Purpose for your flame

      Поразительно, но факт: Эни даже не пыталась думать или разбираться в одиночку с новыми… ну, пусть не совсем проблемами, но потенциальными переживаниями от встречи с Андайн. Она рассказала Папирусу. И тот сделал то, что девушка подсознательно ждала и в чем нуждалась: засуетился вокруг нее и утопил в заботе. А еще пнул старшего брата, и Санс с усталым вздохом исчез, а через пару минут появился с Азазелем в руках, очевидно притащив плюшика из ее квартиры. Эни лишь слабо улыбнулась, видя большого пушистого паука в руках скелета (и как забавно тот смотрелся с ним), и приняла того с благодарностью. И с ней же, ноющей в душе — впитала поддержку Папируса.       Она уже знала, что не откажется, пойдет куда нужно. Встретится с Андайн и поговорит начистоту. Давно стоило, на самом деле. И… откровенно говоря, сейчас, когда столько всего произошло, это странное пепельное состояние не равнодушия, но немного отстраненной безмятежности позволяло переживать по поводу и без чуть меньше. Оказалось, что после больших потрясений более мелкие кажутся уже не такими страшными. Оказалось, есть только определенное количество страха и тревоги, которое может переживать человек в короткий период времени. Или это она старалась так думать? Старалась отстраниться, потому что так было легче?       Имеет ли причина вообще значение? Эни так не думает. Она написала короткое “хорошо” в ответ на сообщение, получила предложение встретиться в Лаборатории завтра. Лаборатория… Значит, Альфис будет там в качестве моральной поддержки. Вопрос только для кого — нее или Андайн? Эни хотелось думать, что стойкой воительнице чуждо чувство волнения и страха, но она знала лучше: источниками большинства негативных эмоций, даже гнева — особенно гнева — был страх. Уж ей ли не знать?       Сжимая Азазеля в руках, девушка подняла серые глаза на тихо замерших в гостиной братьев. Ладно, замер Папирус, а Санс лениво развалился на краю дивана, где она ночевала уже который день, и был на полпути к мирной потере сознания.       Высокий скелет сразу же предложил пойти с ней. Вот, у нее тоже была моральная поддержка, ясно? Хотя… Осознание, что в этот раз Папирус собирается откровенно болеть за ее “команду” одновременно польстила и ужалила — он все же близкий друг Андайн, и Эни все еще не хотела ставить этого нежного и сострадательного скелета перед собой как щит. Кроме того, медленно пульсирующая, словно в тревожной дреме, душа шептала о том, что ей стоит сделать это самой. Девушка не собиралась уходить без перемирия или хотя бы прояснения ситуации, а значит — будет грязь. И в этой грязи она ни за что не стала бы валять своего друга, который итак уже натерпелся вместе с ней просто “за компанию”. Или это она натерпелась вместе с ним?       Так или иначе, Эни мягко отказалась, а потом как-то невзначай глянула в сторону тихого храпа. Заснул таки. Хотя неудивительно. Санс, казалось, пытался находиться во всех местах одновременно: дом, Лаборатория, диархи. Однако изо всех своих скелетных сил старался оставаться дома как можно дольше (и даже не всегда в состоянии отруба). И, назовите ее мечтательницей, но ей стало казаться, что он проводил столько времени дома не только ради брата, но и немного, пусть совсем чуть-чуть — ради нее. Как бы Эни не сожалела о произошедшем тогда в переулке, но это странным образом смягчило старшего скелета к ней.              О, это вовсе не было выставлено напоказ, но и она ведь не совсем слепая. Пока Папирус ходил вокруг нее на цыпочках и кутал в одеяла, как грозящееся разбиться яйцо, Санс просто был… везде. Куда не повернешь голову, везде мелькнет кусочек синей толстовки или мысок розового тапка. Как только подумаешь, что ты остался один, и страшные мысли снова решались объявиться — внезапно слышался тихий храп поблизости. Эни не говорила вслух, но была отчаянно благодарна за это постоянное присутствие.       И потому она была уверена — и сама поразилась этой уверенности — что если попросит его пойти с ней на встречу с Андайн, то он не откажет. Ну, в итоге не откажет. И, что самое удобное, Санс даже не был особо близок с Андайн, так что Эни не пришлось бы переживать, что она ссорит друзей. А еще маленькая часть ее шептала на задворках мыслей, что с этой кучей костей за спиной страшно ей не будет.       Однако, опять же, Эни не идет воевать и отстаивать какую-то свою обязательную “правость”. Она идет за правдой, за миром, за своей подругой прежде всего. И потому она пошла одна. Встала утром пораньше, помахала со слабой улыбкой Папирусу, готовящему завтрак, и разлепившему одну глазницу лежащему на столе Сансу, и вышла из дома.       Девушка отправилась заранее — очень заранее, если точнее. У нее было еще одно дело, зудящее на подкорке, кроме разговора с Андайн. И это дело требовало помощи от одной конкретной ученой.       Альфис встретила ее с нервной радостью и робкой надеждой, что они все еще друзья. Эни удивленно моргнула, вспомнила, как игнорировала длинные простыни ее сообщений и с пристыженным выражением обняла маленькую желтую рептилию. А когда та тихо, сочувственно сжала ее в ответ, Эни вспомнила, кто именно, по словам Санса, прикрыл ей спину после произошедшего кошмара. И сжала ученую еще крепче, не в силах выдавить слова из сжавшегося горла.       А потом они говорили в гудящей тихой жизнью электроники комнате Лаборатории о совсем простых вещах: о новых сериях аниме, о газировке со вкусом винограда, которая теперь забивала все холодильники ученой, о другой незначительной, но такой приятной чепухе. И Эни уже устала поражаться тому, как легко монстры принимают то, что она сделала.       Даже более того — в последние разы, когда она выбиралась на улицу с братьями, Эни ловила на себе взгляды прохожих монстров. И они стали другими: больше не спокойные и равнодушные взгляды незнакомцев. Теперь там было странное признание. Папирус тихо шепнул ей, что никто кроме ее “круга” не знает, что именно она сделала, но монстрята-кролики, которых определили к их родственникам (благослови Боже кроликов и их многочисленность даже среди монстров), не скрывали своей благодарности и имени благодетельницы, пусть и не делились подробностями.              И Эни не могла злиться на детей — они ведь дети, как можно ожидать, что они ничем не выдадут произошедшего? Но факт оставался фактом: слухи пошли, а как оказалось, монстры — сплетники похуже бабушек в подъездах — и вот уже каждая собака (и буквально тоже) задерживала на ней если не благодарный, то заинтересованный взгляд. От этого внезапного внимания тошнило в привычной тревоге, но что и того хуже — скручивало в новом витке вины от ощущения признания и симпатии. Это было неправильно, незаслуженно, совершенно искажено.              И иронично, ведь теперь, когда монстры в своей общности приветствовали ее нахождение на своей территории, Эни все больше хотела запереться дома и не высовывать нос. Со временем она свыкнется — право слово, у нее не было выбора кроме этого уже осточертевшего “привыкнуть” — но сейчас это было так тяжело.       Монстры были странными, удивительными, простыми и сложными, все еще непонятными. Но разве не за это она полюбила их? Ртутные глаза с теплотой посмотрели на тараторящую подробности какого-то нового исследования Альфис. С трудом отодвинув свои размышления в сторону, Эни дрожаще выдохнула и перешла к делу, которое привело ее раньше назначенного времени в Лабораторию.       — Альфис, можно мне… Можешь провести еще одно сканирование моей души, пожалуйста?       Ученая посмотрела на нее немного недоуменно, а потом ее лицо смягчилось в горькое выражение сострадания. Она ничего не спрашивала, просто подвела девушку к той самой жутковатой машине, настроила все, как и в прошлый раз, помогла устроиться внутри.       Металлические плиты снова замерли напротив груди, воздух гудел странным давлением в тесной капсуле, и девушка ждала с закрытыми глазами, сглатывая ком напуганных предчувствий в горле.       Когда Альфис робко протянула ей стопку бумаги, Эни впервые посмотрела на ту графу, которую в первый раз проигнорировала. Статистика. Эния Фаррелл LV 2 EXP 100 НР 170/170 АТ 15 DF 80       Душа сжалась от этой маленькой, но такой значительной двойки — видимое доказательство того, что она сделала. Тихий голос Альфис раздался сбоку:       — Т-твой EXP очень высокий, ч-что не соответствует твоему LV. Э-это значит, что ты причинила много б-боли, но твой “Уровень Жестокости” в-все еще низок — т-твое желание причинять с-страдания маленькое, — лапка утешающе сжала холодные пальцы девушки. — Э-это не было н-намерено.       Было ли это так? Ведь тогда, пусть и на краткий момент, Эни искренне хотела, чтобы те люди исчезли, и вот, она преуспела. Сглотнув горечь, она перевела взгляд на другую страницу, и губы растянулись в кривой, болезненной усмешке.       Распределение ЧЕРТ: ХРАБРОСТЬ: 65,5%; СПРАВЕДЛИВОСТЬ: 32%; ДОБРОТА: 2,4%.       Ее ХРАБРОСТЬ и СПРАВЕДЛИВОСТЬ выросли, но ДОБРОТА упала. С жалких 4,9% до совсем незначительных 2,4%. Она почти могла видеть вживую, как оранжевый и желтый поглощали тающую зелень на кончике магического сердечка. Ей стоило посмотреть на свою душу раньше. Но Эни боялась. А теперь — вот они, ее страхи, отраженные чернилами на бумаге. Она знала, что что-то такое ужасное, отвратительное всему ее существу, как убийство, должно было повлиять на нее. Но видеть и догадываться — такие разные вещи. Совершенно разные вещи. Ей хотелось сжечь поганую бумагу в руках и растоптать пепел.       Эни отдала помятые крепкой хваткой листы и поплелась на выход из помещения. До прихода Андайн было еще время, и ей надо было проветриться и остудить голову. Перехватившая ее у лифта Альфис робко потянула девушку в другую сторону. Ученая отвела ее в какое-то небольшое, немного пыльное помещение с одним стареньким диваном и неплохим видом из окна на сереющую хмарь раннего утра над городом.       Благодарно кивнув, девушка устроилась там. А когда Альфис, потоптавшись на месте, неловко ушла, давая ей уединение, тут же распахнула окно и закрыла глаза, вдыхая запах сырого снега и свежести. Она все еще чувствовала себя маленькой лодочкой посреди океана, потерянной и глупой — кто поплывет один в центр безумной стихии, когда ты так мал и слаб? Но она была не одна, ее закрывали от волн и ветра друзья. Вот только трещины и протечки, нанесенные недавним штормом, ей придется латать самой.       Спустя неясное количество времени дверь в комнатку открылась, и нос тут наполнил запах моря. Да, теперь Эни и правда чувствовала себя той самой лодочкой. Она обернулась, отступая на шаг от окна, и посмотрела на Андайн. И поразилась тому, что увидела на таком привычно стоическом и самодовольном лице — неуверенность. Тень под зрячим глазом, хмурая складка между бровей, словно поблекшие ранее яркие синий и красный: ядовитые, хищные цвета монстра будто выгорели на солнце.       — Привет, панк, — и такой неправильно тихий голос.       — Привет, — эхо в ответ.       Андайн сделала несколько шагов и села на диван, хмуро глядя в окно и больше ничего не говоря. Эни осталась стоять. И тут же поняла, что такая расстановка позиций не была случайной — Экс Капитан уступала ей ведущую роль сейчас. Чувствовала ли она вину? Девушка посмотрела на лицо монстра, впитывая близкие черты, ощущая, что словно ничего не изменилось, когда, по сути, изменилось все.       Ироничная горькая мысль внезапно скользнула среди тумана размышлений: “Я так хотела быть похожа на нее, и вот теперь я получила то, о чем мечтала”.              Смешно. Было ли убийство троих мужчин эквивалентно убийству ребенка? Стоило ли вообще сравнивать?              “Нет, вовсе нет”. Это не было ни соревнованием, ни судом. И даже если бы так и было, никто из них не вправе судить другого: Эни не имела никакого отношения к тому ребенку, и не ей было прощать Андайн, и эта логика работала и в обратную сторону.       Они теперь были похожи в каком-то горьком, неправильном смысле. Похожи так, как никто из них никогда не хотел быть. Но даже если Эни не была тем, кто может судить, она все еще хотела понять. Она все еще хотела, чтобы ее душа нашла оправдание подруге, и позволила девушке быть рядом без чувства вины. Эни хотела понять и, быть может, найти понимание и для себя тоже.       Она села рядом. И каким-то совершенно естественным жестом положила голову на жесткое плечо. Вообще неудобно, но в груди сразу стало теплей. Нос заполнил запах влаги и соли — море после шторма. Сердце сжалось в потребности, и в горле закипели слова: извинения, просьбы, неясная бессмысленная чушь.              — Расскажи мне, пожалуйста, — единственное, что вышло наружу.              Зрячий глаз подруги уставился куда-то в пустоту за окном, она явно была "не здесь" и "не сейчас". Но Андайн не спорила, звучала непривычно тихо, рассказывая то, что стоило рассказать намного раньше, и тогда может не было бы всей этой драмы.              Она рассказала, как давным-давно, когда она еще была лишь обычной стражницей, в Подземелье упал мальчик. Мальчик с яркой и сильной душой СПРАВЕДЛИВОСТИ. Мальчик в ковбойской шляпе и игрушечным револьвером в руках. Мальчик, который оставил след из пыли на пути своего шествия.              Андайн колебалась, ее лицо искажалось в тяжелом темном выражении, когда она поднимала горькие воспоминания, замирая, спотыкаясь на пороге какой-то большой тайны. Тайны, которую она решила доверить тому, кого искренне считает своим другом.              — Ты помнишь, на твой день рождения… я говорила о том, что намерение оставляет раны, которые могут никогда не исцелиться, — когтистые пальцы потерли повязку на глазу привычным жестом, — это еще не все. Ты можешь спросить у Альфис позже про всю эту ученую чушь. Мы состоим из магии, даже если наши тела твердые и… Если кто-то захочет, по-настоящему, всей душой захочет убить монстра… Одного удара будет достаточно.       Эни тут же застыла и повернула побледневшее, опустевшее лицо к подруге. О чем она говорила? И та продолжила, тихо, торжественно потрошить страшную правду об их уязвимости.       — Неважно, насколько сильным или слабым будет удар, неважно, взрослый или ребенок его нанесет. Бум — и все. Кучка пыли, — алый глаз встретился с серыми, и Андайн хрипло выдавила из себя продолжение. — Раньше я никогда не верила в это до конца. Как кто-то вроде нас, существ с магией и силой ломать скалы, сминать пространство и подчинять стихии, может быть настолько слаб? Бред же… Но тогда я узнала это на практике. Тот пацан верил, что мы — демоны. И он искренне, от всего сердца желал смерти проклятым демонам.       Душа сжалась за ребрами от страшного откровения. Любой удар? Один удар — и чья-то смерть? Это было не просто ужасно, это было абсолютно неправдоподобно. Один удар от малыша, в своей незрелости испытывающего искренне желание навредить — и кто-то умрет? Вот так просто? Вот так легко любой из ее друзей может умереть? От одного чертового удара?       Защитный гнев и ужас раздулись в груди, заверещали сиреной, захрипели, снова и снова подкидывая изображение пыли на асфальте, звук хруста костей Папируса, голодные ухмылки на лицах мужчин. Их намерения не было достаточно? Они хотели поиграться сначала? А если бы нет? То Папирус бы, славный, милый, добрый, невероятный Папирус — умер бы?       Дрожащие пальцы сминали ткань рубашки от ужасающей фантазии, неслучившейся вероятности. Один удар. Один удар того мужчины мог забрать ее друга. Один удар ребенка забирал жизни других монстров. Насколько сильным было намерение того мальчика? И тогда как Андайн выжила?       Взгляд сам собой метнулся к повязке на глазу подруге, воспоминания тут же подкинули образ сырой и больной раны.       — Если достаточно одного удара, — Эни все еще не могла поверить в эту концепцию. Мир не мог быть настолько неправильно несправедливым, чтобы создать монстров такими уязвимыми. — Если так… тогда как ты?...              Она не смогла закончить, не смогла выдавить из себя вопрос, на мгновение представляя, как сильная, прекрасная Андайн рассыпается пылью.       — Я — босс-монстр и моя DF покрепче и… может быть он испугался, может быть дрогнул, и в этой атаке его намерение было не таким незыблемым, я не знаю. Я знаю лишь одно: десятки лет назад я встретила человека, думала отвести его Азгору, как и других, но потом увидела пыль, услышала рыдающие мольбы других монстров. Увидела, как из его оружия вылетают магические желтые пули, маленькие и безобидные на вид, и как другие тут же погибали от них. Я попыталась схватить его один раз, но, — она прижала ладонь к слепой, раскуроченной глазнице под мягкой тканью и выплюнула. — Но у меня не вышло. Я не буду извиняться за то, что сделала, я защищала свой народ. Для вас тот мальчик — просто ребенок, для нас — человек, унесший несколько десятков жизней… Но мне жаль, что все вышло наружу вот так, и ты пострадала, Форрест.       Эни задавила вопящий в панике крик мыслей: один удар, один удар, один удар, — и сосредоточилась на словах. Рассказанное было трагичным, и ужасным, и… приносило облегчение, от которого тут же стало стыдно. Правда была уродливой, несправедливой и грустной, но Эни могла понять эту правду. И принять. Видя на чужом лице то, что не озвучено вслух, но то, что она сама узнает с легкостью — вину. Как бы Андайн ни старалась убедить себя в том, что защищала своих, что ее поступок верный, но часть ее понимала: произошедшее — неправильно. Возможно, другого выбора не было, но это все еще неправильно. Убийство никогда не может быть правильным. И даже спустя столько лет Экс Капитан не оставили мысли об этом.       Будет ли так же с Эни? Будет ли она спустя десятилетия вспоминать тех мужчин и все еще слышать эхо тройной агонии, чувствовать в носу запах горящей плоти?              Она снова прижалась щекой к чужому плечу, зажмурившись.       — Я понимаю. Но даже если этот мальчик был таким, разве нельзя было оставить остальных в живых? Почему ваш Король так… — она не смогла подобрать правильных слов, не желая ранить своим косноязычием.              — Старик делал то, что считал лучшим для всех нас, — защитно огрызнулась монстр, но тут же смягчилась. — Как мне рассказывали, раньше люди совсем не падали в Подземелье. И монстры теряли надежду, пока не появилась первая, ээээ, — Андайн резко стушевалась и замялась, скривившись. — Это не совсем моя история, лучше поговори об этом с Королевой. В общем… АРГХ!       Эни тихо усмехнулась очевидному расстройству подруги о необходимости обходить очередную “тайну”. Сколько же их там еще было?       — Мы были в трауре — и не спрашивай почему! — и Азгор издал приказ, что каждый упавший человек должен быть доставлен во Дворец, где его душа будет отнята. Это дало монстрам надежду после произошедшего горя, что не все потеряно, что мы когда-нибудь будем свободны… Мы не ожидали, что все они будут детьми. Но пути назад уже не было и…       Голос внезапно затих, послышался усталый вздох, и Андайн заговорила тише:       — Эта информация не распространялась, но когда я вступила в Королевскую стражу, меня посвятили в то, что наши ресурсы истощались. Ядро — машина, питающая все Подземелье — начинала давать сбои все чаще, а Альфис не была тем, кто его построил. Мы на самом деле не знаем, кто его построил. Но это был наш единственный источник энергии и от него зависела наша жизнь: производства еды и тепла, и другие такие штуки, ух, я не совсем разбираюсь, но ты поняла суть, да?       Получив кивок, она рассказала, как окончательная поломка этой машины могла повлиять на жизнь монстров: они остались бы заперты в темноте и холоде, обреченные на борьбу с голодом. Сбор человеческих душ для уничтожения Барьера теперь выглядел не как затянувшаяся тоска по свободе, но как гонка со временем на выживание. Да, вероятно, те дети могли бы прожить свою жизнь спокойно и умереть от болезни или старости, прежде чем их души заберут. Но Судьба не терпит сослагательного наклонения, и понять решения Короля — жестокие, хладнокровные решения на благо его народа — стало возможным.       Эти дети не заслуживали такой участи, не заслуживали смерти вдали от родителей, братьев и сестер, среди пугающих непонятных существ. Но монстры тоже не заслуживали смерти. Андайн не заслуживала лишиться глаза и жить с грузом совершенного. Никто не был виноват, никто не был полностью свободен в своем выборе. Это просто произошло — последствия чужих решений и смертей.       И эти последствия подарили ей друзей в таком количестве, в каком Эни никогда не смела мечтать в тенях своей несколько социопатичной души. Подарили ей дом, принятие, учителей, чувство принадлежности. Нет смысла сокрушаться теперь, когда пепел осел и монстры сделали то, что должны были. И они выжили. Они справились.       — Спасибо, Андайн, — хрупко и тихо выдохнула девушка, — Извини, что тогда кричала, я не… Теперь я…       Теперь она понимает больше. Теперь ее руки в крови из чистых, но безрассудных намерений. И Эни чувствует себя лицемеркой, глупым ребенком, с высоты безопасности своего существования судящего чужие выборы, сделанные из стремления выжить. Как высокомерна она была… а теперь… она сама убийца.       Большая ладонь монстра внезапно скользнула сквозь буйные темные волосы и мягко взлохматила. Девушка удивленно подняла взгляд на хмурое и какое-то болезненное выражение лица подруги. Та словно понимала все без слов, прижала девушку ближе к своему боку, ответила так тихо, что защемило сердце:       — Все будет в порядке. Ты будешь в порядке.       И такие похожие слова Гриллби эхом резонировали в разуме, напоминая, что она не одна. Эни крепко прижалась к жесткому боку в ответ и сказала с маленькой, горькой улыбкой, полной надежды:       — Мы будем.              Они будут. Обязательно, обязательно будут. Невозможно, чтобы все эти усилия, вся борьба, все испытания были впустую. Эни сделает все, что от нее зависит, все, что вообще сможет, чтобы ничего не оказалось зря. Чтобы все они были в порядке.              Прощаясь с Андайн и Альфис, Эни едва заставила себя отлипнуть от их тройных объятий. Душа ныла, но настойчиво гудела о правильности происходящего. Все будет хорошо. Все они будут в порядке.       Она вернулась в дом братьев в облаке тяжелых раздумий. Внутри оказался лишь спящий на диване старший скелет с открытой книгой на черепе. Эни тихо подошла ближе и подняла ее, видя на корешке “Сборник Анекдотов”. Открыв, внутри она обнаружила… формулы по физике? Какого черта?       — хэй, верни мне мой сон, — разлепив одну глазницу хрипло хекнул Санс. Виновато посмотрев на него, Эни слабо ухмыльнулась и положила книгу обратно ему на лицо. Из-за страниц послышался приглушенный смех, — не, это не та страница.       — Извини, — девушка осмотрелась и заметила, как тихо было в доме. — Где Папирус?       — о, он у врача, снимает повязки и проходит осмотр.       — О… Теперь все в порядке, да?       Санс приподнял большим пальцем край книги, как козырек, и посмотрел на нее с гордой улыбкой:       — агась, мой бро слишком крут, чтобы дать сломить себя такой мелочи.       Тихо фыркнув, Эни задумчиво перевела взгляд на лестницу и немного робко спросила:       — Могу я побыть у него в комнате недолго? Обещаю ничего не трогать.       — кхе, зачем? — скелет сел на диване.       В ответ девушка лишь неловко постучала себя указательным пальцем по грудине, и Санс тут же отвел взгляд и торопливо дал разрешение. Но стоило ей сделать лишь шаг на лестнице, как низкий голос догнал ее в спину:       — как, эм, прошло с андайн?       — Хорошо. У нас теперь… все хорошо, я так думаю. Спасибо, что спросил, — Эни улыбнулась на его неуверенный кивок и стала подниматься дальше.       Каждый шаг казался размазанным в вечности, мысли крутились и смещались к образу мальчика с револьвером. Был ли это тот самый человек, который нападал и на Санса? Поговорил ли скелет вообще с кем-нибудь об этом? Почему-то Эни сомневалась в этом. Слишком он был закрытым и слишком сильно опекал своего младшего брата, чтобы обременять своими проблемами.       Эни хотела бы помочь ему. Санс и Папирус столько сделали для нее в последние дни, что благодарность порой душила сильнее вины. Ей хотелось сделать что-нибудь для них, выразить все то огромное и щемяще-нежное, что накопилось в сердце.       Дверь в комнату, полную ярких вещей, в каждой из которых словно была часть их обладателя, тихо распахнулась. Аккуратно сев поперек кровати в виде гоночной машины, Эни облокотилась спиной о стену и обняла колени руками. Время, проведенное у двух скелетов было болезненным, но в то же время милосердно исцеляющим. О ней заботились, ее оберегали, и это было так ново.       Но Эни знала, что прятаться от мира долго не выйдет. Либо ты сам посмотришь в лицо своей жизни, либо она схватит тебя за лодыжки и грубо бросит в следующую мясорубку. Девушка ощущала себя усталой, напуганной и неготовой, но… лучше она сама сделает ход, чем очередная неожиданность свалится на нее тогда, когда не ждешь.       И чтобы сделать этот ход, ей нужно определиться с одной вещью окончательно. Чтобы отсеять сомнения и, наконец, посмотреть вперед. На тот путь, который рассыпался и вновь собрался перед ней.       Монстры. Монстры изменили ее жизнь бесповоротно, оставили неизгладимый след и, вспоминая прошлую себя, Эни замечала все больше различий. Первую половину ее жизни у нее был только Отец. Он был ее ярким солнцем, константой, ее опорой и главной точкой отсчета. А потом его не стало — рано, больно, горько.       Но тогда у нее появились тетя Кэтрин и Несс. Два новых спутника в ее жизни, уже не яркое солнце, но утешительное присутствие и поддержка. И Эни была более чем довольна этим — иметь две точки приложения для своей привязанности и любви.       А сейчас? Их стало четыре, потом шесть, потом восемь… Эни раньше никогда не могла насытиться чужой заботой, всегда желала больше, а теперь внезапно оказалась ошеломлена тем, сколько рук к ней протянуто.       И она хотела протянуть свою в ответ. Она хотела взять каждого из них и привязать к своему сердцу. Она хотела защитить их — таких сильных, но таких уязвимых.       Она хотела помочь Сансу с его прошлым, если он когда-нибудь подпустит ее ближе. Помочь Андайн с ее виной. Папирусу с его новым пониманием того, сколько от него держали в тайне. Монстрам в целом.       И она сделает это. Но для этого ей сначала придется помочь кому-то еще.       Себе.       Ладонь легла на грудь и тянущим жестом высвободила душу из плена тела. Краски мира потемнели, и только яркое, нестерпимо яркое оранжевое сердечко пульсировало и горело на ладони. Ртутные глаза с грустью смотрели на то, как чуть резче дергались завитки оранжевого и желтого, как сам цвет ее души, казалось, стал немного насыщенней и резче. И маленькая капля зеленого на кончике сердца — ее надежда исцелять других — стала тусклее, пересеченная яркой нитью злого оранжевого, словно рассеченная ударом меча.       Она изменилась. Но все еще… Все еще… Это была она. И она была красивой.       Ладони нежно обняли обиженное, ершистое язычками огня сердечко и прижали к щеке, пара слезинок скользнула из-за зажмуренных глаз.       — Все будет в порядке, — шептали ей голоса Гриллби, братьев-скелетов, Андайн, Альфис, — Я буду в порядке.       Пальцы обняли защитным жестом горячую душу, и тихий шепот лился обещаниями:       — Я научусь любить тебя и такую. Я постараюсь не дать нас больше в обиду. И мы не одни, слышишь? — голос сорвался на тихий всхлип, пусть глупо, кто вообще говорит со своей душой? Она. Она говорит и будет говорить. — Мы не одни, вокруг нас теперь так много тех, кто заботится… Кто л-любит нас.       Она укачивала в ладонях свою душу и ей казалось, что та пульсировала чуть мягче. Эни верила, что это хороший знак. Она должна была в это верить. Верить в себя, в путь, который выбрала, в то, что даже если ее ошибки чудовищны, это не делает ее ужасным человеком.              Она будет в порядке.       Душа вернулась на место, и девушка встала с постели, стерев слезы. Спустившись на первый этаж, она посмотрела на напряженного скелета, внимательно следящего за ней глазницами, и остановилась на секунду.       — Я иду к Ториэль. Если все пройдет хорошо, то скоро я заберу свое барахло и дам вам пожить в мире без моей компании, — она мягко улыбнулась на его кривую ухмылку, зная, что тот не особо комфортно чувствовал себя в своем собственном доме из-за нее, хоть и не жаловался. — Спасибо, Санс. Что пригласил и разрешил остаться тут. Ты хороший друг.       — кхе, малыш, ты заставляешь скелета краснеть, — он и правда выглядел неловко. Но, конечно, вообще не смущенным, скорее неуютным от ее расчувствованных слов и очевидно покрасневших глаз.       — О, тогда быть может я обниму тебя напоследок? — солнечно улыбнулась девушка, а лицо скелета резко приняло свое привычно острое и нахальное выражение.       — нет.       — Твоя потеря, я отлично натренировалась обниматься благодаря Папирусу и остальным. Попробуй как-нибудь, от этого не умирают.       Она накинула куртку и вышла на улицу, слыша веселое фырканье в спину. Да, она поможет ему. Всем им. Она хочет видеть свою жизнь именно такой — среди них, как равная, а не как маленькая дрожащая тряпочка, хнычущая о своей бесполезности. Ух ты, Эни уже заглядывала немного слишком далеко? Неважно!              Поддержка других, вид ее собственной души — изменившейся, но все еще прекрасной — и понимание себя, пришедшее с этим действием, придавали сил каждому ее шагу. И Эни стремительно двигалась в сторону дома Королевы, а в серых глазах впервые за долгое время горел огонь. Она была полна ХРАБРОСТИ.       И пока это великолепное, могущественное чувство не выветрилось из нее, Эни решительно поднялась на крыльцо дома, открыла своим ключом дверь и распахнула, возможно, излишне драматично. Не тратя ни минуты (ну только если минутку на разуться, пачкать полы не хотелось) девушка ворвалась в гостиную, откуда слышался голос Ториэль.       Набранный в грудь воздух с сипом вышел наружу, когда она споткнулась о воздух от увиденного: за столом сидели Королева и двое мужчин. Один на вид слегка за пятьдесят, другой — в середине двадцатых, оба в костюмах, с кейсами и кучей бумаг в руках.       Немая пауза, в ходе которой Эни переосмысливала каждый свой жизненный выбор, была прервана, когда старший мужчина поднялся со своего места и подошел к ней, протягивая руку.       — Арманд Сторс. А вы, полагаю, племянница бесподобной Катарины? Вы похожи на нее.       Эни тут же натянула улыбку и пожала протянутую руку. Похожи, ага, как же, она уверена, что тетя просто показала им ее фото для “вычисления” среди толпы. Впрочем, неважно, перед ней был один из тех самых юристов и, честно говоря, не стоило удивляться тому, что они уже проводят консультации лично — за событиями девушка следила крайне паршиво в последнее время. Хотя Санс, засранец такой, мог бы и предупредить.       “Хихикает наверное на диване, представляя, как я тут позорюсь”.       — Эния Фаррелл, очень приятно. И да, это моя тетя.       Не успел мужчина продолжить, как более молодой юрист вынырнул из-за его спины и тут же практически ослепил девушку широкой белоснежной улыбкой во все 32 зуба.       — Итан Сторс, очень рад встрече! — пока Эни пыталась проморгаться, ее руку быстро взяли и энергично встряхнули.       А потом на плечо легла знакомая теплая лапа и сбоку раздался нежный, покровительственный голос:       — Эни, я рада тебя видеть. Хотя сейчас не слишком удобное время, подождешь немного с Фриск? Они в своей комнате, а мы скоро закончим.       Подняв взгляд на мягкое и усталое выражение лица монстра-козы, девушка едва успела проглотить рвущееся наружу согласие. Нет. Нет, так больше не пойдет.       — На самом деле, я бы осталась и послушала, — Эни смотрела в алые глаза Королевы, надеясь, что та уступит. Но Ториэль лишь укоризненно нахмурилась, отвечая совсем не то, что девушка хотела услышать.       — Я не думаю, что это мудрое решение-       — Обещаю не мешать, — но видя, что та не собирается сдаваться, Эни повернулась к юристам, — Это ведь возможно?       — Поскольку нашим техническим нанимателем является Катарина, то я не вижу проблемы. Она дала свое разрешение на допуск вас к информации, — глубоким тоном ответил старший Сторс и приглашающе указал рукой на диван. И Эни прошла мимо Королевы, стараясь игнорировать свои дрожащие колени. Она чувствовала себя очень смелой и очень наглой.       Да, вот так игнорировать прямое несогласие было некрасиво по отношению к Ториэль, но…. Но и исключать девушку из всего происходящего, держать на расстоянии вытянутой руки и отсылать к черту тоже было очень и очень некрасиво. Очень обидно, если быть честной. Хотя Эни старалась держать голову холодной и не позволять этой обиде диктовать свои действия. Но исключать себя она больше не хочет давать — это уже привело к… к тому, чему привело.       Может, если бы она не была тогда так изолирована, то и слова Флауи не упали бы на благодатную почву. Может и не торчала бы Эни тогда в том парке с Папирусом, после чего произошла та трагедия. Вот только тогда бы и те дети-кролики погибли вместе с матерью.       Эни сглотнула горечь и попыталась вслушаться в возобновившиеся обсуждения. И, неудивительно, но понимала она едва ли половину. К счастью, севший рядом Итан с энтузиазмом (возможно даже немного излишним) шепотом разъяснил некоторые детали, слепя рекламой зубной пасты. По всей видимости обсуждалась схема предварительного патента на продукцию монстров, потому что сейчас их доход в экономике мира составлял ровное и круглое ничего. У них были солидные запасы золота, но вываливать их сразу означало бы обвалить рынок драгоценных металлов, что было не слишком здорово в перспективе.       Часть девушки внутренне сокрушалась, что самую злободневную и болезненную тему — ошейники и трекеры — она не застала. Впрочем, слушать про то, как двое мужчин рисуют подробную инструкцию о том, в каком порядке и что нужно будет сделать монстрам было… занимательно. Все на данный момент упиралось, опять же, в отсутствие хоть каких-то прав у монстров, как вида. Корявая программа беженцев, адаптированная под их ситуацию, простора для адаптации давала не сильно много, однако, мужчины, кажется, пытались сохранить оптимистический настрой.       Они неоднократно намекали — читай: говорили прямо — что если что-то простимулирует интерес правительства к легализации монстров, то процесс заметно ускорится. Когда в разговоре упомянулись технологии монстров и “Ядро”, Эни смущенно подняла взгляд на тут же отказавшую Королеву. Верно… Ведь со слов Андайн та самая супер энергостанция Подземельного производства имела неизвестного творца и отсутствующие возможности починки. Стоило предположить, что, даже если бы диархи решились (что сомнительно) передать такую технологию безвозмездно, то у них бы просто не вышло.       Беседа прыгала по темам ресурсов и бизнес-планов на будущее, пока мужчины не покивали, довольные обсужденным, и не стали собирать часть бумаг в кейсы. Уже встав и двинувшись в сторону выхода, Арманд вежливо приподнял козырек шляпы перед Королевой и бросил:       — В следующий раз мы принесем финальный вариант решения по отслеживающим устройствам, и вы сможете принять решение.       Эни жадно проводила их взглядом, обещая себе, что в следующий раз она обязательно тоже будет тут. Однако хмурое выражение лица Ториэль, вернувшейся в комнату, напомнило ей о цели ее прихода.       — Прежде чем ты скажешь что-нибудь: я поговорила с Андайн. Она рассказала мне про детей и про то, как намерение может…, — Боже, как же сложно это было даже просто сказать вслух, — Убить монстра одним ударом. Она также упомянула, что частью причины того, что Король издал такой приказ было какое-то событие, о котором я должна спросить тебя, — девушка почти тараторила, спешила сказать все сразу, как спешит ребенок вывалить оправдания перед разочарованным родителем.       — Дитя…       — Нет, подожди, — брюнетка встала с места, поднимая ладони в жесте капитуляции. — Если это личное, то ты не обязана мне говорить, — хотя она чертовски хотела знать, но слова “горе” и “траур” намекали на не слишком радостные события. — Я… Я просто хотела сказать, что мы все обсудили и помирились, и я хотела бы вернуться сюда… если можно, если ты все еще не против видеть меня в своем доме.       Ториэль устало выдохнула и присела на диван, похлопав по подушке рядом и отвечая:       — Конечно, твоя комната здесь всегда будет твоей, я уже говорила. Но возвращаться сейчас может быть небезопасно, Эни.       — Мне и у себя было небезопасно, — резко отрезала брюнетка, но тут же стушевалась и села рядом. Ей надо сказать это, сказать вслух. Собрав всю новообретенную смелость, она сжала ладони в замок и продолжила чуть дрогнувшим от волнения голосом: — Я не хочу, чтобы меня исключали, Ториэль. Я не хочу находиться в стороне. Я не хочу чувствовать себя бесполезной, когда я делаю, действительно что-то делаю для вас.              Тишина, повисшая в комнате, кислила обидой. Эни так старалась не звучать ранено, но все же эта постыдная уязвимость распустилась в ее голосе и словах, делая очевидным то, насколько болезненной было это “отдаление”.              — Эни, я не пыталась заставить тебя чувствовать себя так. Я лишь хотела, чтобы ты не оказалась втянута в наши проблемы еще больше.       Слова Королевы были заботливыми, нежными, но почему-то злили безмерно. Всегда ли она была такой защитной, такой материнской? Воспоминания о ее заботе, о разговорах и действиях говорили — да. Всегда. Просто Эни была слишком слепой, чтобы понять и увидеть это ясно.       — Ториэль, мне двадцать четыре. Я не ребенок, — но она видела по глазам этой тысячелетней матери, что для той она именно им и была. — Пожалуйста. Если ты откажешь мне, я все равно влезу, но больше не буду в стороне.              Страдальческий, истощенный вздох покинул массивную фигуру Ториэль, когда та на мгновение прикрыла лапой глаза. И в этот момент больше всего на свете Эни хотелось извиниться, отступить, согласиться, лишь бы не причинять своим решением больше боли этой нежной женщине.       — …Ох, ну почему человеческие дети так упрямы? Те шестеро… Фриск… И…, — монстр горько улыбнулась, тяжело выдыхая и садясь прямее. Какой-то острый, решительный свет наполнил алые глаза и она повернулась к девушке, внезапно обнимая ее лицо большими лапами. — Тебе не нужно помогать нам еще больше, дитя. Ты уже так сильно пострадала из-за нас, — слова ударили: Ториэль знала, знала, что произошло недавно.       И монстр продолжила говорить, и почему-то происходящее ощущалось как камень, привязанный к сердцу.              — Я не хочу этого больше, я не могу и дальше смотреть на такие вещи и просто позволять им происходить. Я не могу рисковать детьми, не снова. Не Фриск и тобой.              Эни едва не вздрогнула от этого тона, от того, с каким жаром застарелой боли были сказаны эти слова. Она видела отчаянный взгляд алых глаз, и во внезапном откровении поняла, что те смотрят не на нее, не совсем. И безумное осознание расширилось, подкидывая догадку, которую она не смогла удержать за зубами.              — Ториэль… Ты… Ты потеряла ребенка?              И то, как потемнело лицо Королевы, как дрогнули нежные губы, а на алые глаза навернулись слезы кричало громче любых слов. Но последовавший за этим ответ практически наживую разорвал сердце девушки.              — Детей. Моих и еще маленьких шестерых… Они все были мои… И я всех их не смогла уберечь.              Детей.              Эни не могла дышать, расширенными глазами смотря в лицо матери, пережившей своих детей. И в тот же миг стало понятным то, почему Королева так холодна к своему Королю — тот забрал не просто жизни людей для свободы своего народа, он отобрал детей у матери. Пусть не родных, но разве для болящего сердца есть разница? Разве бывают неродные дети для скорбящей матери?              Девушка тут же рванулась вперед, обнимая так тесно и плотно, как только могла, прижимаясь к тихо переживающей свое горе женщине. О, как болела ее душа и сердце за этого доброго и заботливого монстра. И как сильно Эни теперь хотела сделать все, чтобы ослабить эту боль. Но она знала, что все еще не может отступить, что все еще не может опустить голову и позволить Ториэль покровительствовать ей, как ребенку. Неважно, насколько горько оранжевое сердечко плакало в сострадании и желании утешить.              В конце концов, ребенком она уже давно не была.              — Мне так жаль, — были ли вообще в этом мире слова, способные утешить такое горе? Если и были, то Эни их не знала и лишь сильнее стиснула мягкую фигуру в руках. Продолжить говорить в этот момент оказалось почти невыносимым. — Но я не… Ториэль, я взрослый человек. Мне так дорога твоя забота, и я не хочу, чтобы ты отстранилась от меня, но и как раньше тоже не могу. Пожалуйста…              — …Они все прошли через меня, и каждый из семерых хотел уйти дальше. Никто из них не слушал меня. Никто из них не остался, — большие лапы обняли ее крепче, голос шептал тихо-тихо. — Но Фриск вернулись ко мне… Я знаю, что ты взрослая девушка, Эни, но эти крошечные два десятка не кажутся мне возрастом. Я не хочу, чтобы вы двое пострадали. Но я знаю, я не могу тебе запретить делать то, что ты чувствуешь правильным.              Ториэль отстранилась, вытирая рукой непролитые слезы с глаз. Ее лицо отражало борьбу, боль и бесконечное, привычное смирение, от которого в горле поднимался привкус желчи.       — У тебя есть мое разрешение, — сдавленный ответ, отведенный взгляд. Пиррова победа не принесла волны счастья и облегчения, на которые Эни надеялась. Она не могла оставить все так, на этой гнилой, неправильной ноте. Не могла просто кивнуть и уйти, когда перед ее глазами страдал тот, кто заботится о ней так глубоко и безусловно.              Повинуясь внезапному импульсу, девушка взяла обеими руками лапу монстра и ответила с силой, с горячечной убежденностью:       — Мы будем в порядке, Ториэль, — она отчаянно цеплялась за свою новую убежденность. — И, если мне понадобится помощь, я приду к тебе за ней, обещаю.              И робкий, но мягкий взгляд грустных глаз, маленькая улыбка в уголке губ дали Эни надежду. Надежду на то, что все ее друзья правы, и все, в конце концов, будет хорошо.

***

      И, кажется, все и правду начало двигаться в лучшую сторону. Следующая пара дней оказалась настолько мирной, что Эни с облегчением подумала: “Жизнь налаживается”. Она сходила в больницу, где получила приличный нагоняй, кучу дополнительных смен и осуждающий взгляд от профессора Холдена. И обеспокоенный от Рассел. Перед последней почему-то было особенно стыдно, и Эни снова пообещала девушке обед.       Помимо дел учебных, брюнетка перетащила из дома братьев и своей квартиры вещи обратно к Ториэль, попеременно утешая Папируса в том, что, пусть их бессрочная ночевка друзей пока окончена, она непременно вернется повторить. Смотрящий на вновь относительно съедобную пасту Санс, казалось бы, пересмотрел свое мнение о том, что ей пора на выход и бросил девушке вслед жалобный взгляд. Та лишь расхохоталась и пожелала удачи.       И, наконец, самое отвратительное, но каким-то образом самое приятное — спорт вернулся в ее жизнь. Да, пробежки с Андайн и Папирусом возобновились, и Эни со стоном агонии поняла, что едва оформившаяся форма куда-то улетучилась. Проклятое человеческое тело и регресс! Плоть слаба!       И все же, несмотря на ее стенания, все стало лучше. Пусть впереди было столько страшного и неизвестного, она не чувствовала себя слабой и беспомощной прямо сейчас. Эни была полна ХРАБРОСТИ встретить лицом свое будущее.       С усталой улыбкой девушка помахала убегающей после тренировки в сторону Лаборатории Андайн, и поплелась рядом с пружинящем каждым шагом скелетом. Протянутая бутылка воды показалась ей в этот момент даром божьим.       Папирус о чем-то не переставая жужжал, периодически дразня ее своим шрифтом и получая локтем в бок, а потом, когда дом Ториэль показался на горизонте, внезапно замер и нервно спросил:       — ОХ, ЭНИ, ГМ, А ТЫ ДАВНО ОБЩАЛАСЬ СО СВОИМ ДРУГОМ-ЧЕЛОВЕКОМ? — спросил скелет, и по его черепу скатилась оранжевая капля пота.       Эни отодвинула бутылку воды от лица и недоуменно моргнула. А потом проследила за направлением взгляда монстра и резко побледнела. В конце улицы, громыхая чемоданом, с абсолютно разъяренным лицом топала Агнесс, чьи рыжие волосы развевались во все стороны подобно адскому пламени.              Агнесс, которую несколько недель подряд брюнетка кормила “завтраками” о том, что у нее все в порядке и ничего не происходит.       Внезапно, вся ХРАБРОСТЬ покинула Эни. И теперь она была полна суеверного УЖАСА.       “Мне пи*дец”.