Глазки в точку

      Литые мышцы плавно перекатываются под кожей, проступая и очерчиваясь в местах напряжения. Легкая поступь шуршит по опавшим листьям, к плечам цепляются спадающие на еле заметную тропу раскидистые ветви. Зверь шумит, выдает свое присутствие, но все предвещающие беду звуки в общей какофонии совершенно теряются. Острый взгляд узких зрачков без труда выцепляет жертву, ни о чем не подозревающую. Пока. Пантера – самый грациозный и смертоносный хищник в джунглях. Ужас, прикрытый блестящей черной шубой. Мурчит и мяучит, пока не проголодается.       Раскидистые рога не помогут жертве кровожадного зверя. Дикая кошка вцепится в шею, и благородный олень будет уже не в силах сделать что-либо для своего спасения. Цель всё так же глупо озирается, даже не предчувствуя собственной скорой кончины. Прищур темных глаз резко сменяется широко раскрытыми радужками. Резкий рывок и громкий рык:       − Попался!       − Айщ, господи помилуй! – жертва резко вздергивается, скидывая с себя когтистые лапы. Не удирает в страхе, а оборачивается, встречаясь нос к носу со страшным хищником. Становится в разы грознее него. И теперь хищник ощущает себя загнанным в угол. – Опаздываешь, Уён.       Сан цокает и от недовольства перекрещивает руки на груди, смотря на своего спутника со всем возможным укором. Уён действительно опоздал больше чем на четверть часа, но испытывать хоть грамм стыда от этого не планировал. Ему, наоборот, было до бесконечного легко и весело от проделанной шалости, он не мог удержать смеха. Впервые за долгое время в его душе ощущалась чистота, которая подстегивала жить, творить, быть самой неотъемлемой частью мира.       С плеча Уёна соскальзывает плюшевая ткань укороченной черной шубы, и Чхве тут же поправляет её, возвращая на прежнее место, еле сдерживая себя от порыва застегнуть несчастную шмотку. На сто процентов знает, что Чон мёрзнет в таком одеянии, даже не смотря на все еще плюсовую температуру. Но выебоны явно превыше ощущаемого холода.       Чон обнимает Сана за плечи и чуть ли не виснет на нем, заглядывая в лицо хитро и заискивающе.       − Ну не ругайся, ты же знаешь, что автобусы в моем районе из-за перестройки ходят как попало, − напряжение, висящее между ними и приправленное маленькими разрядами молний, наконец спадает, стоит только рукам Чхве обвиться вокруг Чоновой талии. – Я очень соскучился.       − Ты опять вмазанный?       − А я не могу соскучиться по тебе на трезвую?       − Даже если можешь, то не скажешь никогда, − Чхве качает головой, словно строгий родитель, чей отпрыск вновь притащил со школы неуд. – Что сегодня?       Признаться честно – довольно простой вариант, но Уёну так не хочется нравоучений, выволочек и наставлений. Он устал слушать одно и то же из раза в раз. День за днем. Неделями. Месяцами.       И почему все окружающие не могут принять простой истины о том, что он прекрасно и без них понимает свое положение. Да, по мнению общества – он зависимый. По его собственному мнению – он зависим лишь от Ким Хонджуна, чей ебучий образ так глубоко в подкорке осел, что его никаким уксусом и белизной не выведешь. Все окружающие, проживи они хоть день в Уёновой шкуре и прочувствовав весь болевой спектр его мироощущений – сами бы подсели и на штуки гораздо тяжелее. Судить его явно не должны те, кто счастлив, а несчастные чихать на него и его проблемы хотели. Людям бы поучиться следить за своей собственной жизнью, да поменьше залезать в чужую. Насколько прекрасным и чистым стал бы мир, представить даже боязно. Что-то из разряда утопичных мечтаний, настолько красивых и смелых, что и визуализировать страшно.       Саново терпение не бесконечное, и если Уён не хочет говорить, то допытываться не остается совершенно никакого смысла. Он отстраняет его, расцепляя теплые объятия, в которых младший успел пригреться, и берет под руку.       − Каждый раз смотрю на то, как ты одеваешься, и не могу отделаться от ощущения, что ты из другой эпохи, − удерживается от комментария, что стиль того суперблизок к тому, что носили бимбо из Штатов в нулевые и десятые. Либо нахватался ерундистики от этого своего ненаглядного Кима. – Куда мы пойдем?       – Хмм, – Чон протяжно и очень задумчиво тянет, чуть вскинув голову к небу, будто на закатных облаках выписаны все ответы. Ничего там, конечно же, нет. Поэтому шалая голова резким кивком возвращается в стандартное положение. – В парк у реки Хан?       Погода вполне располагающая для недолгой прогулки. А если Уён умудрится замерзнуть, то можно будет стребовать с Сана пальто или укрыться в теплой кофейне с чашкой горячего американо. Такой план во всей последовательности кажется ему если не идеальным, то отличным. Однако Чхве недовольно хмурит брови.       – Нет.       Четко и лаконично, Уён даже обидеться не успевает. Воспоминания подкидываются, полностью объясняющие такое поведение старшего – в прошлый раз Чон якобы незаметно пытался найти в парке прикоп. И в позапрошлый раз. Да и каждый раз, когда они выбирались на такого рода прогулки.       Почему-то исторически сложилось, что в Ханган парке находилось достаточно укромных мест для таких сокровищ. Несмотря на обилие патрульных и камер наблюдения, все знающие ловко обходили просматриваемые районы, создавая все новые и новые тайники. Основной проблемой даже был не поиск, а слинять из парка незамеченным, потому что никто не запретит полицейскому допросить и осмотреть так дёргано озирающегося человека.       По мнению самого Чона, Сан всегда опасался того, что примут их обоих. Понятно, что ему никто и ничего не предъявил бы, он чище только что вынутого из пачки бумаги листа, да и отвечать за товарища не обязан. А если по правде, то Сан больше беспокоился за сохранность Чона, которого, случись что, даже из обезьянника вытащить некому.       – Либо выбирай что-то другое, либо выбирать буду я, – Сан остается непоколебим.       Уён не осуждает его за опасения и нежелание идти на поводу у младшего, пусть и не привык терпеть отказы. Он ценит его мнение, потому даже больше и чаще идет на уступки, чем перед кем-либо, включая Ёсана и Хонджуна.       Возможно, в нем больше говорит стимулятор сейчас, ведь он даже дуться на Чхве не хочет. Только по-идиотски руку его обнимает да в лицо заглядывает, то и дело норовя клюнуть губами в щеку, от чего Сан раз за разом ловко уворачивается. Не на людях же такое делать.       – Хорошо-хорошо, господин Чхве, – Чон знает, насколько сильно бесит Сана такое обращение, но самым наглым образом пользуется тем, что вне секции тхэквондо старший людей не бьет. – Я уступаю тебе право выбирать место для прогулки. Но! Пообещай, что там будет весело.       Сан думает не больше секунды. Уёна поражает, насколько быстро способен работать не отбитый дурью мозг. У него уже давненько не бывало ответов вот таких, резких и без затупов. Он даже реакцию запоздало выдает на предложенный вариант.       – Правда туда хочешь? – Чон немного морщится, но в целом идея кажется неплохой.       – Да, я там был последний раз лет десять назад. Представь, насколько там все изменилось.       – Я там и не бывал вовсе.       Чон пожимает плечами, и только было двинувшийся в необходимом направлении Сан снова останавливается. Удивленный, будто призрака увидел.       – Тогда это точно именно то место, куда нам нужно. ***       Океанариум в Каннаме – самый большой во всей Корее. Разнообразие представленных там морских обитателей действительно поражает, да еще и в скопе с красотой огромных аквариумов, подсветки и декора с подводной тематикой, вовсе не может оставить равнодушным.       Прилегая к идеально чистому толстому слою стекла, снизу вверх волнисто проплывает электрический скат, спугивая стайку причудливой разноцветной рыбешки. В установленном на дне коралле снуют рыбы-клоуны, забавно дергая плавниками и прячась от десятков устремленных на них взоров. В песке поодаль копошатся кошачьи акулы, маленькие и потешные, действительно отдаленно похожие на котят-подростков. Из темного угла смотрят светящимися фонариками морские ежи, пугающе колючие, но даже не шевелящиеся. Уён резко вздрагивает и чуть ли не отшарахивается от аквариума, когда видит так близко огромную зубастую мурену, что из битой амфоры резвым зигзагом понеслась навстречу.       Он оборачивается на Сана, что стоит поодаль и, запрокинув голову, разглядывает проплывающих над крышей стеклянного купола черепах. Падающий на него аквамариновый отсвет обрамляет и подчеркивает идеальный профиль. Сан красивый. Он хорошо сложен, не мерзок характером и непомерно добрый. По сравнению с тем же Уёном – он идеален. Даже слишком, чтобы поверить в полное отсутствие у него изъянов и комплексов.         Чхве словно чувствует кожей, как Уён разглядывает его, вместо того чтобы любоваться морскими гадами, потому резко оборачивается, ловя младшего с поличным. Чон вздрагивает и переводит взгляд на аквариум, усиленно делая вид, что его интересуют игры рыб-парусов. Сан смеется и качает головой, явно все понимая. Он подходит ближе и кладет ладони на чужие плечи, пару раз сминая, будто кот, что мнет лапами своего хозяина. В стекле слабо видится его отражение, Чон теперь может пялиться на него вот так, оставаясь незамеченным.       Эта милейшая россыпь родинок и веснушек, от улыбки яркой проступающие ямочки и прищур глаз, нежность и осторожность в каждом касании, учтивость и уважительность ко всем в этом мире. Уён тает.       Сан красивый и идеальный.       Но не идеальнее Хонджуна.       По всей видимости, старший тоже рассматривает отражение, вместо того чтобы проследить, как гоняются друг за другом медузы и рыбья мелюзга. Его вид меняется, улыбка пропадает. Сан всегда так реагирует, когда видит погрустневший взгляд Уёна. Сколько бы ни продолжались его стенания по Ким Хонджуну, он не в силах держать лицо. Видимо, лирика начала отпускать. У него в кармане еще одна таблетка, надо постараться скорее ускользнуть в туалет и закинуться. Чон не хочет, чтобы Сан из-за него грузился. Его проблемы – это его проблемы. И разве они должны мешать жить остальным? Нет.         – Опять думаешь про него?       – Пожалуйста, давай не будем.       Чон вырывается из чужих рук, стараясь уйти в сторону. Даже не понимает, зачем и почему бежит. Сбежать от Сана было бы странно, а значит, он бежит от своих собственных мыслей? Бред. Его голова все равно будет с ним, и перемена дислокации совершенно не станет спасением. Он идет вдоль аквариумов спешно, даже не рассматривая, кто в них размещен. Ему все равно. Лишь бы Сан не догнал, лишь бы не продолжил разговор. Он не хочет, не готов сейчас. Не будет готов никогда.       Уёна все же ловят за плечо и останавливают, разворачивая лицом к лицу. Уён роняет голову и делает шаг назад, оступаясь и чуть не падая. Его спасает то, что он упирается поясницей в прокинутые вдоль всех аквариумов перила. Приложился больно, конечно, даже позвонок щелкнул, но зато не повалился, как последний придурок.         – Посмотри на меня, – Чхве звучит строже, чем тогда, когда Чон предложил пойти в парк.       Ему страшно, трясет конечности от кончиков пальцев до колен и локтей. Уён знает, что ему ничего не будет. Ему просто задают вопрос. Но осуждение, которое он получает изо дня в день, от всех, кого знает и не знает. Он панически боится этого укора, потому и реагирует странно.       Пальцы осторожно ложатся на его подбородок и против воли приподнимают голову. Встречаясь с глубоким цветом тепло-карих глаз, взъерошенный комок нервов обволакивает нежной медовой сладостью. Он не успокаивается, но хотя бы перестает дрожать.       – Уён, – сталь из голоса Сана пропадает, он становится похож на теплое и тяжелое одеяло. Мягкое до невозможности и нежелания противиться. – Что есть в нем такого? Почему ты готов терпеть это?       – Я... я…       Слова не складываются. Он не знает, что ответить, потому что мысли сжались в тугой комок и не распутываются. Они как ворох электрических угрей, выхватить бы одну и резко выдернуть, показывая Чхве: «Держи, исследуй, понимай как хочешь». Но страшно до ужаса, что током шарахнет или зубами в ладонь вопьется.       – Ты и сам понимаешь, что ему наплевать. Тогда для чего бьешься в эту стену?       Сан проводит рукой по воздуху, акцентируя внимание Уёна на окружающем их пространстве.         – Посмотри вокруг. Рыбы не понимают, что они за стеклом. Но ни одна из них не бьется головой в это стекло, пытаясь выбраться туда, где точно погибнет, – пальцы с подбородка мягким касанием переходят на щеку, прижимается следом и ладонь. Уён до ужаса хочет разрыдаться от того, насколько нежно это было. – Так почему ты стремишься туда, где ждет только холод и смерть?       В носу предательски свербит, и он шумно хлюпает им, что слишком громким эхом отскакивает от стен помещения. Опять кажется, что все обернулись. Все смотрят на него и каждый ненавидяще осуждает.       – Я просто… Я не знаю, Сан, правда не знаю. Я люблю его и всё.       – Ты – достоин кого угодно. А этот урод тебя не достоин.       Чхве сводит брови к переносице, ему мерзко от воспоминаний о парне, за которым так слепо бежит Уён. Он ни разу не видел его, кроме как на фотографиях в социальных сетях. Но встреть он его на улице – разбил бы рожу в ту же секунду и сделал бы это с удовольствием. Даже пожертвовал бы собственными принципами – не бить людей вне секции и не бить тех, кто заведомо слабее.       Уён поднимает блестящие от слез глаза на Сана и спрашивает несмело, совсем тихо.       – А тебя я достоин? Вот такой «я»? Со всеми проблемами и чертовой неискоренимой болью? – он на секунду цепляется за свитер Сана, комкая его в кулаках, да сразу же отпускает, поняв неуместность действия.       – Что ты имеешь в виду?       – Если я скажу, что люблю тебя, ты примешь мои чувства?       Повисает гробовая тишина. Они смотрят друг на друга, не решаясь больше ничего говорить. Уён – раскрытая препарированная лягушка, со вспоротым пузом и всеми внутренностями наружу. Сан – закрытый фолиант на эльфийском. В его лице не читается ничего четкого, зато мимика бурей дергается из крайности в крайность. От усмешки до отвращённого недовольства.       Наконец, появляется улыбка. Но не та, что всегда слепит солнцем и показывает ямочки. Она кривая и злобная. Таких Уён повидал много. На лице Сана эта улыбка выглядит уродливее, чем на всех остальных. Инородно, словно ее на листке нарисовал пятилетка и приклеил на пластилин к идеальным белым обоям.       – Идиот.       – Что? – Чон вздрагивает, а Сан делает шаг назад.       – Конечно же нет.       Чон даже не успевает ничего понять, как Сан резко ударяет его обоими руками в грудь. Больно до ужаса, ведь тот сильный, сильнее Уёна, и младший не удерживает равновесие. Перила, что служили опорой, резко переметаются на предательскую сторону и он соскальзывает с них, переваливаясь назад. Громко вскрикнув, он ощущает невесомость. Полет в аквариум к большой белой акуле.       На глаза тут же наворачиваются слезы. Нельзя верить, нельзя раскрываться, нельзя говорить то, что думаешь и что чувствуешь. В груди нестерпимо болит от толчка. Или от резкой боли заходящегося в ужасе сердца.         Теперь это все не имеет значения. Ни новая, ни старая боль больше никогда не отравит сердце и мозг своей чернью. Сейчас всё закончится. Жаль, конечно, омрачить такое чудесное место всплеском алой крови. Это наверняка страшно, а многие посетители будут в ужасе. Океанариум закроют, пока специально обученные люди не соберут ошметки Чон Уёна по аквариуму. А акулу придется ликвидировать. Опасный хищник не должен содержаться в такой близости к людям.       Столько проблем от одного придурка.       Ему, по ощущениям, до падения в воду доли секунд, но они тянутся немыслимо долго. Спина мокнет, а в грудь друг за другом бьют несколько раз. И это не отголоски удара Сана, это новые удары. Но как? Его никто не трогает, никто не дотянется.       Вода слишком резко набирается в рот и уши, попадает в нос и невероятно больно, до брызнувших слез, раздирает своей солью нежную слизистую. Вокруг собираются мелкие кошачьи акулы. Они кружат и внимательно смотрят на Уёна своими вытянутыми зрачками. Страшно. Ведь где плавает мелочь, туда подтягивается и крупная акула. Снова боль в груди, во много раз сильнее, чем в предыдущие разы. Он чувствует тысячи маленьких разрядов тока, чувствует, как разломало ребра. Воет от боли, смотря, как перед глазами мельтешат мелкие пузыри – выходящие из легких остатки воздуха. Утонуть, по его мнению, самая страшная смерть. И именно её он и получает.       Уён делает резкий вдох и подрывается. Глаза тут же режуще ослепляет. Вокруг нет воды и акул, только увешанные белыми ширмами стены. Несмотря на то, что по ощущениям он должен сидеть, он все еще видит мерцающую на потолке лампу. Та мигает часто и прерывисто, бесит до тошноты, отчего Уён и хмурится. Странное чувство.       Все тело разбито и болит, ноют кости и суставы. Насколько то получается, Чон поднимает голову и оглядывается по сторонам. Из его онемевшей руки каскадом вьются трубки, поднимаясь наверх к мешочку подвесной капельницы. Мерно пищит аппарат контроля физиопараметров, в сговоре с лампой вызывая еще более близкое к мигрени состояние. Найдя упор в не истыканной катетерами руке, парень пытается сесть на этой невероятно неудобной койке.       – Тебе нельзя вставать.       В ту же секунду всё тело пронизывает чудовищный тремор. Этот голос. На глаза слёзы кипятком наворачиваются, жгут уголки глаз, щиплют слезные каналы. Попытки сесть только рьянее становятся, ему нужно видеть всё вокруг, чтобы сориентироваться. Чтобы сбежать.       В углу метнулась тень, Уён замечает её краем глаза, но реакция заторможенная, и он не успевает ничего предпринять перед тем, как его хватают за плечо и пытаются придавить обратно к кровати. Всё, что он может сейчас сделать – не позволить уложить себя на лопатки.       – Отпусти меня! Пошел ты нахуй! – Чон дергается и орет как резанный, стараясь скинуть с себя чужие руки.       – Тише ты, Уён, ляг, пожалуйста.       Тише? Тише, блять? Он серьезно? Чертов Чхве Сан мало того, что оттолкнул его от себя в романтическом плане, так еще и пытался его убить, скинув в аквариум к ебаной белой акуле, а теперь говорит ему успокоиться? Мир сошел с ума. Или сошел с ума сам Чон Уён.       – Ты издеваешься? – он шипит раздраженно, выхватив из-за спины подушку, и вполне ловко кидает его в наглую корейскую рожу Чхве. – Ты, сука, меня убить пытался, а теперь добить пришел? Какого хуя ты вообще тут забыл? Срочно позовите врача!       Это единственный шанс спастись, потому что Уён идиот и только что своими же руками дал Сану подушку, которой тот его и задушит. Кричать о помощи и привлекать к себе внимание – последний верный вариант и он будет им пользоваться. Будет биться за свою жизнь до самого конца. Он даже умудряется отмахиваться от Чхве рукой с капельницами. Лишь бы не дать ему заткнуть собственный рот, лишь бы протянуть время до прихода хоть кого-то из больничного персонала. Это же чертов приёмный покой! Где все? Где еще пациенты?       Сан слишком хорошо сложен, а Уён слишком слаб. Его положение изначально было проигрышным, но даже когда тяжелая чужая ладонь накрывает его рот, он умудряется с силой прикусить нежные подушечки. Чхве шипит от боли, морщась до вен на лбу проступивших, но руку не одергивает.       – Послушай меня наконец. Никто не пытается, да и не пытался тебя убить, – его взгляд слишком серьезный, отчего Уён замолкает. Панический ступор. Как только он и дергаться перестает, Сан убирает руку, пару раз встряхнув покусанную конечность. Словно это поможет избавиться от боли.       – Тогда какого черта я здесь?       Чон совершенно ничего не понимает. Если Сан не пытался убить его там, в океанариуме, то почему сейчас он в больнице? Может, его успели покусать морские существа? Ему как никогда нужны ответы на свои вопросы, что он даже озвучить не успевает.       – Врачи сказали, что у тебя превышенное содержание прегабалина в организме, – Чхве немного отстраняется и садится на угол Уёновой больничной койки, продолжая потирать укушенную ладонь. – Иными словами, у тебя была передозировка. Мы в наркологическом отделении, Уён.       В горле застревает не проглоченная слюна. Для Чона осознание того, что он «доигрался», становится фатальным. Он в употреблении давно, но всегда просчитывал дозы верно, никогда не ошибался. Возможно, сработал накопительный эффект или же весы начинают барахлить. Может, он перемудрил с количественной формулой или еще черт знает с чем. Сейчас важен итог – он в наркологии. Он испытал первый передоз. И все, что представляло ему сознание – игрища воспаленного мозга, а не правда произошедшие события. На секунду становится легко, ведь значит, Сан не отвергал его, да и Чон не выдавал ему такую несусветную дичь, по типу признаний в чувствах, в которых и сам до конца уверен не был. Не было разговора, не было толчка. Все в порядке. У них с Саном все в полном порядке.       Однако на глаза снова прокрадываются слёзы. Это так страшно. А что, если бы его не откачали? Он так молод, хочется сделать еще невероятно многое. Ведь недаром Хонджун говорил, что в мире так много развлечений, которые нужно успеть попробовать.       Сан, видя чужое состояние, двигается ближе и сгребает младшего в крепкие объятия. Его плечо слишком быстро промокает от Чоновых слёз и соплей. Снова и снова повторяет это настопиздевшее обоим «тише», но другие слова словно вовсе не подходят к ситуации. Уён плачет тихо, почти бесшумно. Это слезы облегчения, которые сам Чхве тоже не против был бы пустить, но держится. Он не должен. Не сейчас.       – Что произошло? Расскажи мне всё, что было.       Как только удается успокоиться, Уён вытирается одноразовыми полотенцами и устраивает Сану допрос. Сам он совершенно ничего не помнит, кроме ложных, подкинутых воображением, воспоминаний.         – Мы встретились на остановке, как и договаривались, – старший перебирает пальцы Уёна, поглаживая сухую и узловатую кисть. – Мы уже пошли прогуливаться, но ты сразу же начал канючить про усталость. Потом начал ссылаться на развязанные шнурки, словно специально на них наступил, потому что идти в океанариум не хотел. Ты сел на скамейку и в ту же секунду сознание потерял. Это было страшно. Ты не реагировал ни на фонарик, ни на пощечины.       Уёну до ужаса стыдно. Последнее, что ему хотелось бы сделать в жизни – заставить Сана пережить такой ужас. Он знает, каким может быть во время трипа – ему рассказывали.         – Пришлось вызвать скорую. Врачи диагностировали замедление сердечного ритма и провели реанимацию дифибрилляторами, а потом привезли сюда. Мне пришлось соврать, что ты мой младший брат, чтобы мне рассказали хоть какие-то сведения о твоем здоровье. Так что теперь ты Чхве Уён, поздравляю.       Сан даже на секунду растягивает губы в ухмылке, но после сразу же становится серьезен. Вся произошедшая ситуация – не смешная. Её даже друзьям по пьяни в качестве байки рассказывать не хотелось бы.       – Ты наотрез отказался говорить, под чем ты сегодня. Говори мне теперь всегда, пожалуйста. Если бы я знал, то врачи гораздо быстрее бы могли начать помогать тебе.       В глазах и голосе Чхве так много надежды и просьба зубодробительно искренняя. Это страшно. Уён больше никогда не позволит Сану так страдать из-за него. Это был последний раз. Он порывисто дергается вперед, крепко обхватывая его одной рукой и упираясь лбом в ключицу.       – Молю, прости меня. Я… я больше никогда не буду ничего. Ни есть, ни курить, ни нюхать, – Чон тараторит, спешит. Он никогда настолько не был готов начать жизнь с чистого листа. Костлявая рука Смерти слишком громко ударила по крышке гроба, в который тот уже совершенно точно забрался. Он не хочет к ней. Боится до ужаса. – Я обещаю, Сан-а, это был последний-припоследний раз.       – Ты уверен? – теплая рука роется в его волосах и немного сжимает их у корней. – Ты не обязан давать такие обещания. Я ведь понимаю, что…       – Тише, – Уён прерывает его теми же словами и поднимает самый честный взгляд, на который был способен сейчас.         Улыбка касается растрескавшихся и немного кровящих губ. Чон улыбается через боль, ведь когда-то Сан сказал, что у него красивая улыбка. И ради него он будет улыбаться, чтобы Чхве было спокойно.       – Я обещаю тебе. Я буду бросать.