Purpose for your flame

      Рыдания клокотали в горле, выходя наружу сиплым хрипом и иканием, пальцы судорожно впивались в синюю мягкую ткань, и Эни думала, что лучше бы она умерла прямо здесь и сейчас, не способная обработать и выдержать вес произошедшего. Низкий гулкий голос, прикосновения к плечам, густой запах снега и хвои — ничто из этого не могло достигнуть ошеломленного разума.       Отрешенный взгляд серых глаз с панически расширенными зрачками остановился на запачканных жирной черной сажей пальцах. В носу стоял нестерпимый запах гари.

***

      — И поэтому я подумала, может мне правда попробовать направлять ее по-другому? Что скажешь? — Эни с надеждой посмотрела на Папируса, героически вызвавшегося (за неимением других кандидатур) последить за ней во время практики магии в силу того, что Флауи так и не объявился. Девушка, правда, уже начинала переживать за маленький цветок.       …Где-то на другом конце города Флауи в это время старательно прикидывался ветошью и, пакостно хихикая, пережидал бурю, ускользая от внимательных алых глаз…       — ЭЭЭЭЭ, НЬЕХЕХЕ, ЧЕЛОВЕК, КАЖЕТСЯ, ТВОЯ ИДЕЯ… ЗАСЛУЖИВАЕТ ВНИМАНИЯ? — совершенно потерянный взгляд на лице скелета сказал Эни все, что нужно.       С усталым вздохом взъерошив распущенные волосы, девушка разочарованно пнула кучку снега. Да, объяснять свои полуощущения/полудогадки Папирусу, настолько же далекому от человеческой магии огня, насколько Эни далека от искусства балетных танцев, было… затруднительно, если не сказать больше.       Девушка привычно зажгла на ладонях пламя, задумчиво разглядывая теплые переливы игривой магии. С подачи Флауи и по итогу собственных размышлений (потому что ей нужно было думать о чем-то кроме проблем масштаба целого вида) Эни стала более настойчиво исследовать свои ощущения. Возможно, слишком настойчиво в ситуации, когда это вовсе не было необходимо. Да, она тыкала палкой в динозавра и надеялась, что тот не взорвется. Нет, ее это не останавливало. И, возможно, в ее эмоциональном состоянии сейчас было не лучшей идеей экспериментировать с силой, завязанной на эмоциях владельца, но, да простят ее те, кто должен простить, Эни уже замерла у границы выгорания, в той точке, когда становилось немного… плевать.       Итак, если спрессовать и выжать словоблудие, которому подвергся несчастный Папирус, то можно получить следующее: Эни с некоторым любопытством пробовала растянуть невидимую “проекцию” своей магии. Как говорила Ториэль уже довольно давно — изначально девушка инстинктивно держала все “в себе”. После преодоления первого порога, она стала вполне успешно выбрасывать магию и через практику, и немного излучая ее в окружающую среду. Папирус даже подтвердил: магия девушки ощущалась монстрами как, ну, жар. Когда он это сказал, Эни с постным лицом задумалась о том, что, вероятно, ее маленькая тайна уже совсем ни черта не тайна и о ней знает больше монстров, чем она изначально планировала. Но, опять же — сейчас это была меньшая из ее проблем.              Это вообще было проблемой? Сейчас, когда все, чем она была, можно было лишь описать, как хлипкий бумажный кораблик, попавший в шторм посреди океана, что именно считалось проблемой? Может, ей стоит перестать заниматься ерундой и, наконец, встать и, как взрослому человеку, принять какое-то решение, а? Может, ты сделаешь хоть что-то, Эни?       “Не думай”, — трясущаяся в страхе мысль.       Немного попинав свои извилины в приемлемом направлении — магия, магия, а не страшные образы мертвых детей, Эни, думай о магии — брюнетка пришла к закономерной мысли: если энергия души проецировалась вне ее тела в каком-то объеме, что будет, если этот объем растянуть, размазать в пространстве? Так сказать, направлять свое внимание не на существующий или собственноручно созданный огонь, а просто… в воздух? В конце концов, магия — это энергия, и пусть ее энергия принимает форму огня, есть же состояние “до”, когда та находится в пределах души, питает тело или “долетает” до огня в отдалении.       В общем, теорий она построила довольно много и загрузила не только свою беспокойную голову, но и череп Папируса. По-хорошему, ей стоило добраться до Гриллби. Или Ториэль, но Эни все еще подташнивало от мысли, неясной обиды и тревоги посетить последнюю.       Кстати о Королеве, та написала ей несколько сообщений с благодарностью после получения договора адвокатов, а также пару аккуратных просьб о встрече для беседы. Эни, конечно, притворилась слепым и глухим валенком и продолжила держать с той связь через Папируса, передавая слова тети, контакты адвокатов и прочее. Может, это было по-детски. Может, ей стоило собраться с духом и встретиться со всеми. Может, это было ничего, что ее друзья замешаны в массовом убийстве детей, ахаха.       “Хватит думать, хватит”, — Эни смахнула огонь с рук, когда тот резко вздулся в ответ на медленно закипающий страх. Но ее разум, эта беспокойная маленькая дрянь, все время гудел догадками. Может, у остальных будут свои оправдания, достаточные для того, чтобы Эни смогла заткнуть свою совесть и жить как раньше. У Папируса ведь оно есть! Правда, все остальные, судя по всему, были в курсе, но вдруг…              Все это хождение мыслей по кругу истощало, выматывало, но хуже всего — было абсолютно бесполезным.       Резко поднявшийся с места скелет оторвал внимание девушки от внутренних переживаний. Эни перевела взгляд на его лицо, задаваясь вопросом, не пришла ли к нему светлая идея, а может, он просто устал от нее и хочет уйти и никогда не вернуться. Однако монстр выглядел непривычно настороженно, даже хмуро.       — Папирус? Что случилось? — одного его вида было достаточно, чтобы итак накрученная тревога девушки тонко заверещала. Эни подошла ближе к скелету, как вдруг тот резко повернул голову в сторону, его глазницы сжались в интенсивном выражении чего-то неясного. Ей это не понравилось. — Папирус? Ты меня немного пугаешь, что-       Она не успела договорить, как тот сорвался с места в сумасшедший бег. Моргнув в шоке, Эни тут же рванула следом, но, даже с максимальным бустом магии в мышцы, начала отставать почти сразу. Тот бежал так быстро, словно ад гнался за ним, и, когда Эни поняла, что он несется в сторону человеческой части города, ее сердце упало и похолодело. Он что, самоубийца?!       — Папирус, стой! — она крикнула вслед, звезда в груди тревожно гудела. Пусть там не было рыхлого оцепления полицейских машин, да и время было раннее и людей вокруг не видно, но это был безусловный риск, что монстра заметят там, где ему запрещено быть.       Папирус проигнорировал ее оклик, а Эни все продолжала отставать, когда они вырвались на окраину района, к счастью — боги, как же им повезло — пустую и тихую, полную молчаливых, нежилых домов. Увидев, как скелет шустро нырнул в один из переулков, девушка в панике ускорилась, выжимая все из своих вопящих мышц, лишь бы не потерять его из виду. Это была катастрофа! Черт возьми, какая муха укусила его?!       Она подлетела ко входу в переулок на рекордной для себя скорости, скользя ботинками по снегу, задыхаясь, и собиралась позвать друга снова, но слова умерли у нее во рту, когда Эни услышала странный звук.       Напуганные, скулящие и отчаянные всхлипы наполняли воздух, и серые глаза метнулись к источнику. В глубине переулка кролик-монстр — ребенок, судя по полосатому свитеру — сжимался в дрожащий комок и, с душераздирающими рыданиями, скреб землю. Хмурый и высокий, перед ним замер Папирус, каким-то образом обогнув тройку мужчин и заслонив от них маленького скулящего монстра. Эни в страхе отметила очевидно бандитскую наружность, бейсбольную биту у одного из них в руке, агрессивные позы. Они выглядели как люди, привыкшие причинять боль другим, возможно, члены каких-то уличных банд или просто маргинальные члены общества, времени на анализ и размышления не было.       Кролик все еще ползал позади скелета, прижимая какие-то тряпки к животу.       — Ну и ну, еще один, — хрипло гаркнул мужчина, оскалившись.       Эни с некоторым запозданием поняла, что ее еще не заметили, все внимание троих сконцентрировалось на высоком скелете. Серые глаза метнулись к другу, но тот молчал, выражение его лица было непривычно жестким. Почему он молчал?       — Одним больше, одним меньше, какая разница? Уборки все равно немного. Намного проще, чем с людьми. Эй, чудище, думал спасти их? Ну, теперь сам подохнешь, — покрутив битой в руках, низко рассмеялся коротко стриженный, делая шаг вперед.       “Их?”, — не успев обработать мысль, девушка тут же заметила еще одного, чуть более крупного, монстра-кролика у стены, кажется, без сознания. Над обмякшей фигурой тихо нависал один из трех. Только спустя секунду, тормозящий мозг девушки догнал угрозу. Спасти? Сам подохнешь?!       Ребенок монстр все еще скреб пальцами землю, отчаянно рыдая, и эти рыдания сложились в короткое слово. Мама.              Все окружающее пространство сжалось до одной точки, глаза отказывались смотреть куда-то еще, кроме скрюченной фигуры. Удар сердца, как метроном страшной симфонии — маленькие пальцы водили по асфальту, пачкаясь в смешанном с чем-то сером снегу. Удар сердца — к животу он прижимал чужую одежду. Удар — дрожащие рыдания: мама, мама, мамочка.              Пыль. Это была пыль, это был погибший монстр.       Задушенный вздох ужаса вырвался из горла, и люди обернулись, видя девушку, замершую у входа в переулок.       — Опа, у нас гости. Что делаем? — один из них поворачивается к тому, что с битой. Мужчина посмотрел на ее посеревшее лицо и пренебрежительно махнул рукой.       — Вали отсюда.       — А не расскажет? — спросил другой.       Глаза мужчины обжигали, и хриплый смешок раздался в тишине:       — А даже если да, кому не плевать? К тому же… нет тела — нет дела, — смех наполнил переулок.       Маленький кролик продолжал скрести землю пальцами и рыдать бесконечное "мама".       Мужчина с битой шагнул вперед, внезапный, резкий замах, и Папирус тут же подхватил ребенка на руки и отшатнулся в сторону. С нарастающим под аккомпанемент звуков чужого страдания ужасом Эни поняла, что тот не может уйти, пока другой монстр лежал без сознания у стены. Он не может сбежать, оставив раненого сородича на… смерть.       Бита поднялась в воздух снова, крупинки пыли слетали с металлической поверхности, скелет снова отшатнулся, загоняя себя в угол. Он не мог сбежать и он не мог сражаться. Маленький кролик высоко закричал, краски вокруг сливались в сплошной серый, руки тряслись, а дыхание застыло в глотке.              Удар сердца, отсчитывающий секунды, и за ребрами сжался оранжевый и желтый.       Все произошло так быстро.              Она никогда не думала, что что-то настолько ужасное может произойти так быстро. Раздался шум ветра от резкого движения обрушивающейся вниз биты, треск кости — треск, треск, треск — и пульсар в груди взвыл в первобытном ужасе, раздуваясь нестерпимо горячей сверхновой. Эни сделала шаг, лишь один шаг вперед, испуганные серые глаза остановились на трех мужчинах, на трех убийцах, на трех угрозах жизни ее другу. Если бы их здесь не было, все было бы хорошо, все были бы в безопасности. Опасность, опасность, опасность!       Одна мысль. Одна крошечная мысль, и все покатилось в ад.       “Я хочу, чтобы они исчезли”.       Взрыв. Гудящее пламя вырвалось откуда-то сбоку, снося часть стены, разрастаясь от невидимого источника, и три человека вспыхнули как спички. Как масляные вопящие факелы, они полыхали целиком, падая на землю, в инстинктивных, но бесплодных попытках потушить огонь. Истошные, страшные вопли тройным эхом наполнили пустоту.       Сердце замерло и заикнулось от развернувшегося перед глазами пылающего кошмара, страх пронзил насквозь, сковывая тело и не давая вздохнуть. Секунда промедления, непростительная и страшная, и только тогда она поняла, что произошло, и смогла заставить себя втянуть пропитанный страданиями воздух сквозь зубы.        Эни тут же рванула к ним с ужасом, дергая изо всех сил тот хлипкий контроль, которой у нее был, умоляя огонь потухнуть, уйти, остановиться.       “Остановись! ОСТАНОВИСЬ!”, — но они горели и кричали, кричали, кричали оглушающе громко. Она никогда не думала, что крики могут быть такими, что человек вообще может издавать такие ужасающие звуки. Они горели, они горели заживо, а чертов проклятый огонь словно оглох и не слушался ее. Почему он не слушается, почему он не останавливается?!              Душа гудела, мечущиеся в панике руки касались плавящейся, стремительно обугливающейся плоти сквозь огонь, пытаясь смахнуть, остановить, заставить отпустить свою жертву. Запах гари и жженого мяса заполнил нос, крики терзали слух, и перед глазами все было сплошным ярким маревом пламени.       Кто-то отдернул ее назад, синее смазанное пятно появилась рядом с Папирусом и ребенком, и те исчезли, а затем знакомые черные глазницы с крошечными белыми огнями появились прямо перед ней, и в следующую секунду она была на тихой и мирной снежной поляне за домом братьев.              Папирус пошатнулся, прижимая к груди монстренка и поднимая второго, сделал шаг к ней, но был остановлен братом, бросившим тревожный взгляд на грудь девушки. Они что-то говорили, кажется, о чем-то спорили, но высокий скелет быстро обратился к ней, а потом побежал в другую сторону, неся на руках двух монстров.              Черные глазницы с крошечными белыми огоньками внутри снова появились перед ее лицом. Он что-то говорил. Санс что-то говорил ей, но все, что она слышала — страшные человеческие крики, тройным эхом обрушивающиеся на качающийся на сумрачной границе разум.       — эни, посмотри на меня. эни!       Она подняла несфокусированный взгляд на него с непониманием. В носу стоял нестерпимый запах горелого мяса. Перед глазами бушевал огонь и плавилась плоть. В ушах эхом отдавались вопли трех человек. И в следующую секунду горло резко перехватило кислым спазмом, и она согнулась в сторону, выворачивая желудок наизнанку.       Шокированные холодные слезы текли по застывшему лицу, пока Эни выблевывала все содержимое своего желудка. Она чуть распрямилась, переводя взгляд на скелета, как внезапная, инородная, непривычная тяжесть наполнила ее грудь. Нет, душу. Ее душа стала тяжелей так, как никогда не была прежде.       Острые белые огоньки опустились туда, где билась оранжевое сердце, сжались до точек.       — дерьмо… оставайся здесь, — он телепортировался вплотную к ней, дергая к себе за отвороты куртки. — ты поняла? оставайся, здесь. кивни, если поняла.       Эни тупо кивнула и он исчез.       Пустой взгляд серых глаз смотрел в снег, Эни сконцентрировала все свои мыслительные усилия, чтобы не начать снова блевать, запах паленой плоти все еще забивал нос.       Она? Что она? Что?       Что она сделала?       Взгляд скользил по мирной картине светлого зимнего дня, сугробы красиво сверкали на свету, а Эни подожгла живьем трех человек.       Ха. Бред. Бред же? Ей, наверное, померещилось от всего стресса прошедших недель. Может, это был кошмар. Нос забивал запах горящего мяса.       Запах чужой агонии. Крики плавящейся плоти.       — Нет… — хриплый сип вместо голоса. — Нет, нет, о боже, о боже, о нет, о нет…       Санс снова внезапно появился прямо перед ней — сколько прошло времени? — и его лицо немного расслабилось с облегчением от того, что она была там, где он ее и оставил. Пока скелет не увидел пепельно-бледное лицо, расширенные зрачки и начинающуюся гипервентиляцию.       — дерьмо, смотри на меня, дыши, — монстр подошел к ней вплотную и, после секунды колебаний, положил руки на ее предплечья. — все хорошо, все в порядке, мой брат и те двое в безопасности, ты в безопасности.       Эни тут же вцепилась в рукава его толстовки, словно та была последней соломинкой, удерживающей ее от падения.       — Л-люди?       Она в оцепенении смотрела, как Санс поморщился и покачал головой, и этот маленький жест толкнул дрожащее, хрупкое сознание еще дальше. Задыхаясь в паническом рыдании, Эни скатилась в заикающиеся всхлипы и икания, все перед глазами расплылось, теряя фокус, она дрожала как осиновый лист, пока руки сжимали синюю ткань. Она отстраненно рыдала в костлявое плечо, цеплялась за монстра как тонущий в болоте собственного разума человек, и надеялась как никогда сильно, что все это был бесконечно долгий и ужасный кошмар.       Отрешенный взгляд серых глаз с панически расширенными зрачками остановился на запачканных жирной черной сажей пальцах. В носу стоял нестерпимый запах гари.       Не сон.       Но все казалось нереальным. Мир вокруг походил на зыбкую иллюзию, будто кто-то резко зашел посреди обычного дня и сказал, что за окном высадились инопланетяне.              Эни едва отдавала отчет тому, что происходило дальше. Кажется, Санс затащил ее в дом, посадил на диван, все еще что-то говорил. Да, это должно быть сном, не может быть, чтобы этот скелет по собственной воле возился с ней так, пусть они и шагнули на зыбкую территорию дружбы.              Он отвлекся на что-то в телефоне, и оглушенное сознание девушки впитывало выражение его лица — напряженное и взвинченное, тревога скелета едва могла скрыться за вечно слитой ухмылкой, натянутой слишком туго. Белые огоньки поймали ее взгляд, Санс снова подошел, сказал ей что-то — она не услышала, глупая, глупая — принес воды с кухни, помялся рядом.              — мне надо уйти, я вернусь очень быстро, сиди тут, ладно? эни? — она заторможено кивнула, и он исчез.              Что-то происходило потом, он появлялся и исчезал, непонятно, сколько времени прошло, пока она сидела, как восковая фигура на диване, а в ее мыслях гулял ветер и царила милосердная пустота.              Потом появился Папирус со странной толстой повязкой на руке. Вариант шины при переломе — подсказала аналитическая часть онемевшего разума. Он сломал руку? Папирус тоже говорил ей что-то, но Эни едва поспевала вязкими мыслями за его словами, лишь отдаленно понимая, что тот утешает ее и спрашивает о чем-то.              В какой-то момент ее окружила куча одеял и подушек на диване, и к боку прижалось длинное костлявое тело друга, а рука в перчатке робко прикоснулась к ее спине. Краем сознания Эни отмечала, как братья двигались по дому, тихо переговаривались на кухне, но Папирус всегда возвращался к ней.              А потом стемнело, он мягко и тихо спрашивал, пойдет ли она с ним, у него совершенно великолепная кровать в виде гоночной машины, и там абсолютно точно хватит места на двоих, или он может остаться с ней здесь. В этот момент отупляющая тишина мыслей дрогнула, и Эни тихо покачала головой. Он не настаивал, лишь мягко уговаривал, но она все отказывалась.              — Отдыхай, я буду в порядке, — голос звучал так, как будто им говорила не она, а кто-то другой. — Спасибо, Папирус.              Она, наконец, увидела, что он выглядел совсем нехорошо, цвет его костей как будто немного потускнел, скелет прижимал руку в защитном жесте к груди, и вина с шипением свернулась в груди девушки. Он был ранен, возился тут с ней, когда ему надо отдыхать. Ее вина.              — Правда, иди. Я никуда не денусь, — уже уверенней, ровно, как будто она правда почти в порядке. Часть ее умоляла друга остаться с ней и не бросать ее один на один с отряхивающимся от онемения разумом.              Появившейся рядом с братом Санс также настаивал, что тому нужен отдых. Но, когда высокий скелет после длительных отпираний и уговоров неуверенно посмотрел на нее и медленно поднялся на второй этаж, а старший монстр куда-то снова пропал, Эни почувствовала лишь иссушающее одиночество и несчастье.              Какое-то время она правда надеялась просто уснуть. Однако под поверхностью онемения все сильнее закипали мысли, готовясь прорваться в тишину разума. Девушка встала с дивана в нервном движении и стала наматывать круги по ковру. Руки тряслись. Вся она тряслась.       Потому что вина хрустнула кривыми зубами и улыбнулась ей во весь рот, а в ушах постепенно нарастал шепот тройного эха. Пока не превратился в крик, истошный вопль, и нос опять наполнил запах гари, а перед невидящими глазами: лишь корчащиеся в агонии тела.       Тела людей, горящих в ее огне, из-за ее магии. В огне, который она вызвала одной мыслью — намерением — и который не смогла остановить. Она… Она убила их. Она убила, убила, убила их, три жизни оборвались из-за нее, но она даже не могла осознать это до конца. Она ведь… Она испугалась, она не хотела, чтобы они умерли. Но это произошло. Из-за нее.       Она убила их. И ужас произошедшего нарастал как давление на глубине океана, прибивая к земле, сжимая горло, пока вина нежно обнимала со спины.               Что ей делать? Боже, что ей делать? Почему это произошло? Почему с ней? Почему так? Почему?!       Обрывки мыслей метались, как напуганные крысы, в трещащем разуме, все казалось больным и сюрреалистичным, кроме внезапного голоса за спиной:       — Вауви, а ты хорошенько разозлилась там, да? Поджарила их до хрустящей корочки! — смеющийся, радостный, жутко счастливый.       Она обернулась, серые глаза испуганно посмотрели на широко ухмыляющийся и покачивающийся в веселом ритме цветок, что заполз на спинку дивана.       — Вот видишь, а ты переживала, что твоя магия плохо работает. На мой взгляд, это было очень эффективно! Ой, что с лицом подруга? — черная прорезь рта, растягивающая выражение монстра в инородную жуть. — Что, неужели кто-то умер?       — Прекрати, — Эни прохрипела едва громче шепота. Огненный жар в груди напугано нарастал, но она тут же панически задавила его, душа руками проклятые языки огня. Ты будешь молчать.       — Ой, ты что, расстроена? Почему? Разве теперь тебе не легче будет, а? — на удлинившейся лиане Флауи мгновенно приблизился к бледному лицу, желтые лепестки восторженно трепетали. — Ты теперь совсем как твои милые друзья. Убийца. Ух ты, кажется, ты еще и нарушила клятву врача, да? Неловко~       — Прекрати, — она сказала громче, пятясь назад от жуткого лица. Вина услужливо хихикала: да-да, какой замечательный из Эни получится врач, уже открыла свое собственное кладбище.       — Что? Неужели тебе их жаль? Ой, не стоит жалеть этот мусор, дорогой друг, разве они не жалкие отбросы? Наверняка грабили и убивали людей, прежде чем перешли на цели попроще. Так что ты просто избавилась от пустой траты пространства! — лепестки гипнотически качались, зубастая черная прорезь рта тянулась шире, и каждое его слово било в дрожащие потроха жалких оправдательных мыслей, ползающих на задворках сознания.       Они были бандитами, отбросами, убийцами. Всем стало только лучше от их смерти. Она не виновата. Это было случайностью, она не хотела этого. Она не виновата. Это не ее вина, не ее, и кому не плевать, что кто-то умер?! Всем всегда на всех плевать, люди умирают каждый день, люди умирают на улицах, не дождавшись помощи, людей убивают болезни, время, другие люди и равнодушие, кто может судить ее?! Она не виновата, не виновата, нет!       — Замолчи! ЗАТКНИСЬ! — она зарычала, срываясь на крик, пытаясь заткнуть слова этого страшного ребенка и своих поганых мыслей. Ведь это была ее вина, ее вина, ее одной.       Она всегда виновата. Это всегда ее вина.       Он наигранно пугливо отшатнулся, вздыхая и прижимая листья к щекам:       — Ой, ой, или что? — черные глазки расширились, острые края рта разошлись в издевательской ухмылке. — Сожжешь меня?       Сердце словно ухнуло в бездонную яму, каждая насмешка била прямо в цель, скручивая ее страхи, сплетая их в выверенный порядок искрящей паники. Эни отшатнулась прочь, давя раненый вой, и сорвалась с места, дергая дверь и вылетая из дома. Высокий счастливый смех доносился ей в спину, и она бежала лишь быстрее и быстрее, оставляя тающие следы на снегу, задыхаясь, чувствуя, как кровоточащие тайны друзей, тяжесть будущего монстров, ее собственные грехи цепляются за ноги, словно пытаясь утащить на дно и утопить, забив рот тухлой водой. Если она остановится, если хоть немного замедлится, то умрет.       Она не видела, куда бежит, как ослепленное паникой животное, она лишь пыталась скрыться от своих страхов, сбежать от угрозы, но как скрыться от того, что в твоей голове? В твоей душе?       Огненная звезда билась и искрила за ребрами, такая тяжелая, такая неправильная, она ощущалась искаженной версией себя прошлой, отраженной в кривом зеркале и пропущенной через сотню фильтров. И кричала, кричала вместе с тройным воплем чужой агонии, визжала, как порванные струны расстроенного инструмента чужой неволи, взрывалась всполохами, как замкнувшаяся в саму себя электрическая сеть, куда подавали все больше напряжения.       Эни бежала и трещала по швам, как истрепавшаяся ткань, которую дергали в разные стороны сотни рук. Ей нужно бежать, ей нужно спастись, ей нужно найти безопасное место, где-нибудь, где угодно!       Но где она могла спрятаться? Где могла спастись? В мечущимся разуме всплыло одно единственное слово, ассоциирующееся у нее с безопасностью.       Папа.       Оранжевая мечущаяся душа замерла и взвыла, заплакала громче и позвала того, кого примитивно зовет каждый разумный в момент отчаяния — родителя. Того, кто встречает нас в этой жизни, кто защищает и покровительствует, кто любит беззаветно просто по факту существования. Напуганная душа смелости рыдала и звала того, кто спасет, того, кто спрячет от любой бури и укроет в больших надежных объятиях.       Но там никого не было. Там так давно никого не было, и она бежала через темноту собственного разума в одиночестве, безмолвно крича о том, кого уже нет. Кто уже не может защитить и спасти. Она была одна, совсем одна и это тоже была ее вина.              Это всегда ее чертова вина, всегда, всегда, всегда ее вина!       Яркий оранжевый всполох на краю зрения, и что-то большое и теплое ловит ее посреди панического падения в бездну, хватая у самого дна, не давая разбиться. Что-то шуршит и мягко гудит над головой, но она ничего не видит, задыхаясь и вырываясь, ей надо бежать!       Кто-то тянет в темноте, ведет куда-то, она слышит стук собственной обуви по дереву, запах тепла, и еды, и огня, руки на плечах. Большие нежные ладони.       — Огонекх? — знакомый голос, знакомое имя. Эни поднимает взгляд на желто-оранжевое пятно и ничего не видит, кроме света. Но тихий голос такой нежный, как шорох песка летним днем, гонимого ласковым ветром, а запах домашней еды и дров щекочет нос, выбивая гарь, очищая легкие.       И руки на ее плечах и спине такие широкие и теплые, такие знакомые…       Папа?       Эни смаргивает секундный морок, и в едва работающий мозг приходит осознание. Нет. Его здесь не может быть. И это ее вина. Только огненный элементаль. Но на секунду, на крохотное мгновение он был так, так похож... Разочарование сокрушительно обрушилось на робкую надежду, разбивая ее неровную форму.       Жалкий тихий звук вырывается из горла, и внезапно, словно тот прочел все ее корчащиеся мысли, Гриллби притянул девушку к себе, садясь на диван и прижимая дрожащее тело к груди. Он начал что-то шептать и гудеть на своем странном языке, а потом широкая нежная ладонь легла на темную макушку в таком знакомом, таком утешительном жесте. В жесте, по которому так тосковала ее душа и к которому тянулась всем своим существом.       И Эни сломалась, развалилась как поделка первоклассника из спичек и клея, и разрыдалась так горько и отчаянно, как только могло выдержать ее напуганное и избитое сердце. И рука успокаивающе гладила ее по голове и спине, как маленькую напуганную девочку, пока она выкрикивала свою боль в чужую рубашку, без слов страдая о том, через что ей пришлось пройти, когда она была так не готова, когда она так не заслужила всего этого.       Эни старалась быть доброй, она старалась быть смелой, она так старалась быть правильной, но с каждым разом все больше страшных вещей обрушивалось на нее, и она…       Она была напугана и не знала, что делать, не знала как справляться самой, как тащить это внезапное бремя вины, страха, ответственности за себя и других, бремя вины, вины, вины, вины, вины, что преследовало годами и стало лишь тяжелей, сокрушая хрупкие плечи.       Но добрая рука уверенно и спокойно утешала, и тепло вокруг было ровным и сильным, словно уверяя — все будет в порядке. Все будет хорошо.       И от этого она плакала только сильнее. Пока даже слез не осталось, лишь сухие, кашляющие рыдания, которые также неотвратимо, словно не было силы, способной выстоять перед этой лаской, убаюкивала большая и нежная рука на ее макушке.       Эни вжалась в тепло и защиту, так щедро ей предоставленную, и мгновенно задавила любые встрепенувшиеся в первую же секунду передышки мысли. Она знала, что лишь проецирует. Она знала, что Гриллби ей не отец, более того, ее выворачивало от мысли, что она нашла “замену” своему любимому родителю. Эни знала, что он ей ничего не должен и просто был добр — безумно, необъяснимо сострадателен — но ей было так, так все равно. Эни была жадной и ей было плевать, она брала то, что дают, пока дарящий не опомнился и не вырвал из ее трясущихся рук свою бесценную щедрость. Она впитывала покровительственную ласку, доброту более старшего и могущественного взрослого как бесплодная земля — воду, и боялась, что милосердный дождь закончится в любую секунду, а потому цеплялась еще сильнее, судорожно задыхаясь.       Но тепло вокруг нее оставалось спокойным и уверенным, а рука на макушке — большой и теплой.

***

      Услышав высокий мерзопакостно знакомый смех, Санс тихо телепортировался на первый этаж и увидел определенно не то, что хотел увидеть: входная дверь настежь распахнута, Эни на диване нет, но зато там есть ублюдский цветок.       Быстрый всплеск магии в левой глазнице, синее облако хватает поганый сорняк и совершенно неласково прибивает к земле.       — Мешок улыбающегося дерьма, отпусти меня немедленно! — яростно высоко визжал и шипел монстр-лютик, бросая убийственные взгляды в сторону Судьи.       Растягивая удовольствие, Санс лениво ухмыльнулся и неспешно прошаркал к извивающемуся на полу бездушному засранцу.       — хех, приятель, не подскажешь, куда ушла эни? — внезапно он резко наклонился, огни в глазницах погасли, и грохочущий, темный гул послышался из-за слитых зубов. — и почему ты здесь?       Тупой цветок, наконец, очевидно, осознав, что попал в затруднительное положение, начал что-то сладко лепетать и тянуть лианы к выходу. Отодрав Флауи от земли, скелет больно схватил завизжавшую мерзость за лепестки и сократил путь прямо в комнату ребенка. При прочих равных Санс никогда бы так не сделал, абсолютно не желая находиться один на один в обществе Фриск дольше десяти секунд, но ситуация… Ммммм, ситуация у них складывалась — откровенное дерьмо.       — твой фикус, малыш, — он швырнул вопящий сорняк под ноги не спящему в такой поздний час ребенку. Алые глаза медленно остановились на напугано пискнувшем лютике, светясь темным обещанием.              — убедись, что он не создаст больше проблем, чем уже создал, или это сделаю я, — забив на драматическую паузу (право, ребенок и так знал, что Санс не блефует), скелет тут же телепортировался обратно домой и встал на пороге распахнутой двери.       Эни сбежала. И кто знает — куда. Санс с раздраженным гудением провел ладонью по лицу. Он устал, он так устал от этого дерьма. Мало было проблем с людьми в общем, так теперь еще накапливались проблемы (гигантские, катастрофично опасные) с конкретно этим человеком.       Опустив тускло мигающие огоньки глаз в землю, скелет увидел “конфетный след” из растаявших следов. Захлопнув дверь, он устало поплелся вперед. Если он будет полностью честен хотя бы с самим собой, то признает, что ничего уже, в действительности, не имел против Эни. Та была… терпимым человеком. Полезным даже, в свете последних событий. Но сегодняшнее… Санс абсолютно не был готов к произошедшему. Вообще.       Когда на его телефон пришло сообщение о том, что Папирус вдавил кнопку экстренного вызова — он благодарил себя прошлого и свою паранойю за то, что настоял на ней месяцы назад — Санс почти получил инфаркт. Повезло, что у него нет сердца. В любом случае, он был в ужасе настолько, насколько давно не был и тут же прыгнул через Пустоту в самую ближайшую известную ему точку от тех координат, которые пришли на его телефон. А после сокращал путь каждую секунду, двигаясь вперед как вспышки фотоаппарата, пока не влетел в переулок, где перед его глазницами разворачивался какой-то сюр.       В угол тупика вжимался его брат с ребенком кроликом на руках, у противоположной стены без сознания лежал кролик чуть постарше, а между ними всеми истошно орали и ярко полыхали три человека. Над которыми дергано металась Эни, прижимая руки сквозь огонь к чернеющей плоти. На крошечное мгновение Санс задался вопросом — пыталась ли она их дожарить полностью? Однако выражение ужаса на лице девушки, а также яростное мигание страха ее души довольно быстро внесли ясность в ситуацию.       В любом случае, на экстренный анализ у него ушла всего секунда, и в следующую он телепортировался к своему приоритету номер один, утаскивая брата (плюс ребенок) в Пустоту и на задний двор их дома. Белые огоньки на секунду замерли на странной неровности костей предплечья и растекающемся оранжевом пятне на свитере младшего скелета.       Санс честно не знает, как не сорвался в тот момент и не сконцентрировался всецело на внезапно обнаруженной ране брата. Вероятно, почти оглушающий шрифт Папируса и его откровенная угроза имели какой-то вес, но так или иначе Санс тут же вернулся в переулок, вытащил второго кролика и после него — находящуюся на грани панической атаки девушку.       Ее душа выглядела плохо, тускнея и тут же вспыхивая нестерпимо оранжевым, словно кто-то щелкал переключателем каждую секунду. Очевидно нестабильный маг стоял на заднем дворе его дома, и когда Папирус рванул к ней на помощь, Санс извернулся как уж на сковородке, но настоял на необходимости получить медицинскую помощь как самому Папирусу, так и монстрятам. Последнее поколебало младшего скелета больше всего и, после коротких уверений, что кто-кто, а Санс уж точно знает как справляться с паническими атаками, тот сдался.              — Я Доверяю Тебе, Брат, — он повернулся к мелко и рвано дышащей девушке, не решаясь коснуться ее, и уверяюще сказал. — Эни, Санс Позаботится О Тебе, Не Переживай, Скоро Великий Папирус Вернется, И Все Будет В Порядке!              Та не ответила. И с совершенно разорванным выражением лица младший скелет подобрал, вероятно, брата тихо рыдающего в его руках монстренка и понесся прочь. И Санс остался один на один в ситуации, с которой он на самом деле не был уверен, как справиться. Кто знает, как человеческие маги реагируют на действия извне в состоянии шока и паники?       Абсолютно не зная, что делать, он даже не успел ничего особо сказать, как его чутье Судьи резко закусило удило — кто-то рядом повысил свой LV. И быстрый взгляд на оранжевую, спазмически дергающуюся в теле душу дал закономерный ответ, кто именно.       Санс тут же вернулся в переулок. Три ПРОВЕРКИ и неизбежный итог — два едва живых человека, чьи НР стремительно падают и один труп.       Мысли мгновенно выстроились в ряд, варианты развития событий быстро отсеивались один за другим, пока Санс не пришел к решению. Он не мог позволить нестабильному магу набрать так много опыта и уровней, тем более за раз — это могло кончиться настоящей катастрофой для неготовой психики. Даже один уровень уже заставляет его нервничать по поводу будущей вменяемости девушки. Даже один уровень заставляет его собственную душу сжиматься в привычной боли и страхе.       Итак, глядя на два едва живых тела, видя тусклые души с LV 6 и LV 8 Санс на секунду прикрыл глазницы и потянул покорную его воле силу Судьи. Он подавил волну тошноты, представляя более привычный образ — маленькое тело, фиолетово-розовый полосатый свитер.       Секунда, и в переулке уже три трупа. Он мог переживать по поводу своих решений потом, сейчас ему нужно было… Дерьмо, ему нужно было сделать кучу всего одновременно и он не мог разорваться. Ладно, ладно, он успеет.       Со скоростью сокращенных до одной буквы слов, скелет отправил Альфис сообщение с просьбой о помощи с технической стороной вопроса по… заметанию следов. Та должна будет подключить к делу свой болтливый телек и обеспечить им полную уверенность в том, что ни на одном электронном носителе не будет запечатлено это катастрофически опасное для монстров, и девушки в частности, событие.       После все закрутилось как его носки в стиральной машине, когда Папирус отчаивается и собирает их сам — Санс затащил находящуюся в шоковом состоянии девушку в дом, убедился, что та не взорвется и не взорвет ничего вокруг, вернулся в переулок, проверил помещение здания, у которого снесло стену, не веря в их везение: взрыв старого газового баллона, а рядом оплавленная проводка. Видимо, не совсем направленная магия девушки, подкрепленная эмоциями, не ударила прямо, а зацепилась за ближайший источник. Отлично. Оба дома — рабочие и складские помещения, никто не то, что не вызвал полицейских, даже не вышел на адские вопли и звук взрыва. Быстрый осмотр дал понять почему — дома заброшены, оставлены напуганными монстрами людьми, стремящимися сбежать как можно дальше от условной "границы" территорий.       Санс не мог до конца обработать то количество чертовой удачи, которое снизошло на них — никто ничего не видел. Фортуна, должно быть, просто расцеловала их всех сегодня… Если не учитывать, что это дерьмо вообще произошло, Папирус ранен, а в его доме нестабильный маг в околошоковом состоянии.              Но никто ничего не видел, заслуга это подготовившихся к насилию людей или удачи — не имело значения. Лишь на видео какой-то дохлой камеры на углу Альфис нашла записи, как трое мужчин против воли затащили трех кроликов в переулок. Один погиб. Кажется, на бедную маму-крольчиху сегодняшней удачи не хватило. Душа Санса сжалась от сострадания к тем монстрятам, которых унес его брат. Бедные дети. Он, несомненно, расскажет обо всем Ториэль, и та позаботится о них, но сейчас Санс с усилием вернул внимание к текущей проблеме.              Меттатон пошуршал в Интернете (в обход запретов, конечно) и нашел личности всех людей: двое сидевших, один с условным сроком. Никто не будет рвать жилы, чтобы отомстить за них. Единственное… Санс телекинезом собрал весь прах, призывая каждую крупинку, чтобы не оставить ни единого следа, благо снег в переулке растаял от взрыва и жара. К тому же, эти люди погибли не от магии монстра.       От магии человека. Детектор тут не сработает. Кажется, они в относительной безопасности, как и Эни.       Говоря о которой: Санс все еще топал по дорожке чужого бегства. Честное слово, ему было утомительно даже просто идти так долго, а она, судя по промежуткам между следами — неслась как подстреленный заяц. Следы тянулись и тянулись, и Санс в который раз подумал о том, как же ему повезло иметь черту ТЕРПЕНИЯ. Потому что с другой любой чертой он бы уже плюнул и вернулся домой, а не топал уже — какой? второй? — проклятый час.       Хотя… Невольная, нежелательная благодарность глухо ныла в душе монстра. Вернувшийся домой и устроивший плюшевое гнездо для девушки Папирус рассказал о том, что произошло. О том, как внезапно он ощутил, что неподалеку треснула, а затем разбилась душа монстра, и как в тот же миг младший скелет, не думая, сорвался с места туда, откуда пришла волна эманаций смерти одного из них. И как после этого все покатилось к черту.       Санс сдавлено выдохнул, хмурясь. Ведь, возможно, если бы Эни не щелкнула, как пусковой механизм гранаты, то его брат мог бы… Мог бы…       Зажмурившись, он прогнал картину красного на белом из мыслей. Возможно, все бы обошлось. Но куда вероятнее то, что девушка спасла его брата. Самое важное, что есть в его жизни. Так что он найдет ее и дотащит обратно до дома, пока та не вляпалась в очередную беду, и… Он еще не решил. Ему нужно подумать над всем произошедшим, но пока что — найти пропажу.       Однако, как оказалось, кто-то другой уже позаботился об этом вместо него. Резко повернувшие в какой-то момент следы привели скелета к любви всей его жизни — бару “Гриллбиз”. А быстрая проверка обстановки внутри успокоила неловкую вину и в душе монстра: за одним из столов, сидя на диване, Гриллби держал в руках отключившуюся девушку.              Внимательный взгляд элементаля был настолько обвинительным, что на секунду Санс засомневался, кто из них Судья. Подойдя ближе, скелет увидел в каком паршивом состоянии была его пропажа: заплаканное лицо, покрасневшие веки и нос, абсолютный хаос тяжелых вьющихся волос на голове.              Неясная мысль о том, что он уж слишком часто в последнее время видит ее в слезах была неприятной. Настойчивое покашливание очень недовольного элементаля говорило яснее слов и, плюхнувшись на диван напротив, Санс тихо пересказал события сегодняшнего дня… а после и прошлых недель.              Осуждающий взгляд на лице воплощения пламени только усугубился, темно-красными язычками срываясь с макушки. Но тот молчал, поддерживая свою внезапную ношу на коленях.              Белые огоньки снова вернулись к заплаканному лицу, даже в зыбком сне хмурящемуся в уязвимой тревоге, и Санс тихо решил, что все, вероятно, зашло слишком далеко. Они облажались, все разом, и, возможно, раз уж он не отмахнулся сразу от бремени “дружбы”, то ему стоит сделать… что-нибудь.