Глазки в точку

      Когда они оба ввалились в квартиру, Сонхва действительно попытался оказать сопротивление. Вывернулся из хватки и ударил Чона под локоть, выбивая из рук нож. Ударил кулаком куда-то в верхнюю губу, чем больше боли себе причинил, сталкиваясь изнеженными костяшками с твердостью зубов и верхней челюстной кости. От такой нападки Уён лишь сильнее обезумел, вспыхнувшая ярость вырвалась отборной руганью из моментально припухших губ, но на время координация его все же была потеряна. Пак старался воспользоваться моментом и, как только добежал до выпавшего из кармана телефона, попытался набрать номер Хонджуна. Даже первый гудок не успел пройти, как тяжелая, расписанная в китайском стиле цветочная ваза была хамски раскрошена ударом о голову Сонхва. Уён отключил его телефон, так и не позволив спасительному вызову пройти к нужному абоненту. От удара в затылок Пак потерял сознание. Чон же, выпрямляясь и размяв плечи, стер с губ выступившую кровяную росу, усмехаясь, да сплевывая накопившуюся багряную слюну прямо на пол рядом с телом.       – Надо было звонить в полицию, тупица.       Он прислушался к наступившей тишине. Это стало моментом расслабления. Не было слышно ничего, кроме равномерного гула подключенной к розеткам техники. Тишины было так много, что её можно было есть ложками. Теперь у Уёна было время на осмотр квартиры, в которой он оказался. Он мог бы не тратить это время и заняться делом, придерживаясь изначального плана, а именно – избавиться от Сонхва. Но он не хотел, чтобы тот умер так быстро. Он хотел видеть страдания, мучить, пока не надоест. Хотел слышать мольбы. Хотел слышать такое заветное «отпусти» и, может даже, пообещать действительно сделать это, но не выполнить своих условий. Планов было действительно много.       Он неторопливо, чтобы не привлекать внимание соседей лишним шумом, прошелся вдоль коридора, на стенах которого висели фотографии хозяина квартиры с именитыми селебрити или из его путешествий в другие страны. В спальне был баснословный бардак. Вещи хаотично раскиданы на не заправленной кровати прямо с вешалками. По всей видимости, Пак собирался в спешке.       – Даже не удосужился прибраться перед приходом гостей. Какой же Пак Сонхва, оказывается, свинья. Интересно, что на это сказали бы его подписчики, – Уён нервно посмеивается и качает головой, перебирая одежду и прикидывая её к себе, стоя перед зеркалом. Их вкус определенно отличался, но многие вещи смотрелись бы на Чоне куда более красиво, нежели на Сонхва. – Сдохнет, а я заберу себе некоторое барахло. Все равно оно ему никогда не понадобится.       Несколько вещей перекочевали с кроватного бардака на кресло, словно подготовленные к переезду в новый дом. В ту же кучу отправилась шкатулка с украшениями. Уён даже не стал перебирать ее содержимое, потому что в целом ему было все равно на то, что конкретно там лежит. Он просто продаст это и вырученные деньги потратит на оплату важных платежей, а остатки вложит в собственный отдых. Он бы хотел в Тайланд, легалайз которого уж очень прельщал на фоне сложностей поиска в родной стране. На секунду он думает о том, что денег с украшений хватит даже чтобы взять с собой Сана, показать ему новые места, но тут же мысль сбегает на второй план. Зачем ему этот Сан, когда есть Хонджун? Они поедут вместе, будут есть хэппи пиццу, пить кокосовую воду и лежать под раскидистой пальмой. Прогуляются по всем злачным улочкам и посетят каждый кабак. Чон обязательно заманит его кататься на слонах, ведь эта мечта грезилась ему с детства. А может, он только что её себе придумал, кто разберет. В любом случае он будет с Кимом и будет счастлив. Не жизнь, а сказка.       Сан, конечно же, расстроится. Снова будет воротить от Уёна морду, но разве что минут двадцать. Потом растает, как миска бинсу под жарким июльским солнцем. Что бы ни сотворил Уён – Чхве обязательно простит его. Обнимет, словно огромный плюшевый медведь маленького ребенка, и по-забавному чмокнет в макушку. А Чон хвостом перед ним повертит, добьётся прощения и свинтит к Киму, закидываться разноцветными круглыми из пакета.       Взор падает на бежевый комод, уставленный косметическими банками явно не премиум сегмента, и в очередной раз отпускает смешок. «Казаться, а не быть». Среди них расположилась рамка с фотографией, тут же привлекающая плывущий взор Чона. Лица на ней знакомые, но осевшая на зрачках муть не позволяет сфокусироваться и рассмотреть получше. Уён трёт глаза, после чего те волшебным образом приобретают ясность. Сонхва в обнимку с Хонджуном, кто бы сомневался. Только что проясненный взгляд стелется красной яростью, в венах вскипает кровь с допингом.       Схватив рамку, он гораздо шумнее возвращается в зал, где оставил бессознательное тело инфлюенсера и только хочет было вбить в его голову эту чертову рамку, как обнаруживает пропажу. Сердце заходится ритмичным стуком, Уён оглядывается по сторонам, высматривая, куда тот делся. Сонхва не мог уйти, в тишине квартиры каждый шаг различим острому слуху Чона. Значит, он все еще здесь.       – Кис-кис-кис, – издеваясь, парень медленно идет по направлению растертой по полу дорожкой крови. – Куда же ты подевался?       Судя по следам, тот заполз за спинку дивана, но не учел, что растекшаяся из разбитой головы кровь станет ориентиром его местоположения. Тихо и аккуратно, чтобы не трещать оставшимися от вазы осколками, подобно дикому зверю, Уён зашел со спины. Пак действительно был за спинкой дивана. Пытался дотянуться до брошенного туда телефона. У него почти получилось, пальцы уже докоснулись до титанового корпуса смартфона, когда на ладонь наступают, врезая в мягкую тыльную часть прилипший осколок фарфора. Чон давит с силой, наваливаясь почти всем весом, отчего Пак болезненно вскрикивает.       Лупоглазые желто-оранжевые рыбы глядели сквозь толщу аквариумного стекла и безмолвно открывали рот в изумлении. Шептались, пускали пузырьки воздуха, что вверх по воде взмывались и звонко лопались, отвлекая от тишины квартиру. Уён делает полный оборот головой, разминая шею, когда его взор скользко касается рыбьих удивленных взглядов. Темные горошинки мельтешат, издеваясь над подернутым пьянью взором, потому Чон горделиво подбоченивается и надувает покрасневшие от удара губы. Немного содранные перстнем, они болят, особенно когда он начинает улыбаться. Уголок губ будто натягивается и трескается. Кожа расходится и осыпается, как вековая штукатурка. Потому Уён больше не улыбается, чтобы его лицо не развалилось на мелкие пылинки и крупные шматы. Хотя из всего лица, если выбирать, то он готов бы был отказаться от всего. Но ему очень нужны губы.       В них его будет целовать Хонджун.       Уён показывает средний палец и выключает лампу на аквариуме. Ещё бы его рыбы не осуждали за то, что он хочет сделать.       С силой замахивается ногой и пинает. Кросовок вязнет в чем-то мягком, приходится приложить силы и выдернуть ногу обратно, пока её не стало затягивать внутрь. Он будто наступил пяткой на желе и вот-вот поскользнуться может, но из последних сил находит равновесие. Снизу снова доносится болезненный скулеж и это моментально выводит Чона из себя.       – Я же сказал тебе закрыть пасть. Ты настолько жалкая сволочь, что не можешь выполнить и одной моей просьбы?       Чон присаживается на корточки и сгребает волосы на макушке Сонхва в кулак, дергает, заставляя лежащего поднять голову. По ладони расползается вязкое тепло, а по ноздрям ударяет металлический запах. Уён морщится и отбрасывает свою ношу в сторону слишком небрежно, подобно пакетику с закисшим тофу в мусорку. Иссохшие пальцы перепачканы кровавой жидкостью, которую он растирает между подушечками большого и указательного. Субстанция липкая, немного тянется между ними. Упавший обратно на пол Пак издает измученный тихий стон.       В дверь стучат, и из-за неё раздается крайне недовольное женское ворчание.       – Мистер Пак, вы снова шумите и мешаете спать моему внуку! Что вечно происходит в вашей квартире?       Уён чуть не задыхается от шарахнувшей порции адреналина. Его трясет, но такими треморными руками он вновь хватает притаенный в кармане нож. Жмёт его лезвие к шее Пака, а сам склоняется к уху его, шепчет с раздражением:       – Только посмей выкинуть какую-нибудь хрень, сука. Я тут же вскрою твою глотку, выну через разрез язык и скажу, что так и было, – Чон дёргает парня с силой. – Понял?       Сонхва лишь кивает, абсолютно обессилено и тихо кашляет. Лезвие немного проходится по коже и оставляет тонкий росчерк, с которого тут же затекла кровь. Просто царапина, но Пак шипит, как кошка, которой наступили на хвост.       – Мистер Пак? – за дверью всё ёще недовольно пыхтят.       – Простите, госпожа Хван, – голос Сонхва еле прорезался, ему пришлось откашляться. – Я решил сделать отбивную на ужин. Но я уже закончил и не побеспокою вас. Извините, пожалуйста.       За дверью снова ворчание, но уже совсем неразборчиво. Чон не убирал нож от горла пока не услышал хлопок чужой входной двери.       – Уён… пожалуйста, – он хрипит тихо, еле перебирая губами. – Уходи.       Его просьба веселит Чона, чего тот совершенно не скрывает, да смеется, качая головой.       – О нет, мистер Пак, – шипит нарочито вежливо. – Кажется, в этот раз ваша просьба не будет исполнена. Она будет проигнорирована нахуй.         Чон снова сгребает волосы Сонхва в кулак и тянет за собой. Тот воет подбитым зверем, цепляется за кисти Уёна, чтобы хоть как-то ослабить болезненное натяжение. Пусть из глаз его брызжут слезы, но он поднимается на колени и кое-как ползет следом.       Бросив свою ношу на середине гостиной, Уён расслабленным мешком падает на диван, довольно выдыхая от обволакивающей его мягкости комфортной мебели. Теперь Пак у него на виду и точно не попытается спасти свою жалкую шкуру. Подогнув ноги в позу лотоса, совершенно не переживая о чистоте дивана, Чон разваливается еще удобнее, выуживая из внутреннего кармана помятую сигаретную пачку. Он использовал её как портсигар для самокруток с шишками, ведь купить что-то стоящее у него не хватало денег. Дешево и сердито, экологи бы похвалили Уёна, ведь он дал вещи вторую жизнь, а не бесцельно выбросил её на помойку. Раскур и долгожданная затяжка растягивают его губы в довольную улыбку. И даже пострадавшая кожа уже не болит.       – Не кури здесь.       Чон открывает глаза и тут же хмурится.       – Откуда звук? – снова издевается, оглядываясь по сторонам и делая удивленное лицо. – Странно. Совсем никого не вижу. Не может же кусок мяса с пола разговаривать.       – Какие же юзеры твари, – Сонхва приподнимается и, думая, что вытирает слезы с глаз, лишь сильнее размазывает по лицу кровь, натекшую с головы. – Что тебе нужно?       Уён показательно стряхивает пепел на светлую обивку дивана и снова делает затяжку. Держит дым внутри как можно дольше, смакует. Не торопится отвечать на вопрос, показывая этим всё свое пренебрежение к собеседнику. Сонхва для него действительно уже всего лишь кусок мяса, не жилец.       – Мне нужно… Хороший вопрос, – вид излохмаченного кровавого месива вместо именитого блогера вызывает у Уёна только радость. – Мне нужен Хонджун. А для того, чтобы я получил его всецело, ты должен сдохнуть. Такой план.       Чон жмёт плечами и немного стеснительно улыбается, как девчонка из средней школы, что впервые услыхала комплимент от одноклассника. На его удивление, Пак усмехается и качает головой. Его смех кажется настолько болезненным и горьким, что на душе у Уёна начинают скрести кошки. Он не понимает, но хочет понять. Потому молчит и лишь покладисто ждёт ответов на свои немые вопросы.       Сонхва начинает не сразу. Словно он снова нацепил маску актёра и выдержал драматическую паузу, как в череде своих сраных видео в рилс, которые только он сам и считал смешными.       – Сюда ни раз приходила полиция. Приходили кредиторы и другие продажники, что хотели разобраться, какого черта Хонджун не придерживается договоренностей. Приходили конченные торчки и маргиналы, думая, что у меня можно будет тоже достать дозу. Я уже привык к тому, что они все считают меня причастным только потому, что мы близки, – он снова и снова смаргивает с глаз крупные капли. Уён даже с дивана чувствует, какие они горячие и как сильно обжигают оцарапанную осколком щеку Сонхва. – Но еще никто не приходил сюда за тем же, что и ты. Удивил.       – Естественно, – несмотря на мимолетно пронесшуюся жалость, он снова становится выдергой. – Потому что Хонджун – мой. А ты посмел тянуть свои грязные лапы к нему.       – Что?       В глазах Сонхва все еще страх в смеси с болью и непониманием. Он так внимательно смотрит на Уёна, что становится до дикого неуютно, хочется укрыться в махровый плед и спрятаться, согревая под ним опалённые льдом кости.       – Уён, – его голос становится серьезным. В нем все еще хрипота и изредка проскальзывает стон или шипение от доставучей боли, но различие ощутимо до мурашек внизу спины. – Ты правда считаешь, что он – твой?       Где-то между ребрами начинает скрести, как кошка по когтеточке. Но Чон вспоминает о принесенной с собой рамке. Она все еще лежит в кармане его тренча, придавливая еще один припрятанный портсигар. Уён достает рамку и кидает её на пол, стараясь попасть поближе к Сонхва.       – Что это?       Паку даже не нужно рассматривать фото, эту рамку он узнает из тысячи. Он слишком любовно подгребает её к себе раненой рукой, отчего Чона даже начинает тошнить. Слащавая мерзость.       – Здесь Хонджуну пятнадцать, а мне семнадцать. Как раз в мой день рождения. Моя мама сделала это фото на память, ведь тогда я впервые сказал ей, что ко мне на праздник придет друг. До этого я отмечал день рождения только с ней и папой, потому что у меня никогда не было друзей. Сколько бы я ни пытался, никто не хотел со мной общаться. Дразнили плаксой и девчонкой, – он постарался рукавом оттереть собственные кровавые отпечатки с рамки, но тщетно. – Мама не знала, что в тот день Хонджун признался мне в любви и мы начали встречаться. Я рассказал ей об этом только пять лет спустя, когда уже не зависел от неё финансово и не боялся осуждения.       – Мне поебать, веришь, нет?       – Дослушай меня, – отрезает холодно и в своей неповторимой сучьей манере.       Чон даже опешивает, потому кивает, позволяя закончить.       – Я не помню, когда именно Хонджун стал заниматься наркотиками. Я старался не осуждать его и не мучить нравоучениями, пусть мне и не нравилось, на какое дно его это тянет. Пытался просто быть рядом, любить и поддерживать. Пока не понял, что первая и единственная любовь Кима – это наркотики. Столько раз я порывался закончить, разорвать с ним любое общение, но как только он оказывался рядом – не мог выдавить ни слова. Потому я понял, что это мой личный ад. И я буду идти по этой мертвой петле, пока не достигну самого дна.       Уён поджал губы и немного опьянённо проморгался. Силуэт Сонхва переливался оттенками зелёного и фиолетового, иногда погружаясь в краткую тьму и тут же выбираясь из неё с световой вспышкой.       – Грустно. Но ты же знаешь, что никогда не вылечишь его от этого?       – Да, – Пак трет лицо и даже неторопливо умудряется сесть. Сейчас Уён не представляет для него опасности. Он знает, как действуют все наркотики в этом мире. – Но его и не нужно лечить.       – В смысле? Ким долбит столько всего, что у него опиаты вместо крови в венах, Сонхва.       Теперь настала очередь Пака удивленно смотреть на Уёна, вылавливая ленивые и редкие сполохи сознания в его глазах. Тот, в свою очередь, смотрел с таким же абсолютным непониманием. Со стороны могло показаться, что они видят друг друга впервые. Что не было этого душещипательного монолога, не было избиения и приставленного к горлу ножа.       – Так ты все еще не понял? – Сонхва прикрывает рот рукой, и на его глаза вновь наворачивается искрящаяся слезная пелена.       Поворот ключа в замочной скважине заставляет вздрогнуть обоих парней. Он вероломно нарушил повисшую тишину и разломал осторожно составляемый диалог на самом пике. Однако они оба в одну секунду забывают, о чём беседовали, когда знакомая тень врывается в гостиную.       – Какого хуя я не могу до тебя дозвониться?       Ким Хонджун быстро сокращает расстояние между ним и Сонхва, а Чон, словно в замедленной съёмке видит, как он начинает замахиваться. Пак машинально прикрывает голову руками, настолько чётким и выверенным движением, будто он замахивается так каждый раз по приходу домой, используя это вместо приветствия.       Как бы негативно Уён не относился к Сонхва. Как бы не любил Хонджуна и то, что он вытворяет. Он не готов поощрять абсолютно всё.       – Стой!       Ким действительно останавливается, встревоженный и ошарашенный. Медленно он поворачивает голову в сторону дивана, с которого медленно и неуклюже поднимается силуэт. Чон машет головой, чтобы откинуть назад чёлку и пытается всё ещё быть холодным. Смелым и решительным. Его выдают только криво подрагивающие губы.       – Привет, Ён-ни.       Оборона с треском рушится, когда только что обезображенная злостью гримаса сменяется привычной улыбкой. Такой, которая была адресована лишь Чон Уёну.       Он звонко всхлипывает, тут же вытирая слёзы и чуть было не обжигая лоб всё ещё тлеющим в руках косяком.       – Хонджун.