Глазки в точку

      Уён танцует на столе, полностью отдаваясь во власть долбящих по ушам битов танцевального трека. Он уже даже привык к таким странным музыкальным предпочтениям местных завсегдатаев. Глаза его закрыты, ведь расширенный зрачок слишком восприимчив к постоянно мигающему свету гирлянды, Чон боится, что его просто вытошнит на пол. В нем соджу больше, чем в каждом присутствующем в этой квартире, но он держится достойно. По крайней мере, ему так кажется.       С того ночного сообщения от Хонджуна прошло около пары месяцев. В доме Иль Ха он стал желанным гостем, а каждый присутствующий чуть ли не на ежедневных вечеринках мечтал с ним законнектиться. Уёна звал сам Ким, а значит – этот парень классный, так считали многие, а остальные повиновались стадному инстинкту и поддерживали это суждение. В социальных сетях Чона неотвеченных диалогов за сотню переваливает, инстаграм пестрит лайками и отметками на фото и сторис с других аккаунтов, количество подписчиков значительно увеличилось. Чон Уён больше не гоняется за крутыми. Теперь он и сам крутой.       Он чувствует, как на талию ложатся чьи-то руки. Тянут на себя по-хозяйски, требовательно предлагая спуститься со стола, а после и вовсе крепко смыкаются, подхватывая. Чон словно парит в невесомости, но звёздочки перед темнотой в глазах кружатся и едут от резкой потери твердости под ногами. Он разомлело открывает глаза, видя перед собой такого до боли знакомого человека. В середине сбритого креста на брови красуется яркий страз, что добавляет шарма и без того безупречному лицу. Уён машинально прижимает руку к чужой щеке, и Ким льнет ответно, прижимаясь нежно к его ладони.       − Кайфуешь, Ён-ни?       − На полную, − он слишком резко кивает головой, отчего ту ведет, словно волчком.       Ким видит, что тот нуждается в заземлении, и, чтобы избежать вертолетов в голове Чона, осторожно опускает его на пол. Но держит его при этом, крепко прижимая к себе за талию. А тот лишь рад, льнет теснее, устроив ладони на Кимовых плечах, да к уху его клонится. Обжигает шепотом тихим:       − У меня был сегодня тяжелый день, − он вынужден говорить громко, чтобы перекрикивать музыку, но при этом так, чтобы главные сплетницы этого местечка не услышали и не подхватили эту новость. – Может, у тебя найдется для меня что-нибудь… посильнее?       Брови Хонджуна дергаются вверх от удивления, а на губах расплывается хитрая улыбка. Он качает головой, заигрывающим тоном явно набивая себе цену.       − Для тебя у меня найдется многое, детка. Но ты уверен? Это будет стоить дороже, чем травка.       − Это не проблема. Если я хочу – значит, я это получаю.       Бесплатным для Уёна стал только первый косяк. Он прекрасно понимал, что такие развлечения наверняка бьют по карману Хонджуна, особенно при учете того, что он весь стаф брал на двоих, поэтому свою долю всегда вносил. Для безопасности – наличными. Это было странно, конечно, но шифроваться в таком деле было неплохим вариантом.       Проходит час, и всё, что чувствует Чон – бесконечная эйфория. Нет усталости, проблем, звенящей в голове тревоги. Есть только он, непонятно что сожравший в таблетке из припрятанного в потайном кармане зиплока. И есть Хонджун, тоже явно угашенный. Уён не заметил, что именно тот принял. Они закидывались одновременно, а когда Чон сумел распахнуть глаза, Ким просто заливался водой из стоящей рядом бутылки.         У них на пару фиолетовая с шиммером вселенная, не выскользающая за пределы этой комнаты. Все в ней плавно и спокойно. Конечности уставшие и ватные, а лежать на кровати с каждой минутой всё приятнее становится, как будто со всех сторон тело обхватил мягкий и чуть влажный мох. Уён чувствует, что он не на шелковой простыне лежит, а на залитой солнечным светом опушке посреди леса. Ему чудится запах сырого болота, расположенного где-то за головой, но его не тянет в трясину. Почему принято так сильно бояться лесных чащоб? В болоте не сгинешь, если ты просто спокоен. Начинает чесаться под коленкой, словно комар укусил, напился и улетел. Его звонкий писк слышен вдали. Он лежит так долго, что через одежду начинает просачиваться трава, шумя уже не где-то вдалеке, а прямо в теле Уёна. Сквозь руки и ноги прорастают грибы с причудливыми шляпками, а на коленях проклевываются ростки осоки. Лягушки откладывают свои икринки прямо в озёра Чоновых глаз. Он – это природа. И он рад оказаться в таком теплом месте. Где не страшно. Где его любят просто за то, что он есть.       Уён чувствует, как его бедро крепко сжимают, потому открывает глаза и немного поднимает голову. Ведёт, но проморгавшись, становится лучше видно окружающую действительность. Ощутив краткий дискомфорт, он трогает лицо, понимая, что с тем что-то не так. Он словно правит себя рукой, понимая на задворках, что у него кривое выражение. Оно растеклось и уплыло, потому что он дрался за тишину на болоте с лесными духами? Поводив нижней челюстью влево, а затем вправо несколько раз, выравнивает физиономию. У него во рту будто лежал лед, настолько заморозило щеки и десна. Он даже не чувствует собственных укусов.       − Детка, как ты? – Хонджун снова сжимает его бедро и немного склоняется ближе, рассматривая Чона.       − Всё супер.       Выходит отрывисто. Он слова по слогам произносит, медленно, растягивая и смакуя, будто каждая буква имеет свой уникальный вкус и Уён хочет распробовать каждый. Например, «Р» похожа на суп из водорослей, а «П» по вкусу как 16:40 на циферблате наручных часов. Взгляд Хонджуна на вкус как поцеловать наэлектризованного котёнка в макушку. Мягкий, но больно бьёт в нижнюю губу статическим электричеством.       Чужие ладони пробираются под и без того задранную футболку. Мурашками остаются на торчащих ребрах и колким возбуждением в сосках. Уён поджимает пальцы на ногах и немного отворачивает голову, закрывая глаза. Он не видит Кима, значит, тот его тоже не видит. А то, что он так мастерски давит на все особо приятные местечки в теле Чона – так это потому, что он рыщет по траве, выискивая спрятавшегося младшего.       По ляжке приходится звонкий шлепок – потемневшую опушку леса Уёна ослепляет красный прожектор. Призыв к действию, была не была. Он резко садится, перекатом подминает Кима под себя, сверху взгромождается, как гордая высоко парящая птица, да выжидает, пока мир вокруг перестанет скакать каруселью. Вестибулярный аппарат выписывает кульбит, и Чона чуть ли не рвет. Ким под ним замирает, смотрит заискивающе.       − Штырит тебя нехило. Может, стоило половину?       Хонджун тянет руки, чтобы коснуться чужих щек, погладить нежно, но кисти его натыкаются на неожиданно крепкую хватку рук Чона и заводятся за голову. Уён перекрещивает их, сжимает своей одной сразу оба запястья, будто они в классике порнофильмов. Вторая рука – свободная – ловко щелкает по пуговицам на рубашке Хонджуна, как с легкостью щелкала бы подсолнечные семечки. Холодные кончики пальцев касаются раскалено жаркой кожи чужой груди, обжигаются до желания отдернуть руку, но продолжают трогать.       − Я же говорил, что у меня был тяжелый день, − Чон даже немного раздражается. – Поэтому сейчас я хотя бы не чувствую себя убито.       Внезапно накатывается слабость, от которой качает. Словно он притаившийся в крупном опавшем листе лягушонок, дерзко ловящий волны от расходящихся по воде кругов. Должен был мужественно выстоять, но лишь валится на теплую грудь Хонджуна, роняя и веки. От темноты кружит сильнее, потому приходится снова разлепить тяжелые веки, выходя на свет. Перед глазами кожа цвета липового мёда, светлая с золотистым отливом, немного влажная от текущих у Чона слюней. Он касается губами, пробирается вверх по шее и еле ощутимо кусает мочку, прежде чем бессильно развалиться поверх своего старшего.       − Не люблю сентябрь. Приходится ходить в колумбарий, − слова вылетают сами, Уён не контролирует их. Он просто хочет сказать. И сказать именно Киму. – Сегодня день памяти моего отца. Он погиб в автомобильной аварии. Не справился с управлением и вылетел в кювет, насмерть.       Ненадолго замолкает и снова правит челюсть. Та съезжает и мешает говорить.          − Мне повезло больше, меня выбросило из машины. Не знаю как, но я очнулся, когда меня приводили в чувства случайно проезжавшие мимо люди. Наверное, они так испугались, увидев в глуши на обочине трехлетку. Черт, сценарий фильма ужасов, − Уён смеется, а Хонджун молчит. Видимо, внимательно слушает. – Они оставили меня в ближайшем патрульном посту и уехали. А дальше полиция, больницы, крики мамы. Ужасно. Нас с старшим скинули на бабушку, мама была молодая и пыталась вновь устроить личную жизнь. Одной с двумя было сложно управляться. Но не пойми где нагуляла младшего, а семьи с тем парнем так и не сложилось. Братишка оказался болезненным, потому старший забрал его у матери и уехал на Чеджу. Там климат лучше.       Сил становится больше, и он снова находит в себе возможность сесть. Уён все еще седлает бедра Кима, но теперь ему не хочется близости физической. Словно происходит откат. Или же он сам себя этим рассказом сбил с нужного лада. Чон трет лицо руками и морщится, стараясь не пустить слёз.       − Меня мать не пустила на Чеджу, при себе оставила, чтобы хоть как-то реализоваться в роли родителя. А потом повесилась. Я нашел её привязанной к двери в кладовке, − он даже улыбается. – И снова полиция, слёзы. Как тогда с отцом. Бабушка и дедушка к тому моменту тоже на остров к братьям уехали. Но не стали меня забирать, не потянули бы троих внуков. И я оказался в детском доме. А потом…       − Зачем ты мне всё это рассказываешь?       − Что?       Уёна как будто наотмашь ударяют, и он резко приходит в себя. Какого черта он раскрыл рот? Зачем стал рассказывать это Хонджуну? Такое сокровенно личное, что до сих пор висит грузом страшной истории, непроработанное, не выстраданное. Он не должен был начинать.       Во взгляде голубых глаз Кима – бесконечный айсберг. Ни один мускул не дергается на лице. Полное равнодушие, дающее понять, что Чон не к месту начал эти идиотские рассказы.       − Хотел, чтобы я пожалел тебя? Ён-на, мне нет дела до чьих-то мертвых мамочек, − он, наконец, шевелится, чтобы скинуть Уёна на кровать, выбираясь из-под него и застегивая рубашку. – И вспоминать прошлое – полный отстой. Меньше жуй сопли и двигайся вперед. В мире столько развлечений и кайфа, и ходить в колумбарий – явно не одно из них.       На углу кровати раздается приглушенная вибрация, от которой Чон крупно вздрагивает. Хонджун тянется за своим телефоном. Он даже не смотрит, кто ему звонит, прежде чем взять трубку. А вот Уён – смотрит. Надпись на экране – лишь многозначительный эмодзи белого сердечка. Мало ли кого Ким мог так записать, особенно учитывая количество знакомых поставщиков дури. Может это по поводу того самого «белого» или, например, это распространитель с чистой репутацией. Вариантов могло быть множество, кто знает, что в голове у Ким Хонджуна.       Но каждый из них неверен.       − Да, радость? – его голос сменился на более приветливый, с Чоном он говорил издевательски-злобно, а тут буквально за секунду стал другим человеком. – Куда? Октагон? Дай мне тридцать минут.       Он чуть ли не улыбается в трубку, отчего у Чона сводит зубы. В нем сконцентрировалась вся злость, которую отбросил с себя Ким. Так хочется подняться и вдарить тому в нос хорошенько, но это только похоронит всю связь, что Уён так долго между ними выстраивал. Как бы печально это ни было – он косит под дурачка.         − Куда ты, хён? Бросаешь меня одного? – он хватается за Хонджунов ремень, не отпуская того с кровати.       − Да, нужно срочно бежать по делам, − у него выходит даже по-доброму. На Чона снова глядят привычные озорные огоньки глаз, пока Ким отцепляет его от себя и клонится ближе, потеревшись носом о нос младшего. – Мы скоро увидимся. Если станет нехорошо, позови Иль Ха, он приглядит за тобой. Я предупрежу его, что ты тут.       Уён оказывается бессилен, и Ким скрывается за дверью.       Снова накатывает разрушающая тошнота. Весь выпитый алкоголь так и напрашивается выйти наружу, что приходится нехило сдерживать. Вряд ли хозяин квартиры будет рад заблеванной кровати, а сил дойти до туалета – точно не найдется. Не сейчас.       Чону больно и обидно. Почему Ким не оценил того, насколько он был откровенен? Это верхушка признательности – поделиться чем-то столь болезненным, пусть и давним. Тем более семья для Уёна – на первом месте. Какая бы она ни была, со всеми ссорами и невзгодами, со всеми случившимися событиями. Он не винит никого. Ни отца, погибшего по воле случая, ни мать, что не выдержала таких испытаний на свою долю, ни бабушку с дедушкой, что решили оставить его в детском доме. Жизнь – сложная, полная невзгод и поражений. Но не стоит забывать о том, что бывают и яркие дни. Немногочисленные, но даже редкий солнечный проблеск в непроглядной тьме заслуживает того, чтобы продолжать двигаться вперед. Жить дальше несмотря ни на что. Бороться даже со сломанными руками.       К нему постепенно возвращаются жизненные силы, когда раскуроченное сознание решает подкинуть новую идею. Безумную, дикую. Но от нее в сердце становится так до трепетного тепло, что Уён понимает – это отличная цель. Стоящая всех усилий.       Рука нашаривает в кармане полуразряженный телефон, и вот Чон уже вызвал такси на нужный адрес. Пока авто добирается до точки, из которой нужно забрать пассажира, он, шатаясь и еле передвигая ногами, торопится к выходу, игнорируя все оклики в свою сторону. Отмахивается рукой, просит не мешать и не трогать его. Шнурует эти неподатливые кроссовки будто бы целую вечность и так же долго ждет лифт, нервничает, боится упустить.       Мерцающие за окном такси огни расплываются, будто у Чона астигматизм, а от постоянно попадающихся кочек его укачивает. Водитель, конечно, пытается вести машину аккуратно и меньше трепыхать пьяного пассажира, но у него получается не лучшим образом.       У входа в ночной клуб «Октагон» как всегда людно. Дорогое, даже по меркам Каннама, и очень популярное ночное заведение притягивает толпы как местных, так и туристов. Чон стоит в этой невероятной очереди уже двадцать пять минут. Прохладный сентябрьский воздух пробирается сквозь дыры рваных джинсов, оглаживая кожу и оставляет на местах своих прикосновений гусиные мурашки. Он кутается в совершенно не спасающую ситуацию мастерку, переминается с ноги на ногу в попытках хоть как-то согреться. Фейс-контроль тут жесткий, и, судя по шепоткам в очереди, кто-то устроил сцену разборок за то, что его не пропустили. Потому очередь и не двигается. А что, если Уёна тоже не пропустят? Он не выглядит как тот, кто может оставить тут за одну ночь кругленькую сумму, да и к тому же он пьян. И под кайфом. Наученные вышибалы на входе тут же развернут его, как только увидят, в каком состоянии он посмел сюда заявиться. Теперь к горлу подкатывает паника, вновь провоцирующая тошноту, а отделяющая вход для простых смертных от вип-входа красная лента, натянутая между столбиками, начинает дико прыгать перед глазами, расплываясь в пятно.       Идея идиотская. Ему надо идти домой и лечь спать. Он с ума сойдет, как только увидит блеск стробоскопа. Земля под ногами снова едет, Чона ведет, и он упирается лопатками в ледяную стену здания клуба. Голова кружится, и он закрывает глаза, слыша лишь бешено заходящееся сердцебиение.       − Уён? Ты что ли?       Голос слышится вдалеке, хотя сам Чон прекрасно понимает, что его обладатель стоит напротив. Его все еще кроет, потому организм выплясывает в разные стороны против его воли. Открыв глаза, он видит перед собой яркую брюнетку. Лицо её знакомо, но, как Уён ни пытался, имя так и не всплыло в его голове. Должно быть, они пересекались на тусовках, когда он был не слишком трезв или же не посчитал нужным запомнить её имя. Девушка стоит на проходе для вип-персон, и на её руке – золотой браслет. Шанс, спасительная соломинка.         Парень резко отрывается от стены и улыбается ей как можно приветливее, ослепительно, будто не было этих бесконечных секунд вспоминаний и разглядываний.       − Я был уверен, что со мной только что заговорила Лиса из BlackPink, и потерялся во времени и пространстве, − Чон делает шаг ближе, но их все еще разделяет натянутая красная лента. – Как же потрясающе ты выглядишь. Сбежала с показа?       − Вот же невыносимый льстец! – девушка смеется, стреляя карими глазами из-под упавшего на них ровного среза челки, и стукает Уёна в плечо. Она явно смущается, а значит, комплиментами тот попал в самую точку. – Сам-то сегодня сиял наверняка. Твои смоки просто невероятно смотрятся. Научишь?       − Любой каприз, подруга. Напиши мне, и мы устроим бьюти-трансляцию, − Уён улыбается. У него не было смоки-макияжа сегодня. Видимо, он настолько натер глаза, пока был не в себе, что размазал всю подводку.       Холодный ветер снова выбивает своим порывом неуёмную дрожь в его плечах. Собеседница тоже неуютно ёрзает, а после, словно опомнившись, удивлённо на него уставилась.       − Ты чего тут топчешься? Пошли давай. Совсем уже околел в этой очереди.       Она ухватывает его за рукав кофты и тянет к себе, отчего Чону приходится поднырнуть под заграждение, чтобы оказаться по нужную сторону. Стоявшие в очереди парни и девушки недовольно ахают, цокают языками и, совсем не стесняясь, начинают обсуждать Уёнову наглость. Плевать ли ему на их перешептывания? Абсолютно. Держась следом за брюнеткой, чьё имя он так и не сумел вспомнить, они минуют десятки людей, ждущих в очереди своего шанса.       Вопрос об отсутствии у Чона браслета решается громким и раздраженным «Ты вообще в курсе, кто мой отец?» от его подружки. Охранник пропускает их сразу же, что даже немного расстраивает. Уён и сам хотел бы узнать, кто же её отец. Для общего развития, так сказать. Хостес на входе оснащает и его необходимым браслетом, теперь ему ничего не угрожает. Главное, не пить больше и не выебываться слишком громко. Тогда весь план получится осуществить.       Сделав с десяток действительно классных селфи с девушкой и даже пару раз чмокнувшись в щеку на прощание, та смывается за своим кавалером. Чону кажется таким смешным, что та убежала, чуть ли не виляя хвостиком, стоило тому парню лишь окликнуть её и пальцем поманить. В контексте жизни Уёна, эта его реакция вовсе казалась абсурдной. Сам-то он недалеко ушел.       Время не ждет. Он и так слишком много его потерял на входе.       Все еще раздраженная от резких световых сполохов сетчатка совсем не хочет фокусироваться. Он рыскает по переполненным людьми этажам, стараясь разглядеть знакомую фигуру. Надежда меркнет. От глушащей музыки становится хуже минута за минутой. Уён опирается локтями на перила второго этажа и смотрит вниз, на мельтешащий людьми танцпол. Действительно, идея оказалась провальной, а оттого идиотской. Он правда рассчитывал проследить за Кимом? Узнать, куда он вечно сбегает от него? Бред. Слишком незрелое решение для такого взрослого парня. Серьёзно, на какую же подростковую херню он тратит свое время?       Чон снова ловит откат. Ощущение ненужности накрывает его девятым валом, тяжеленой волной, бьющей сразу в голову, сметающей на своем пути всё важное. Его трясет, потому он старается переплести пальцы разбитых тремором рук и постараться успокоиться. Он смотрит в какую-то одну точку внизу, пытается сфокусироваться, дышать медленно, успокоиться. Но его мысленно утягивает в болото. Чащоба становится злой, гиблой. И Уён больше не её часть. Он – инородный, чужой, его гонят.       В блике белого света он замечает метнувшиеся в резком танцевальном движении заплетённые синие косы. Сердце пропускает удар. Он нашел. Резко растерев лицо ладонями, Чон смотрит туда, где только что видел Хонджуна, и вздрагивает. Он там. И он не один. Рядом с ним есть еще кто-то, кого Уён ни разу не видел.       Если бы он кубарем скатился с лестницы, ведущей со второго этажа на первый, то даже не удивился бы. В Уёне снова бушует ярость, как в комнате, когда Ким говорил такие неприятные для Чона вещи. А парень рядом с ним. Какого черта он себе позволяет? Разве можно устраивать у всех на виду настолько грязные танцы?       Хонджун в руках этого незнакомца выглядит игрушечно, ведь он то и дело прижимает его все ближе, показательно по-собственнически обхватывая за талию или ягодицы. Поддерживает за поясницу, когда Ким выгибается в спине назад настолько картинно красиво, что Чон даже притормаживает, наслаждаясь видом. Эти двое выглядят так контрастно, что даже хочется назвать это эстетичным. Хонджун – фрик с закосом на глэм-рокера, в расстегнутой до середины груди леопардовой рубашке и черных скинни, увешанных цепями. Второй же – высокий и утонченный, облаченный в ослепительно белый костюм, сшитый под кимоно, да еще и на голое тело. У первого синий маллет с дурацкими косичками, а у второго – аккуратно уложенные назад черные локоны. Морщась, Чон все же ловит себя на мысли, что эти двое – Инь и Ян, настолько гармонично выглядел их дуэт.       Он все еще стоит на месте, не в силах сделать хоть шаг, когда Хонджун разворачивается к своему спутнику спиной, гнется в пояснице, отдаваясь ритму звучащего трека так обезоруживающе профессионально. А тот лишь теснее вжимается пахом в его бедра, склоняясь к шее и оставляя на ней яркий след, что заметен даже в приглушенном свете клуба. В Уёне бушует ревность, напополам со страхом. Ему хочется обоих разорвать на куски, но устраивать сейчас сцену кажется ужасной идеей. В конце концов, они с Кимом не были парой. По крайней мере, они об этом никогда не говорили.       Трек перетекает в другой, и этой парочке он, видимо, не особо нравится. Хонджун тянет брюнета, с которым только что выплясывал, к себе ближе за шею, шепчет на ухо, на что тот отвечает только краткой улыбкой и кивком. Расцепившись, Ким тут же получает игривый шлепок по заднице, с которого вздрагивает, но реагирует положительно. Он так и не замечает Уёна, подбирающегося все ближе, и уже поднимается по лестнице в самую люксовую зону клуба. Его спутник собирается пойти следом, как вдруг получает резкий толчок в плечо.       − Ты кто такой?       У Уёна вот-вот искры из глаз посыпятся от злости на всё увиденное. Его трясет то ли от ревности, то ли от страха, то ли на отходняках, угадать сложно. Парень оборачивается на него, глядит свысока и с презрением, будто он здесь царь и бог. Отвечать не торопится, вальяжно развернувшись и скрестив руки на груди.       − Во-первых, это ты кто такой? Во-вторых, назови хоть один аргумент, почему я не должен приказать своей охране отметелить тебя прямо сейчас?       Он выглядит спокойно, но глазами испепеляет Чона в жалкую горстку у своих ног. Жаль только, что у того все ограничители сорвало и опасность им чувствуется на ноль процентов.       − Отвечают вопросом на вопрос только конченные ссыкуны, к сведению, − Ву пародирует его, руки перекрещивает и выпрямляется, в надежде казаться более грозным. – Повторяю вопрос, выродок. Ты. Кто. Такой?       Оппонент крайне озадаченно поднимает брови, даже рот приоткрыв от звенящей наглости. Уён даже на секунду чувствует превосходство, слишком уж рано собой загордившись. Парень в белом костюме взмахивает рукой, и рядом с ним тут же рисуется довольно крупный мужчина. Этот бугай кажется раза в три больше Чона и настолько же старше.       − Убери его, − брюнет разворачивается и направляется к той же лестнице, по которой несколькими минутами ранее ушел Ким.       Чон дергается следом. Какого хрена себе позволяет этот выхолощенный урод? Он этого так не оставит.       Его останавливает прилетевший в скулу тяжелый кулак. А дальше звон и темнота. ***       Ему слишком холодно, а вместо мозга – воронка от атомной бомбы. Сквозь надоедливый и мерзкий звон в ушах доносятся обрывки фраз, которые Чон не в силах разобрать. К телу точечно приливает тепло, так же быстро отступая, словно его кто-то касается. Сознание слишком разбитое, чтобы воспринимать происходящее, поэтому Уён находит спасение, снова проваливаясь в темную пустоту.