Глазки в точку

      Мерзкий запах тлеющей сигареты с ментолом на фоне уже давненько протухших в сковороде токпокки с кимчи казался даже освежающей ноткой. На кухне накурено, темно, свет исходит только от разблокированного экрана телефона. Через паутину трещин на защитном стекле виднеются искривленные очертания букв и символов, составляющих никнейм в социальной сети.       Этот сраный _starhwa_ не давал Уёну покоя несколько долгих недель. Сначала от и до были изучены все социальные сети в поисках того парня, что отплясывал в клубе с Хонджуном. Всё же, если тот мог позволить себе тусоваться в вип-зоне, то он точно уж не простак. Его тегнул кто-то из посетителей клуба, так Чон и сумел отрыть нужный профиль. Оказалось, что это Пак Сонхва. Модель, блогер и инфлюенсер, стандартный, но при том широко известный в узких кругах. За ним не гонялись тысячи обезумевших фанатов, стоит тому только оказаться на улице без охраны, как за типичным айдолом, но в целом фигурой он был узнаваемой. Эпатажные фотосессии и взрывной характер сложили ему образ истеричного и до ужаса заносчивого говнюка. Являлся ли тот им на самом деле – вопрос спорный, но по крайней мере на публике он вел себя именно так, будто если ему хоть секунду не будут целовать руки, то миру настанет пиздец. В мире моделинга все гоняются за красивой картинкой, а Сонхва идеально вписывался в этот запрос.       Маниакальная фаза после отпустившего бэд трипа побудила Чона к тщательной муштровке каждого малейшего упоминания этого парня в газетах, журналах и блогах. Он прочитал все имеющиеся интервью, поначалу даже делая вывод, что Сонхва – добрый парень, а все слухи о нем действительно только слухи. Но чем дальше он разбирался, то тем больше убеждался, что с приходом популярности пришло и необоснованное чувство величия, и самолюбие. Пак имел наглость нелестно высказываться на спорные темы, поднимая волны негодования в интернете, что приправлялось рассказом обиженного стаффа и поклонников, которым не посчастливилось попасться под горячую руку.       Если делать из всего им выясненного какой-то общий вывод, то Сонхва выстроил себе имя в медийном пространстве за счет скандального пиара. Вполне может быть, что он и не был таким дерьмовым придурком на самом деле, но в ситуациях, когда о тебе говорят полный сюр и чернуху, ему было важно только то, что о нем «говорят». При всем этом, со стороны закона он был абсолютно чист. Не привлекался, долгов и обременений нет, даже штрафов за превышение скорости не нашлось. Хотя даже если бы Уёну удалось накопать на Пака какую-то зубодробительно негативную информацию, тот с легкостью превратил бы это в очередной хайптрейн и уехал бы на нем в светлое будущее новой волны узнаваемости.       Черный пиар – тоже пиар.       С уголка сигареты срывается не стряхнутый пепел и падает Чону на колено, отчего тот морщится и небрежным движением смахивает его на пол. Последние чистые штаны красуются ярким темным пятном от размазанной сажи. Бесит до безумия, настолько сильно, что Чон с психом подскакивает, отбрасывая все еще тлеющую сигарету на стол. Будто, это её вина, что пепел роняет. Он громко матерится, почти переходя на истеричные визги, штаны стягивает и кидает в сторону, к куче другой накопленной грязной одежды. Оставшись вот так, в трусах и растянутом худи, снова садится на кухонный стул. Трет покрасневшую от легкого ожога кожу на коленке, морщится, ведь этим трением только больнее делает.       – Как же доебало.       Бросает в темноту, откидываясь на спинку стула, что тихо скрипит под напором чужого веса. От этого Уён тоже громко и раздраженно вздыхает. Последние несколько дней его бесит совершенно всё, выводит на неконтролируемые вспышки агрессии. Упавшая ложка, громкий чих соседа за стенкой, часто приходящие уведомления в чате его студенческой группы. Весь мир испытывает его терпение и совершенно не понимает, что этого терпения осталось с гулькин хуй.       Парень подбирает на стул ноги, обнимая себя за колени. Чувствует, как мерзко слипаются икры с задней стороной бедра, а значит, стул тоже был грязным. Он особо не замечал беспорядок в квартире, да и в целом ему было абсолютно все равно. Он приходил сюда только отоспаться или переодеться, поэтому грязь копилась несметными количествами, особенно в местах, где Чон не собирал её одеждой или носками. Пыль, ловко налипающая на покрытые смолой от постоянного курения предметы интерьера, оказалась въедливей пролитой на кожу зеленки. Оттереть такое совсем не просто, а если усилий прилагать стоило чуть больше, чем смахнуть все тряпкой на пол – Уён того не делал.       В рот тянется очередная сигарета. Не та, что догорает на столе, оставляя под собой обугленную окружность, а свежая, вынутая из третьей на сегодня пачки.       Чон пообещал Сану завязать, и это стоило ему миллиардов нервных клеток. Первые несколько дней, в мощнейшей ломке от желания что-то принять или выкурить, он прятался у Чхве под одеялом. Тот слишком пристально следил за младшим и стоило ему поймать припадок – тащил в ледяной душ. И не выпускал того из кабины, стойко вытерпливая все нелестные слова в свой адрес, погром полок с душевыми принадлежностями и даже легкую степень рукоприкладства. Когда немного отпустило и срывы обещали стать маловероятными, Уёна отпустили домой. Сан верил в то, что Чон еще замотивирован своим обещанием и не решится на очередное употребление хотя бы из-за чувства долга. К сожалению, верить наркоману – величайшая ошибка. В тот же день младший свернул себе такую долгожданную ляпку и еще тупее был на этом пойман.       Ища возможности компромисса в безвыходной ситуации, они с Чхве условились, что курить просто табачные сигареты, а не начиненные запрещенкой, как сменить шило на мыло, но в данной ситуации – не такой плохой план. Черт знает откуда Сан умудрился притараканить целый блок, и дело вроде как пошло неплохо.         До поры до времени.       С таким количеством внешних раздражителей терпеть и сдерживаться было нереально. Вот даже сейчас просто упавший пепел, а Чон на грани нервного срыва. Еще и этот сраный Сонхва, на которого даже оповещения стоят, маячит в доёбчиво частых количествах. Еще и Хонджун совершенно перестал появляться в Уёновом поле досягаемости. Его почти никогда не удавалось выловить в местах общих тусовок, а про личные встречи и вовсе можно было забыть. Ким из раза в раз твердил что-то о занятости, куче дел и иногда даже учебой прикрывался, что звучало как совершенно откровенное вранье. Отказ за отказом порождали в Чоне только одно желание – скурить свою боль. Занюхать её белым. Вколоть в вены коктейль магической радости. Он устал страдать и реветь на кафельном полу ванной. Устал быть не нужным для того, кому полностью и без остатка подарил бы целый мир.       Сан не понимает, что ему чертовски плохо, что ему не нужно всё то тепло и забота, которую он пытается Уёну всучить. Точнее, нужно. Но не от Чхве. От его попыток «исправить» Чона всё сильнее воротило. Левый совсем, на кой хуй ему сдались проблемы какого-то наркомана? А другая часть души знает, что и Уён к Сану теплеет, проникается. Позволяет ему так издеваться и лишать его последних радостей.       Но если бы Уён мог прятаться под одеялом в квартире Кима. Обнимать его, прохладного, чтобы скорее отпустила подскакивающая температура и давление. Чтобы его только Хонджун по голове гладил, шепча, что тот справится и всё будет хорошо. Или к черту послал эти испытания и свернул младшему косяк пожирнее, раскурив его на пару. Передавая друг другу, затягиваясь из сухих и потресканных, но таких родных рук. Идея чистоты принадлежала Сану. Хонджун бы просто поделил это бремя с Уёном напополам.       Не мучил бы постоянной ломкой, а просто давал то, что вернет счастье – себя и наркотики.       Думая об этом, Уён улыбался, игнорируя наворачивающиеся на глаза слёзы. Если бы всё складывалось именно так, то он точно мог бы назвать себя самым счастливым человеком в мире. В сраном мире, который был против него одного и подсовывал ему такое испытание в лице гребанного Пак Сонхва.       Чон ненавидел его каждой клеткой кожи, и с каждым днем эта ненависть становилась лишь сильнее. Уён совершенно точно не был дураком и понимал, что окажись они втроем – он, Хонджун и Сонхва – в одной комнате, то Хонджун никогда бы не выбрал Уёна. Он для Кима просто тот человек, с которым весело проводить время, скрашивать унылые дни, но когда дело дойдет до выбора, то никто не предпочтет Уёна. Он тот самый котёнок без передней лапки в общей котячьей коробке. Да, как и все, игрив, забавный, как и остальные котята, он маленький и милый, но его никогда и никто не заберет к себе. Просто таких не выбирают. Выбирают как раз таких, как Сонхва. Красивых, с блестящими успехами и без изъянов, идеальных, если одним словом.       В носу щиплет от горечи и обиды, глаза дерет от подступивших слёз. Он жалкий, раз плачет сейчас, вместо того чтобы дать Киму понять – он или будет с ним, или не будет ни с кем. Плечи передергиваются в пробежавшем ознобе от такой мысли. Нет. Уён не такой. Он не сталкер и не абьюзер, он никогда бы не поставил своего любимого человека перед сложным выбором. Никогда не стал бы ограничивать его свободу, запрещая что-то или контролируя круг общения. Он не приемлет такое, это подло и некрасиво по отношению к тому, кого любишь.       Но нужно было хоть что-то сделать.       Всё, чего в жизни хотелось Чон Уёну – любить и быть любимым. Взаимно и искренне. Однако, он ищет эту любовь не там, где надо. В мире столько человек, что любят Уёна просто за то, что он есть. Такой вот искренний, живой, настоящий. Вечно тараторящий и с громким чаячьим смехом. С ветром в голове и дурацкими идеями по типу дегустации всех мерзких вкусов Берти Боттс или экспериментов с ментосом и колой. Любящего раскинуть руки и подставить лицо ветру, пока едет вниз с пригорка на велосипеде. Вечно зовущего всех гулять под теплым летним дождем, танцующего и бесящегося в лужах, но при том он будет самым первым, кто начнет канючить о холоде. Будет потом еще свои леденющие ноги подпихивать под того, кто потеплее, вызывая обилие визгов и недовольного ворчания. Любящего до безумства тех, кто ему дорог – друзей, братьев, бабушку и дедушку. Искренне заботливого, щепетильного даже, если кто-то вдруг попадет в беду.       Быть рядом с Уёном замечательно, если ты готов открыть ему свое сердце. Ведь взамен он отдаст тебе всю собственную вселенную.       Его таким и любит Ёсан, звонки и сообщения которого игнорируются уже больше месяца. Таким его любит и Сан, у которого при виде этого чертёнка сердечки в глазах, не иначе. Его семья старается как можно чаще созваниваться, не терять связь с ним, даже будучи так долго в разлуке. И Чон прекрасно знает, что его окружают те, кто лишь с самыми добрыми намерениями к нему тянется.       Но запретный плод слаще. Притягательнее в сотни и тысячи раз.       Уён слишком резко поднимается с места. В голове мысли роятся огромными стаями назойливой мошкары. Они шумные, кричат и галдят, стучат изнутри по костям черепа, и взвыть хочется, лишь бы они все разом заткнулись. От резкого движения в груди нарастает тяжесть, а голову ведет, потому парню приходится упереться ладонью в стол. С закрытыми глазами легче. Когда вокруг темнота, то в ней не видно все уродство, в которое Уён превратил свою жизнь собственными руками.       Каждый выбор – составляющее звено жизненной цепочки. Выбор соуса к картошке фри или какой кофе сварить с утра – маленькие перемычки, скрепляющие звенья большие, такие как выбор профессии, нужно ли тебе получить водительские права, стоит ли перебраться жить в другой город. Эта цепочка складывается под твоими ногами, а ты, подобно эквилибристу, должен идти по ней вперед, по направлению к своему будущему, каким бы то ни было. Сделав фатально неправильный выбор, целостность звеньев нарушается, идти больше не представляется возможным. Трагедия Чон Уёна заключается лишь в том, что он не попытался сделать верный выбор и исправить поломку. Он обернул череду рваных звеньев вокруг собственной шеи и спрыгнул в пропасть.       Голова перестает кружиться, глаза можно открывать. Вокруг все та же грязь и запущенность, настолько привычная, что даже не вызывает отвращения. Уён отнимает руку от стола, а та, натянувшейся кожей, еле отлипает от засохшего пятна пролитой газировки. Мерзко, стоило бы помыть руки, только вот воду уже несколько дней как отключили за неуплату. Придется обойтись без этого, потому он лишь обильно сплевывает на руку, а после обтирает ладонь об себя. Вполне сойдет за мытье рук.       Покачиваясь и дрожа, он неторопливо перебирается к раковине, где в горе посуды роется, вытаскивая почти в самом низу лежащую разделочную доску. Нож находится ближе к плите.       – Сейчас последний раз, а потом всё…       Нарезанный гриб не сразу дает галлюциногенный эффект. Сначала из головы отступает шум, глушит все разрывающие на части мысли: о Хонджуне и Сонхва, о Сане, о жизни в целом. Уходит вслед за ними тревожность о несданных долгах на учебе, о пропущенных дедлайнах по заказам, которые уже оплатили. С каждым прожеванным кусочком отступает вечная горечь грибного привкуса, но остается кислый шлейф некогда нарезанных соевых сосисок. Скорее всего, от ножа.       На диване, вальяжно развалившись, Уён откидывает голову на подушки. Наконец-то тишина. Не сказать, что, живя в одиночестве, он постоянно страдал от шума, тут больше радовала тишина в собственных мозгах и мыслях.       Наконец достигнутое блаженство прерывает громкий на фоне тишины квартиры звук уведомления. Вставать до ужаса не хочется, ведь диван мягкий и словно прячет его в объятия, не отпуская от своих мягких и провонявших куревом подушек.       Но вдруг это пишет Сан? Он же примчится, если ему не ответить. Застанет Уёна в таком состоянии, будет злиться и нервничать, что младший в очередной раз нарушил уговор и принял вещества. Ссориться с ним надоело, но Уён не мог взять и разом отказаться от всего, радующего душу и тело. И Чхве стоило бы это понять уже и не лезть. Или попробовать тоже и понять, что к чему. Почему так тяжело отказаться.

***

      – Что случится, если ты бросишь, Уён? Объясни мне, чего ты лишаешься?       Сан не на шутку испугался, когда Чон сдернул его с пар сообщением, что, возможно, перебрал с вколотой дозой. По факту все оказалось в допустимых пределах, и осознание этого принесло даже какое-то облегчение, пусть и стоило Сану вагон нервных клеток и пары седых волос.         – Я лишусь всего, Сан. Просто всего.       Уён тогда улыбался, чувствуя, как от этого трескается и рвется кожа на губах. Он действительно станет никем. Потеряет все и всех. В первую очередь – себя самого.

***

      А что, если это писал не Сан, а Хонджун? Глаза резко распахиваются и глядят в темноту. Экран уже погас, потому придется искать телефон хотя бы наощупь. Сложно, особенно в таком невозможном бардаке.       Он в очередной раз цепляется сухими заусенцами о потрескавшийся экран и царапается, но хотя бы не до крови. Привычно шикает и разблокирует телефон, все еще морщась от не столько болезненного, сколько мерзкого ощущения. Это не Сан. И тем более не Хонджун.       – Сраный Сонхва, – бубнит Чон, но все же тапает на оповещение о новой сторис с ненавистного аккаунта. Такая забавная ирония, его бесит до ужаса, но интерес берет верх – и Уён снова смотрит. Даже бред какой-то.       Информативности ноль: Сонхва просто снимает себя с кучей пакетов в торговом центре. Закупается вещами из новых коллекций для грядущих фотосессий. Странно, ведь обычно бренды самостоятельно присылают то, что должно быть прорекламировано. Однако Чон не забывает, что Пак Сонхва – заносчивый уёбок и делает то, что ему вздумается.       Место, где тот находится, кажется слишком сильно знакомым, но поначалу эта мысль отметается как абсолютно бредовая. Все торговые центры похожи, в большинстве из них и планировка одинаковая, и бренды представленные не различаются. Только вот раз за разом пересматривая пятнадцатисекундное видео, Уён всё больше и больше убеждается, что это торговый центр, находящийся совсем поблизости. До него пешком двадцать минут, а если бежать, то максимум десять. Он помнит, потому что экстренно искал в нем туалет, когда его тошнило после перебора с винтом. Да и в том торговом центре действительно есть несколько бутиков локальных брендов. Уён и сам бы носил вещи оттуда, если бы их цена не заваливалась за несколько тысяч долларов.       Всё сошлось. И пришла идея.       А что, если Сонхва просто исчезнет? В один из дней перестанет постить сторис, выходить на связь. Потом в своем аккаунте напишет, что устал от медийности и больше никогда не выйдет в свет. Порвет все контракты и сожжет мосты. Оборвет контакты с друзьями-селебрити, семьей и Ким Хонджуном.       А что, если Сонхва просто никогда не найдут? Попытаются, но тщетно. Как сквозь землю провалится. Казалось бы, в век развития технологий, когда на каждом углу камеры и очевидцы. Раз – и всё. Пропал. А его тело мирно сгниет в отдаленном уголке трущобы района Ихва. Когда район будут, наконец, сносить, его кости либо не заметят и раскатают бульдозерами, либо не смогут определить, кому же те принадлежали.       Уён похмельно улыбался. Воодушевленный и счастливый, перебирая в руках грязнющий кухонный нож. Он хочет, чтобы Сонхва мучился. Чтобы ему было больно, каждой клеточке его тела. Он хочет слышать страдальческий скулеж – не крики – он специально сломает ему кадык, чтобы тот не мог звать на помощь. Он хотел бы по одной сломать каждую фалангу на его руках, а потом срезать подушечки. Чтобы больше никогда неповадно было трогать Хонджуна. Хотя. Он и не сможет. Уён спрячет его в большой чемодан на колесиках и увезет с собой. Будет выжидать самый удачный момент, выбирать самый удобный и разваленный дом. Чтобы эта мразь, привыкшая купаться в роскоши, нашел свое последнее пристанище в самом отвратительном месте. Чтобы его жрали опарыши и крысы. Чтобы последнее, что тот увидел – это Уён, с улыбкой машущий ему рукой.       С таким ножом идти было крайне опасно. Он большой и приметный. Еще испугает кого, чего не хватало. Да и рамки металлоискателя в торговом центре никто не отменял. Засада.       Только вот Чон Уён словно знал об этом дне и подсознательно готовился. В приходе, еще в самые первые месяцы марафонного употребления, он украл нож из квартиры Иль Ха. Стыдно перед парнем ему было до сих пор, но он поблагодарит его позже. Может, даже вернет этот хромированный нож-бабочку, когда все закончится и они с Кимом придут к нему праздновать.       Последний чистый наряд был заготовлен для похода с Саном в галерею при Национальном музее Кореи, но выдалось так, что сегодня день куда более подходящий. Возможно, черные джинсы и рубашка будут безнадежно испорчены брызгами чужой крови. Возможно, черный тренч с разрисованной белым акрилом спиной вызовет много взглядов на себе. Не самая удобная одежда. Но Уён идет на праздник. Словно на свой второй день рождения.       Улица отдает прохладой, немного зябко, но трясет его точно не от холода. Внутри бурлит взрывная карамель, драйв и предвкушение радости. Сразу после он обязательно позвонит Хонджуну, чтобы рассказать такую радостную новость. Чон даже прокручивает в голове то, как именно он сообщит эту новость.

«– Ты даже не представляешь, что произошло! Нет, глупо. Хон-а, у меня для тебя замечательные новости. Тоже мимо. Алло, милый, угадай, кто умер? Бред.»

      Он уверен, что подходящий вариант придет сам, как только дело будет сделано.       Найти Сонхва не стало большой проблемой. Он все так же сновал по маленьким бутикам на первом этаже, подбирая какую-то мелочную атрибутику. Ходить за ним серой тенью, слушать, а главное, даже в таком гуле услышать, куда именно он заказывает доставку пяти кофров с новой одеждой. Ради такого даже не жаль растратиться на такси, пусть эти остатки жалких вон были отложены на закуп риса и овощей.       Адрес называет четко, а таксист, словно бывалый стритрейсер пролетает на все зеленые. Кровь закипает, и из ушей вот-вот пар повалит, вперемешку со свистом, прямо как у старого чайника на плите.       Оказавшись у здания, даже хочется раздосадовано смеяться. И в таком халупном многоквартирнике живет такая “дива”? Уён словно испытывает испанский стыд за этого Пака. Как он вообще посмел себя возомнить будто царем мира? То ли дело Уён – живет в дерьме и не высовывается. Он не царь мира и не гонится за этим вечным «казаться, а не быть», как гонится Сонхва.       Уён поправляет на себе кепку и черную лицевую маску, прислоняется плечом к косяку и ждет. Колупается в телефоне, делает вид максимально делового человека, занятого, ну словно с самим президентом общается. Когда донельзя знакомая фигура выплывает из такси и проходит в сторону нужного входа, Чон не колеблясь, предельно громко восклицает:       – Прослушивание в 8 утра? Да, директор. Обязательно. Отключаюсь, – голос измененный, ниже, чем обычно. И он даже постарался откинуть свой дурацкий акцент. Тот слишком сильно выдает его в толпе стандартных сеульцев.       Он знает, что Сонхва слышал. Знает, что заинтересуется. Они вместе входят в холл, вместе ждут лифт, но, когда тот приезжает, Чон ныряет в него первым. Встает у стены и сильнее надвигает на глаза кепку. Сонхва не должен его узнать.       – Не знал, что со мной в одном подъезде живет айдол, – Пак первым начинает диалог. Стандартно дружелюбно, с сквозящей хитрецой в голосе. – Какой этаж?       – Пожалуйста, не распространяйтесь об этом, – Уён вежлив, учтиво кланяется, даже несмотря на то, что Сонхва на него лишь косится. – Двадцать первый, будьте добры.       – Можете не переживать об этом, я не из тех, кто треплется о знаменитостях. К слову…       – К слову, – Уён перебивает, не давая этому выродку провернуть свое базовое умение – подлизаться и расположить к дружескому диалогу. Но такая близость цели сводит с ума. Флер напускной вежливости и измененный голос слетают, как легкая органза при дуновении ветра. – Переживать тут стоит только тебе.       – Простите?       Парень только было собрался развернуться, но тут же каменным изваянием замирает, стоит только почувствовать обжигающе ледяное прикосновение металла к коже поясницы. Оно веет могильным холодом даже через плотную белую футболку. Уён не торопится, но давит ножом угрожающе сильно, будто еле контролирует себя, чтобы не проткнуть его прямо сию секунду.       С мягким перезвоном открывается дверь лифта. Этаж Сонхва.       – Молчи, сука. И пойдем побеседуем в квартире.