Глазки в точку

      В тесноте запущенной квартиры пахло как в затхлом свинарнике. На вид помещение тоже не многим отличалось от поросячьего пристанища. В каждой небольшой комнате не было чистого уголка, чтобы приткнуться и не рисковать перепачкать черные носки. Некогда вычищенную кухонную столешницу заполонили пустые чашки рамена и пахнущие забродившей кислятиной пачки от кимчи. Приборы раскиданы в хаотичном порядке, ни одной чистой тарелки. В углу протекли и засохли давно собираемые пакеты мусора. Небольшой раскладной диван и кресло забросаны грязной одеждой вперемешку с постельными принадлежностями. На плазменном телевизоре – единственной дорогой вещи в этом месте – сушилось махровое полотенце, так и не отстиранное от неизвестных желтых пятен. Освещая себе путь фонариком, так и не разуваясь, парень проскальзывает вглубь чужого владения.       Согнувшийся в позе эмбриона, на перепачканном кровью и рвотными массами кафельном полу, он лежит в ванной комнате съемной квартиры. Сейчас сезон дождей и воздух слишком влажный, однако кожа мертвеца начинает иссыхать. Глаза закрыты, а зрачки давно закатились.       Чон Уён мертв уже около двух часов.       Интересно, перед тем как сознание окончательно померкло, думал ли он: кто его здесь найдет? Может, обеспокоенные странным запахом соседи вызовут службу спасения, сотрудники которой просто выломают дверь? Или разгневанная арендодательница, не получившая плату вовремя, откроет квартиру своим ключом и столкнется с Чоном в его последнем пристанище? Может быть, его староста воспользуется той запасной связкой, что припрятана в щели косяка входной двери, чтобы узнать, почему Уён так долго не приходит на пары? Глупости. Вряд ли сознание умирающего в столь страшной агонии было зациклено на таких несущественных вопросах.       Стоящий в дверном проеме брюнет резко прижимает ладонь к нижней части лица: от картины и запаха становится дурно. Даже отворачивается на несколько десятков секунд, чтобы собраться с мыслями и силами. Раз уж он оказался здесь первым, то все произошедшее в ванной – его проблема. Медленно сосчитав до десяти, торгуется сам с собой и считает до двадцати. Потом до тридцати. Дальше – больше. Тормозит только на шестидесяти семи и понимает, тянуть уже бессмысленно. Все так же плотно прижимая ладонь ко рту и носу, парень делает шаг внутрь злополучной комнаты.       Стараясь не угодить в лужу чего-то максимально неприятного, подходит поближе и садится на корточки перед лежащим на боку Чон Уёном. Точнее тем, что от него осталось. Разглядывать человеческие трупы всегда страшно, да и довольно противно. Особенно в таких состояниях.         Некогда роскошная копна волос, аккуратно выстриженная удлиненным маллетом, поредела и стала похожа на отвратительно свисающие сальные сопли. А сейчас, вывоженная в пене и блевотине и вовсе не вызывала ничего кроме отвращения. Кожа истончилась, сменив карамельно-медовый оттенок на синюшную бледность. Щеки впали, веки – как нижние, так и верхние – заметно потемнели, а губы в кровь растерзаны, живого места не найти. На ступнях тоже кровь и в белом свете лампы отблескивают оставшиеся в ранках осколки. Глаза выглядят опухшими даже сейчас, видно Уён слишком долго ревел перед концом.       В израненной ладони окоченевшего тела зажат крупный кусок стекла, его острый конец перепачкан кровью, бурой, венозной. По всей видимости многочисленные и хаотичные в своей длине и глубине порезы на предплечьях и запястьях сделаны именно этим осколком. Зоркий взгляд пробегается по остаткам интерьера ванной и зацепляется за разбитое зеркало. В него запустили сорванной лейкой от душа?       Перепачканные стены повествовали о том, что Чон пытался встать, но раз за разом обессиленно валился обратно на залитый водой пол. Его тошнило там же, куда он приземлялся. Армагеддон прошелся в этой отдельно взятой ванной. Многочисленные косметические баночки, выстроенные рядками на подвесных полках, разбитыми валялись то на полу, то на сантехнике. Душевая шторка и удерживающая ее гардина сорванными валялись наискось посреди кабины. Непонятно зачем размещенный в ванной комнате цветок оказался утопленным в унитазе.         Сложно представить, что погром не потревожил никого из соседей, они не могли не услышать такое. А значит просто проигнорировали? От осознания такой несправедливости хотелось выть. Обрати кто внимание на шум и, вероятно, крики, Чона удалось бы спасти. По крайней мере в это хотелось верить.       Какого черта в этой ванной вообще забыл Чхве Сан?         Преуспевающий студент университета Ёнсе по направлению юриспруденции, лучший на своем потоке по профильным предметам, получивший возможность пройти стажировку помощником специалиста криминалистической лаборатории уже на втором году обучения. Многократный участник и призер спортивных состязаний. Младший и любимый сын своих родителей. Одним словом – золотой мальчишка.       Сан никогда не пропихивал свои успехи и регалии вперед себя. Он – это он, а не доказывающие какие-то свершения бумажки. Чхве добрый и искренний, готовый прийти на помощь даже не знакомому человеку. Так и случилось около трех месяцев назад. Он нашел Уёна в переулке неподалеку от секции тхэквондо, в которой занимался. Сан подумал, что тот был безбожно пьян, да к тому же, кажется, избит, и не смог пройти мимо такого молодого парня в такой пугающей ситуации. Сопротивляющегося и матерящегося Чона он перетащил к себе, отпоил водой, отмыл в ванной. И с того вечера его жизнь из солнечной дорамы превратилась в мрачный триллер. Нет, Уён совершенно не тянул Сана на дно, наоборот пытался оттолкнуть его, не позволять рыться в ворохе своих жизненных неурядиц. Говорил, что разберется сам. С улыбкой умопомрачительно яркой говорил, что сможет все решить.       А потом снова ревел в трубку, пока Чхве минует несколько пересадок на метро, автобус и двадцать минут шустрой трусцой до общежития в районе Ихва. Он никогда не сбрасывал тревожный звонок, просил Чона говорить с ним, молчать с ним, даже плакать, но главное — вместе с ним. Так Сан знал, что Уён будет в полном порядке, пока тот спешит на выручку. Будто бы под присмотром.       Сегодня вечером Уён сбросил звонок сразу же. Сану стоило догадаться, что являться сюда стоит уже с бригадой врачей и полицией. Хотя… Они все равно не успели бы.       Совсем неподалеку от тела, в луже из смешения воды и крови, лежит мобильный телефон. Чхве надеется, что он хотя бы включится. Он слышал в каком-то дайджесте на «Ютубе», что эта модель водонепроницаема, даже можно нырять с ней в бассейн и снимать под водой. Сан поднимается и отматывает побольше туалетной бумаги с рулона, обворачивая ей руку, и вытаскивает телефон из лужи.       − А? Зачем тебе знать мой пароль, Сан-а? – Чон похож на фарфоровую куклу, особенно когда так часто хлопает глазами от удивления.       Чхве и сам удивлен собственным вопросом, даже мяться начинает, а на ум лишь самые дурацкие оправдания приходят.       − Ну… Понимаешь, мало ли что может случиться. Вдруг мне понадобится позвонить. Когда мой телефон разрядится, а ты в этот момент будешь спать…       Из Сана врун – чистый сказочник. Если кто-то и придумывает особняки небылиц, диковинные гримуары и фолианты анатомических особенностей несуществующих в природе тварей, то это точно Чхве Сан. Ну, или кто-то из его близких родственников. Научиться так безобразно врать тоже у кого-то нужно. Чон смеется, закрывая лицо иссушено худыми руками, да качает головой.         − Дурак такой, Сан-а, − парень ближе подбирается к раскрасневшемуся пристыженному собеседнику и телефон вынимает из Сановых рук хозяйским жестом. – Запоминай тогда. 7954, вот так просто.       Уён вводит пароль, и телефон тут же разблокируется, являя взгляду Чхве забавные обои с нарисованным котиком, сидящим в луже с невообразимо глупым выражением мордочки. Это так по-Уёновски. Даже усмехается совсем кратко, прежде чем поднять взгляд на собеседника и склонить голову к своему левому плечу в вопросительном жесте.       − Странная комбинация. Что это значит?       − Тц, будто чешешь чужую ногу во время сна, − Чон головой качает словно осуждающе и зачесывает пятерней назад упавшие на глаза волосы. – Ладно, слушай. Семерка – последняя цифра года рождения моего старшего брата, девятка – моего года рождения, пятерка – года рождения младшего. Четыре – это как английское forever, то есть навсегда.       Повисает краткая тишина. Сан хочет спросить многое. И про родителей, и про то, почему он никогда не встречался с братьями Уёна. Где они все, если Чон настолько дорожит семейными узами? Почему не хотят помочь ему, когда он так сильно в них нуждается? Бесконечный поток мыслей прерывается уёновским смешком, отчего Чхве тут же взгляд фокусирует, сгоняя непрошенные мысли.       − Братья – самое дорогое, что у меня есть, если честно. Не хочу их расстраивать.       Сан так и не осмелился задать ни единого вопроса.       Тщательно обтерев салфеткой телефон, он вводит пароль. Темный экран блокировки смахивается вверх и Чхве тут же хмурится. Он как минимум надеялся наткнуться на предсмертную запись в заметках, на так и не набранный номер старшего брата, на непрошедший звонок в службу спасения. Да, черт возьми, что угодно. Но точно не открытый в инстаграме пост с фотографией.       Сан обновляет страницу и фото, наконец, прогружается. Два парня, один стоит спиной и держит второго, фотографирующего, на руках. Лиц не рассмотреть. Смазанное, сделанное в грязное зеркало, да еще и с кучей разъедающих глаза фильтров, оно совершенно ничем не цепляло. Еще и подпись до тошнотворного идиотская. «w/ da cap of my ♡», как это вообще читается? Его английский совсем не плох, он даже бегло говорит и читает, но это похоже на что-то сленговое, еще и с сокращениями. По его скромному мнению, подписывать так даже фото в инстаграме – дурная идея.       Заблокировав телефон Уёна, Сан откладывает его на чистый участок пола. Мало ли, он пригодится полиции, уж лучше оставить его на месте. Идеальным было бы и вовсе не трогать, но Чхве еще не до основания пропитался юридическим формализмом. Поспешные решения еще руководят им. После сдирает с руки бумагу, комкает и кидает ту в стоящую подле унитаза урну. Еще один взгляд исследует безжизненное тело, и, наконец, покидает ванную.         Выудив трясущимися руками из кармана спортивных штанов собственный телефон, набирает 119. Только сейчас осознает, как сильно страшно. Когда на том конце провода поднимается трубка, а дежурный скорой помощи будничным, чуть ли не роботизированным голосом выдает форменное приветствие. А Чхве теряет голос. И теряется в пространстве. Будто в ту же секунду на него сваливается вся тяжесть этого мира, тяжесть потери, тяжесть последствий, и ему становится трудно дышать. В трубке вопросительно «алёкают», и Сан трясет головой, стараясь прийти в себя. Откашливается, чтобы тембр прорезался.       − Я хочу сообщить о смерти человека. Общежитие в районе Ихва, седьмой этаж, восемнадцатая комната. Да, он точно мертв. Будьте добры, приезжайте скорее. Я встречу бригаду в коридоре этажа.       Звонок заканчивается, оставляя Сана наедине с зловещей тишиной. В темноте липко страшно и неуютно, но включать свет совершенно не хочется. Он боится увидеть всё то, что может скрывать за собой мрак маленькой съемной квартиры. От и до зная, как именно жил Уён последние полгода, зная, что отец раз за разом старался отогнать своего преуспевающего отпрыска от такого человека, как Чон, зная, как много последствий свалится на него в ближайшие месяцы. Чхве просто оседает на корточки и утыкается лицом в собственные колени.       − Чхве Сан, − голос отца набатом разнесся по минималистично обставленному кабинету. – Какую поговорку я твердил тебе всю твою жизнь?       − Неважно, что гонят, главное – дойти до Сеула?       − Тц, дурной ребенок, − качая головой, возрастной мужчина поднимается с кресла и встает напротив ведущего во двор окна. – Я всегда говорил тебе помнить, что дерьмо обходят не потому, что боятся. А потому, что оно грязное. Прекрати возиться с этим оборванцем, он утянет тебя на дно.       С старшим Чхве спорить было совершенно бесполезным занятием, ведь на каждый аргумент у него находился контр, история из жизни, притча или древнее сказание, которое хоть стой, хоть падай – не переплюнешь по весомости. Вообще отец, сколько Сан себя помнил, всегда жил по пословицам и поговоркам. Утверждал, что раз такое сотни лет назад говорили, да и сейчас используют – значит верные слова, правильные во всех отношениях. Потакать отеческим причудам стало вполне себе рядовым делом. Потому младший болванчиком кивает, зная, что все равно сделает по-своему.       − Да, отец. Я тебя понял.       Сан знает, что сейчас в его голове копошится абсолютная ерунда. Она отвлекает, как рой назойливых мошек, не дает сосредоточиться. То, что ждало впереди, казалось в миллион раз страшнее, чем найти мертвое тело небезразличного тебе человека.   Узнать причину смерти, сообщить об утрате всем близким и друзьям. Найти место для проведения поминальной службы и организовать её. Оплатить кремацию и полку в колумбарии. Сан даже не спрашивал, к какой религии Чон относился. Стоит ли заказывать для него католическую панихиду или это без надобности, потому что он – самоубийца? На глаза неминуемо наворачиваются слезы, и тишину вымершей квартиры нарушает звонкий всхлип.       − Как ты мог оставить меня вот так, Чон Уён?   ***       − А ты сегодня прямо сияешь.       Рядом с Чоном за длинный стол университетской столовой ставят железный поднос. Наполнение идентичное: рис, кимчи, бульон и мясо в кочуджане. Разве что, в отличие от обеда Уёна, на этом подносе есть огурцы. Прежде чем Чон начнет шипеть в сторону нелюбимого продукта, в миллионный раз рассказывая, как в детстве его заставляли через силу есть эти несчастные огурцы, хозяин подноса накрывает их крышечкой от чашки с бульоном. Уже заведенному Уёну остается только рыбьи хлопать ртом, так и звука не проронив. Все же его друг слишком находчивый, что не может не вызывать улыбку. Но Уён умело маскирует её, показательно горделиво взмахнув черной шевелюрой.       − Так заметно?       Он все же наигранно смущается комплименту, набивая себе цену, будто не проворонил первые две пары, крутясь перед зеркалом сначала с макияжем, а потом и с подбором костюма.       Перемахнув через скамью, стараясь не испачкать ту кроссовками, рядом приземляется сокурсник Уёна и по совместительству – его лучший друг. Пусть он и старше, но отсутствие макияжа и уложенные плавной волной каштановые пряди делают его визуально на несколько лет младше. Это еще и в корне противоречит плечистости и низкому тембру голоса. Юноша улыбается приветливо и радостно, словно после долгой разлуки, да играючи поддевает товарища плечом, прицокивая языком.       − Оглядись вокруг. Среди унылой массы гоблинов-студней ты выглядишь как настоящий Аркенстон. Куда собрался?       − Мистер Кан Ёсан, твои отсылки на «Властелин Колец» я пусть и не понимаю, но различаю.       − Не-а, − Кан отпивает бульон прямо из уже открытой чашки, словно это напиток, а не главное блюдо, да снова косится на Чона. – Всё еще не различаешь. Потому что это из «Хоббита».       − Давно не слушал истории о бессмысленности употребления огурцов? – Уён хмурится с хитрой мерзотиной во взоре подкрашенных глаз.       − Урыл, замолкаю.       Ёсан капитулирует безоговорочно, разве что руки не удосуживается поднять. Чон же с видом абсолютного победителя и, минимум, короля этой Вселенной, через трубочку с звучным сёрбом допивает банановое молоко.         − Так куда ты собрался?       − А, − словно опомнившись, Чон чуть было не откидывает от себя бутылочку. Для сохранности оставляет ее на столе, поодаль от своих жестикуляций и края стола. Разворачивается к Ёсану лицом, перекинув ногу через скамью. – Иль Ха сегодня устраивает вечеринку, и я собираюсь пойти.       Кан кривится что есть мочи и скептично изгибает бровь.       − Квон Иль Ха? Тот придурок с монументально-декоративной живописи? Вот уж не думал, что ты ходишь тусоваться туда, где волки срать боятся, − даже показательно есть огурцы перед Уёновым лицом перехотелось, что уж говорить об остальном содержимом подноса.       − Эй, то, что Джиа подцепила на его тусовке лобковый педикулез, − Кан тут же бьет его в плечо, а Чон в ответ на это склоняет голову и делает голос на три тона тише, продолжая только когда все обернувшиеся студенты потеряют интерес к их диалогу. – Так это проблема не самого Квона. Не он же с ней там на диване кувыркался.       Он пальцем взмахивает прямо перед носом через силу жующего рис Ёсана, как волшебной палочкой, но тот по мановению не сбрасывает свою брезгливую маску скептичности. Оно и понятно. Кан в целом такие мероприятия не любит, больше отдавая предпочтение домоседству в компании дорам и вкусных закусок, которые ему мама отправляла по осени из родного Пхохана, да столько много, что до следующей посылки хватало. Даже казалось, что и пусть фактически Ёсан старше Уёна всего на несколько месяцев, но что касается возраста ментального и поведенческого – то словно на все лет двадцать.         Ёсану и думать долго не приходится, чтобы сложить дважды два и понять, с чего бы это его дружок собрался в самую загаженную квартиру Сеула к старшекурснику, с которым до этого общался буквально ноль раз. Отложив палочки на поднос, чтобы нечаянно не проткнуть ими Чона в порыве собственного негодования, парень оборачивается к другу, чуть ли не нос к носу с ним сталкиваясь.       − Там будет этот твой Ким?       Уён чуть ли не подпрыгивает на насиженном месте и обе ладони прижимает ко рту Кана, на что тот резко меняет вектор бурчания и заводит шарманку про грязь, прыщи и все последствия вплоть до сломанных рук, если Чон его тут же не отпустит. Младший не дурак – отпускает.       − Тише себя веди. Ничего он не мой, − если бы bb-крем и правда оказался никудышным, то томатного цвета лицо сейчас бы озарило столовую. – Но именно поэтому я и собираюсь пойти туда, понимаешь? Это ведь такой шанс познакомиться.       − Вот и сдался тебе этот придурок.       − А вот и не придурок!       − Чон Уён, он учится на дизайне. Точно придурок.       − Но, Ёсан-ни, − брюнет часто захлопал глазами. Он всегда так делал, когда был чему-то удивлен. – Мы же тоже учимся на дизайне.       − Вот поэтому я знаю, о чем говорю, − скрип закатывающихся глаз Кана можно было бы услышать на втором этаже кампуса в классе с швейным оборудованием, настолько он был громким. – И он козел.       Про «этого-твоего-Кима» в университете давно ползла дурная слава. Слухов вокруг этой персоны было предостаточно. И Ёсан не волновался бы, если хоть одна из этих россказней оказалась хорошей. А касательно этого парня все было с точностью наоборот. Если подробнее не углубляться, то можно решить, что весь преступный синдикат Южной Кореи, а также работорговля и незаконный оборот оружия держались именно на этом Киме. Его точно подозревали в спаивании девочек в клубах «по заказу» его дружков, причем речь не шла только об алкогольном опьянении. По этому поводу даже опрашивали студентов их университета, но весомых доказательств для обвинения не нашли. Ребята, что некогда входили в Кимов круг общения, не стесняясь говорили о его заядлой игромании и постоянных попытках поднять денег на ставках. Он не раз впутывал в довольно мутные истории несовершеннолетних. Многие считали, что если пожать ему руку, то он тут же всадит в твою шприц с героином. Кима боялись и старались обходить стороной.       Конечно же, это не было правдой от и до, ведь Ким был просто стандартным третьекурсником. Отвязным творческим лоботрясом. Да и за руку его никто ни разу не ловил. Просто очередной до тошноты стандартный «bad boy», что наверняка плохо расстался с парочкой особо щепетильных хорошисток, а те и пустили слухов. И девчонок совершенно не интересует то, как оно извернулось и какими подробностями обросло. Ким же не был против такого опасливого отношения к его персоне. Наоборот, очень уж гордился и не упускал возможности выебнуться.       Еще секунда, и у Чона начнет дергаться нижняя губа, потому что блеск в глазах стал далеко не радостный. Кан снова перегнул. Ему не доводилось быть так беспамятно влюбленным хоть в кого-то, потому он не чувствовал тонкой грани, где стоило бы остановиться и не гнать. Кому будет приятно, если твой объект воздыхания смешают с грязью?       Ёсан трет переносицу и поджимает губы на пару мгновений.       − Прости. Ты ведь знаешь мое мнение на его счет.       − Да, Ёсан-ни, − Чон старается улыбаться искренне. – Но ты пойми меня, я…       − Избавь от лирики. Я понимаю. Просто, − мнется, подбирает слова, чтобы больше не ошибиться. – Будь осторожен, хорошо? И отзванивайся мне. Я не усну, пока не узнаю, что ты дома.       − В такие моменты ты напоминаешь мне маму-утку, − от былого расстройства остается только флер невысказанного на Ёсановом языке. Уён же, наоборот, окрылен до беспамятства. Все же даже фальшивое одобрение лучшего друга довольно важный момент повседневной жизни. – Обязательно дам знать, когда вернусь домой.       Проскользнув взглядом по чужой руке, взгляд цепляется за стрелки часов. Чем ближе к началу тусовки он заявится, тем больше возможности переключить на себя нужное внимание. Обычно люди любят пунктуальных, почему бы не воспользоваться случаем и не проверить?       Подрываясь из-за стола университетской столовой, брюнет целует друга в кудрявую макушку, от чего тот раздражающе громко причитает, но хотя бы не порывается влезть в драку. Прихватив с собой поднос и оставив в положенном для грязной посуды месте, Чон пробегается по коридорам и свободно выскальзывает из кампуса. Ему повезло выбежать до начала перерыва у первокурсников, их всегда так много, что затопчут по дороге в столовую и не заметят.         Узкая аллея ведет напрямик к автобусной остановке. Деньги нужно экономить, если Уён намерен сегодня веселиться до самого рассвета. Главное, не спустить отложенные на утреннее такси деньги на покупку очередной бутылки соджу. Ведь кто знает, как понесет.