Purpose for your flame

      Распустив золотистый каскад волос из тугого пучка, молодая женщина рухнула в кресло со стоном облегчения. Все тело ныло и молило о пощаде. Или хотя бы о качественном сне. Две смены подряд и несколько часов на курсах с палитрой в руке творят “чудеса” с ее самочувствием.       — Мам, я дома! — мальчишеский голос вырвал Рассел из зыбкой дремы, и она поднялась из кресла, почти физически слыша, как скрипят ее кости. Ноги болели. Мимоходом она сбросила позабытые от усталости стоптанные туфли и двинулась в сторону голоса. — Ну, мамааа!       — Я тут, тут, — взгляд остановился на взъерошенных волосах, пятне грязи на щеке, порванной на локте курточке и темных коленках. — Где ты так изгваздался?       Заботливым, но твердым жестом она растерла грязь на щеке сына большим пальцем. Но то только сильнее размазалось, вызывая смех у мальчишки.       — Я не гваздался! Мы играли с Питером, а потом он показал мне свою снежную базу, а потом он позвал Стэна и мы начали кидать снежки, а потом, — мальчик тараторил, сбрасывая портфель и куртку на пол и кидаясь в сторону ванной. Послышался шум воды, едва перекрывающий детскую болтовню, — Он сказал плохое слово, а потом еще больше гадостей, как будто он сам знает лучше! И Стэн начал смеяться надо мной, когда я сказал… сказал…       — Что ты сказал? — Рассел придирчиво рассматривала разрыв на куртке. Не так уж и плохо: она сможет это зашить, к счастью, ведь деньги на новую выделить сейчас было бы проблематично.       Мальчик выключил воду и вернулся к маме с чистым лицом и ужасно виноватым взглядом. Осознав тишину, она подняла глаза на сына и вопросительно склонила голову. Тот тихо пробормотал под нос:       — Я сказал, что он придурок и жопа. Но он сам виноват! — взвился мальчишка, и черные кудряшки забавно подпрыгнули, когда он вперил взгляд голубых глаз в такие же глаза напротив.       — Почему он виноват? — Рассел мягко подтолкнула ребенка в сторону комнаты и достала сменную одежду. Штаны придется замочить перед стиркой.       — Он сказал, что я ничейный, — шмыгнул носом Дари, и детский голос треснул на последнем слове. — Что у меня нет папы, потому что я ему не нужен, и что ты меня не любишь и поэтому никогда не приходишь забрать из школы.       — О, детка… — тонкие пальцы обняли круглое детское лицо и повернули к матери. — Ты не ничейный, ты — мой сын. И я тебя очень-очень люблю, — она прижала ребенка к себе, чувствуя как маленькие руки обвили талию. Глаза щипало.       — Но ты никогда не приходишь. И на спектакль на Рождество ты тоже не пришла… А я играл волка… — шептал мальчик, уткнувшись лицом ей в живот.       — Прости, — Рассел сморгнула тонкую поволоку слез, горький ком в горле мешал дышать. Сердце ныло от потери: она пропускает так много из жизни сына. Так много спектаклей, открытий и радости он проживает без нее. — Мне очень жаль. Я так люблю тебя, Дари, ты же знаешь. Но у меня-       — Много работы. Я знаю, мама, — мальчик отклонился, пряча покрасневшие глаза. — Я голоден.       — Ах, да, — она вздохнула и прошла с ребенком на кухню, открывая холодильник.       В прохладном нутре дешевой техники ютился запас еды на неделю, и сегодня она планировала сделать простой ужин — макароны с сыром. Потом помочь Дариену с домашним заданием и потерять сознание на своей раскладушке. Рассел обернулась на понуро сидящего за столом сына и вздохнула. Провела быстрый мысленный подсчет бюджета на месяц и необходимых продуктов.       — Малыш, как насчет запеканки? — осветившееся ликованием лицо ребенка однозначно стоило той грустной упаковки фарша по скидке и трети их картофеля.       С улыбкой слушая вновь запустившуюся передачу “Дари и его день”, Рассел достала из пакета картошку и выбрала наиболее крупные клубни. Чем быстрее она приготовит ужин, тем быстрее сможет сесть. Гудящие болью ноги просто убивали ее.       Вода в раковине набралась, и девушка приступила к мытью и очистке овощей. Зависнув в мыслях на мгновение, Рассел с тоской посмотрела на свои руки: тонкие, бледные, с сухой кожей. Когда-то давно — почти десять лет назад — они выглядели намного здоровей, и солнце оставляло на них свой поцелуй. Когда-то давно…       Поставив противень с запеканкой в духовку, Рассел поцеловала сына в лохматую макушку и пошла в душ, пока есть время. Она привычно прошла мимо зеркала, не заглядывая в равнодушную поверхность. Отражение давно не радовало: вместо пышущей здоровьем и оптимизмом женщины, Рассел видела там лишь блеклую тень самой себя. Но когда-то все было по-другому. У нее были обеспеченные родители, многочисленные друзья и перспективное будущее… Иногда Рассел сожалела о своем выборе. Думала о том, что ей стоило согласиться с родителями и поступать на экономическое. Но ее душа лежала в другом месте. В мире красок и вдохновения, в мире оттенков и красоты. Лишь когда она держала в руке кисть и стояла перед холстом, лишь тогда она чувствовала себя на своем месте. Чувствовала себя по-настоящему живой.       Но, возможно, эта мечта стоила ей слишком дорого? Родители отказались помогать девушке с ее упрямым стремлением стать художницей. Говорили, что это все молодость, временное увлечение, не более чем хобби, и, марая бумагу, себя не прокормить. Возможно, они были правы — Рассел часто думает об этом в последнее время. Но тогда девушка была возмущена их снисходительной брезгливостью. И она ушла. К мужчине, которого считала любовью всей своей жизни.       Когда они познакомились, ей было шестнадцать, ему — двадцать три. Они были влюблены, подходили друг другу как кусочки пазла, как джем и арахисовая паста. Она пела песни, он подхватывал мотив, она планировала поездки, он пробивал ей путь, она восхищалась закатами, а он воспевал ее красоту. Он звал ее своим солнышком. Он принимал ее сторону, защищал ее и обещал целый мир. И когда она ушла из дома родителей — как только ей стукнуло восемнадцать — он с радостью принял ее в свой дом. И тогда они были только вдвоем, и весь мир был для них. Рассел никогда прежде не была так счастлива, как с ним.       Их друзья называли эти отношения “судьбой”, они звали их соулмейтами, говорили, что так бывает только в сказках, и Рассел вытянула свой счастливый билет. Но сказки зачастую кончаются с фразой: “Жили они долго и счастливо”, — а их сказка… оказалась недолгой. Ей было восемнадцать — всего восемнадцать — когда ее цикл сбился. Она не думала тогда, расставляя любимые фигурки на полках своего нового дома, о том, чем все обернется. Прошло несколько месяцев, прежде чем Рассел впервые даже допустила возможность. В тот день она купила в аптеке несколько тестов, вернулась домой и обнаружила, что беременна. Она была напугана, так напугана. Сама еще ребенок, Рассел не была готова к детям! У нее было несколько часов до возвращения возлюбленного и… за это время она прошла через панику, счастье, снова панику и, наконец, любовь. Любовь к той крошечной жизни, что росла внутри нее.       Ребенок. Ее ребенок. Их. Сердце стучало в горле, и восторг бил через край. Рассел знала, что ее парень примет это хорошо. Возможно, он вначале испугается, как и она, но потом обязательно будет счастлив. Ведь их любовь дала начало новой жизни! О, как счастливы они будут!       О, как глупа она была. Ее любовь, центр ее мира вернулся домой к своей молодой и очень беременной девушке. И он, как Рассел и подозревала, испугался поначалу. Но потом… Он явно не был рад. Он абсолютно точно не был счастлив.       Усадив восторженно лепечущую девушку за стол, он мягко обнял ее руки и улыбнулся ей слегка дрожащей, но такой красивой улыбкой. Заправил золотистый локон за ухо, обняв ладонью мягкую щеку. И сказал ей слова, изменившие жизнь:       — Не переживай, солнышко, у меня есть деньги, сделаешь аборт и все будет как раньше.       Она помнит свой шок от этих слов. Рассел не собиралась делать аборт, она хотела этого ребенка! Это был ребенок от их любви! Возможно, он неправильно ее понял?       Они поссорились. Рассел кричала и плакала, но как не пыталась, не могла достучаться до него. Как он мог не понимать? Это был живой ребенок. Его ребенок, их ребенок. И они так любили друг друга. Звонкая пощечина оглушила. Он ударил ее. Но… они ведь так любили друг друга?       И когда он выставил ее за дверь с вещами под осенний дождь, она стояла в темнеющем дворе и держалась за горящую щеку. Они ведь так любили друг друга…       Рассел вернулась к родителям. Они… не были счастливы узнать, что их восемнадцатилетняя дочь-разочарование беременна. Ее отец — сильный и заботливый папа из воспоминаний детства — снисходительно предложил оплатить аборт. И, ах, непутевая дочь, тебе крупно повезло: через месяц будет набор на факультет экономики и финансов.       Она сбежала из родительского дома на следующий же день. Остановилась у подруги. Но через неделю та попросила девушку уйти. Рассел не могла настаивать и остановилась у друга. У нее было много хороших друзей, и тогда она верила, что они смогут помочь ей, пока она не встанет на ноги. Но один за другим ее верные друзья указывали ей на дверь. Рассел не могла понять, почему, пока одна из них не сказала, что ей не стоило так бросать своего парня. Что она разбила ему сердце.       Рассел никогда не смеялась так жалко и так отчаянно, как в тот вечер. Любовь всей ее жизни, ее кусочек пазла, ее соулмейт… Бросил ее беременной, оклеветал перед всеми друзьями и выставил себя жертвой. Как насмешлива была жизнь? Если бы в ту ночь Рассел не думала о том, что носит под сердцем ребенка, то прыгнула бы с ближайшего моста.       В момент чернейшего отчаяния она вспомнила о последнем человеке, что может ей помочь. Дедушка. Когда она родилась, ее назвали в честь этого мужчины. Рассел старший был… Очень жестким человеком. Но он принял ее. Дал ей дом. Вылил на голову задыхающейся в рыданиях девушки ушат дерьма, а потом приготовил ужин. И она осталась там — в старой квартирке наедине с брюзжащим стариком и своим стремительно растущим животом.       Месяцы шли, и, наконец, ее сын появился на свет. В первую секунду, когда красный визжащий человечек впервые прижался к ее груди, Рассел отстраненно подумала, что это все его вина. Ее жизнь разрушена, и это его вина. Если бы его не было, она все еще могла бы быть счастлива. Искра истинной ненависти зажглась в ее сердце. Только для того, чтобы быть полностью раздавленной волной оглушающей любви. Это был ее сын. Несмотря ни на что — он появился на свет. Кричит во всю мощь своих маленьких легких и смотрит на нее мутными голубыми глазами.       — Дариен, — она дала ему имя. Подарок. Вот кем он был. Настоящим даром за все те боль и страх, через которые ей пришлось пройти.       Вернувшись на кухню, Рассел привычно растрепала кудрявые волосы сына, разложила их ужин, подпихивая ребенку побольше салфеток, и улыбнулась. Да, ее жизнь пошла под откос, и у нее не было ни партнера, ни любящих родителей, ни друзей. И даже старый Рассел покинул ее, не успев оставить своей непутевой внучке ничего, кроме памяти. Но у нее был сын. Ее бесценный Дари. И ради него она прошла бы через ад и вернулась обратно.