комнате? — заговорщически спросил он.       Арсений хотел было ответить, что нет, но потом вспомнил, как лет пять назад случайно подорвал сарай в Гёттерланде, упражняясь в заклинаниях. Тогда взрывной волной ему выбило пару передних зубов, и отцу пришлось отстегнуть Позовым немалую сумму денег, чтобы те вернули его сыну ослепительную улыбку. Судя по оскалу Шастуна, тот о той истории тоже прекрасно помнил, поэтому Арсений не посчитал нужным отвечать на заданный вопрос, лишь стрельнул в слизеринца злобным взглядом.       — Вот именно, — истолковав правильно его эмоции, продолжил Антон своим наигранно поучительным тоном. — Всегда есть случаи, когда заклинания применять опасно. Особенно, если мы имеем дело с разрушительной магией. Надеюсь, это-то ты помнишь с лекций Флитвика, — парень сощурился по-кошачьи, и в зеленых глазах пробежала тень насмешки. — И тогда знания о зельях могут быть кстати. Огниво не может поранить своего создателя, его энергия настроена специальным образом. Зато отлично работает как средство самозащиты или оружие массового поражения, а так же для пробивания стен любой толщины. К тому же огниво можно применять с отложенным эффектом. Заговариваешь склянку на самоуничтожение через определенное время, кладешь ее куда надо, а потом она лопается, выпускает зелье, и все — бабах. Цель выполнена.       На губах Антона заиграла почти садистская улыбка. Казалось, что он уже так делал и не раз. Арсений бы не удивился. Этот человек слишком много времени проводил за экспериментами в школьной лаборатории, чтобы не опробовать подобное.       — Так что, — резюмировал Шастун, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Снова один-ноль в пользу жидкой магии. Ну и сколько уже там — ноль в пользу моих знаний, а?       Он издевательски похлопал Арсения по плечу и направился к школе, пробубнив под нос что-то типа: «Пойду, а то там Пашу подорвут, и что я буду без него делать?»       Невыносимый. Даже говоря правильные или умные вещи, этот парень не переставал быть отвратительно доставучим. Ядовитая гадюка, не иначе. И тем не менее из этого странного диалога, полного неприкрытого раздражения с одной стороны и глумливого ощущения превосходства с другой, Арсений вынес две важные истины — ему обязательно нужно будет почитать побольше про жидкие заменители базовых заклинаний, а еще… ***       — Что ты хочешь сделать? — Сережа весь подобрался, неверяще глядя на друга. Его и так немаленькие карие глаза расширились и стали похожи на чайные блюдца, которые хранились в серванте у Фроловых. Арсений помнил, как в детстве приходил в гости к Окси, чтобы поиграть в шахматы, и подолгу стоял и через стеклянные двери шкафа разглядывал подарочный фарфоровый сервиз, увезенный еще из революционной России. Это было одно из редких напоминаний о месте, из которого они все бежали, сохранившееся в Гёттерланде.       — Я хочу посмотреть на Милли, — повторил Арсений, нервно наматывая на палец свой синий форменный галстук.       Сережа только вернулся с дополнительных пар по Рунам и явно хотел дойти до гостиной Гриффиндора и хотя бы переодеться из мантии в домашнее, но Арсений выхватил его в коридорах и отвел в Башню Старост. Ему не терпелось поделиться с ним своим планом.       У Арсения Матвиенко бывал часто. У него и у самого еще год назад было все возможное, чтобы стать старостой своего факультета, но зная о том, что частенько бывает беспечным, забывчивым и непунктуальным, парень отказался от предложения Макгонагалл. И даже несмотря на это, портреты на входе знали Сережу в лицо и пропускали почти всегда по настоятельной просьбе Попова.       Сейчас они сидели в гостиной только вдвоем. Часы показывали десять. Остальные вовсю готовились к ночному дозору или же сладко спали в своих одиночных комнатах, как Дима Позов, легендарный староста Пуффендуя, которому этот титул доверили в обход школьных правил еще на четвертом курсе за особые заслуги перед факультетом, а в прошлом году и вовсе хотели сделать старостой школы. В итоге, правда, это знание не досталось никому, потому что в какой-то момент директриса очень мудро решила, что слизеринец и когтевранец перессорятся из-за него еще сильнее.       Поз, считал Арсений, был одним из тех, кто не попал на Когтевран по самой досадной ошибке. Начитанный, умный, исполнительный, целеустремленный, он прекрасно подходил для того, чтобы на первом курсе занять вакантное место в «рядах ботаников», как часто говорил Шастун. Но Шляпа решила иначе, и теперь Дима вел за собой добро, позитив и отзывчивость. И это всегда казалось Попову особенно ироничным, потому что Позов был одним из тех, кто построил особенно крепкую дружбу с Антоном — самым язвительным и саркастичным человеком Хогвартса. Сережа утверждал, что сказывалось их родство — мать слизеринца приходилась отцу пуффендуйца родной сестрой, — и то, что они все детство провели вместе, но Попов объяснял это простой истиной — противоположности притягиваются.       — И каким образом ты хочешь это сделать? — кажется, слова Арсения повергли Матвиенко в шок, из которого он теперь всеми силами пытался выкарабкаться, но зарывался в эмоцию все глубже.       — Когда ее привезут, — парень пожал плечами. Даже говорить об этом было волнительно, но он старался оставаться уверенным. — Я готов руку на отсечение дать, что в заключении врачей будет стоять «следов насилия не найдено». Они по-любому попытаются сфабриковать экспертизу.              Услышав эти слова, Сережа потупил взгляд в ковер с гербом школы. Арсений все понял по его глазам — друг что-то видел.       — Что? — спросил он напрямую, вкладывая вопрос все любопытство, нетерпение и раздражение, которое накопилось в нем за последний день.       — Они не просто сфабрикуют экспертизу, Арс, — тихо отозвался Матвиенко. — Они попытаются посадить ее отца.       — Что, блять? — парень не сдержался, впиваясь ногтями в обивку дивана. Хотелось заорать благим матом. Размеренных вдохов через нос и успокаивающих заклинаний в голове уже не хватало. — Ты уверен?       — Нет, Арс, ты же знаешь, что все это переменчиво, — отозвался Сережа, заражаясь от друга внутренним мандражом. Голос его иногда срывался на сипение. — Но я давно не видел картинку так четко.       — Пиздец, — Попов откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. — Тогда мы просто обязаны осмотреть ее. Это уже не только мой долг как старосты, это мой моральный выбор как друга семьи Каннинг.       Он резко подался вперед и ударил кулаком по столешнице. Костяшки, еще не зажившие после спарринга с Гремучей Ивой, заныли, но он даже не обратил на это внимание.       — Ненавижу, — прошипел он через сжатые зубы. — Как прессовать конкурентов, так они первые. Что с Натали и Оли, что с членами династии, у них одна тактика. Ложные обвинения, чтоб меня. Мрази, какие же они ублюдки!       Сережа положил руку другу на плечо, аккуратно поглаживая большим пальцем.              — Арс, я понимаю, что ты с этим напрямую столкнулся. Дважды. Но ты не боишься, что если попытаешься что-то сделать, тебя просто разорвут?       — Если не попытаюсь, меня все равно разорвут, Серж, — отозвался Попов уже тише. В последние дни его эмоции менялись слишком стремительно, и голова кружилась и пульсировала от обилия внутренней злости. — Так что либо я делаю это один, либо с тобой, но в любом случае — делаю. Иначе просто не получится.       Сережа на это лишь кивнул, то ли соглашаясь с другом, то ли обещая подумать.       — Потише бы вы свои заговорщицкие планы обсуждали, голубки, — послышалось со ступенек слизеринского крыла. Шастун спустился в гостиную с грацией вареного картофеля и такой широченной улыбкой, что Арсения передернуло. — Но так уж и быть, сделаю вид, что находился под остаточным действием оглушающего заклинания и ничего не слышал. Вы же прекрасно знаете, как громко умеет храпеть уставший Поз. Раньше его на весь Гёттерланд было слышно.              Сережа, уже явно готовый послать Антона нахуй, невольно ухмыльнулся, да и Арсений едва сдержал рвущуюся наружу улыбку. Он прекрасно знал, что слизеринец еще припомнит ему случайно услышанный разговор. Это была их общая тактика — сохранять компромат на попозже, чтобы ударить посильнее. Но сейчас он попытался лишний раз об этом не думать. Такие ситуации стоит решать по мере поступления, а пока бы разобраться с новым усиленным обходом и планом, как пробраться в склеп к малышке Милли, когда ее изуродованное тело вернут в школу.       — Ладно, Серег, договорим потом, мне идти надо, — кинул он другу, поднимаясь с дивана и пытаясь не смотреть на Шастуна, который так и застыл на последней ступеньке лестницы. Пытаясь абстрагироваться от его ядовитого, пристального, изучающего взгляда, буравящего его спину.       Матвиенко, поняв намек, тоже встал и направился к выходу, кивнув на прощание портретам за дверью. Арсений представил, как друг идет по коридору в сторону башни Гриффиндора и бубнит себе под нос усыпляющие заклинания отложенного действия. В последние пару лет он плохо спал из-за видений и, когда хотел по-настоящему отдохнуть, был вынужден прибегать к магии. По первости его усыплением занимался Попов, но потом Флитвик дал Сереже персональный урок по врачебной магии такого типа, и гриффиндорец начал заниматься этим самостоятельно.       — Попов, повтори еще раз, что мы делаем сегодня? — спросила Катя Добрачева, вышедшая на балкончик и своим уверенным голосом выведшая Арсения из мыслей о лучшем друге. Парень мотнул головой, возвращаясь в реальность и заставляя самого себя сосредоточиться на работе.       — Все, как раньше, — отозвался он, поднимая глаза на девушку. — Только пристальнее и тщательнее. Начинаем со своих крыльев, пересчитываем детей в комнатах, если кого-то нет, немедленно сообщаем деканам. Если все на месте, продолжаем обход, начиная от своих гостиных и дальше к главному холлу. Маршруты вы знаете. Там встречаемся, рапортуем, идем в обратную сторону. В час повторная проверка комнат, и потом можете идти спать. И Шаст, пожалуйста, иди разбуди Поза.       — Хули я? — парень удивленно выгнул бровь.       — Потому что вы с ним друзья, и он тебя не убьет, — вполне резонно заметил Попов и развернулся в сторону выхода. — Жду вас в коридоре через десять минут.       Открывая дверь, Арсений услышал недовольное бурчание Антона, возникавшего по поводу того, что когтевранец решил покомандовать.       — Он даже не староста школы, а позволяет себе выкобениваться, — в приступах раздражения Шастун очень любил употреблять в речи выпендрежные слова. Арсений улыбнулся. Еще одна маленькая победа — задеть хрупкую слизеринскую гордость. ***       Ветер трепал рыжую шерсть, но холодно не было. Скорее наоборот, ночь ласкала его своими длинными, скрюченными пальцами. Старуха любила подобных ему. Он же ребенок луны, в старых книгах писалось именно так. Оборотни. Их боялись, пытались избегать, и только ночь была способна принять в объятья своих заблудших детей.       Потом выяснили разницу, придумали другой термин, дополнительный, признали, как важных членов магического общества. Зауважали. Но осадочек остался. И страх не исчез. Просто переродился в почти животное благоговение. Вот такая метафора.       Прижавшись брюхом к земле, он вслушивался в клекот и ухание в деревьях. Птицы пробуждали в нем первобытный голод, и в такие моменты он боялся, что однажды навсегда застрянет в этом теле. Люди, с которыми он успел пообщаться, говорили, что такие случаи бывали. Когда кто-то слишком долго носил меховую шубу, он в нее врастал. Но он же делал это редко… его должно было обойти подобное стороной.       Лапы сами понесли его к тому месту, где совсем недавно лежало мертвое тело, переломанное от падения. Поляна все так же была освещена лунным светом, только теперь менее ярким из-за черных осенних туч, заполонивших небо. Запах гнилостной магии, которую он так отчетливо чувствовал в воздухе вчера, ослаб, но все еще доносился до чуткого обоняния и вызывал тошноту. Как и остаточный флер крови. Он знал, что они пытались все убрать, знал, что утром профессора и домовики пустили кучу магической энергии, чтобы очистить от пятен каменную кладку и траву у подножья Южной башни. Но он видел даже невооруженным глазом — им не хватило сил. Багровые капельки все еще выкрашивали траву в убийственную палитру. Серый цвет стен, перемешанный с красным, выглядел пугающе и зловеще.       Шерсть встала дыбом из-за пробежавших по телу мурашек. Тошнота усилилась, когда он подошел к месту вплотную. Он стоял там, откуда до удушения несло смертью. Здесь кто-то решил, что имеет право лишить жизни невинного ребенка. Кто-то решил, что он — господь бог.       Стало еще хуже, почти невыносимо, и он уже хотел уйти, как заметил среди жухлых ромашек какой-то странный блеск. Приблизившись, он понял, что на земле лежит совсем маленький серебряный нательный крестик. Наверное, когда люди из Министерства забирали тело, распятие слетело с шеи Милли. Но наклонившись поближе, он обратил внимание на маленькие детали — косая доска в ногах Христа, умиротворенное выражение его лица, буквы у изголовья — ИНЦИ, Исус Назаретянин Царь Иудейский, — начертанные кириллицей. Крест перед ним был православным. Маленькие черные глазки его сощурились. Каннинги были глубоко верующими католиками, он знал это наверняка.       Подцепив распятие зубами за длинную цепочку, он посеменил по направлению к школе. Более длительная прогулка явно отменялась. ***       Арсений, дрожа от холода и рвано дыша, ввалился в Башню старост незадолго до рассвета. Он надеялся на то, что все уже давно спят, и можно будет уйти к себе, не вызывая лишних вопросов. Но как всегда не учел того факта, что пока в стенах школы существует одна надоедливая змеюка, его планам никогда не суждено осуществиться, как задумано.       — И где же бродит наша ночная пташка в… — Шастун перевел взгляд на часы, -… пять утра?       Он сидел на диване, развалившись, как король, и читал какую-то толстенную книгу, которая в его тонких и длинных пальцах выглядела весьма нелепо. Приглядевшись, Попов смог разглядеть название, выведенное на обложке золотой английской вязью: «Теория ядов: от настойки белены до Изумрудного зелья». Арсений слышал от однокурсников Антона, что тот перепробовал создание всего, описанного в этом томике и теперь работал над тем, как можно оптимизировать некоторые особенно полезные рецепты. Еще пару лет назад когтевранец и представить бы себе не смог, для чего Шастуну могли бы понадобиться яды. Но спустя столько времени взаимных нападок невольно перепробовал на себе огромное множество из того, что парень хранил в своей персональной коллекции.       Антон остался, как был, — в учебном, будто вообще не уходил в свою комнату, а все время после обхода провел в гостиной. Возможно, он специально ждал Арсения, а может и вправду так увлекся книгой, что не обратил внимание на часы. И тем не менее, по традиции Шастун оказался как раз в правильном месте и вовремя, чтобы в очередной раз подоставать когтевранца.       — Не твое дело, — обессиленно бросил Арсений, скидывая с ног тяжелые осенние ботинки и надевая белые отельные тапочки. Он любил ставить их у входа, чтобы по приходе сразу переобуться и позволить ноге дышать.       Желания обмениваться колкостями не было никакого. Хотелось лишь доползти до своей комнаты и уснуть, даже не скидывая грязную мантию, мятую настолько, что казалось, ее несколько раз переехало поездом. Но у Шастуна были другие планы.       — Как раз-таки мое, — парень хитро прищурился и одним резким движением вскочил с дивана. В нем ничего не выдавало усталости, и Арсений не мог точно сказать, успел ли слизеринец хоть немного поспать до его прихода или как всегда выпил какое-то из своих снадобий для поддержания бодрости. В любом случае Антон казался каким-то особенно гибким и гиперактивным, несмотря на раннее утро. — Ты же сам сказал, если кого-то не оказывается в комнате после отбоя, моя задача — сообщить об этом декану. Кто я такой, чтобы нарушать правила?       Арсений уловил в зеленых глазах собеседника чертят. Они жили там всегда, он был в этом уверен, но иногда проявлялись более явно. В основном в те моменты, когда их владелец задумывал что-то особенно грязное. Попову это совсем не понравилось.       — Я не подлежу твоей юрисдикции, — отозвался он, пытаясь звучать как можно увереннее. Нельзя было показать Антону, что тот его пугал.       — Неужели, — прищур слизеринца стал еще уже. — А я думал, что наша ответственность как старост — обеспечивать безопасность школы. Откуда я знаю, что ты не принесешь моим детям вреда? Что это не ты убил Милли, а теперь пытаешься разыгрывать спектакль, будто бы хочешь достучаться до правды, чтобы отвести от себя подозрения.       — Знаешь ли что? — Арсений хотел было сказать что-то едкое, о том, что Макгонагалл осведомлена о подобных его прогулках, но вдруг представил, как все это выглядит со стороны. Он, грязный, уставший и запыхавшийся, возвращается в комнату с рассветом, когда обязан был появиться тут еще в час ночи. Будь он на месте Антона, сам бы на себя доложил. И даже если бы Макгонагалл начала его защищать, она бы не смогла ничего объяснить. А без доказательств в глазах преподавателей и учеников он бы прослыл подозрительной личностью.       — Чего ты от меня хочешь? — спросил Попов сдавленно, признавая, что все-таки знатно проебался.       — За молчание? — уточнил Шастун, вертя на пальце кольцо, одно из огромного множества серебряных побрякушек, которые носил на регулярной основе. Арсений каждый раз задавался вопросом, сколько времени тот тратит, чтобы все это на себя нацепить.       — Типа того, — буркнул когтевранец. В голове пронеслась мысль, что в последнее время он как-то слишком часто становится обязанным перед Антоном. За тот совет под Ивой, за то, что решил проигнорировать их с Сережей заговорщические разговоры. Теперь еще и эта ситуация, которую Попов не смог сохранить под контролем. Арсений отчетливо почувствовал, как отчего-то теряет внутреннюю силу, когда чертов Шастун рядом. Он и раньше это замечал, но теперь этот факт бесил его еще больше.       — Хочу, чтобы ты рассказал мне, где был, — Антон улыбнулся почти маниакально. Особенно так казалось в приглушенном салатовом свете люстры.       — Не твое дело, — по инерции сказал Арсений, но вовремя прикусил язык и попытался объяснить: — Простое «гулял» тебя явно не устроит, а большего я сказать физически не могу.       — Ладно, — как-то слишком просто согласился Шастун, даже не меняясь в лице, и предложил другой вариант: — Тогда хочу получить право отложенного желания.       Это напугало даже больше, чем перспектива делиться своими тайнами, но Арсений понимал, что не имеет права не согласиться на это. Он кивнул с такой явной неохотой, что Антон залился тихим сдавленным смехом.       — Не боись, ничего противозаконного, — заверил он, показным жестом утирая с ресниц выступившие от хохота слезы. — Просто всегда приятно знать, что кто-то такой интересный, как ты, мне должен.       Арсения покоробило это обращение. Интересный. Про него никто еще так не отзывался. Его называли ответственным, умным, красивым (особенно часто), странноватым, замкнутым, а некоторые в конец осмелевшие — ебабельным (девушки) или припизднутым (парни). Но так — впервые. Почему-то из уст Антона это слово звучало оскорбительно и одновременно так некомфортно и двусмысленно, что Арсению захотелось помыться. Парень еще раз позволил себе посмотреть Шастуну в глаза, чтобы выискать там причину своего внутреннего волнения, но увидел только завораживающую зелень. У радужек Антона была странная особенность — приковывать к себе внимание. Попов не раз слышал, как девочки-младшекурсницы пели дифирамбы этим глазам, и где-то в глубине души был с ними солидарен. Если и было в слизеринце что-то особенное помимо его невероятных успехов в зельях, то точно эта убийственная зелень.       — И когда же мне ждать своей смерти? — спросил Арсений, с усилием отворачиваясь и пытаясь отвлечься на ковер со школьным гербом. Ему не хотелось попасть под влияние чужого взгляда. Только не в момент, когда этот самый «чужой» делает из него своего раба. Единоразового, но все же.       — А это уже мне решать, — даже не видя лица Шастуна, Попов знал — тот улыбнулся.       — И что, нам нужно дать какой-то непреложный обет или типа того? — уточнил он с замиранием сердца. Связывать себя подобного рода обязательствами не хотелось, но кто знал, что творится в голове у его собеседника.       — Боже, не делай из меня последнего изверга! — к его огромному облегчению, Антон где-то на периферии замотал головой.       — Ты сам меня вынуждаешь. Кто в прошлом году подложил мне трупики крыс в амортенцию, чтобы сделать из моего прекрасного зелья пахучее недоразумение? — Арсений спросил это почти беззлобно, хотя эмоции от такой подставы все еще не остыли внутри. Возможно, сказывалась сильная усталость, но плеваться ядом сейчас хотелось меньше всего. Парень обещал восполнить это завтра.       — Ты и так неверно рассчитал пропорции. Если бы я не вмешался, твоей амортенцией бы кто-нибудь траванулся. А так получился неплохой спрей от тараканов, — отозвался Антон, тоже почти спокойным тоном. Слышать его голос таким ровным было особенно непривычно.       Арсений на это ничего не ответил, лишь широко зевнул.       — Пора спать, — увидев это, проговорил Антон и направился в сторону лестницы. Это заставило Попова убедиться, что все-таки слизеринец здесь дожидался его, а не просто зачитался. — Пойду продумывать, что бы такое тебе загадать. А ты впредь проверяй свое окружение, прежде чем выходить на прогулку, Лисенок.       Арсений, уже было сделавший шаг в сторону своей комнаты, неожиданно остановился и обернулся. Он хотел было воскликнуть: «Что ты только что сказал?» Но посмотрев на балкончик, он уже никого не увидел. Антон просто испарился, будто его и не было в комнате. Или ушел раньше, а Арсению просто…       — Показалось, — выдохнул он сквозь сжатые зубы. Давно его не одолевали параноидальные галлюцинации, но это явно было похоже на что-то подобное. — Точно пора спать… ***       Тело Милли вернули в школу через четыре дня. Все случилось так, как Сережа с Арсением и предсказывали — вместе с министерским катафалком пришел документ с заключением судмагэксперта, в котором значилось:

Заключение

Смерть г-жи Каннинг М.Н. (11 лет) наступила в связи с множественными переломами, в т.ч. переломом третьего шейного позвонка, а так же особо тяжелой черепно-мозговой травмой. Вышеперечисленные повреждения произошли из-за падения с высоты предположительно 25 метров. Целость внутренних органов подтверждена. Следов применения магии не обнаружено. Имеет место акт самоубийства.

Заключение составил и подписал судебно-магический эксперт Д.Л. Малфой.

      Под небольшим прямоугольником текста стояла размашистая подпись, напоминающая хвост хорька, вот только красным она не горела. Увидев заключение, Арсений первым делом обратил внимание именно на это. Значит, медик не дал непреложный обет говорить правду и ничего кроме правды, как полагалось делать всем работникам магических учреждений перед тем, как вести подобные дела. Отец парня не раз говорил — если подпись на документе не алеет, значит, этой бумажкой можно разве что задницу подтереть.       — К сожалению, мы ничего не можем с этим сделать, — сказала тогда на его возмущенные доводы Макгонагалл, и в глазах ее блеснуло болезненно-виноватое свечение. Попов понял — похоже, у женщины связаны руки. Кто-то или что-то не дает ей вмешаться в ситуацию. Нечто держит ее от того, чтобы разнести Министерство по кирпичикам за безопасность своих учеников.       В тот же день за завтраком к Арсению пришло письмо. Стареющий филин, слепой на правый глаз, едва не промахнулся мимо пустого места на столе, чуть не угодив лапами в хлопья с молоком, но вовремя сменил курс и избежал погрома.       — Это чей такой дурацкий? — спросила сидящая рядом Окси, то ли с умилением, то ли с отвращением глядя на птицу. Фролова только недавно вернулась в школу. Первые месяцы учебы она провела в России, со своим молодым человеком. По убедительной просьбе ее матери дирекция Колдовстворца согласилась принять ее в ряды своих учеников на этот период, чтобы девушка не отставала от программы.       Арсений был знаком с парнем подруги. Леша Сурков был представителем одного из тех немногих чистокровных родов, которые остались в России даже после воцарения советов. Его предкам пришлось несладко, но в конце концов человек привыкает ко всему. Даже если этот человек — маг, у которого отняли многовековые традиции и разделили их между магглами.       Фроловы, наравне с Поповыми, были теми, кто осмелился нарушить почти столетнее затворничество русской династии. Когда родители Арсения объявили, что вынуждены покинуть Гёттерланд и поселиться в Лондоне, Марина, мать Окси сказала, что они так же намерены выходить за пределы города и налаживать социализацию с внешним миром. Это было встречено более негативно, чем решение Сергея и Татьяны. Конечно, если Поповыми двигали обстоятельства, то Марина хотела этого исключительно из своих эгоистичных побуждений. Но, будучи в прошлом воспитанницей Слизерина, женщина смогла добиться своего. Фроловы, в отличии от семьи Арсения, не переехали, но смогли получить от Министерства Магии привилегии на свободный выезд из страны. Номинально, конечно, такой имелся у всех в Гёттерланде, но на деле на выезде из Британии их бы просто развернули обратно. А вот Марина смогла выбить для дочери возможность навещать Лешу, с которым Оксана познакомилась, когда ученики Колдовстворца приезжали на чемпионат по Квиддичу в Хогвартс. Девушка рассказывала Арсению, как услышала однажды, что Майя Шастун, общаясь по этому поводу со старшими Шеминовыми, выказала опасения, что скоро от династии останутся рожки да ножки. «Мою мать это не волнует, — сказала тогда девушка. — Она ненавидит нашу систему с раннего детства». «А ты?» — уточнил Арсений, пытаясь превратить лягушку в перечницу. «Мне кажется, что мы поступаем по-варварски, — отозвалась она с грустью на лице. — Я имею в виду свою семью. Да, в Гёттерланде правила иногда бывают чересчур идиотскими, но это все было сделано не просто так, а чтобы сохранить магию в ее чистом виде. Ты бы видел, что сейчас творится на нашей исторической Родине, обязательно бы перекрестился». Из-за этих рассуждений Шляпа, наверное, и определила Окси на Когтевран. Арсений все еще отчетливо помнил лаконичную записку от Марины, в которой значилось всего два слова — Я РАЗОЧАРОВАНА.       — Арс! — снова позвала его подруга, и парень вынырнул из мыслей, возвращая внимание к письму.       — Первый раз вижу эту сову, — ответил он на вопрос, заданный Окси, казалось, целую вечность назад.       Свиток, который Арсений вытащил из лап помятой жизнью птицы, оказался гербовым и очень плотным. На алой ленте, которой он был перетянут, виднелась сургучная печать Магического Совета.       Осторожно сняв ее, чтобы не повредить, парень заглянул в текст, написанный грязным и нетерпеливым английским курсивом. Оксана положила голову ему на плечо, чтобы тоже прочитать написанное.       «Здравствуйте, Арсений Сергеевич.       Пишу с целью выразить благодарность за заботу о моей покойной дочери в последние пару месяцев, а так же глубочайшие соболезнования. Вероятно, Вы, как и я, и моя жена, и директриса Макгонагалл, чувствуете вину за произошедшее. Прошу Вас, отпустите. Если Вам станет легче, ни я, ни тем более Натали, не смеем думать, что от Вас могло что-то зависеть.       Пишу так же с особой срочностью, потому что не могу уверять, что завтра еще буду иметь возможность поддержать связь с Вами. Я уже уведомил Вашего отца, но посчитал нужным сообщить и Вам лично по причине дружеских отношений с вами меня и моей жены. В ближайшее время будет рассмотрено дело о жестоком обращении с детьми, где я являюсь ответчиком. Мы еще надеемся выиграть его, но с каждым часом наша уверенность все сильнее тает. Если мы больше не сможем увидеться в высшем свете, хочу уведомить Вас, что знакомство с Вашей семьей и Вами лично принесло нам очень много прекрасных эмоций.       Желаю удачи на выбранном пути. Надеюсь, что Вам удастся без проблем попасть в Отряд Мракоборцев и без моей помощи.       С глубоким уважением и восхищением,       Оливер Р. Каннинг»       Арсений утер невольно выступившие на глаза слезы. Даже несмотря на обилие канцеляризмов, которые старший Каннинг использовал по поводу и без, эта небольшая записка смогла растрогать парня. Перед подписью было написано и несколько раз перечеркнуто слово «советник», и это ложилось на сердце мертвым грузом. У них все-таки получилось его прижать. Сережа снова оказался прав. Арсений не мог понять, было ли Министерство как-то задействовано в том, что произошло с дочерью Оливера, или просто решило воспользоваться ситуацией. В любом случае, с этим надо было что-то делать. В нем волнами накапливалось раздражение, и магия, которую давно не выпускали достаточно сильными потоками, начала закипать.       — Арс… — Оксана, почувствовав его внутреннее напряжение, осторожно положила руку ему на плечо. Но Арсений лишь ловким грозным движением скинул ее и прошептал сквозь стиснутые зубы:       — Я этого просто так не оставлю, Окс. Это уже какой-то сюр.       Если до этого он еще ставил под вопрос начало личного расследования, то теперь знал точно — без этого никак. Иначе он просто сойдет с ума. Или убьет кого-нибудь, и неизвестно, что из двух вариантов вероятнее. Карман утепленной мантии слегка оттягивал маленький нательный крестик, а из головы не выходили слова Шастуна: «Нужно действовать, а не только убиваться».       Ты снова прав, Антоха, как бы не неприятен Арсению не был этот факт. Ему придется исполнить свой план. Сегодняшний же ночью. ***       — Сегодня? — уже в десятый раз уточнил Сережа, заспанный и выжатый, как лимон. Он проснулся только потому, что увидел кошмар с другом в главной роли и решил поделиться его содержанием. Мало ли что может присниться прорицателю. Но вместо того, чтобы застать друга мирно готовящимся ко сну, Матвиенко увидел того за более интересным занятием.       — Сейчас, — резким шепотом отозвался Арсений, сосредоточенно пытаясь наколдовать себе невидимость и одновременно с этим не разбудить только вернувшихся с обхода старост. Магия, в последние дни особенно разбушевавшаяся из-за его переменчивого настроения, никак не хотела сосредотачиваться на чем-то одном. Силы в парне было настолько много, что в первые две попытки нанести заклинание исключительно на себя он умудрялся скрыть почти всю мебель в комнате. Растущее раздражение на свою неспособность сосредоточиться совсем не помогало, и бедный Матвиенко, и так напуганный решительностью друга, то появлялся, то исчезал, купаясь в волнах чужого волшебства.       — И как ты хочешь это провернуть? — голос Сережи звучал так, будто он пережил сорокачасовую смену на заводе и теперь его заставляют сидеть с годовалым ребенком. Коим, в целом, Арсений и ощущался в этот момент.       — В смысле? — переспросил парень. В его голове все казалось очевидным. — Комуфлируемся, спускаемся на нижние уровни, находим склеп, вскрываем, осматриваем тело.       Сережа закатил глаза. Его друг явно был либо недопонятым гением, либо, что более вероятно, дураком.       — Окей, смотри, я могу задать как минимум три вопроса к твоему несомненно великолепному плану, — он усмехнулся одними уголками губ. — Ты знаешь, где располагается склеп? Ты уверен, что ты что-то там найдешь? И самое важное, ты же помнишь, что Шастун сегодня остался в кабинете Зельеварения? Если он тебя услышит или увидит, что еще хуже, он же просто не отстанет, ты сам знаешь.              Арсений на секунду остановил попытки сделать себя невидимым, закусив губу, обдумывая сказанное другом. Несомненно, если попасться на глаза Антону, то тут отвертеться точно не получится. Терпение слизеринца не железное, он и так уже, как казалось Арсению, превысил лимит своей доброты. Но Попов и не планировал попадаться. Поэтому решил ответить только на второй вопрос:       — Да, я уверен.       Закатывание глаз не заставило себя долго ждать.       — Прости, Арс, но как бы я не хотел помочь тебе в твоей затее, я сегодня абсолютно точно профнепригоден. Чувствую себя переваренной сарделькой, — честно признался Сережа, смачно зевая, наблюдая, как Арсений мельтешит перед его слипающимися глазами.       — Да я уже увидел, — Попов уже кажется в сотый раз произнес заклинание, и на этот раз наконец-то вместе с ним исчез только маленький кусок ковра и сережины волосы. — Иди спи, горе ты луковое. Обязательно расскажу завтра, как пройдет. Что-то подсказывает мне, что это не последняя такая вылазка.       — Эй, вообще-то доверять интуиции — это моя работа, — наигранно возмутился Матвиенко, но тут же тихонько рассмеялся и направился в сторону выхода. — Если ты попадешься Филчу или, не дай боже, Шасту, я за тебя не ручаюсь, понял?       — Да понял, понял, — Арсений замахал руками. — Спокойной ночи, Серж.       Если гриффиндорцу и показалось, что друг его прогоняет специально, он не подал вида. Лишь пожелал того же и скрылся за тяжелой дубовой дверью, не забыв на прощание поклониться веренице портретов. Когда он покинул Башню Старост, Арсений выдохнул и закрыл глаза. Врать было неприятно, но приходилось. Не объяснять же Сереже сейчас, что план изначально не включал его. Что план вообще был далеко не таким дурацким, как могло показаться. Что и плана-то, в целом, было не нужно, лишь щепотка концентрации и контроль. Ну и заклинание невидимости без брака, так, на всякий пожарный, для дополнительной перестраховки.       Этого Попов другу пока не способен был объяснить. Даже спустя столько лет.       Арсений сел, отклонился на спинку дивана и закрыл глаза.       — Трус, — прошипел он сквозь сжатые зубы. — Сколько лет прошло, а ты продолжаешь бояться, как ребенок. Соберись уже, намотай сопли на кулак и делай то, что нужно, а не то, что безопасно.       Он говорил это, не надеясь, что сработает. Сколько раз Арсений повторял себе что-то подобное. И каждый раз, когда подворачивался очередной удобный случай, тушевался.       — Ладно, — он снова встал, все так же резко и порывисто. — Ладно, — повторил, откидывая с глаз надоедливую челку. — Время для самоедства еще найдется, а пока надо заняться первостепенным.       Парень снова взмахнул палочкой, наконец справляясь с заклинанием невидимости, а потом крепко зажмурился, так, чтобы перед глазами заплясали самбу серебристые мотыльки… ***       Подземелья пахли солью, затхлостью и спорами плесени. Он ступал по ледяным кирпичам так осторожно, словно шел по полу-головоломке из маггловских приключенческих фильмов. Как будто один неверный шаг — и из стен вылетят копья, пропитанные ядом, и пронзят его тело насквозь. Мех на животе из кипельно-белого воротничка превратился в грязную половую тряпку цвета, который в народе называют серо-буро-малиновым.       Здесь было промозгло и жутко, и человеческая часть его мозга подумала о том, что быть похороненным в этом месте на веки вечные — верх отчаяния. Он никогда не понимал слизеринцев, которые восторгались расположением своей гостиной. Он слышал однажды, как Шастун сказал Позу: «Ненавижу Башню старост, Дим, вот искренне. Будь моя воля, на постоянке прописался бы у Павла Алексеича в кабинете, чтобы наверх не подниматься. У нас здесь отвратительно жарко, отвратительно шумно, отвратительно светло. Внизу как будто другая вселенная». В голове Антона эта вселенная выглядела высшей точкой блаженства. Для него, крадущегося сейчас в кромешной темноте, нарушаемой лишь редкими факелами с зеленоватым огнем, все это казалось просто невыносимым. Ну как можно жить в окружении пауков, вечной холодрыги и плесени? Как можно кайфовать от подобного?       Так размышляла человеческая часть сознания. Животная же его часть думала о том, не поймать ли ей крысу. Так, чисто ради спортивного интереса.       Он мотнул головой так, что тонкие усы неприятно рассекли воздух. Не время сейчас поддаваться инстинктам.       Крадясь мимо приоткрытой двери кабинета Зельеварения, он пытался дышать как можно реже и ступать еще тише. Изнутри бил приглушенный свет, уже не зеленоватый, а скорее стерильно бледный. Такой бывал в больничном коридоре или в морге. Добровольский говорил, что варка зелий сравнима с работой фармацевта или хирурга — она требует кардинальной точности и сосредоточенности, и ничто так не настраивает на подобный лад, как подходящее освещение.       Чувствительные глаза защипало даже от этого тоненького луча. В эту минуту он был категорически не согласен с преподавателем.       Проходя мимо, он краем глаза зацепился за темную фигуру. Антон стоял, согнувшись в три погибели над дымящимся котлом, и помешивал то, что было внутри, длинной костяной ложкой. Такие особенно хорошо проводили магию. Он сделал пару круговых движений то в одну, то в другую сторону. Послышался булькающий звук, какой-то утробный, чуть ли не рычащий, и Шастун резко разогнулся.       — Блять, — слово вылетело, пьяным снегирем ударилось о каменные стены и растворилось. Вопреки расхожему мнению эхо в подземельях Хогвартса не выжило. Как и другие обитатели, за исключением слизеринцев, Добровольского, крыс и плесени. — Блять, блять, блять, — повторила темная фигура, и в следующую секунду котел с зельем полетел на пол.       От неожиданности он вжался в стену, наблюдая, как вязкая жижа странного кислотно-желтого цвета впитывается в каменный пол и исчезает, будто ее и не было. Антон сел за преподавательский стол, уткнувшись головой в колени, что с его ростом требовало почти небывалой акробатики.       — Ебаная магия, чтоб ее, — буквально зарычал слизеринец, и он увидел, как плечи Шастуна дрожат. Вряд ли это были рыдания, скорее неконтролируемая бешеная злость. — Вот кому надо было придумать зелья с таким мощным потоком?       Еще одна дверь внутри кабинета приоткрылась, и из нее высунулась растрепанная голова преподавателя по Зельеварению.              — Тох, ты ебу дал? — спросил Павел Алексеевич, даже не пытаясь соблюдать субординацию.       — Я опять нихуя не могу, Паш. Я так устал, — Антон поднял голову, глядя на мужчину, и в глазах его отразилась буря.              Преподаватель подошел вплотную к слизеринцу, положил руку ему на плечо и легонько похлопал.       — Разберемся, — произнес Добровольский уверенным тоном. — А пока давай спать уже. Завтра утром еще раз попробуешь этот свой Серпентум доварить.       Они ушли в жилую часть кабинета, а он отлип от стены и двинулся дальше. Это все — не его дело. По крайней мере пока. Он подумает об этом завтра. И сделает выводы. А пока лапы на автомате несли его на уровень ниже, туда, где под натиском тяжелых стен старинного замка стояли рядами каменные плиты. Под ними веками покоились маги и колдуньи, и даже сквибы, чистокровные, полукровные и магглорожденные, всех цветов кожи, возрастов и эпох. Просто колонна имен и дат, камера хранения времени. Не все из них стали призраками, некоторые так и остались по ту сторону, нести до конца вечности груз лежащего на груди бетонного блока.       Среди них нашла свой приют и маленькая Милли Каннинг. Никто пока не знал, получится ли у нее вернуться с изнанки мира, но все надеялись, что когда-нибудь это произойдет, и девочка снова обретет покой и уют в стенах старинной школы.       Вход в склеп никогда ничем не охранялся. Это было сделано для безопасности призраков, решивших появиться неожиданно. Многие защитные заклинания могли случайно развоплотить только что родившиеся сущности, так старательно пробивавшиеся в мир живых. К тому же вряд ли представители администрации школы могли предположить, что кладбище станет для кого-то объектом интереса. Ценные вещи у трупов всегда забирали перед захоронением, а сами тела могли понадобиться разве что некромагам, а тех в Британии осталось настолько мало, что о них даже не беспокоились.       Поэтому он вошел в комнату без особых проблем. Не без труда сбросил звериную личину, достал из кармана мантии палочку.       — Люмос, — крошечный огонек пронзил кромешную темноту залы со склепами. Нужная ему плита находилась почти у самого входа. Самая новая, она пестрела датами. Всего одиннадцать лет — столько было отмерено ребенку, мечтавшему вырасти, стать нужным, стать важным, как мама и папа. Менять мир. Вот только этот самый мир ее и погубил. Видимо, она кому-то слишком доверяла.       Он прошептал серию заклинаний, и тяжелый бетонный блок отъехал в сторону, являя его взору мертвое тело. В нос тут же ударил сладковатый запах гниения, перемешанный с раствором для бальзамирования и еще чем-то явно магического происхождения. Вот только как бы он не пытался принюхаться, следов того, самого первого волшебства почувствовать ему так и не удалось. Похоже, у работников Министерства получилось подчистить этот шлейф жухлой листвы и плесени. А может, пробираясь сюда по бесконечным коридорам подземелий, он настолько привык к этому запаху, что перестал быть к нему восприимчивым.       Он подошел ближе, почти вплотную, рассматривая лежащую на дне каменного гроба девочку. Милли почти не изменилась, все такая же кукольная в своем голубом платье с белыми кружевными рюшечками. Переломанные ручки и ножки были заботливо вправлены, и могло показаться, что она лишь замерла, играя в «Море волнуется раз!» Вот только стеклянные глаза, полные осенней желтизны, выдавали в ней то, чем она теперь являлась на самом деле. И было в этом застывшем навечно взгляде что-то едва ли не животное, дикое, первородное. Он не заметил этого ни при ее жизни, ни потом, глядя на ее тело там, у подножья Южной башни, но теперь отчетливо видел — у девочки глаза были почти что волчьими. Эта странность поразила его, и он пообещал себе обдумать ее позже.       Пальцы невольно потянулись к платью. Ему казалось, что он оскверняет ее память, хотелось поскорее покинуть это давящее на душу и голову место, но он прекрасно понимал, что по-другому ничего не добьется. Если на первый взгляд Милли выглядела абсолютно невредимой, если не считать травм от падения с огромной высоты, доказательства стоило искать в тех местах, что были скрыты от чужих глаз.       Передний шов поддался с невероятной легкостью. Он уже хотел было довести дело до конца, разорвав предмет одежды на две половины, чтобы было удобнее проводить осмотр, как вдруг отшатнулся и закрыл рот ладонью.       Тошнота, до этого сдерживаемая лишь привычностью к резким и неприятным запахам, подошла к самому горлу и стремилась вырваться наружу. Он закрыл глаза, пытаясь урегулировать дыхание, но трупная вонь и микрочастицы кирпичной крошки делали ситуацию только хуже. Он едва успел развернуться, когда его желудок вывернуло на пол.       Похоже, Милли все-таки не суждено стать призраком, на окраине сознания подумал он.       Маленькая девочка со взглядом затравленного волка продолжала смотреть в потолок из своей каменной постели. В центре ее грудной клетки, там, где у обычных людей билось пташкой живое сердце, зияла огромная кровавая дыра. Ребра были варварски расколоты на две части, их острые обломки хаотично воткнуты в посиневшие легкие. А жизненно важного органа не было. Сердце просто исчезло… Его кто-то забрал…

Это был неравный бой Между небом и людьми, Между сердцем и судьбой, Под названьем се ля ви. Победитель будет прав, Проигравший — просто жить. Остальное — лишь игра Под названьем се ля ви.