Purpose for your flame

      Все было неправильно. Все должно было быть не так. Маленькая фигура ребенка незаметно притаилась в тени лестницы, наблюдая за хаосом, что оставила за собой девушка-маг. Алые глаза зафиксировались на том, как с яростью и горем Ториэль что-то говорила Азгору, выглядящему почти так же виновато, как в те моменты, когда отнимал маленькую жизнь. Он не помнит, конечно.       Фриск перевели взгляд дальше, запоминая образ замершей в оцепенении посреди комнаты Андайн, к чьему боку прижималась подрагивающая и заполошно шепчущая что-то фигура ученой. Секунда поисков, и острые глаза остановились на заламывающем руки в перчатках высоком скелете, что замер на пороге настежь открытой двери.       Поморщившись, маленький посол отметил отсутствие старшего скелета. Что же, оно к лучшему, тот позаботится о том, чтобы ситуация не ухудшилась. Безмолвной тенью ребенок двинулся на второй этаж, маленькие руки конвульсивно сжались в кулаки по бокам.       Все должно быть не так, и Фриск знали, кто в этом виноват. На мгновение в алых глазах мелькнуло что-то уродливое, странное, будто кто-то чуждый, слишком старый, заполз в это тесное тело и притаился внутри, притворяясь невинным ребенком. Тонкие губы скривились в раздражении, пушистая челка отбросила тень на лицо и никем не услышанный шепот прозвучал двойным голосом:       — Флауи. Флауи.

***

      Все тело болело. Нет, не так. Все ее существо, каждая клеточка побитого организма жалко хныкала и молила о смерти. Эни чувствовала себя так плохо, словно в одно лицо вдохнула весь бар своего отца и теперь мучилась похмельем.       Какого черта ей так плохо? С невероятным, почти титаническим усилием разлепив правый глаз, девушка узрела великолепие старенького потолка своей квартиры. Ах, да, ее ведь временно выселили до тех пор, пока…. Секунду, какой сегодня день? С грацией древней развалины брюнетка перекатилась на бок и рухнула с дивана на пол, а потом нащупала валявшийся рядом телефон. Разлепив уже второй глаз, она посмотрела на дату, нахмурилась в дымке остаточного сна и перевела взгляд на сообщения. Висящая красная точка уведомления намекала на что-то, что едва копошилось на задворках ее сознания. Однако стоило Эни открыть сообщения и увидеть переписку с тетей, как тормозящий мозг взорвался электрическим импульсом и меньше чем за секунду провел цепочку событий.       Договор. Флауи. Секреты. Все собрались. Андайн. Шестеро мертвых детей.       Любые жалкие остатки сна, что еще цеплялись за нее, мгновенно рассеялись от метафорического удара под дых. Эни лежала на полу, тупо смотря в потолок распахнутыми в неверии глазами. В голове по кругу заело: шесть детей-шесть детей-шесть детей. Ее разум даже на секунду подкинул картинку — шесть мальчиков и девочек разных возрастов держаться за руки и кружатся, смеются вместе. А потом падают в ад, разбиваясь в месиво плоти и костей.       Ударив ладонями по лицу, Эни громко застонала вслух от ужаса ситуации. Не сон. Не чертов сон. Все наяву. Ее друзья, Андайн…       — Почему… — тихий всхлип, но глаза остались сухими, даже слишком сухими. На самом деле было чувство, будто в них не просто насыпали песка, а завезли все богатство Сахары. Сколько она вчера плакала? И почему мир был настолько несправедлив, что она не могла поплакать еще?       Спустя долгий период страдания на полу — позорный и жалкий — Эни все же поднялась на ноги и шатко поплелась в ванну. Лучше бы она этого не делала. Из зеркала на нее смотрело абсолютно устрашающее в своей отечности и красноте чудовище.       Чудовище. Монстр. Шестеро детей.       — Да заткнись, — она включила воду и злобно плеснула ту себе в лицо. Может, если она особенно постарается, то “случайно” утопится. И со всеми этими проблемами разберется кто-то другой.       Звук уведомления раздался из комнаты, и девушка отстраненно пришла на зов, все еще потерянная в своей голове. Снова открыла переписки с контактами и посмотрела на последние сообщения от тети.       Вчера днем: “Удачи.” Затем вечером: “Эния, ты молчишь. Прошло уже шесть часов. Ты передала договор?” И сегодня утром: “Напиши мне.” Медленно и осторожно положив телефон обратно на диван, Эни с пустым лицом подобрала с пола подушку, прижала ее к лицу и завизжала как банши. Оторвала от лица, сделала большой вдох и повторила. И еще пару раз, до тех пор, пока ее вопли не истощили ресурс голосовых связок, и она не закашляла с хрипом.       Желание сбежать из квартиры, из города, из страны, да вообще с планеты стало почти нестерпимым. Серые глаза потерянно уставились на телефон. Тетя ждала ответ. Ждала положительный, радостный, полный энтузиазма ответ о том, что Эни передала договор монстрам, и теперь все будет прекрасно.       В маленькой и темной части своего разума девушка с отстраненной досадой подумала, что лучше бы ей было узнать про шесть мертвых детей на день позже, тогда договор был бы уже у монстров. Уронив на пол подушку с тлеющими пятнами там, где сжимались ее пальцы, Эни села на диван, уперла локти в колени и уронила голову в ладони, впиваясь в спутанные волосы болезненной хваткой.       Что ей делать? Что ей делать?! Что?!       Она чувствовала себя в фокусе резко сконцентрировавшейся линзы вселенной — на одной ладони у нее лежал спасительный билет в будущее для целого вида существ, а на другой — их же приговор. Она не хотела этого, не хотела, чтобы все это резко остановилось перед ее носом и вдруг, совершенно неожиданно, стало ее выбором. Какое у нее было право вообще что-то решать? Почему ее мораль должна была стать движущей силой будущего тысяч существ? Власть разрушить или спасти одним словом.       Вскочив с места, Эни понеслась в ванну, где согнулась в три погибели над унитазом, в пустых рвотных спазмах, кашляя и сплевывая слюну. Почему? Почему она? Побледневшие холодные пальцы цеплялись за плитку на стене, пока девушка загнано дышала и кашляла.       Вопящий от ужаса мозг искал пути бегства, спасения, разделения ответственности. Но не находил. Она не могла никому рассказать, и дело было совсем не в том, что Санс ее попросил молчать. Санс мог пойти в пешее эротическое со своими просьбами. Маленькая искра гнева посреди паники стала почти утешающей. Почти. Она затухла, слишком быстро, раздавленная тяжестью той ситуации, в которой оказалась Эни.       Да, она не могла никому рассказать. Потому что монстры итак в курсе и предвзяты, а любой нормальный человек сразу обратится в полицию. Даже Несс. Особенно Несс. Брюнетка ясно представила, что стоит ей позвонить и только начать говорить сорванным от слез голосом, как рыжая тут же закажет такси и отправится в участок. Может быть у Эни был бы шанс удержать ту и объясниться лично, но вот так, на расстоянии? Бесполезно.       Катарина тоже не была вариантом, она с самого начала была настроена против того, чтобы Эни влезла во все это. А больше… Больше у нее никого и не было.              Прижавшись спиной к стене, девушка соскользнула на пол в странном полукататоническом ошеломлении. Она не могла ни у кого спросить совета, никто не мог уверить ее в правильности того или иного решения.       “Папа, почему тебя нет рядом, когда ты мне так нужен. Ты бы знал, что делать”, — горький комок встал в горле, но глаза лишь обожгло от сухости.       Эни сжалась в комок, и привычно пагубно переключилась на собственные переживания: на ненависть и жалость к себе. Но даже там она не смогла спрятаться полностью — время было ограничено. Если тайна, способная разрушить будущее монстров, пока была также похоронена за ее губами, как и те дети, то договор не мог ждать. Время монстров на то, чтобы защитить себя от угрозы ошейников и тотальной слежки, уходило.       И Эни в ужасе осознавала, что ей все же придется выбирать.

***

      Она потратила целый день на то, чтобы подумать. И, как она изначально и подозревала, зная себя так же хорошо, как и любой человек в ее возрасте, хоть иногда занимающийся саморефлексией, это оказалось бесполезно. Ничего, кроме обрывочных мыслей о несчастных детях и свободе монстров, не оседало в ее голове дольше, чем на секунду.       Единственное, на что Эни хватило осознанности и сил: позвонить в больницу и сказать, что она простыла (сорванный воплями и рыданием голос звучал отвратительно натурально), а также написать тете о том, что передать Ториэль договор не получилось. Никакой конкретики, очевидное избегание подробностей — Эни знала, что ее увиливания видны Катарине даже с закрытыми глазами. Но та, благослови боги эту милосердную душу, лишь сказала, что адвокаты вечно ждать не будут, и ей стоит поспешить. И это “поспешить” почти бросило девушку в приступ гипервентиляции.       Она не могла спешить! Ей нужно подумать, подумать! Но в действительности она не смогла придумать ничего нового, не смогла открыть какое-то откровение в себе, посмотреть на все с другой точки зрения. Да, черт возьми, с какой еще точки зрения стоит посмотреть на убийство шестерых детей, чтобы это стало нормальным?! Ноющая, тоскующая часть души умоляла: монстры были под землей так долго, они страдали, они подчинялись приказу Короля, они были ранены, Андайн была ранена, и ее рана ужасна, глубока и неизлечима. Все это набухало жалостливым, оправдательным пузырем мыслей, а потом беспощадно разбивалось о реальность.       Дети. Это были дети.       Конечно, Эни не была совсем наивна, она избавилась от розовых очков еще тогда, когда потеряла отца. Мир не делился на черное и белое, убийства не всегда совершались психопатами и маньяками, существовали самооборона, случайности, ошибки.       Но были также вещи которые нельзя оправдать. И дети были неприкосновенны. Даже если каким-то невероятным образом — Эни не могла поверить, что даже пытается рассмотреть это — они и правда были так опасны для монстров, как говорила Андайн, это не меняло того факта, что они оставались детьми. Да, те бывают жестоки, но не от злости, лишь от незрелости. Дети невинны в том самом чистом смысле, который так стараются беречь во всем мире. Их эмоции, будь то радость или злость, просты и понятны, искренни.       Да, дети были неприкосновенны. И любые оправдания в виде самообороны, случайностей и ошибок смотрелись на всем этом, как криво пошитые заплатки. Но даже так, Эни отчаянно искала что-то еще, чтобы оправдать хотя бы в своих глазах такой чудовищный поступок. Однако единственный источник информации, который у нее остался, — Флауи, и тот не появлялся с прошлой ночи.       Вырваться из этого паттерна мыслей оказалось невероятно сложно. И стало совсем невозможно, когда девушку внезапно словно прошило молнией в осознании. Дети, упавшие к монстрам. Их ведь было не шесть. Семь.       Фриск. Фриск, которые жили среди них. Фриск, у которых теперь даже не было рядом человека, к которому они могли бы обратиться, если бы монстры что-то сделали им.       “Нет, нет, они в безопасности, Ториэль души в них не чает, и монстры уже свободны”, — твердила себе девушка. Но в разуме все время всплывало лицо маленького посла. Одного. Среди существ, погубивших шестерых детей.       И чем дальше Эни думала, тем страшнее ей становилось. Фриск, как и дети до них, упали в Подземелье. Но каким-то невероятным образом прошли через него, выжили и освободили целый народ. Все сейчас знают финал. Но что было между падением и фантастическим освобождением? Через какие ужасы пришлось им пройти?       Воспоминания улыбающихся, добрых лиц ее друзей твердили — никакие. Фриск были в безопасности с ними.       Воспоминание развороченной сырой глазницы Андайн, ее искаженного в ярости лица кричало другое — Фриск повезло. Или, быть может, Ториэль защитила их. Эни могла путаться в собственном понимании, но это было неоспоримо: Королева любила Фриск всем сердцем… правда, ведь?       Потребность увидеть ребенка лично стала нестерпимой. Эни еле нашла потерянный в ходе тревожного блуждания на кухне телефон и замерла. У нее не было номера посла, но кроме этого, совершенно очевидно, что в такое напряженное время, никто не отпустит Фриск одних. Ей нужно написать кому-то еще. При мысли встретиться с кем-то из монстров сейчас Эни затошнило. И все же она открыла ранее игнорируемые сообщения. Четыре огромных полотна извинений от Альфис, просьб поговорить с кем-то из них, не винить Андайн.       Со смесью злости и тошноты девушка закрыла переписку с ученой. Без удивления, но с привкусом гнилого разочарования она увидела, что от самой воительницы нет ни единой строки или слова. И тогда Эни открыла сообщение Папируса. Оно было всего одно, короткое, но сжимающее ее сердце и душу самым отвратительным образом: “МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ. ТЫ ЭТОГО НЕ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ.”       Она сверлила эти семь слов взглядом так долго, словно где-то там скрывался ответ на вопрос, который мучил ее: что ей теперь делать? Как поступить? Закрыть на все глаза и вернуться так, словно не было этой жуткой правды? Повернуть свои привязанности на 360 и собственноручно вбить гвоздь в гроб свободы монстров? А может вообще отстраниться от всего, сделать вид, что ее это не касается?       Она могла бы, верно? Ее это не совсем касалось, верно? Монстры могли дальше жить со своими грехами и попытками устроиться в мире. А она просто… сбежит. Тошнота скрутила внутренности в узел, и брюнетка на секунду бросила взгляд в сторону ванной комнаты.       А потом вдруг, не до конца отдавая себе отчет, Эни быстро напечатала в открытой переписке со скелетом сообщение с просьбой о встрече. Ожидаемого приступа паники или сожалений, как ни странно, не последовало. В конце концов, из всех ее друзей-монстров Папирус сейчас был единственным, на кого она может посмотреть без риска впасть в истерику в первые пять минут.       Он ответил сразу, словно все это время сидел над телефоном. И вот, спустя час, Эни ждала его в парке на той самой лавочке, где раньше они вместе занимались планированием. Казалось, будто это было и вчера, и сотню лет назад.       Когда послышались торопливые шаги и скрип снега, она поднялась и повернула голову в сторону быстро приближающейся фигуры. И с тихим заиканием пульсара в груди Эни отметила, насколько плохо выглядит скелет. Под глазницами были серые тени и цветные пятна, канареечный свитер немного перекошен на его высокой фигуре, вся поза монстра кричит о вине. Папирус замер перед ней, его руки немного приподнялись по бокам, но тут же опали.       С внутренним рыданием она осознала, что это должны были быть объятия. Те самые, Папирусовы особенные объятия, настолько легкие и аккуратные, что это каждый раз сжимало ее сердце самым нежным образом. Эни подняла взгляд на его лицо, и то, как он смотрел на нее, почти выбило из уставшего тела девушки новые слезы. В маленьких глазницах скелета стояли крошечные оранжевые капли, пластичная кость сжалась в выражении страдания.       — Папирус…       Она не знала что сказать. Что спросить. Часть ее разума напомнила, что она хотела увидеться с Фриск, но сейчас, смотря на высокого скелета перед ней, Эни не могла думать ни о чем, кроме того, как ей больно видеть своего друга в таком состоянии. Ей хотелось утешить его.       — Эни, Ты Позволишь Мне Объясниться? Пожалуйста, — он протянул к ней руки в перчатках ладонями вверх, просяще, так, будто боялся, что она сейчас ударит его и уйдет.       Это было глупо, наивно, неправильно, твердила себе она, и все равно вложила свои руки в его намного большие. Ткань перчаток мягко окружила ее ладони, утешая теплом почти так же, как потерянные объятия. Тихие щелчки, странные высокие гудящие звуки привлекли ее внимание, и Эни снова посмотрела на лицо монстра. Тот открывал и закрывал челюсти, пытаясь что-то сказать, но каждый раз лишь эти высокие хрипы выходили наружу.       Внезапно он резко сгорбился, притянул их сцепленные ладони чуть ближе к себе, вся фигура скелета сжалась, сгорбилась перед ней, становясь меньше, ниже.       — Папирус? — с волнением позвала девушка, и его имени, сказанного с отчетливой тревогой, заботой в голосе, оказалось достаточно, чтобы эти глазницы сфокусировались на ней и он заговорил.       — Пожалуйста, Не Ненавидь Меня, — эти слова почти разбили ей сердце, но не успела Эни и рта открыть, как он наклонился еще ниже, оранжевые капли сорвались вниз дорожками слез. — Я Не Знал, Я Не Знал, Мне Так Жаль…       Она застыла, оглушенная, пламя звезды в душе мигнуло и вздулось в нестерпимой надежде.       — Ты… ты не знал? Как ты мог не знать? — шаг вперед, слова — почти шепот, дрожащий в тревоге и надежде.       Он резко покачал головой, смотря ей в лицо, мягко сжимая ладони девушки. Его руки подрагивали.       — Я Никогда Не Видел Человека До Фриск, Я Знал, Что Однажды Через Сноудин Прошел Кто-то, Но Я Не Видел Их. Я… — еще один дерганый гудящий звук. — Я Такой Глупый, Я Знал, Что Королю Нужны Люди, Но Я Никогда Не Позволял Себе Думать Дальше, А Андайн И Санс Никогда Не Говорили Мне, И Я…, — еще больше оранжевых слез покатилось по скулам, и его голос окончательно треснул и упал: — И я решил, что все в порядке, что не о чем беспокоиться… Мне так жаль, Эни, прости, прости меня.       Понимание, пришедшее к ней сейчас, ощущалось почти спасительно для ее души. Папирус не знал. Он не знал. Держа его за руки вот так, Эни словно могла чувствовать то тепло солнца и запах ракушек, с которыми ассоциировалась у нее его магия, и все это кричало искренностью и болью. Она поверила ему. И с тихим скулением облегчения вырвала ладони и рванулась вперед, обнимая долговязую фигуру так крепко, как никогда до этого. Эни уткнулась лицом в плюш свитера, впитывающий уже ее слезы, сжала руками ребра монстра и почти обвисла в изнеможении, когда эти длинные руки обвились вокруг нее.       Папирус не знал. И Эни благодарила небеса и все в мире за этот факт. Он не знал, а теперь правда для него была такой же шокирующей и ужасающей, как для нее. Может даже хуже — теперь он знал цену свободы своего народа. Знал, что из-за них были отняты невинные жизни. Эни с жалостью сжала его сильнее, осознавая, насколько тяжелее ему должно быть сейчас: Андайн была его другом долгие годы. Но она, как и его брат, скрывали это от него, даже хуже — ее руки были запятнаны кровью.       С трудом, Эни нашла свой голос, отвечая на сказанное ранее:       — Я не ненавижу тебя, Папирус. Боже, я не думаю, что смогла бы когда-нибудь возненавидеть тебя.       Тихая часть ее души плакала о том, что и остальных она тоже не ненавидит. Ей было больно, она чувствовала себя преданной, но сердце плакало в тоске. Она прижалась к Папирусу еще ближе, находя так необходимое сейчас утешение.              Он не знал. Он не виноват.       Скелет что-то бормотал над ней, и Эни, потерянная в своем облегчении, пропустила большую часть этого. Отрывки извинений и уверений, что все будет в порядке, наконец, достигли осознанной части ее разума.              Какое-то время они стояли вот так, в тесных объятиях. Может Папирус тоже искал какое-то утешение у нее, Эни не знала, но не жаловалась, чувствуя, как часть страха и боли рассеивается в ноющей душе. Она шептала в ответ, что прощает его, что ни за что на свете не станет ненавидеть, что это не его вина.       Когда Папирус отстранился, спрашивая: — Мы… Мы Все Еще Друзья, Правда? Ты Останешься Моим Другом? — она не думала ни секунды, отвечая тихое “да”.       Это, казалось, окончательно успокоило высокого скелета. Вдвоем они все же переместились на лавку, некоторое время сидя в тишине. Эни хотела задать сотню вопросов о том, что произошло после ее ухода, как остальные… но она спросила совсем другое.       — Я такая тупица, я даже не подумала, прежде чем позвала тебя сюда. Как ты прошел через патрульные машины с вашей стороны?       — Ох, Санс Сократил Для Меня Путь, — Папирус вытирал лицо от оранжевых слез, хрипло отвечая.       — Санс? Серьезно? Как он согласился вообще, — с недоверием переспросила брюнетка. А потом удивленно смотрела, как лицо милого, доброго Папируса стало резче, маленькие глазницы почти недобро прищурились.       — Я НЕ СПРАШИВАЛ ЕГО СОГЛАСИЯ!       Возвращение привычного оглушающего тона Эни встретила маленькой улыбкой. И шокированным взглядом, когда смысл слов догнал ее.       — ПОСЛЕ ТЕХ ШАРАД, В КОТОРЫЕ ОН ИГРАЛ СО МНОЙ, Я ПРЕДЪЯВИЛ ЕМУ ВСЮ ГЛУБИНУ МОЕГО НЕУДОВОЛЬСТВИЯ!       — Хах, наверное, это было ужасающе, — с мягкой усмешкой девушка попыталась представить себе, как Папирус зажал в угол нервно потеющего брата и высказал всю “глубину своего неудовольствия”.       — ВЕСЬМА! Я, ВЕЛИКИЙ ПАПИРУС, ЗАСЛУЖИВАЛ ЗНАТЬ ПРАВДЫ С САМОГО НАЧАЛА, А НЕ… А Не… Вот Так.       Эни утешающе потерла его предплечье и промычала:       — Насыпь килограмм соли и перца в его порцию пасты за меня, пожалуйста.       Папирус уверенно кивнул, и на мгновение девушка почувствовала их обоих почти отомщенными. Пока воспоминание о том, что именно она хотела попросить не вернулось к ней.       — Папирус, у меня есть просьба, — она встретила его взгляд. — Ты мог бы прийти сюда с Фриск? Завтра. Раз Санс подвез тебя, это не должно быть проблемой.       Скелет смотрел ей в глаза и, казалось, видел насквозь все ее тревоги и тайные мысли. Возможно, у них с братом это было общим — выворачивать ее наизнанку этими черными глазницами.       — ХОРОШО, ЧЕЛОВЕК! ЗАВТРА МЫ С МАЛЕНЬКИМ ДРУГОМ БУДЕМ ЗДЕСЬ В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ!              — Спасибо.              Они еще немного посидели в тишине в этом маленьком уголке спокойствия, куда хаос всего происходящего в мире, казалось, не знал дороги. Короткий зимний день уже начинал сдавать позиции темноте, и потому они тихо попрощались, обнявшись перед расставанием и найдя утешение в своем общем горе и смятении.       Проводя бессонную ночь в одиночестве — Флауи так и не появился — и случайно спалив штору в одной внезапно накатившей истерике, Эни истощенно следила за ходом стрелки часов, прося ту поспешить. Душа гудела, болела и, вероятно, брюнетке стоило немного попрактиковаться с огнем, но в таком состоянии она не решилась рисковать.              А когда настал следующий день, Папирус, как и обещал, пришел с ребенком. Эни никому никогда не признается, что в ту же секунду она хотела подхватить маленькое тело и сбежать, унося Фриск как можно дальше от всего этого безумия, связанного не только с большой политикой, но и со смертями.       Однако, когда алые прищуренные глаза столкнулись с ртутными, невысокая фигурка сама катапультировалась в живот девушки, выбивая вздох шока и боли. “Черт, ну какая же сильная мелочь, определенно останется синяк”. Эни, впрочем, почти сразу задавила эту мысль и обняла маленького посла, наклоняясь ближе.       — Привет, малыш. Как ты? Кажется, последние пару дней все пошло немного под откос, да?       Хотя все начало катиться куда-то в бездну еще с того дня, как монстрам поставили ультиматум с ошейниками. Все просто стало как-то хуже.       Крошечные ладони появились перед ее лицом и быстро замелькали в серии знаков. Немного заржавевшим мозгом Эни смогла уловить “мама”, “друзья” “ругаться”, “возвращение”. Ее мгновенно скрутило от чувства вины и резкого укуса страха.       — Я не могу пока, я… — девушка внезапно оборвала себя, не зная, в курсе ли вообще ребенок о шести смертях тех, кто был до него. Если они разрушили барьер с помощью душ, то должны были знать. С другой стороны, Фриск могли не задумываться, откуда в Подземелье шесть разноцветных сердечек.       Несвоевременная мысль скользнула в разум — а как вообще можно сохранить душу так долго? Ториэль рассказывала на их уроках лишь о том, что после смерти души людей и монстров имеют разный уровень стойкости, и у вторых она раскалывается почти мгновенно, а у первых может немного задержаться. Но немного, а не кучу лет.       Отмахнувшись от ненужных сейчас мыслей, Эни сосредоточилась на своей первоочередной задаче. Она подняла неуверенный взгляд на Папируса.       — ЭЭЭ, ВАУВИ, КАКОЕ ИНТЕРЕСНОЕ И СОВЕРШЕННО ОТЛИЧАЮЩЕЕСЯ ОТ ДРУГИХ ДЕРЕВО ВОН ТАМ! Я, ВЕЛИКИЙ ПАПИРУС, ОБЯЗАН ПРОВЕСТИ ЕГО ПОЛНЫЙ ОСМОТР И ИЗУЧЕНИЕ! — развернувшись на пятках, скелет отошел на приличное расстояние, давая им уединение, за что Эни была неистово благодарна.       Притянув ребенка на лавку, девушка сжала маленькие руки на секунду и заглянула в не по-детски мудрые глаза.       — Можешь рассказать мне, как это было? В Подземелье.       Фриск немного склонили голову на бок, как любопытная птица, и их губы растянулись в понимающей улыбке. Руки замелькали в быстрых знаках, и Эни на мгновение задумалась, делают ли они свой рассказ таким стремительным и полным неизвестных девушке слов назло ей. А если и да, то почему?       Серые глаза напряженно улавливали знакомые жесты — “мама”, “снег”, “жарко”, “река”, “приключение”, “ходить”, “друзья”. Все это было так разрозненно и быстро, что разочарование само собой стало нарастать за ребрами.       — Может ты просто напечатаешь мне это в телефоне? — но Фриск только широко улыбнулись, прищурили яркие глаза и покачали головой.       — Фриск, я не играю сейчас, пожалуйста, я, — Эни вздохнула, встала с лавки и села на корточки перед ребенком, говоря с ноткой мольбы в голосе. — Я волнуюсь за тебя. Я знаю, что ты любишь Ториэль, она твоя мама, но… Если кто-то из монстров причинил тебе боль… Если ты хочешь уйти, я помогу тебе.       Но Фриск лишь шире улыбнулись, склоняя голову на другой бок и смотря на девушку этими жутковатыми глазами. Спустя мучительно долгую минуту они покачали головой и махнули рукой на себя, а потом сложили пальцы в знаке “здоровый”. Это должно было успокоить волнение в ее душе, но Эни лишь почувствовала странную смесь подозрения и притушенного беспокойства. И вроде с Фриск все было в порядке, но ощущение недосказанности затаилось на краю сознания.       А может Эни теперь просто мнительная и дует на воду, обжегшись на молоке. В любом случае, она не могла заставить Фриск передумать или тем более украсть их, так что лишь кивнула и сказала тише:       — Хорошо. Но если когда-нибудь тебе понадобиться помощь, — она не успела договорить, как маленькая ладошка похлопала ее по макушке.       Другой рукой маленький посол сложил слово “возвращаться” и ткнул в нее пальцем, наклонив голову в вопросе.       — Я не… — горло сжалось, не давая выдавить больше ни звука, и Эни встала, отводя взгляд.       И, словно почувствовав необходимость своего присутствия, Папирус вернулся с оглушительным “ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ЭТО ОБЫЧНОЕ ДЕРЕВО! КАК ПОДЛО!”. И когда их стало трое, разговоры резко перескочили на безобидные темы, хотя брюнетка отчетливо чувствовала периодические внимательные взгляды от ребенка.              Уже вечером, вновь оказавшись в своей квартире в одиночестве, брюнетка сидела в темноте на диване и сверлила взглядом телефон. Она не знала, что делать теперь, когда все так изменилось. Когда безликие фигуры детей преследовали ее мысли. Но, возможно, ей стоит отделить эти мысли от размышлений о том, что делать с адвокатами и договором.              Эни знала, что сделает, знала, о чем просит ее сердце. Холодными пальцами она подцепила телефон, открыла переписку с тетей и нажала на договор, скачивая. Открыла диалог с Папирусом и прикрепила файл к сообщению. Палец замер над кнопкой “отправить”. Она поступала правильно, верно? Пусть поступки Короля и Андайн непростительны, пусть монстры молчаливо позволили произойти тем смертям, но… не все они были замешаны. Флауи и другие монстры-дети, которые слишком молоды, чтобы понимать, в чем дело. Папирус. Наверняка есть еще. В памяти, будто все ее существо само по себе пыталось убедить Эни в правильности этого поступка, появилось воспоминание о маленьком монстре-тазике, Вошуа. А еще были крошечные паучки Маффет, может и сама Маффет. И даже если они знали и позволили этому случиться… Кто Эни такая, чтобы лично отнимать у целого народа шанс на лучшую жизнь? У них ведь тоже будут дети, новые поколения, неповинные в проступках своих родителей.              Она нажала на значок отправки сообщения и подписала: “Покажи это Королеве”. Отбросив телефон в сторону, девушка завернулась в плед и забилась в угол дивана. Тяжелое горькое осознание полностью охватило ее: она не расскажет. Никому не расскажет про тех несчастных детей. В ней не было той жесткости, которая позволила бы ей отмахнуться от чувства привязанности, пустившей корни глубоко в душу. Она не могла этого сделать. Не с теми, о ком она так заботилась. Не с Папирусом и другими. Даже Фриск, не будучи монстром, были бы обречены на страдания, если бы их оторвали от их найденной семьи, чтобы изгнать ту под землю.              Эни не расскажет. Это жуткая тайна будет преследовать ее, гноиться под поверхностью, но останется нераскрытой. Мысленно девушка попросила прощения у тех детей и их семей. Наверное последних тоже уже нет в живых. И никто больше не задается вопросом, куда пропали их сын или дочь, в порядке ли они. Зажмурившись, Эни сжалась в тугой клубок. Да, она не расскажет. Но тогда остается другой вопрос…              Что дальше?