Глазки в точку

      Настойчивое журчание воды пробирается в глубину перепонок, раздражая и так задёрганный организм. Если бы Чону сейчас дали выбор, прострелить ему правый или левый висок, то он выбрал бы оба и одновременно.       Мозг заменили мешком строительных опилок, продолбив в многострадальной черепушке дыру, потому что иначе не получалось объяснить эту невероятную затхлую пустоту в месте, где обычно трудится серое вещество, и тупую боль в затылке. Тянет пить и блевать одновременно, потому даже просто открыть рот и вдохнуть поглубже страшно. Желудок скручивает и словно обвивает вокруг позвоночника – есть хочется до неимоверного сильно. Уён пытается немного сместиться и сменить позу, у него все тело ощущается в помехах и судорогах, а стоит перевернуться на спину – от макушки до пяток пронзает боль. Она очагами пульсирует по всему телу, выкручивает мышцы и оплетенные ими кости. Из груди рвется краткий болезненный стон.       Льющаяся вода затихает, голове становится легче. Его странные запахи опутывают, незнакомые совсем. Вокруг словно пахнет и ванилью, и горьким трюфелем, и дорогим букетом цветов, причем разом. Уён по-кроличьи шевелит носом, чтобы не чихнуть. Еще и такого сотрясения его тело попросту не выдержит и песком рассыплется в щели и изгибы удобного ложа.       − Уже проснулся? Как себя чувствуешь?       Видимо его болезненные стоны и вороченье не остались незамеченными. Голос в другом конце комнаты, далековато, но Чон слышит его хорошо, слишком громко даже. Как будто говорящий сложил руки рупором и крикнул погромче. Уён не отдает себе отчет, что не слышал этого голоса раньше, спирает всё на плохо действующий рассудок.       Медленно подняв словно налитые свинцом веки, в расфокусе оглядывается. Квартира такая светлая, что круги идут перед глазами. Потолок пляшет, прихватив в свой хоровод с десяток светодиодных лампочек. Такого представления Чон не смог выдержать. Он резко дергается в сторону, чуть ли не падая на пол. Упершись одной рукой в холодный паркет, второй он крепко зажимает собственный рот. Старается как можно сильнее стискивать пальцами челюсть, пока предпринимает до комичного тщетные попытки подняться с дивана и ретироваться в объятия белого друга.         Его потуги сбежать пресекает крепкая хватка на плече. Сжимает сильно, Уён даже пискнул бы, если бы у него рот был не зажат. Все еще не поймавший точку опоры взгляд ненадолго обретает ясность, и этого хватает, чтобы Уён увидел предоставленный ему прямо под нос тазик.       Его тошнит от новой смеси запахов, от яркого света, от боли в черепной коробке и от всего вчера выпитого и принятого. Выташнивает так сильно, что Уёна скручивает ощущением, что желудок выворачивается наизнанку. Горло саднит и дерет, привкус до ужасного мерзостный и отдает чем-то гнилым. На задворках не зацикленных на отвратительных мироощущениях мыслей отдает себе отчет, что в волосах чужая рука. Держит его засаленные патлы, чтобы они не оказались испачканными еще и опорожнением желудочных недр. Воспаленное сознание положительно расценивает этот жест и дает ему характеристику «мило». Ладонь мягко сжимает его волосы, она теплая и ласковая настолько, что хочется прижаться и ластиться, что Чон и пытается сделать. Как до ужасного глупо это смотрится в момент заблёвывания таза.       Приступ тошноты проходит. Уён чувствует, как его рот обтирают бумажным полотенцем, а рука гладит голову совсем кратко и пропадает. В раскуроченных мозгах будто тише становится, пропадает надоедливый перманентный звон. Он снова валится на мягкие подушки и, наконец, снова открывает глаза. В этот раз мир не летит, он четкий, и его можно рассматривать. Потолок совсем не знакомый, даже учитывая то, что в последние месяцы Чон где только не просыпался: и квартиры случайных знакомых, и своя собственная – в лучшем случае, и стойка в круглосуточном супермаркете, куда он забредал перекусить лапшой после бурной ночи, и квартира Чонхо, куда его тащил Ёсан после «аварийного» звонка. Эти места мельтешили рандомной последовательностью, но все же имели повторение. А тут совсем новый потолок.       Он уставляется вверх, фокусируясь на небольшом пятнышке рядом с лампочкой. Смотрит на то долго, задумчиво, пытаясь найти его смысл. Пятно совсем не портило потолок, может, даже вносило какую-то изюминку – было за что зацепиться на этой бесконечной чистоте. Но оно могло иметь и страшные последствия. Вдруг это не изолированный провод коптит? Или слишком высокие ватты лампочки подпаливают именно в этом месте? Вариантов много, от мелко подтекающей соседской трубы до нечаянно брызнувшей вверх колы.         Уёну было бы все равно на такое несовершенство. Подумаешь, маленькое пятно. Но кто-то же мог и драматизировать, настаивать на перетягивании или химчистке потолка. Как же много людских мнений могли схлестнуться прямо на диване, где сейчас лежало невменяемое тело Уёна и пыталось не отъехать в объятия Морфея.       − Полегче?       Из мыслей вырывает вопрос, и Чон даже кратко вздрагивает. Голос все там же, в другом углу комнаты, и все еще незнакомый. Становится немного страшно встретиться с его обладателем. Что их связывает? Как встретились? Он совершенно не помнит прошедшую ночь, даже совсем краткие отрывки пока не всплывают.       Уён словно заключает сделку с самим дьяволом, а не уговаривает себя повернуть голову. Он решается в секунду на вещи абсолютно безрассудные, а тут мнется, как ссыкливый придурок. Сейчас или никогда. Он роняет голову на бок, позволяя себе увидеть хозяина голоса. И без того расширенные зрачки становятся размером с сырную монетку, продающуюся на рынке Тондэмун.       Перед ним стоит на тысячу процентов незнакомый парень. Вид у него свежий, сияющий, вряд ли они вместе вчера пили или употребляли. На его лице не могло настолько ничего не отразиться. Заметив изучающий взгляд на себе, парень улыбается, и оттого его узкие глаза еще сильней сщуриваются, а на щеках проступают ямочки. У Уёна сердце удар пропускает, он слишком давно не видел такой красивой и беспечной улыбки. Без налета напускной вежливости, хитрости или желчи. Тот зачесывает волосы рукой назад, и, о боги, Чон только сейчас замечает, что парень перед ним стоит в одних штанах.       Этот чёрт сложен как древнегреческий бог, не иначе. Он точно не из постоянной компании Чона, где каждый второй – иссушенный скелет с заявкой на становление экспонатом анатомического музея еще при жизни.       Видимо, взгляд Уёна настолько заметался, что тот парень смутился и, насколько то было возможно, решил прикрыть себя, скрестив руки поперек торса. Чон чуть было не завопил о собственном разочаровании, но вовремя захлопнул челюсти, едва ли не прикусив собственный язык. Сейчас не об этом. У него достаточно вопросов и без того. И первый из них: какого черта этот парень стоит так далеко, у Уёна зрение не орлиное, а пресс надо рассмотреть поближе. А еще лучше – попробовать наощупь.       Он с силой жмурит глаза, а потом резко открывает, словив очередную порцию дрыгающихся перед ними кругов. Но это вполне помогает отбросить не особо нужные вопросы и сконцентрироваться на главном.       − Кто ты? – вышло даже как-то не особо вежливо, в голове звучало лучше. Но раз уж Уён уже опозорился, то терять больше нечего. – Почему ты голый?       Навалил кринжа с запасом. Видимо, правда, что если больше двух косяков в день скуривать – сознание меняется. Но, как говорится, на заборе тоже пишут, а заглянешь – его там нет.       − Потому что ты меня обблевал. Пришлось снимать, − звучит беззлобно, парень даже как будто оправдывается перед ним, хотя оправдываться и извиняться в этой ситуации нужно только самому Уёну. – Меня зовут Сан.       − Ой, извини, пожалуйста, − раскаяния в лице Чона буквально ноль процентов, и даже если ему где-то глубоко внутри стыдно, то он умело это маскирует безразличием отходняков. – Сан – это имя или прозвище?       − Имя. Если интересны формальности, то мое полное имя Чхве Сан.       − Серьезно? Чхве Гора?       Уён прикрывает рот рукой, чтобы не рассмеяться слишком громко. Такое поведение стирает с лица Сана улыбку, и он качает головой. Немного разочарованно, но все равно беззлобно. Феноменально, как ему удается быть настолько спокойным, коммуницируя с взбудораженной пьянью вроде Чона? Реально, настоящая гора. И терпения у него – гора.       − Не был бы горой, так точно не сумел бы тебя до сюда доволочь. Правду говорят, тело в бессознательном состоянии гораздо тяжелее становится.       − Зачем ты меня тащил? Маньяк что ли?       Взгляд Чона меняется на крайне недоверчивый. Конечно, этот парень совершенно не похож на того, кто мог бы воспользоваться уязвимым положением кого-либо в своих собственных целях. Но факт остается фактом. Он сам не помнит, как оказался в этой квартире, значит, вполне резонно будет уточнить у Чхве, как же вышло так, что он тут оказался.       − Я думаю, маньяками в этой истории являются те, кто избил тебя и спустил по лестнице у черного выхода какого-то бара, оставив валяться на улице. И те, кто раз за разом проходил мимо, игнорируя тебя настолько, что просто переступал и шел дальше. А, ну еще и ты сам, который нахлестался до такого состояния, что не мог прийти в себя до этой минуты.       Давно не удавалось так полно ощутить себя прокосячившим подростком, которого со всей строгостью отчитывают за проступки. Да, Уён перебрал вчера. Но ведь у него был тяжелый день, разве он не заслужил отдохнуть и расслабиться?       Обычно этот сраный день в середине сентября заканчивался продолжительной истерикой. У Уёна слишком много невыстраданной боли. Он просто хочет, чтобы поняли, как для него, человека, ставящего родных на первый план, тяжело выкарабкиваться и принимать это даже спустя столько лет. Отчасти Уён винит себя во всем: не уговорил отца не уезжать ночью, не уследил за матерью, не стал хорошим внуком для дедушки и бабушки, никогда не был чутким и внимательным братом. Взваливая на себя все эти «не», Чон все больше зарывается. Ему бы пролечить голову с классным специалистом в этом вопросе, только смысл видится ему в кратком кайфе употребления веществ. Это даже выгоднее, чем дорогостоящие сессии с психологом. Глупо, но для него это стало дорогой наименьшего сопротивления.       Для Уёна наркотики – настоящая любовь. Принимающая его со всеми недостатками и грязью, с скорбным положением, с успехами и падениями. Просто честно, без масок и желания показаться кем-то иным: лучшим, успешным, привлекательным.       Чон немного затупливает в уголок маленькой круглой вазы, притаившейся на стеллаже в углу комнаты. Если Сан сказал правду, то что же было вчера после того, как он опустошил этот несчастный зиплок с таблеткой? Его ведь явно выбросил не Иль Ха. Какого хрена?       − Где именно ты меня нашел?       − Ты валялся в груде мусора рядом с клубом в Каннаме, я же сказал, − Сан хмурится, словно эти бесконечные вопросы заставляли его закипать. – Я не мог вызвать скорую, тебя просто сразу же увезли бы в наркологическое, от тебя алкоголем несло как от винного завода. Поэтому принес сюда. Что стоило мне ковра и футболки. Хоть бы спасибо сказал.       Вспомнить, как именно Чон Уёна занесло в клуб, оказалось тотальной ошибкой в системе мыслительных процессов. Пересилив боль в конечностях, он проводит рукой по лицу, чувствуя шероховатость пластырей и припухлость кожи на скуле и подбородке. Второй отозвался особой болью, отчего шикнул почему-то Чхве.       − Айщ, не трогай, а. Он только кровить перестал, − наконец он с места сдвигается и подходит ближе, чтобы отнять Уёнову руку от лица и положить вдоль тела, пледом закутывая. – Я обработал как мог, но в больницу все равно сходи. Вдруг придется зашивать.       Становится тоскливо чертовски. Чон даже не видел масштаб катастрофы на своем лице, однако уже успел похоронить свою привлекательность. В уголках глаз искрами встали слезинки. Он старается не моргать, чтобы те не покатились вниз и просто иссохлись, так и не покинув свое место обитания. С тяжелым вздохом отвечает уже заждавшемуся Чхве, даже для себя звуча отвратительно жалобно.       − Спасибо большое. И прости за вещи, я обязательно дам тебе средства на новые, как только получу зарплату, ладно? – он поднимает огромные глаза вверх, искренне стараясь видеть только его лицо. – Почему ты вообще помог мне, Сан?       − Я бы не смог пройти мимо того, кто так отчаянно нуждался в помощи. Пусть даже он и сам не осознавал бедственность своего положения.       Чхве садится на корточки рядом с диваном, чтобы Уёну было удобно на него смотреть. Он даже отчасти понимает, насколько тому тяжко даже глазами шевелить.       − Может, хоть представишься? Не хочу запомнить тебя как того-самого-парня-что-заблевал-мой-дом.       Уён рассмеялся. Пусть это и отдавалось болью по всем конечностям и внутренним органам, но он слишком долго не мог перестать. Какие-то скачки в настроении его совсем не удивляли. Мало ли что бывает с похмелья.       − Меня зовут Чон Уён, приятно познакомиться, − он даже склоняет голову в почтительном жесте, настолько, насколько это возможно. – А еще… У тебя случайно не найдется чего поесть?       Сан улыбается, снова протянув руку и поправив упавшие на лицо Чоновы волосы, чтобы не мешались.       − Ты точно напоминаешь мне бомжа, Чон Уён. ***       Квартиру Сана он покидает около четырех вечера. Дорога оказалась довольно дальней, потому Уён не рискнул идти пешком и сел на автобус. На удивление, часа вполне хватило, чтобы добраться домой.       Головная боль давно отпустила, а в желудке переваривался с удовольствием поглощённый кимчи чиге с тофу, который приготовил для них Сан. Они поболтали об совершенно отвлеченных вещах, пока ели. Так Уён узнал, что Сан ненамного, но старше, и что учится на юридическом. Они обменялись номерами телефонов и социальными сетями, пусть Чхве и заладил, что вообще в них не сидит, а значит, и делиться ими смысла нет. Но очарования надутого вида Уёна он не выдержал, выдал все явки и пароли.         Стоит заметить, что Чон давно не чувствовал такой комфорт рядом с незнакомым человеком. Казалось даже, что Ёсану он не настолько готов открываться, как этому Сану. Или же пока между ними работает принцип «незнакомцу легче открыть свою душу». Уён еще не понял до конца.       Пока неторопливо катящийся автобус миновал остановку за остановкой, он пытался припомнить, что же произошло за вчерашний вечер. Как он пил, как был в квартире тусовщика и как принял таблетку – он помнил. А вот дальше провал и темнота. Он мучил свою память все больше и больше, выпытывая честный рассказ, а та лишь сильней артачилась, не выдавая даже информацию о собственном дне рождения. Совсем отказалась выслуживать.       С телом и координацией все было не многим лучше. Его заносило, пока он шел с остановки домой. Каждый лестничный пролет давался с невероятным трудом, и он то и дело останавливался на площадке между этажами, чтобы перевести дух. Чертова старая хибара с вечно сломанным лифтом. Попасть ключом в замок тоже стало испытанием, после прохождения которого он буквально вваливается в квартиру.       Привычно включает свет и с звонким криком вздергивается, испуганно отпрыгивая назад.       − И тебе привет, Чон Уён, − от стены отлепляется мужская фигура. С хрустом разминаются затекшие плечи и костяшки пальцев.       − Ёсан! Напугал, черт тебя, − Чон чертыхается и захлопывает входную дверь, начиная раздеваться. – Давно ты тут караулишь, чтобы испугать меня?       − Хм. Наверное, с того момента, как ты пропал из сети, не отвечал на сообщения и звонки, и никто не знал, где ты и что с тобой?       Кан метает молнии, и Уёну становится немного не по себе. Он действительно не уследил за моментом, как его телефон разрядился. Он честно хотел поставить его на зарядку, но у Сана не нашлось подходящего кабеля. Потому пришлось путешествовать без музыки и пролистывания социальных сетей, да еще и в изоляции от разыскивающего его мира.       Он пытается пройти в кухню, где и оставлял свои зарядные провода, чтобы как можно скорее скрыться от очередного человека, решившего его отчитывать. Но чуть было не запинается о тугой мусорный мешок, стоящий прямо на проходе. От падения его спасает вовремя вытянутая рука, которой он спешно упирается в косяк.       − Блять, кто оставил здесь эту срань?!       − Ну я, и что?       Вопрос, конечно же, был риторическим, но Ёсан никогда не понимал, что на такие не стоит отвечать. Особенно когда злился.       − Посмотри вокруг, как ты живешь? Тебе не стыдно?! Я пришел и чуть не поехал кукухой от вони протухших продуктов и пыли! Пока ждал твое непонятно где шатающееся тело, убирал этот срач, и вот этот пакет – последний из десятка, – он резко дергает Уёна к себе за плечо, разворачивая и в лицо смотря. На секунду в его выражении пробегает страх и отвращение, что, переплетясь меж собой, тут же скрываются за сильнее нахлынувшим раздражением. – Что с твоим лицом? Что, блять, с твоими зрачками?! Ты думаешь, я не вижу, что ты творишь и куда катишься?       Резко вызверившись, Чон дергается, вырываясь из его хватки, и пинает мешающий пакет, чтобы наконец пройти на кухню и поставить на зарядку телефон.       − Ёсан, отъебись. Я знаю, что я делаю, и никуда я не качусь. Всё у меня под контролем.       − Нихуя у тебя не под контролем, придурок, − Кан и сам понимает, что уже начинает перегибать палку. Но в нем столько трагичной обиды на друга, который буквально своими же руками подкидывает горсти земли в свою могилу, что остановиться он не в силах. – Когда ты на парах был в последний раз? Меня уже в деканате замотали с расспросами о тебе. У тебя хвостов куча, а ты даже не чешешься их закрывать. Тебе лишь бы по вене пустить и валяться под твоим фриком сраным!       С каждой секундой глаза Уёна становятся только шире и шире от шока, чего не скажешь о Ёсане, что, наоборот, щурился, постепенно успокаиваясь. Выплеснутый гнев позволил ему выдохнуть, счистить всё, что накипело за такое долгое время. И теперь стало гораздо легче. Но много слов было сказано очень зря. Последняя фраза особенно цепляет Чона, и он резко вскидывает руку, чтобы ударить Ёсана по лицу. Но тот оказывается проворнее младшего, просто пресекая его удар крепким хватом на запястье. Уён морщится от досады и ядовито выплёвывает:       − Не смей отчитывать меня за это! Сам ведь говорил, что ты мне не мамочка, так какого хрена ты сейчас высказываешь мне всё это? – вырывает руку из хватки и делает шаг назад, хочет держаться на безопасном расстоянии. – Тебе должно быть плевать на меня и мою жизнь! Занимайся своей, у тебя же, мать твою, всё отлично. Любящий парень, отличные оценки, прекрасное детство и никаких, блять, проблем! Отъебись от меня со своим “правильным” мнением.       − Прекрати жалеть себя, Уён. Оставь уже прошлое в прошлом, не вороши. Оправдываться им – это самое простое. Но дело в том, что на себя «здесь и сейчас» влияешь ты сам, существующий здесь и сейчас. И чем раньше ты поймешь это и перестанешь страдать хуйней, тем легче будет тебе самому.       Кан перекрещивает руки на груди и продолжает подходить ближе, зажимая Уёна в угол. Тот слишком уж профессионально раз за разом сбегал с этого разговора, потому если он не воспользуется ситуацией сейчас, то Чон больше никогда и ничего ему не будет говорить.       Вместо того, чтобы продолжать пятиться, Уён резко врастает в землю и замирает. Смотрит на старшего совершенно недобрым взглядом и, растянув кривую оскалистую улыбку, несколько раз издевательски хлопает в ладоши.       − Ох, вот как ты заговорил. Спасибо за обесценивание моих проблем, сука, − он будто и правда готов сейчас же смачно харкнуть в лицо своего лучшего друга. Все же слова – самое страшное оружие. – Не ты ли говорил, что наше прошлое определяет наше будущее?       − Блядский рот, Уён, когда приходится говорить это больше ста тысяч раз в каждой ситуации, где человек прикрывает свои промахи тяжелым детством – это начинает заёбывать. Ты просто жертва. И тебе нравится, чтобы тебя жалели.       − Вот поэтому я терпеть не могу Чонхо, − звучит совсем невпопад, но поток Уёновых мыслей сейчас гораздо быстрее и стремительней нити диалога. – Ты вечно отказываешься от своих слов и перенимаешь его точку зрения, лишь бы быть ему удобным. Всё, что ты хочешь это нравиться Чонхо. А на остальное тебе насрать.       Ёсан открывает рот и тут же давится воздухом от шока и возмущения. Он делает паузу, глубоко и медленно дыша. Хоть как-то успокоиться хочет.       − Как давно ты употребляешь?       − Какая тебе, нахуй, разница?       − Отвечай на поставленный вопрос! – Чон даже замечает вставшие в чужих глазах слёзы. – Как давно ты употребляешь, Чон Уён?       − Около полугода. И что с того?       Ёсан очень устало вздыхает и потирает пальцами переносицу. Он уже не может унять свой гнев и негодование. Уён не слушает его и не слышит. Не хочет этого делать. Потому он просто решает высказаться.       − Всё то дерьмо, что прошло через твой организм за это время, напрочь забило тебе мозг. Ты несешь полную околесицу, выдуманную, в которую сам же веришь. Ты прикрываешься “разумным потреблением для снятия стресса”, хотя по факту сам просто настолько морально незрелый, что не можешь понять и принять, что этот чертов Ким Хонджун клал на тебя большой и толстый хуй. Ему абсолютно все равно на твое существование, а ты все пытаешься подставить ему под нос свою задницу, потому что, как ебаная принцесса, не привык получать отказы! Посмотри, во что ты превратил себя и свою жизнь? Вспомни, сколько раз я вытаскивал тебя из засранных притонов, где тебя почти пускали по кругу, потому что ты не выкупал, что перед тобой не Ким?         − Хватит.       − Что? Хватит? Ох нет, дорогой, позволь мне высказаться сполна. Кстати, о «хватит». Сколько, блять, раз я пытался заставить тебя слезть? Сколько раз ты продолжал после двух или трех дней чистоты? Тебя самого не пугают твои ломки? Хотя кому я говорю, ты ни черта не помнишь. Ты не понимаешь, каково это, когда твой друг в судорогах корчится на полу, пуская слюни и нечленораздельно крича. Это страшно!       − Ёсан, ты можешь заткнуться, наконец?       Кан осекается и прикусывает изнутри щеку. Ему больно так же, как когда скатываешься на велосипеде с высокой горки и падаешь прямо на щебенку. Только все это не в теле, а в душе. Мерзкое чувство, и его очень хочется выплюнуть.       − Хорошо. Я заткнусь и уйду. Если мои слова для тебя значат хоть что-то, сделай из них вывод. Перестань уже бегать за Хонджуном. Ты сведешь себя в могилу, а ему будет все также насрать на тебя.       − Как же ты меня заебал, − Уён закрывает лицо руками, нечаянно надавив на пострадавшие его части, и оттого болезненно шикает, тут же отнимая руки. – Пошел вон! И никогда больше не возвращайся.       Он тут же отворачивается и ставит телефон на зарядку.       Уён не хочет видеть, как уходит Ёсан, чтобы не остановить его. Не начать извиняться и жалеть за собственные слова. Кан за свои точно никогда не извинится. Уёну нахуй не нужен друг, который уже заклеймил его отбросом в собственных глазах. Пусть катится к чертям.       Когда захлопывается входная дверь, он судорожно выдыхает. Наконец-то он один. В тишине.       Свернутый джойнт начинает дымить сразу после щелчка бензиновой зажигалки. У Уёна сегодня слишком много работы. Он ведь должен знать, что за мразь в белом костюме так непристойно клеилась в клубе к его Ким Хонджуну.